– Имеется много фотографий твоей матери, где она тоже со светлыми волосами, – заметил Тони, как бы читая мои мысли. Он принес мне другую фотографию в серебряной рамке. На ней была изображена мама, когда они с моим отцом впервые приехали сюда после своей свадьбы. Они были сняты на частном пляже. Я держала одну фотографию рядом с другой.
– Любопытно, не правда ли?
– Да.
– Когда тебе понадобится парикмахер?
– Тони, я не говорила, что хочу сделать это. Я не знаю.
– Ты только посмотри, как прекрасно выглядела твоя бабушка со светлыми волосами и твоя мать тоже. Что ты думаешь на этот счет?
Его глаза блестели от возбуждения.
– Я не знаю. Ну, может быть.
– Вся эта терапия, лекарства и одиночество могут быть очень утомительными. – Он посмотрел вокруг. – Позволь мне сделать это, – взмолился он. – Разреши мне нанять парикмахера. Ты почувствуешь себя снова веселой и красивой молодой женщиной, а не инвалидом.
Его воодушевление вызвало у меня улыбку. Да, было бы приятно снова почувствовать себя хорошенькой. Я еще раз взглянула на фотографии. Мне представилось, что, если мои волосы будут такого же цвета, как у моей матери в моем возрасте, я снова буду чувствовать себя ближе к ней. Она выглядела такой счастливой там, на пляже. А моя бабушка Ли с ее какой‑то дикой красотой. Светлые волосы так хорошо гармонировали с цветом ее кожи! Но пойдут ли они мне?
– Ну, что ты думаешь? – настаивал Тони, раскачиваясь надо мной, словно стоял на иголках.
– Ах, Тони, я действительно не знаю. Я никогда не думала о том, чтобы выкрасить свои волосы в другой цвет. Может, получится что‑то ужасное.
– Если это не подойдет тебе, я еще раз позову парикмахера и он восстановит прежний цвет твоих волос.
– Может быть, после службы, Тони. Мне не хотелось бы сейчас любоваться собой. Спасибо. – Я вернула ему фотографии. Он был разочарован, но с пониманием кивнул головой.
– А что относительно этого платья?
– Дрейк должен привезти мне что‑нибудь подходящее. Я включила в список свое собственное черное платье.
– Может, ты хотя бы примеришь его?
Я видела, как сильно он этого хотел, да и самой мне стало интересно посмотреть, как я буду в нем выглядеть.
– Хорошо.
– Я пришлю миссис Бродфилд прямо сейчас, чтобы она помогла тебе. Когда наденешь его, позови меня. – С этими словами он быстро вышел из комнаты, не дав мне возможности сказать хотя бы слово. Я не собиралась примерять это платье в ту же минуту, но Тони выглядел таким возбужденным, как ребенок в рождественское утро. Я не могла лишить его этого удовольствия. Тотчас появилась миссис Бродфилд. У нее был недовольный вид.
– Нет никакой необходимости делать это прямо сейчас, миссис Бродфилд, если вы заняты чем‑либо другим.
– Если бы я была занята, меня не было бы здесь.
Она взяла платье с кровати и какое‑то время смотрела на него. Затем пожала плечами и подошла ко мне, чтобы помочь снять ночную сорочку и посадить меня в кровати. После того как мы общими усилиями надели на меня платье, сестра помогла мне перебраться в коляску, чтобы я могла посмотреть на себя в громадное зеркало на стене.
Поскольку я сидела, было трудно определить, как я выглядела в этом платье, но, во всяком случае, платье не делало меня старше. Я не особенно много занималась своими волосами с того времени, как произошла авария, и теперь, увидев себя не в ночной сорочке, а в платье, поняла, как ужасно я выглядела на самом деле. Мои волосы казались грязными и сальными. Черное платье подчеркивало бледность моего лица и усталость в моих глазах. Я чуть не разразилась слезами, глядя на свое отражение.
