– А вы, конечно, дочь Хевен, Энни. Когда мои глаза увидели вас, я подумал, что вижу привидение. И это не впервые, сказал я себе, когда мне приходится встречать нечто подобное в этом доме.
Он опустил голову, произнес какие‑то молитвенные слова и затем поднял ее. Лицо Рая было полно печали и беспокойства. Я знала, он был свидетелем всех событий прошлого: бегства из дома моей бабушки, сумасшествия и последовавшей затем смерти моей прабабушки Джиллиан, прибытия сюда моей матери и окончательного печального разрыва ею всех отношений с Тони Таттертоном. А теперь и моего трагического приезда.
У повара были жидкие седые волосы, белые как снег, и удивительно гладкое, без морщин лицо. Он выглядел очень бодрым для человека, которому, по моим подсчетам, было около восьмидесяти, если не больше.
– Моя мать часто вспоминала вас с большой теплотой, Рай.
– Рад это слышать, мисс Энни, потому что я с большим уважением относился к вашей маме. – Он расплылся в широкой улыбке, закивал головой, которая подпрыгивала, словно в его шее была пружина. Затем он посмотрел на поднос с остатками моего ужина. – Еда в порядке?
– О, все очень вкусно, Рай. Только сейчас мне не хочется есть, как раньше.
– Ну, старый Рай Виски постарается изменить это. – Его глаза сощурились в улыбке, и он снова закивал головой. – Итак, мисс Энни, как идут у вас дела?
– Мне трудно, Рай. – Странно, но я чувствовала успокоение от того, что была честной с ним с самого начала. Может, из‑за того, что мама тепло отзывалась о нем.
– Я так и ожидал. – Он качнулся назад на своих каблуках. – Я хорошо помню, как ваша мама пришла на кухню в первый раз, чтобы повидать меня. Как если бы это было только вчера. У вас потрясающее сходство с мисс Хевен, которая тоже была очень похожа на свою мать. Обычно мисс Хевен приходила и часами смотрела, как я готовлю. Она садилась на стул, облокачивалась на руку и забрасывала меня всевозможными вопросами о Таттертонах. Она была почти такая же любопытная, как котенок, забравшийся в корзину с бельем.
– Что она хотела узнать?
– О, буквально все, что я мог вспомнить об этом семействе: о дядях, тетях, папе и дедушке мистера Таттертона. Чей портрет был на этой стене и чей на той. Конечно, как в любой семье, были вещи, о которых приличные люди не будут злословить.
Мне очень хотелось спросить его «какие вещи?», но я удержала свой язык: еще не время. Рай хлопнул руками по бедрам и вздохнул.
– Итак, что приготовить специально для вас? – спросил он, быстро меняя тему разговора.
– Я люблю жареного цыпленка. Мой повар в Уиннерроу делает сливочное масло и…
– Ах, он делает… ну, вы еще не пробовали моего, дитя. Я его приготовлю на этой неделе. Если, конечно, не получу других указаний от вашей сиделки. – Он посмотрел назад, чтобы удостовериться, что там нет миссис Бродфилд. – Она приходит на кухню со списком, что можно и чего нельзя. Мой помощник Роджер становится от нее нервным, как дьявол по воскресеньям.
– Я не представляю себе, как может причинить вред цыпленок, жаренный по‑южному, Рай. – Я сказала это, переведя взгляд на окно. – Фарти был гораздо красивее, когда здесь жила моя мать, не правда ли?
– О, еще как! Когда распускались цветы, это место было подобно воротам в небеса.
– Почему же мистер Таттертон позволил ему разваливаться по частям?
Повар быстро отвел глаза в сторону. Я видела, что вопрос привел его в волнение, но это только усилило мое желание услышать ответ.
– У мистера Таттертона было трудное время, мисс Энни, но он многое уже изменил за те дни, что вы находитесь здесь. Он стал почти таким же, каким был раньше, – говорит о ремонте, строительстве. Вещи возвращаются к жизни, что хорошо для нас и плохо для призраков, – последние слова он буквально прошептал.
