– Энни, тебе трудно принимать сейчас какие‑либо твердые решения. Оставь это другим, тем, кто старше и мудрее и не так близко связан с этой трагедией. Мы должны все сделать с максимальной для тебя пользой. Ты ведь хочешь этого, не правда ли? Ты хочешь снова ходить, продолжать свою жизнь?
– Мою жизнь? Без мамочки, без папы? Вдали от всех? От Люка? От тебя? От всех людей, которых я люблю? Как я могу продолжать свою жизнь?
– Ты должна, Энни. Это то, что хотели бы Хевен и Логан. И если бы я не сказал тебе об этом, то совершил бы ошибку. Твои родители были такими людьми, которые не отступали ни перед чем, Энни. Ты должна быть такой же. Какие бы ни встретились препятствия, иди вперед и преодолевай их.
«Какие бы ни встретились препятствия, – повторила мысленно я, – иди на высокие горы. Так советовал мне и Люк».
– Я буду близко от тебя, Энни. Сегодня я возвращаюсь в Бостон и приду навестить тебя там, в больнице. Понимаю, что тебе невозможно думать обо всем этом сейчас, все происходит так быстро, но ты должна верить тем, кого ты любишь. Пожалуйста, – умолял он.
Я глубоко вздохнула и опустила голову на подушку. Казалось, на меня навалилась вся тяжесть мира. Мои веки вновь стали неподъемными, я почувствовала сильное головокружение и усталость. «Может быть, если я сейчас засну и проснусь, – преследовала меня неотступная мысль, – все это окажется лишь страшным ночным кошмаром и я окажусь в своей комнате в Хасбрук‑хаусе».
…Утро. Входит моя мама, как всегда энергичная. Она говорит мне о наших ближайших планах. На нижнем этаже сидит за кофе папа и, как обычно, читает «Уолл‑стрит джорнэл». Я принимаю душ, одеваюсь и скачу вниз по лестнице, чтобы приветствовать новый и яркий день. Папа награждает меня поцелуем, прежде чем отправиться на фабрику, как он делает это всегда. А я погружаюсь в свои туманные мечты…
– Роланд приготовил мой завтрак, – прошептала я.
– Что? – спросил Дрейк.
– Я должна поесть и уходить. Мы с мамой собираемся сегодня отправиться по магазинам. Мне нужно новое платье, чтобы пойти на празднование дня рождения Мэгги Темплтон, и мы хотим подыскать что‑либо особенное для подарка. Не смейся над нами, Дрейк. Я вижу, что ты улыбаешься.
– Энни… – Его руки обхватили мою голову, но я не могла справиться со своими глазами, они закрылись. Тогда он опустил мою голову обратно на подушку.
– Этот игрушечный коттедж… он такой красивый… такой красивый… спасибо тебе, мама. Я буду беречь его всегда, всегда, всегда…
– Энни…
Это все еще зовет голос папы? Папа, не переставай звать меня, пожалуйста. Папа…
Я медленно погружалась в теплые, успокаивающие объятия сна, отгоняя прочь уродливый и ужасный свет, который пытался прорваться в мой воображаемый мир и сжечь его.
– Давай не позволим делать этого, Люк. Давай не позволим. Я знаю… Ступай на самые высокие горы… этот вид, этот вид…
– О Энни, ты должна снова быть здоровой, – прошептал Дрейк и взял мою руку. Но мне представилось, что это я беру Люка за руку и мы бежим через лужайку в созданный нашими мечтами рай, где я снова почувствовала себя в безопасности. И я погрузилась в глубокий сон.
Когда я проснулась, доктора и сестра‑сиделка, которых вызвал Тони, склонились надо мной. Высокий смуглый мужчина с тонкими рыжевато‑коричневыми усами и мягкими карими глазами держал мою руку и улыбался мне.
– Здравствуйте, – произнес он. – Я – доктор Малисоф, и я буду вашим лечащим врачом до тех пор, пока вы не поправитесь окончательно.
Я смотрела на него снизу вверх. Постепенно его лицо стало приобретать более отчетливые очертания, и я смогла даже разглядеть небольшие тонкие морщинки, которые пересекали лоб доктора и были похожи на проведенные карандашом черточки.
– Что со мной? – спросила я. Мои губы так пересохли, что мне приходилось постоянно облизывать их.
Вместо ответа он повернулся к более молодому доктору, находившемуся рядом с ним. Это был блондин со светлой кожей и скоплением мелких веснушек под глазами.
– Это мой ассистент, доктор Карсон. Мы оба будем наблюдать за вами.
– Привет, – произнес молодой доктор. Он изучал медицинскую карту, которую держала перед ним сестра.
– А это миссис Бродфилд, ваша сестра‑сиделка. Она будет с вами теперь до того момента, пока вы не поправитесь и не почувствуете, что можете снова обходиться без посторонней помощи.
– Привет, Энни, – сказала она и изобразила улыбку, которая появилась и исчезла так же быстро, как вспышка фотоаппарата. Ее волосы были такими же черными, как у тети Фанни, только очень коротко подстрижены. Она была полной, с круглым лицом и широкими, как у мужчины, плечами. На лице без единого следа косметики выделялись губы цвета светлого бургундского вина.
– Где Дрейк? – спросила я, а потом смутно припомнила, что он мне говорил о своем отъезде в Бостон.