Миссис Бродфилд отступила в сторону, сложив руки, и смотрела на меня, как скучающая продавщица в магазине одежды. Помогать надевать мне платье, очевидно, не входило, по ее мнению, в круг обязанностей медицинской сестры. Я не услышала, как вернулся Тони. Он стоял в комнате у самой двери и смотрел. Почувствовав его взгляд на себе, я повернулась к нему. На лице Тони было восхищение и та странная улыбка, которую я видела у него все чаще и чаще последнее время. Миссис Бродфилд не произнесла ни слова. Она просто покинула комнату.
– О Тони, я так ужасно выгляжу! Я даже не представляла себе насколько. Мои волосы вызывают отвращение. Никто не сказал мне ничего об этом – ни Дрейк, ни вы, ни кто‑либо из прислуги.
– Ты прелестна. Твоя красота не может поблекнуть от времени или от болезни. Она бессмертна. Я знал, что платье будет тебе как раз впору. Ты наденешь его, не правда ли?
– Я не знаю, Тони. Сейчас я не понравлюсь себе ни в чем, так что это не имеет значения.
– Конечно, это будет иметь значение. Я уверен, что твоя мать улыбалась бы сверху и думала, какой красавицей стала ее дочь.
– Но мои волосы! – повторила я, подняв прядь растрепанных волос и с отвращением отшвырнув ее обратно.
– Я уже говорил тебе… позволь мне послать за парикмахером прямо сейчас. Посмотри, как скверно ты чувствуешь себя из‑за внешнего вида. Я не врач, но знаю, что, если мы плохо думаем о себе, мы не поправляемся. Фактически наше состояние может стать хуже и хуже.
Каким настойчивым он был! Но все же его слова имели смысл. Делала ли я ошибку, думая о своей внешности в такое время?
Затем Тони сказал то, что окончательно убедило меня:
– Люк не видел тебя с тех пор, когда ты была еще в больнице. Я уверен, он надеется, что ты выглядишь уже лучше.
«Люк, – думала я, – окружен сейчас хорошенькими сокурсницами, здоровыми, счастливыми девушками, которые могут ходить, смеяться и шутить с ним. Может быть, он не торопится посетить меня, так как ему трудно видеть меня такой. Я удивлю его, я буду выглядеть лучше, более крепкой, и мне действительно станет лучше».
– Хорошо, Тони, посылайте за парикмахером, но я еще не говорю, что позволю ему покрасить мои волосы. В настоящее время мне хочется только, чтобы их помыли и уложили в прическу.
– Как ты пожелаешь. – Он сделал несколько шагов назад. – Как хорошо это платье сидит на тебе! Ты наденешь его, не правда ли? Ты должна, – сказал он, кивнув головой и напряженно глядя на меня. – Это платье принадлежало твоей матери.
Еще раз он произнес магические слова.
– Я надену его, Тони.
– Прекрасно. Ну а теперь меня ждут дела. Этот парикмахер будет здесь, если даже за ним придется мне поехать самому. – Он подошел ко мне ближе. – Спасибо тебе, Энни, за то, что ты дала мне этот шанс после всего рассказанного мною. Ты действительно великодушная и замечательная личность. – Он нежно поцеловал меня в щеку. – Скоро вернусь, – сказал он и быстро ушел.
Довольно долго я просто сидела в коляске и смотрела на себя в зеркало. Мне вспомнилось, что у мамы в Уиннерроу было несколько черных платьев, одно из них очень походило на это. Может, именно поэтому, глядя в зеркало, у меня возникло чувство, что ее душа соединилась с моей. Я видела ее глаза в своих глазах, улыбка на ее губах стала моей улыбкой. Это было подобно фокусировке фотоаппарата, когда сводятся вместе линии снимаемого объекта, чтобы снимок получился четким и ясным.
Мое сердце вновь сжалось от боли, стоило мне подумать, что мама уже не подойдет ко мне, как она делала, когда я собиралась на какой‑нибудь вечер или в школу, клала руку на мое плечо, гладила волосы, давала мне советы или целовала в щеку. Одевшись в это платье и став еще более похожей на нее, я только острее почувствовала эту мучительную правду.