– Призраков?
– Как в любом большом доме, через который проходит так много людей, души не торопятся умирать, мисс Энни. – Он покивал головой для убедительности. – Я не собираюсь бросать им вызов, не делает этого и мистер Таттертон. Мы живем по соседству друг с другом, они не беспокоят нас, а мы не беспокоим их.
Я видела, что он говорил это серьезно.
– А много здесь старых слуг, которые знали мою мать, Рай?
– О нет, мисс Энни. Только я, Куртис и Майлс. Все бывшие горничные, работники по содержанию территории ушли, многие умерли.
– Есть здесь среди работников высокий худой мужчина, намного моложе Куртиса?
Он подумал немного и покачал головой.
– Есть работники по парку, но все они невысокие и полные.
Кто же тогда был на могиле моих родителей? Это оставалось загадкой. Рай продолжал смотреть на меня с нежной улыбкой на лице.
– Наверное, прошедшие годы были тяжелыми для вас, Рай, из‑за состояния мистера Таттертона?
– Нет, мэм, не тяжелые. Печальные, но не тяжелые. Конечно, после ужина я уходил в свою комнату, оставляя дом духам. Теперь, – он улыбнулся, – они отступят и в основном будут витать над своими могилами, потому что здесь теперь возродилась жизнь. Духи не любят, когда кругом снуют молодые люди. Это заставляет их волноваться, потому что у молодежи так много энергии и яркого света.
– Вы действительно слышали этих духов в доме, Рай? – Я подняла голову и улыбнулась, но он не улыбнулся мне в ответ.
– О да, мэм. Много раз по ночам. Есть один дух, очень несчастный, который бродит по залам, из комнаты в комнату, и что‑то ищет.
– Что?
– Не знаю, мисс Энни. Я никогда не разговаривал с ним, и он не разговаривал со мной. Но я слышал, как он бродил по дому, и слышал также музыку.
– Музыку?
– Музыку на рояле. Красивую музыку.
– Вы когда‑нибудь спрашивали мистера Таттертона об этом?
– Нет, мисс Энни. Не должен был, так как видел это в его глазах.
– Видел что?
– Что он слышал и видел те же вещи, что и я. Но вы забудьте про все, мисс Энни. Вы будете сильной и быстро поправитесь. Старый Рай горы свернет теперь, когда появился кто‑то, для кого надо готовить.
Я подумала немного, а потом спросила:
– Рай, есть здесь лошадь по кличке Скаттлз?
– Скаттлз, мисс Энни? Теперь здесь вообще нет лошадей. И не было уже порядочное время. Скаттлз? – Когда он напрягал свою память, его глаза вращались из стороны в сторону. И тут он что‑то начал вспоминать. – Скаттлз? Да, этим именем мисс Джиллиан назвала своего пони. Когда она была молодой девушкой, она жила на ферме, где разводили лошадей. Я помню, она все время говорила про этого пони. Но здесь у нее был жеребец по кличке Абдулла Бар. Дьявольское животное, – добавил Рай. В его глазах вспыхнул страх.
– Почему вы так говорите, Рай?
– Жеребец не позволял никому садиться на себя, кроме хозяйки. Поэтому мистер Таттертон никого не подпускал к Абдулле, за исключением одного ужасного случая. Но в этом не было его вины, – добавил он быстро.
– Какой ужасный случай, Рай?
– О, сейчас не время говорить о таких печальных вещах, мисс Энни. У вас достаточно своих неприятностей.
– Пожалуйста, Рай. Я не хочу спрашивать у мистера Таттертона, но очень хочу знать.
Он оглянулся назад и подошел ближе к кровати. Затем покачал головой, опустив вниз глаза.
– Это был его брат, мистер Трой. Однажды он просто вскочил на этого жеребца и ускакал на нем прямо в море. Это могла сделать только лошадь‑дьявол. Любая другая отказалась бы идти в море.
– Так вот что имел в виду Дрейк, когда говорил, что Трой покончил жизнь самоубийством. Он ускакал на лошади моей прабабушки в океан и…
– И он утонул, мисс Энни. Кажется, этому дому пришлось вынести трудностей больше, чем надо, не правда ли, мисс Энни? – Он снова покачал головой. – Иногда тяжело жить до глубокой старости. Преследуют многие плохие воспоминания, и ты слышишь голоса одиноких духов.
– Но почему брат Тони сделал такую вещь, Рай?
– О, я этого не знаю, – излишне быстро ответил он. – Трой был самый красивый молодой человек, каких я только видел, а также очень талантливый. Он делал много игрушек, вы знаете. Только я никогда не называл их игрушками. Они были скорее художественными произведениями. – Рай улыбнулся, вспоминая. – Маленькие домики, маленьких людей, некоторые свои вещи он мастерил в виде музыкальных шкатулок.
– Музыкальных шкатулок?
– Прекрасные мелодии… как нежная фортепьянная музыка.
– Шопен, – прошептала я. Воспоминание о музыкальном коттедже моей матери заставило трепетать мое сердце, затопив его печалью.
– Что случилось, мисс Энни?
Я быстро отвела от него взгляд, чтобы он не заметил выступившие на моих глазах слезы.
– Я просто подумала о композиторе.
– Ну, теперь лучше я направлю свое старое тело назад на кухню и посмотрю, что там делает Роджер. Он мой… как вы называете его… ученик. Старый Рай не может надеяться вечно работать в этой кухне, а мистер Таттертон будет нуждаться в хорошем поваре, когда меня призовет Создатель. Конечно, тогда я прикинусь глухим, – добавил он с широкой улыбкой.
Мы оба рассмеялись.
– О, я почти забыл о вашем желе. – Он поставил чашку на мой поднос.
– Простите, Рай, что я не могу съесть ваш шоколадный торт. Выглядит он очень аппетитно.
– О, я понимаю, она запретила. – Он оглянулся и затем наклонился ко мне. – Конечно, я найду способ, чтобы незаметно прислать наверх кусочек. Только подождите немножко.
– Спасибо, Рай. И приходите ко мне еще, пожалуйста.
– Так я и сделаю.
– Ну, что здесь происходит? – спросил Тони, внезапно появившись в дверях. – Шеф‑повар желает проверить, как едят приготовленную им пищу?
– Надо было кому‑то принести сюда желе, и я подумал, что это удобный случай выразить свое почтение мисс Энни, мистер Таттертон. – Он снова повернулся ко мне и подмигнул. – Должен теперь вернуться в свою кухню.
– Спасибо, Рай, – крикнула я ему вдогонку, когда он торопливо покидал мою комнату.
Тони проследил, как уходил повар, и затем повернулся ко мне.
– Почему не принесла это желе Милли? – высказал он свои мысли вслух.
– Я попросила Милли прислать его сюда.
– А? – Он сощурил свои голубые глаза.
– Я надеюсь, что в этом не было ничего плохого, – быстро проговорила я.
Он выглядел расстроенным.
– Я собирался сказать ему, чтобы он поднялся повидать тебя после обеда. Все в порядке, – добавил он. Взгляд его смягчился. – Рай все еще остается одним из лучших поваров на восточном побережье. Я готов поставить на кон его йоркширский пудинг против любой ставки.
– Он как раз такой, каким был в рассказах мамы. Ему, должно быть, уже за восемьдесят, правда?
– Кто знает? Рай или в самом деле не может вспомнить своего дня рождения или говорит неправду о своем возрасте. А как ты себя чувствуешь? Окрепшей?
– Напротив, уставшей после терапии и опустошенной. Мне хочется покинуть кровать и поездить по особняку и по территории.
– Хорошо, может быть, миссис Бродфилд не будет возражать, чтобы ты немного проехалась по этому коридору завтра утром. Послезавтра здесь будет доктор.