Откатившись от зеркала, я подъехала к туалетному столику, чтобы взять бумажную салфетку. Вытирая глаза, мельком взглянула на фотографии. Одна из них привлекла мое внимание. На ней в довольно глупой позе была изображена моя мать у конюшни. Может быть, этот снимок делал папа. Но меня заинтересовал Тони, стоявший поодаль. Он смотрел на мою мать совершенно так же, как он только что глядел на меня. И с той же искривленной улыбкой.
Несколько секунд я изучала этот снимок, потом обратилась к другим. Одна из фотографий моей бабушки Ли стояла отдельно. Я поставила ее рядом с фотографией моей матери и сразу поняла, почему они привлекли мое особое внимание. Моя бабушка также стояла около конюшни и в такой же глупой позе. И костюм для верховой езды был точно такой же. Когда эти снимки стояли рядом, то мои мать и бабушка выглядели скорее сестрами.
Может быть, поэтому Тони и улыбался так странно. Это могло вызвать улыбку и у меня, но я не улыбнулась.
– Собираетесь вы снять это платье или будете носить его весь день? – резко спросила миссис Бродфилд.
Я повернулась и увидела, что она стояла в дверях, подперев бока руками. Если ее раздражали приказания Тони, почему она должна проявлять эти свои чувства в отношении ко мне. Не желая больше играть в покорность и беспомощность, я подняла свою голову высоко и горделиво и с вызовом ответила ей:
– Конечно, нет. Я его сниму и отложу до завтра.
Ее глаза расширились от удивления. Мой тон заставил ее убрать свои руки с бедер.
– Прекрасно. В любом случае пора начинать вашу гидротерапию.
Миссис Бродфилд направилась в ванную комнату готовить горячую воду. На этот раз вода, казалось, ошпарит меня. Я вскрикнула от боли, но сестра проявила полное безразличие. Между тем моя кожа становилась под водой малиновой. Я выдохнула воздух и попыталась подняться, чтобы выбраться из ванны, но она, нажав на плечи, удерживала меня погруженной в обжигающую воду.
– Вам надо выработать терпимость к этому, – объяснила сестра после моей вторичной жалобы. Потом включила форсунки, и вода стала пузыриться и разбрызгиваться. Горячие брызги доходили до груди и шеи, отдельные капли ударяли по щекам и как бы кололи их. Она оставила меня, ухватившуюся за края ванны, а сама пошла готовить мазь для массажа.
Я смотрела на свои предательские ноги и делала то, что велел мне доктор, – думать об исцелении… исцелении… исцелении. Необходимо было выбраться из этого положения как можно скорее. Уставившись на пальцы ног, я направила все мысли на то, что они должны двигаться. Вдруг я увидела, как вздрогнул большой палец.
– Миссис Бродфилд!
Сестра не пришла на мой зов, полагая, что я просто хочу, чтобы меня вытащили из горячей ванны.
– Миссис Бродфилд, идите посмотреть! – потребовала я. После того как я позвала ее в третий раз, она вернулась.
– Я сказала вам, что вы должны…
– Нет‑нет. Это мой большой палец на ноге! Большой палец на правой ноге двигался.
Она посмотрела вниз на воду.
– Подвигайте им еще раз.
Я попыталась, но ничего не получилось.
– Он двигался! Я видела это. Я видела!
Сестра покачала головой:
– То, что вы видели, было просто колебание воды. Оно и создало впечатление, что палец якобы двигался.
– Нет, я видела. Клянусь вам.
– Угу. Очень хорошо. – Она развернулась на своих каблуках и ушла продолжать готовиться к массажу.
Удрученная и обессиленная, я откинула голову назад, закрыла глаза и стала ждать, когда миссис Бродфилд сочтет, что с меня достаточно горячей ванны. Наконец она вернулась и помогла мне выбраться из воды. Моя кожа была такой красной, как если бы я обгорела, случайно уснув на пляже Вирджиния‑Бич в июле месяце, и вся я походила на переваренные макароны. Сестра уложила меня на живот на полотенца, расстеленные на кровати. Я закрыла глаза, а ее сильные пальцы задвигались медленными круговыми движениями вниз по телу, начиная с основания шеи и кончая ягодицами.