– Люк звонил? – спросила я с надеждой.
– Нет еще.
– Я не понимаю, почему он не звонит. – У меня дрогнуло сердце. Может, сбываются предсказания Дрейка?
– Я уверен, что он просто дает тебе возможность устроиться здесь.
Тони придвинул стул к кровати. Потом сел, закинув ногу за ногу, и удовлетворенно провел пальцами по хорошо отглаженной складке на своих серых брюках.
– Это не похоже на него. Мы очень близки друг другу, – объяснила я. – Вы знаете, мы ведь родились в один и тот же день?
– Действительно? Просто поразительно!
Наш день рождения был таким важным событием в моей жизни, что казалось совершенно невероятным, чтобы Тони ничего не знал об этом совпадении. Насколько же резко мои отец и мать вычеркнули его из своей жизни! Меня также интересовало, знал ли Тони, что на самом деле мы с Люком сводные брат и сестра.
– Да. И с тех пор наши отношения были похожи на те, которые существовали у моей матери с ее братом Томом, который трагически погиб в результате несчастного случая в цирке.
– О да. – Он по‑прежнему смотрел на меня с напряженностью и упорством, его взгляд впивался в меня с такой силой, что мне казалось, его глаза ввинчиваются в мою душу. – Твоя мать очень переживала его гибель, но она была сильной женщиной, и я уверен, что и ты будешь такой же. Мой отец любил говорить: «То, что не разрушает меня, делает меня сильнее». Он взял это изречение у какого‑то немецкого философа. Я не помню, какого именно. «Энтони», – наставлял меня отец. – Тони выпрямился и принял позу, которую, видимо, принимал его отец в таких случаях. – «Ты должен вынести что‑либо полезное для себя из каждого поражения, которое будет в твоей жизни, иначе жизнь разрушит тебя». – Он сбросил с себя напряжение и улыбнулся. – Конечно, мне было всего пять или шесть лет, когда он давал мне все эти советы, но, как ни странно, они крепко запомнились мне.
– Таттертоны представляют собой удивительное семейство, Тони.
– Ну, я уверен, что некоторые из моих родственников довольно скучные люди. Я никогда не разговаривал с половиной своих двоюродных братьев и сестер. Мрачные люди. И родственники со стороны Джиллиан были не лучше. Обе ее сестры и брат покинули этот мир некоторое время тому назад. Фактически я узнал об этом из некрологов. После того как умерла Джиллиан… – Его глаза потускнели, и сам он погрузился в воспоминания.
– Расскажите мне про вашего брата, Тони. Пожалуйста, – попросила я жалостливо, видя, что его лицо начинает твердеть, а глаза говорят «нет».
– Я действительно должен оставить тебя и дать возможность тебе отдохнуть.
– Всего чуть‑чуть. Расскажите мне совсем немножко. – Возможно потому, что Тони погрузился в мир воспоминаний, или из‑за того, что я имела о Трое лишь крупицы информации, собранные то там, то здесь, в моем сознании он оставался таинственным человеком. – Пожалуйста, – продолжала я просить.
У него потеплели глаза, по губам пробежала улыбка. Затем он наклонился и, к моему удивлению, погладил меня по волосам совершенно маминым жестом.
– Когда ты умоляешь, как сейчас, ты очень напоминаешь мне Ли. Будучи маленькой девочкой, она часто умоляла меня поиграть с ней, погулять или показать что‑то. Она врывалась в мой кабинет и, невзирая на важность дел, которыми я занимался, просила меня покатать ее на паруснике или верхом на лошади. И, независимо от того, насколько сильно я был занят, я уступал. Как вот и сейчас. Мужчины семейства Таттертон балуют своих женщин, но, – добавил он с искорками в глазах, – они получают удовольствие, поступая таким образом.
– Расскажите о Трое.
Сделал ли Тони нарочно такое длинное отступление от затронутого моим вопросом предмета или он просто не мог удержаться, чтобы не сказать всего этого?