Услышав голос Тони, я сразу открыла глаза. «Боже мой, – подумалось мне, – я ведь совершенно голая на этой кровати!» Попытка быстро повернуться и натянуть на себя какое‑нибудь полотенце не увенчалась успехом, а миссис Бродфилд практически не помогала.
– Извините, – сказал он. – Я невольно увидел процедуру краешком правого глаза. Проходя мимо, хотел лишь сказать, что парикмахер будет здесь завтра в три часа. Извините еще раз, – повторил он и вышел.
– Миссис Бродфилд, почему вы не закрыли мою дверь, когда начали массаж? – потребовала я.
– Это меня меньше всего касается.
– Но зато совсем небезразлично мне. У меня еще осталась кое‑какая скромность, к вашему сведению. Тони – мужчина.
– Я знаю, кто такой Тони, спасибо. Простите, – спохватилась она через секунду. – В следующий раз я постараюсь закрыть дверь.
– Прошу вас.
Даже после того, как она натерла меня смягчающим кремом и я надела свежую ночную сорочку, моя кожа продолжала зудеть от горячей ванны. Я почувствовала облегчение лишь после короткого сна. Миссис Бродфилд принесла мне сок, а позднее вернулась сказать, что прибыл дамский парикмахер. Едва я успела снова перебраться в коляску, как Тони вошел вместе с высоким худощавым мужчиной с вьющимися светлыми волосами и светлыми, почти незаметными бровями. У него была очень белая кожа и ярко‑розовые губы. Я подумала, что любая женщина отдала бы душу за его мягкие зеленые глаза.
Тони представил его просто как Рене и тут же добавил, что он француз. Однако у меня создалось впечатление, что хотя он и имеет французские корни, родился здесь, в Америке. Его акцент был несколько искусственный, скорее, предназначенный для его клиенток. После работы Рене, очевидно, говорил, как любой коренной американец.
– А, мадемуазель. – Он отступил назад и склонил свою голову вначале направо, затем налево, потом покивал ею, как бы раздумывая, что следует сделать с моими волосами. Он наклонился, взял прядь моих волос в свою ладонь и покачал головой. – Густые и très[4]толстые, – заявил он. – Но, увы, неухоженные n’estcepas[5]. – Он повернулся к Тони за подтверждением. Тот кивнул. – Не беспокойтесь, мадемуазель, Рене совершит чудо. За короткое время руки Рене сделают чудеса.
– Я хочу только, чтобы их помыли и уложили.
– Pardonnez moi[6]? – Он посмотрел на Тони. – Но я думал… цвет волос?
– Рене – специалист, Энни. Давай вначале послушаем его мнение.
– Вы освежите beaucoup[7]ваше лицо, мадемуазель, – заявил он, отступив на несколько шагов назад, чтобы снова оценить мой облик. – Это нетрудно. – Он кивнул, как бы убеждая себя. – Просто доверьтесь моим рукам, мадемуазель. – Он протянул вперед ладони, словно я могла увидеть что‑то необычное в его мягких длинных пальцах.
Взглянув на себя в зеркало, я подумала: «Может быть, мне стоит положиться на этого так называемого эксперта по красоте?»
– Очень хорошо, делайте то, что, по вашему мнению, надо сделать.
– Très bien[8]. – Рене потер свои руки.
Я закрыла глаза и откинулась на спинку коляски. Тони весь сиял. Он подвез меня к раковине, и его эксперт по красоте приступил к работе.
Посмотрев в зеркало, я увидела лицо мамы, а не свое собственное. Изменение цвета волос совершило нечто фантастическое: на меня смотрело лицо с тех старых фотографий. Дамский парикмахер оказался волшебником, который отправил меня в прошлое. Он воплотил мечту Тони – прокрутил годы назад и возродил то время, когда Тони был самым счастливым человеком здесь, в Фарти. В выражении моего лица появилось что‑то новое. Рене придал волосам светло‑серебристый цвет, подрезал их и уложил так, что я стала выглядеть совершенно как моя мама на той фотографии у конюшни. Оказалось, что Тони дал парикмахеру в качестве образца этот снимок.