– Значит, Трой. Ну, что же. Как я уже говорил тебе, он был много моложе меня. Когда он был маленьким мальчиком, то почти постоянно болел, и, боюсь, я смотрел на него, как на мельничный жернов на моей шее. Видишь ли, наша мать умерла, когда брат был еще совсем маленький, а вскоре умер и наш отец. Трой вырос, считая меня как бы своим отцом, а не просто старшим братом. Он был очень способный человек и закончил, например, колледж, когда ему было всего восемнадцать лет.
– Только восемнадцать! – воскликнула я удивленно. – А что он делал потом?
– Он занимался бизнесом. Трой был талантливым художником и создал многие из наших наиболее известных игрушек. Ну вот, пожалуй, и все, – сказал он, намереваясь на этом закончить свой рассказ о Трое.
– Но почему, Тони, он покончил жизнь самоубийством?
Взгляд его голубых глаз стал ледяным.
– Он не совершал самоубийства, это был несчастный случай, трагический несчастный случай. Кто сказал тебе, что это было самоубийство? Твоя мать?
– Нет. Она никогда не упоминала о нем, – ответила я, с трудом проглотив комок в горле.
Тони выглядел разгневанным. Его губы были так плотно сжаты, что вокруг рта образовалось белое кольцо. Эта перемена в его лице сильно напугала меня, и, думаю, он заметил это, потому что быстро смягчил свой взгляд. И стал выглядеть сильно опечаленным и расстроенным.
– Трой часто грустил, он был очень чувствительным человеком, тонким, уверенным в том, что ему предстоит короткая жизнь. Он был большим фаталистом в отношении всего, что касалось жизни. Что бы я ни делал, я не мог изменить его. Я не люблю говорить о Трое потому… потому что, видишь ли, я чувствую себя в определенной степени виновным. Я не сумел помочь ему, несмотря на свои усилия.
– Простите меня, Тони. Я не хотела сделать вам больно. – Я видела, что он не может допустить даже мысли, что его брат убил себя. И было жестоко с моей стороны пытаться заставить принять ее.
– Я знаю, ты не стала бы причинять мне боль. Ты слишком нежная, слишком чистая. – Тони широко и ласково улыбнулся. – Давай не будем говорить о печальных вещах. Пожалуйста. По крайней мере, пока сосредоточим свое внимание на красивом, приятном, обнадеживающем и удивительном, хорошо?
– Хорошо.
– Теперь, если ты позволишь, вот о чем. Я составил список книг, которые тебе следует прочесть. Их принесут в твою комнату. Еще я распорядился, чтобы завтра сюда доставили телевизор. Я просмотрю программу передач и подчеркну лучшие из них для тебя, – добавил он.
Я нашла это довольно странным. Как, по его мнению, я воспитывалась? Я сама знала, какие книги мне читать и какие программы смотреть. Моя мать часто хвалила мой литературный вкус. Тони поступал со мной как с каким‑то туземцем, которого надо во всем направлять. Но мне не хотелось высказывать свое недовольство и тем самым ранить его самолюбие. Он выглядел таким счастливым, стараясь для меня.
– А мне нужно составить для Дрейка список вещей, чтобы он привез их из Уиннерроу, – напомнила я ему.
– Совершенно верно. Дрейк будет здесь во второй половине дня. Давай подумаем, что нужно еще.
Я отрицательно покачала головой.
– Тогда все в порядке. Я должен пойти поработать. Увидимся утром. Спокойной ночи и хорошего тебе отдыха, Хевен.
– Хевен?
– О, извини меня. Это просто от того, что ты напомнила мне о своей матери, я стал думать о ней и…
– Все в порядке, Тони. Я не обижаюсь, когда иногда вы ошибаетесь и называете меня Хевен. Я очень сильно любила свою мать. – У меня из глаз брызнули слезы, словно они только и ждали возможности выйти на свет Божий.