Меня интересовало, как отреагирует на перемену Люк. Он видел старые фотографии мамы и всегда говорил, что считает ее удивительной красавицей. Будет ли он такого же мнения, взглянув на меня теперь? А после, когда мы останемся одни, возьмет ли он мою руку и станет ли шептать мне о своих чувствах. Я так размечталась, что даже слышала его слова:
«Энни, когда я впервые увидел тебя с волосами того цвета, который был у твоей матери, я понял, что, несмотря на все запреты, должен сказать тебе о моих истинных чувствах. Ты должна знать о моей глубокой любви к тебе. О Энни, я не могу скрывать это. Я не могу!»
Я прокручивала в своем воображении эти желанные слова вновь и вновь, затем открыла глаза и пристально посмотрела в зеркало. Если бы изменение цвета моих волос могло бы сделать все это…
– Энни, это ты? – В комнату вошел Дрейк с двумя чемоданами, наполненными моими одеждой и обувью. Он поставил их в ногах у моей кровати и уставился на меня с легкой улыбкой на губах. Я положила ручное зеркало и внимательно посмотрела на него, чтобы понять настоящую реакцию на мой новый облик.
– Я выгляжу глупо?
– Нет, не глупо, просто… по‑другому. Ты напомнила мне кого‑то.
– Мою мать. Когда она привела тебя в дом в первый раз, – поторопилась я подсказать ему.
– Да. – Глаза Дрейка засветились. – Да, – повторил он возбужденно. – Совершенно точно. Послушай, ты выглядишь очень хорошо. – Как бы желая окончательно удостовериться, что это я, он быстро подошел и поцеловал меня. – На самом деле ты мне нравишься.
– Я не знаю. Я ощущаю себя… совсем другой. Не могу поверить, чтобы маме было комфортно с таким цветом волос. Появляется ощущение, будто ты как бы стараешься выглядеть другой, чем есть на самом деле. Я уверена, что она испытывала такое же чувство.
Дрейк пожал плечами:
– Она перекрасила волосы в их натуральный цвет вскоре после того, как они с Логаном возвратились в Уиннерроу и купили Хасбрук‑хаус. Может быть, ты права.
– Тони убедил меня, что я буду снова чувствовать себя молодой женщиной, а не больным человеком. А то я действительно начала впадать в депрессию. Но хватит обо мне. Расскажи о твоей поездке в Уиннерроу. Кого ты там повстречал? Что говорила прислуга? Как выглядели дом и тетя Фанни?
– Постой… Не все сразу. – Он засмеялся.
Я прикусила губу, чтобы помолчать, и откинулась в нетерпении назад.
– Итак, дай подумать… Уиннерроу. – Дрейк сделал вид, что пытается вспомнить.
– Пожалуйста, не дразни меня, Дрейк. Ты не знаешь, каково это быть прикованной к одному месту.
Его игривая улыбка моментально исчезла с лица, а взгляд стал нежным и заботливым.
– Бедная Энни! Я поступаю жестоко. Обещаю, что буду приезжать сюда чаще и вывозить тебя. Но вернемся к Уиннерроу. Как только я вошел в дом, прислуга чуть не сбила меня с ног, бросившись расспрашивать о тебе. Конечно, миссис Эвери немедленно залилась слезами, даже Роланд чуть не заревел. Только один Джеральд проявил твердость, но это потому…
– Джеральд, твердая губа, – продекламировали мы вместе. Это была кличка, которой мы называли его за глаза.
– Я так скучаю по ним по всем.
– Еще я встретил в аптеке некоторых из твоих школьных товарищей. Им очень хотелось узнать о тебе, и все они посылают тебе свои приветы.
– А тетя Фанни? Что тетя Фанни?
– Видишь ли… – Он покачал головой. – Она была странной. Я обнаружил ее сидящей и что‑то читающей. Представляешь, читающей! И одета она была как‑то консервативно: в белую хлопчатобумажную кофточку с длинным рукавом и длинную пышную юбку. Ее волосы были зачесаны вниз и заколоты сзади. Я даже не узнал ее сначала и спросил Джеральда, кто это там сидит на веранде.
– Веранде?!
– Да.
– А что она читала?
– Подумай только: Эмили Пост. Когда я подошел к ней, она посмотрела на меня снизу вверх и произнесла: «О Дрейк, как замечательно видеть тебя». Она взяла мою руку и не выпускала до тех пор, пока я не поцеловал ее в щеку. Я думаю, это был первый случай, когда я вообще целовал Фанни. Фактически у нас состоялся с ней почти разумный разговор. Смерть твоих родителей оказала на нее сильное воздействие. Она решила исправиться, чтобы быть – как это она выразилась? – достойной памяти Хевен. Можешь себе представить? Должен, однако, отдать ей должное. Дом был в безупречном порядке, судя по тому, что говорили мне слуги. Фанни ни разу не баловалась с кем‑либо из своих молодых приятелей. По сути, она живет, как монашка.
– Спрашивала она обо мне?
– Естественно.
– Придет посетить меня?
– Она бы хотела, но я боялся что‑то обещать, пока Тони не заручится разрешением.
– Но она же моя тетя! Меня нельзя держать, как заключенного в одиночной камере! – возразила я, может быть, чересчур эмоционально. Бедный Дрейк, казалось, был совершенно обескуражен моей вспышкой. – Извини, Дрейк, это не твоя вина. Ты сделал только то, что считал правильным. Я в этом уверена.
– Во всяком случае, это не будет продолжаться долго, Энни. Ты выглядишь намного лучше. Теперь, уже немножко приглядевшись, считаю, что прическа идет тебе. Но когда я только что вошел в твою комнату, то подумал, что Тони поместил здесь какую‑то новую кинозвездочку за то время, пока меня не было.
– О Дрейк!
– Да, ты выглядишь сейчас намного лучше, чем до моего отъезда. Я говорю это серьезно.
– Надеюсь, что ты не ошибаешься, Дрейк. – Я опустила глаза и тут же вспомнила про завтрашнюю поминальную службу. – Ты разговаривал с Тони до того, как пришел сюда? Он сказал тебе про поминальную службу?
– Да, конечно. Я буду рядом с тобой.
– А Люк? Он еще не звонил? – спросила я с надеждой.
– Ты хочешь сказать, что он еще не звонил до сих пор? – Дрейк покачал головой. – Он сказал Фанни, что собирается позвонить. Эгоистичный маленький…
– Я не могу плохо думать о Люке, Дрейк. Пожалуйста, позвони ему сам. Тони звонил в общежитие и оставил послание относительно завтрашней службы. Но постарайся, чтобы это послание дошло до Люка, хорошо? Может быть, кто‑нибудь в общежитии решил подшутить над ним и спрятал записку? – предположила я в отчаянии. А что, если намеки Дрейка окажутся правдой? Многие люди меняются, когда покидают свой дом. Может быть, все невзгоды и трудности его жизни в Уиннерроу стали настолько тяжелы для Люка, что он решил порвать все связи с прошлым, включая и меня!
«О Боже, нет, – взмолилась я. – Мир не может быть настолько жестоким!»
– Конечно. Я попробую застать его позднее. А теперь, – сказал Дрейк, вставая и направляясь к чемоданам, – вот вещи, которые ты хотела.
– У меня нет больше горничной, которая помогла бы мне разложить вещи. Тони уволил Милли.
– Я слышал об этом. Никаких проблем. Я повешу все сам. – Он выбрал секцию в стенном шкафу для моих вещей. – Послушай, все эти вещи принадлежали Хевен?
– И моей бабушке Ли. Тони не выбросил ничего.