– Ну вот! Я опечалил тебя снова.
– Нет, это не ваша вина.
– Бедная Энни. – Он наклонился и нежно поцеловал меня в щеку. Его губы задержалась на моей щеке. Потом он глубоко вдохнул воздух, словно хотел забрать в себя запах моих волос. Затем резко распрямился, поняв, что прощание слишком затянулось. – Спокойной ночи, – проговорил Тони и вышел из комнаты.
Положив голову на подушку, я стала размышлять о тех вещах, которые узнала за этот день. Насколько прав был Рай. Этот дом видел больше трагедий, чем ему причиталось. Все ли могущественные семьи, богатые и влиятельные, так же сильно страдают?
Существует ли проклятие над Таттертонами и всеми, кто вступает с ними в тесный контакт? Вероятно, Рай Виски был не далек от истины, когда говорил о духах, блуждающих здесь. Возможно, тот человек, которого я видела издали на могиле моих родителей, был также одним из этих духов.
Или все‑таки прав Дрейк, и мне надо оставить в покое печальные события прошлого. Однако я знала, что не смогу поступить так. Это были вещи, которые я обязана была знать. Они не давали мне покоя, как постоянный зуд.
Но в данный момент меня беспокоило молчание Люка. Это было совсем не похоже на него. Люк не мог не давать знать о себе так долго. Обидно, что я не могла позвонить ему или просто узнать, в каком общежитии он поселился.
Вошла Милли с ужином на подносе, и меня словно осенило.
– Милли, выдвиньте тот ящик в письменном столике и посмотрите, пожалуйста, нет ли там ручки, листа почтовой бумаги и конверта.
– Да, Энни. – Она нашла почтовую бумагу и ручку. – Это ароматизированная бумага, – заметила она, поднеся листок к носу и понюхав. – Все еще пахнет очень приятно.
– Неважно. Я просто хочу написать небольшое письмо. Пожалуйста, приходите обратно через пятнадцать минут, чтобы забрать его, а затем отправьте его по почте, хорошо, Милли?
– Хорошо.
Она ушла вместе с подносом, и я воспользовалась столиком на кровати, чтобы написать письмо.
«Дорогой Люк.
Я знаю, что ты разговаривал с Тони после выпускной церемонии, и мне приятно узнать о том, как была принята твоя речь. Ты этого вполне заслужил. Единственно, чего бы я хотела, так это находиться там самой и чтобы мои мама и папа также там были.
Дрейк навестил меня в Фарти и рассказал о твоем прибытии в Гарвард. Доктора хотят, чтобы я продолжала без волнений отдыхать и поправляться, поэтому у меня пока еще нет телефона, иначе я попыталась бы позвонить, а не посылать тебе это письмо. Я попрошу отправить его со срочной доставкой, чтобы ты мог получить его скорее.
Не могу дождаться весточки от тебя и того момента, когда увижу тебя. Я уже строю планы в отношении того, как мы будем проводить наши изыскания здесь, в Фарти.
Пожалуйста, позвони или приезжай, как только сможешь.
Целую,
Энни».
На конверте я написала: Люку Тоби Кастил, общежитие, Гарвардский колледж, а внизу «Специальная доставка».
Когда вернулась Милли, я подозвала ее и дала соответствующие инструкции.
– Отнесите это, пожалуйста, мистеру Таттертону и попросите, чтобы он дописал за меня на конверте более точный адрес Гарвардского университета и отправил это письмо утром же.
– Сейчас сделаю, Энни.
Я посмотрела ей вслед и подумала, что Люк обязательно, как только получит письмо, сразу отзовется на него. Убежденная, что он будет со мной через день или два, я положила голову на подушку и закрыла глаза. Услышав, что в комнату вошла миссис Бродфилд, я немного приоткрыла их. Сестра измерила мое кровяное давление, посчитала пульс, поправила одеяло и погасила свет.
Солнце уже село, небо снова заволокли тучи, темнота опустилась на меня, как тяжелый занавес. Это была моя вторая ночь в Фарти, но в отличие от первой теперь появилось нечто такое, что я могла бы услышать, – духи, о которых говорил Рай Виски. Может быть, я это просто вообразила, потому что его рассказ был таким драматичным. Но среди ночи мне показалось, будто я слышу, как кто‑то тихо исполняет на рояле один из вальсов Шопена.
Была ли музыка плодом моей неусыпной памяти о мягкой улыбке матери, ее пристальном взгляде, когда она расчесывала мои волосы? Или же прав Рай Виски? И существовал дух, который бродил по дому и все искал чего‑то и искал?
Может быть, он искал меня? Может быть, меня здесь все время ждали?..
Глава 13
ТАИНСТВЕННЫЙ МУЖЧИНА
Миссис Бродфилд распахнула занавеси так резко, что утренний свет обрушился на меня, как взрыв бомбы. Она имела вид человека, который уже не один час был на ногах, хотя сестра всегда так выглядела.
– Вы должны приучить себя вставать рано, Энни, – заявила она, не глядя на меня. Она говорила, не переставая перемещаться по комнате и приводить в порядок вещи – развертывать складную инвалидную коляску, доставать халат из стенного шкафа, отыскивать домашние туфли. – Теперь вам потребуется больше времени для выполнения всего необходимого, и поэтому нужно иметь дополнительные часы. Вскоре вы сможете подниматься и самостоятельно выбираться из этой кровати и усаживаться в коляску, чтобы сделать все необходимое в ванной комнате и позавтракать. Но для этого вы должны окрепнуть и подготовить себя, как делает это спортсмен перед выступлением. Понимаете?
Наконец она остановилась и посмотрела на меня.
Я подтянула себя вверх и села, прислонившись спиной к подушке. Затем кивнула головой.
– Хорошо, а теперь давайте вытащим вас из кровати, умоемся и переоденемся в свежую ночную сорочку.
Еще полностью не очнувшись от сна, который был, как оказалось, очень глубоким, я лишь кивала в ответ. Не говоря друг другу ни слова, мы, как в пантомиме, спокойно занялись выполнением утренних процедур. Сестра помогла мне перебраться из кровати в коляску, затем отвезла в ванную комнату и сняла с меня ночную сорочку. Я сама вымыла себе лицо, а она принесла свежее белье. После этого вкатила меня обратно в комнату и оставила около окна.
– Теперь я займусь вашим завтраком, – сказала она и направилась к выходу.
– Почему его не может принести Милли? – Мне не терпелось узнать, передала ли она Тони мое письмо.
Миссис Бродфилд остановилась у двери и повернулась ко мне.
– Милли была уволена вчера вечером, – заявила она и вышла до того, как я могла что‑либо сказать.
Уволена? Но почему? Мне она нравилась, и я даже думала, что она составит мне хорошую компанию. Горничная была такая приятная и добрая. Что же она могла сделать, раз ее так быстро уволили? Как только Тони заглянул ко мне, я потребовала от него ответа.
– Тони, миссис Бродфилд только что сообщила, что вы уволили Милли. Почему?
Он покачал головой и поджал свою нижнюю губу.
– Некомпетентна. Все путает с первого дня, как появилась здесь. Я думал, что она изменится к лучшему, но она становилась все хуже и хуже. Джиллиан не вынесла бы ее больше часа. Если бы ты могла видеть, каких прекрасных помощников мы обычно имели здесь, их профессионализм, их…
– Но, Тони, она была такой хорошей.
– Да, она была довольно приятной, но одного этого недостаточно. Я обнаружил, что ее рекомендации не были правильными. Некоторое время она не могла найти места и работала как официантка, а не как горничная. Но не расстраивайся, один из моих людей уже подыскивает человека.
Вошла миссис Бродфилд с моим подносом и поставила его на столик.
– Ну, я ухожу, – заявил Тони. – Даю тебе возможность заняться своим завтраком.