– Некоторые из них выглядят совершенно новыми.
– Я знаю. Завтра я буду в одном из платьев моей матери. Вон то черное, которое оставила висеть в углу Флоренс Фартинггейл, так я назвала свою медсестру.
– Флоренс Фартинггейл? – Он рассмеялся. – Это очень забавно. Насколько я могу судить, у вас не складывается то, что можно было бы назвать теплыми отношениями между пациенткой и сестрой?
– Когда я веду себя, как кусок глины, у нас все в порядке, – ответила я с сарказмом, и он рассмеялся снова.
Когда Дрейк покончил с вещами, он вернулся к кровати и сел около меня. Порывшись в своих карманах, достал два браслета с брелоками.
– Вот, пожалуйста.
– Спасибо, Дрейк.
– А как ты собираешься носить их, оба на одной руке?
– По очереди, то один, то другой. В те дни, когда будет приходить Люк, я буду надевать его браслет. – Сказав это, я с нежностью и любовью провела кончиками пальцев по украшению, как если бы я гладила по щеке Люка.
– Всегда немножко дипломат. – Дрейк улыбнулся. – Все в порядке. Я ничего не имею против, – заявил он и посмотрел на меня более пристально, чем когда‑либо. – Гляжу на тебя сейчас, а передо мной возникает Хевен. Я вижу ее теплое, любящее лицо, которое прижалось к моему лицу, когда я был маленьким и боязливым, одиноким и потерянным. В этих голубых глазах я видел любовь, дающую мне успокоение и чувство комфорта, которые так необходимы в жизни. Я никогда не говорил тебе, Энни, как хорошо мне рядом с тобой.
– Я всегда буду твоим другом, Дрейк. В конце концов, я твоя племянница.
Упоминание о наших родственных отношениях заставило его поморщиться.
– Я знаю. – Он наклонился и поцеловал меня в щеку, немного задержав свои губы, как это часто делал Тони. Затем выпрямился. – Ну, пожалуй, пора идти. Мне нужно кое‑что сделать в конторе, с тем чтобы быть свободным большую часть завтрашнего дня. – Он встал.
– Дрейк, не забудь о Люке, – крикнула я.
– Ладно. Да, я привез еще одну вещь, – сказал он, залезая во внутренний карман своего пиджака. – Я подумал… как‑нибудь, по какому‑то поводу, тебе захочется здесь приодеться. Кто знает, может быть, Тони устроит прием в твою честь, когда ты поправишься, чтобы покинуть… во всяком случае, я привез вот это. – Он вытащил черный футляр для драгоценностей, где хранились брильянтовые ожерелье и серьги, которые принадлежали моей прабабушке Джиллиан.
– Но, Дрейк, ты не должен был привозить эти драгоценности. Они слишком ценные.
– Ну и что? Фарти не настолько открыт для грабителей, и потом я знал, как много эти вещи значат для тебя. Несомненно, сам факт, что они находятся рядом, будет успокаивать тебя, не так ли? – спросил он с надеждой.
Я улыбнулась и кивнула головой:
– Да, думаю, что так. Извини. Спасибо, что подумал обо мне, Дрейк. Я знаю, какой я иногда бываю эгоистичной и неблагодарной.
– Нет, Энни, ты самый бескорыстный человек на свете. Когда я думаю о тебе, я думаю о… о ком‑то чистом и прекрасном, как блеск брильянта. – Он снова пристально посмотрел на меня. Я не могла вымолвить ни слова. В горле образовался комок, а сердце отчаянно забилось. – Ну, – наконец сказал он, положив черный футляр с драгоценностями рядом со мной на кровать, – мне пора двигаться в путь. Увидимся завтра сразу после ленча.
– Спокойной ночи, Дрейк. И спасибо тебе за все, что ты сделал для меня.
– Ты шутишь, Энни. Не существует такого, чего я не сделал бы для тебя. Просто запомни это.