– Тони, подождите! Вчера вечером я дала ей письмо, чтобы она передала его вам для отправки Люку.
Он насмешливо улыбнулся:
– Письмо? Она не давала мне никакого письма.
– Но, Тони…
– Я вызвал ее около семи тридцати и заплатил ей двухнедельное выходное пособие в связи с прекращением контракта, и она даже не упомянула о каком‑либо письме.
– Я ничего не понимаю.
– Почему же? Это как раз то, что я сказал, она некомпетентна. Вероятно, письмо лежало в ее фартуке и она забыла про него. Честно говоря, я не знаю, что происходит сегодня с молодыми людьми, они кажутся вечно рассеянными. Неудивительно, что теперь стало так трудно найти приличного работника для дома.
– Это было письмо Люку! – вскрикнула я.
– Яйца остывают, – обратилась ко мне миссис Бродфилд.
– Мне жаль, – заявил Тони. – Напиши сегодня другое письмо, и я сам позабочусь о нем на этот раз, хорошо? Я вернусь во второй половине дня, и мы предпримем небольшую прогулку по этому этажу. То есть если не будет возражать миссис Бродфилд, – добавил он, посмотрев на нее. Она не ответила.
Тони ушел, прежде чем я могла сказать еще хотя бы слово относительно моего письма. Взглянув на миссис Бродфилд, я заметила на ее лице маску раздражения.
– Мы должны приступить к утренней терапии, Энни, а потом вам следует отдохнуть, или не будет никакой прогулки по этажу. Теперь ешьте, пожалуйста, ваш завтрак.
– Я не хочу есть.
– Вы должны есть, чтобы набраться сил. Ваша терапия почти то же, что и тренировка для спортсмена. Без энергии, полученной от пищи, не возможны ни тренировка, ни терапия. Есть лишь одна разница, – добавила она, вздернув плечи и распрямив спину, чтобы подчеркнуть важность своих слов. – В одном случае – проигранный теннисный или футбольный матч, в другом – проигранное здоровье, то есть инвалидность.
Я подняла вилку и начала есть. Я мысленно поблагодарила Бога за Рая Виски, прожевывая и проглатывая еду. Он умел придать простейшим вещам удивительный вкус.
Моя утренняя терапия началась совершенно так же, как и в предыдущий день, но потом появилось что‑то новое. Я была уверена, что чувствовала пальцы миссис Бродфилд на моих ягодицах. Было ощущение, будто меня что‑то жалит, как бы иголки протыкают кожу. Я вскрикнула.
– Что? – спросила она, взглянув на меня с нетерпением.
– Я чувствовала что‑то… какие‑то уколы.
– Это просто ваше воображение, – заявила она и начала процедуру снова.
И снова я почувствовала укол.
– Я чувствую что‑то… я чувствую! – возразила я.
Она прервала процедуру и встала.
– Это то, что мы называем истерической болью. Вы в худшем психическом состоянии, чем я думала.
– Но доктор говорил…
– Мне известно, что говорил доктор. Не думаете ли вы, что за свою жизнь я работала только с одним или двумя докторами?
– Нет, но…
– Постарайтесь просто расслабиться, и я продолжу работу с вашими ногами, а когда вы подумаете, что чувствуете что‑то, возьмите себя в руки.
– Но…
Она начала снова. Боль возобновилась, но я только сморщилась, подавив в себе желание застонать. Процедура сильно утомила меня, так что я была вынуждена поспать перед ленчем. Миссис Бродфилд принесла мне еду и сообщила, что звонил Тони и скоро будет здесь, чтобы покатать меня немного по этажу. «Удивительно, – подумала я, – как иногда самого простого ждешь с нетерпением, словно интересного свидания или вечера танцев. Вот и сейчас тривиальная поездка на инвалидной коляске по коридору представляется такой же увлекательной, как и путешествие по стране. Как сильно изменилась моя жизнь! Сколько вещей я принимала раньше как должное!»