Он послал мне воздушный поцелуй и вышел с видом занятого администратора, думающего о том, как ему урегулировать то один, то другой кризис. Я вновь села, прижавшись к подушке с подлокотниками и посмотрела на футляр. Затем открыла его и достала брильянтовое ожерелье. Как оно переливалось и блестело! Оно воскресило в моей памяти день моего рождения, лицо мамы, когда она протянула мне это ожерелье. Ее глаза была наполнены гордостью и любовью.
Я прижала ожерелье к своей груди, и мне показалось, что я чувствую его теплоту, теплоту, которая перешла от ее бабушки к ней, а от нее ко мне. Я не осознавала того, что плачу, пока слезы не потекли со щек, оросив, как капли теплого летнего дождя, мою грудь. Глубоко вздохнув, я убрала ожерелье обратно в футляр и закрыла его. Дрейк был прав. Присутствие драгоценностей действовало успокаивающе.
Я вытерла слезы тыльной стороной ладони и посмотрела на два браслета, лежавших на кровати. Взяв тот, что поменьше, но который был мне дороже, я надела его на руку. Посмотрев на него еще раз, я улыбнулась.
Что там говорил Дрейк?.. Что тетя Фанни сидела на веранде? В нашем с Люком волшебном месте? Те дни, дни фантазий, казались теперь такими далекими! Окажись я сейчас на веранде, где смогла бы опереться на руки Люка, то, может быть, снова начала ходить. Как бы смеялся доктор, если бы я предложила ему это. Но я знала, иногда просто вера во что‑то может сотворить чудо. Люк поверил бы, а когда два человека сильно во что‑то верят, это может произойти.
Люк! Как он мне был нужен сейчас, его улыбка, его оптимизм и поддержка. Мне не хватало его губ, прижавшихся к моей щеке. Я помнила все случаи, когда мы целовались, даже из самого раннего детства.
Думая о нем, я обняла себя руками, представив, что Люк находится рядом со мной, что он накручивает мои волосы на свои пальцы, что его глаза около моих и мы смотрим друг на друга, испытывая взаимное влечение и муки от нашей запретной любви…
От этих мыслей мне стало теплее на душе и я снова почувствовала себя живой. «Если образ любящего Люка оказал такое удивительное воздействие, значит, мои дела не так уж плохи», – решила я. Рядом с Люком я сумею преодолеть случившуюся со мной беду. Судьба воздвигла на моем пути высокие горы, но я поступлю так, как всегда советовал мне Люк, – я сознательно выберу самые высочайшие и заберусь на них.
«Потому что, Энни, – слышался мне его шепот, – вид оттуда всегда лучше. Иди на высокие горы». Но в настоящее время самой высокой горой для меня был сам Люк.
Я обвела взглядом свою пустую комнату. Снизу доносились шум и голоса людей. Дрейк прощался с кем‑то. Дверь была закрыта. Порыв ветра засвистел, прорываясь через жалюзи. Затем опять все стихло.
«О Люк, – подумала я, – какая причина не позволяет тебе сдвинуть горы, чтобы прийти ко мне?»
Глава 16
ИНВАЛИД!
– У меня замечательный сюрприз для тебя, – провозгласил Тони.
По тому, как он стоял в дверях, отступив в сторону, я подумала, что сюрприз будет заключаться в появлении Люка, но оказалось совсем в другом.
– Тебе придется выйти из своей комнаты, чтобы увидеть это. В любом случае пора собираться для поездки на кладбище, – продолжил он.
Я повернулась к миссис Бродфилд, которая складывала полотенца, использованные во время массажа. Ее лицо ничего не выражало и было безжизненным, как маска. Однако я чувствовала, что она знает об этом сюрпризе.
– Выйти из комнаты?
Он кивнул и повез меня к двери. На мне было черное платье моей матери и браслет с брелоками, который подарил мне Люк. Парикмахер Рене приходил утром и причесал мне волосы. Миссис Бродфилд не сократила утреннюю терапию в связи с предстоящей поминальной службой у могилы моих родителей. Однако я не чувствовала усталости. Стала ли я более терпеливой и более сильной, или же просто настроила себя не уставать.