– Дрейк? – переспросил доктор Малисоф. – В зале ожидания находятся два человека, которые хотели бы повидаться с вами. Это ваша тетя Фанни и, видимо, ее сын. – Он взглянул на миссис Бродфилд, и та утвердительно кивнула. – Я позволю войти им через минуту. Только разрешите мне вначале сообщить вам, что мы собираемся предпринять, Энни. Когда автомобиль вашего отца перевернулся, – продолжал он, – вероятно, вы обо что‑то довольно сильно ударились. Удар пришелся по позвоночнику прямо под головой, образовав то, что мы называем травмой, которая вмешивается в контроль над вашим двигательным аппаратом и вызывает паралич нижней половины тела. Мы не знаем точно, где произошло нарушение и насколько оно велико, потому что условия этой больницы не позволяют установить точный диагноз. Поэтому мы собираемся перевезти вас на самолете в Бостон, где вас исследует мой коллега‑невролог. Там имеется сложное современное оборудование, например, сканирующий аппарат с компьютером, которое поможет определить ваши проблемы, поставить точный диагноз и сделать прогноз.
– В настоящий момент я не чувствую никакой боли в ногах, – сказала я.
Он улыбнулся на это.
– Вы и не можете ее чувствовать, поскольку ноги парализованы. Вот если бы вы ощущали боль, это было бы признаком того, что ваши нервы и мускулы восстанавливают свои функции. Я знаю, что это звучит странно – надеяться на появление боли, но на самом деле это то, что мы должны делать. Полагаю, как только мы вылечим травму, вы снова сможете ходить. Однако для этого потребуется определенное время, в течение которого вам будут необходимы не только внимательный любящий уход, но и профессиональная терапия.
Мне были приятны его уверенный тон и моральная поддержка от его слов. Но мне хотелось, чтобы около меня сидел папа и держал мою руку, мне была нужна мама, которая сказала бы мне, что со мной все будет хорошо, мне недостаточно было присутствия докторов и сестер. Никогда раньше я не чувствовала себя такой одинокой, такой покинутой и забытой в этом чужом холодном мире.
– А теперь, – заявил доктор, освобождая мою руку и выпрямляясь, – просто отдыхайте до тех пор, пока не закончатся все приготовления. Вы поедете в машине «скорой помощи» до аэропорта, и затем вас отправят на специальном самолете в Бостон. – Он снова улыбнулся и ободряюще похлопал меня по руке. – А тем временем миссис Бродфилд даст вам поесть чего‑нибудь жидкого, хорошо?
– Я не хочу есть. – Кто бы смог думать о еде в такое время? Мне было безразлично, буду ли я вообще есть когда‑нибудь.
– Я это знаю, но все же хотел бы, чтобы вы съели чего‑либо жидкого, питательного в дополнение к тому, что вы получаете через капельницу. Договорились? – Доктор несколько помедлил и вновь улыбнулся, чтобы еще раз меня подбодрить и успокоить, хотя этого уже никто и никогда не сможет сделать. – Теперь я позволю вашим родственникам навестить вас.
Он повернулся и вышел вместе со своим ассистентом. Миссис Бродфилд открыла для меня небольшую коробочку клюквенного сока и вставила в нее пластиковую соломинку.
– Пейте сок понемножку, – посоветовала она и поправила кровать таким образом, что я оказалась в сидячем положении. От частого протирания спиртом ее короткие сильные пальцы и широкие ладони издавали запах алкоголя. Она была так близко от меня, что я заметила внизу ее круглого подбородка крошечные черные волоски. Мне снова захотелось видеть рядом мою красивую, любящую, приятно пахнущую маму и чтобы только она одна ухаживала за мной, а не эта уродливая незнакомая женщина.
Сестра вложила коробочку с соком в мою руку, а сама подкатила к кровати столик. Изменение положения вновь вызвало у меня головокружение, и пришлось закрыть глаза.
– Меня тошнит, – закричала я.
– Попытайтесь выпить немного соку, – настаивала она.
Я набрала в рот немного соку и быстро проглотила его. От боли у меня перехватило горло, и я застонала.
– Пожалуйста, опустите меня обратно, – взмолилась я.
– Вы должны пытаться находиться в сидячем положении, Энни, понемногу каждый день. Доктора не могут за вас этого сделать. – В ее голосе слышались нотки неодобрения, даже нетерпения.
– Я еще не готова к этому, – настаивала я.
Миссис Бродфилд покачала головой и откатила столик. Я выпила еще глоток соку и передала ей коробочку. Она сжала губы, ее резиновое лицо выражало полное неудовольствие. Когда я посмотрела на нее более пристально, то заметила, каким негладким было ее лицо. Мне показалось странным, что медицинская сестра имеет такую плохую кожу.
В тот момент, когда она опустила меня в почти горизонтальное положение, в комнату ворвалась тетя Фанни, а за ней вошел Люк. Я никогда до этого не была так рада видеть их. Тетя Фанни, заламывая руки, причитала:
– О Боже!.. О Боже!
Миссис Бродфилд чуть не выронила из рук поднос.
– О Энни, дорогая, несчастное дитя. Моя бедная племянница! – Слезы ручьями текли по ее лицу, и она постоянно прикладывала к щекам шелковый носовой платок. – О Господи, Господи… посмотрите на нее в этой кровати. Милый ребенок, – стонала она, опираясь на Люка. Плечи ее тряслись. Потом она сделала глубокий вдох, подошла ко мне и, обняв, поцеловала в лоб. Я с удовольствием ощутила запах розы – ее любимых духов, которые она раз в месяц получала по заказу из Нью‑Йорка.
Тетя Фанни держала меня так крепко, словно от ее объятий зависела моя дорогая жизнь. Ее всхлипывания, которые сотрясали мое тело, становились все громче.
Я посмотрела на Люка, который, казалось, был поражен таким внешним проявлением безутешного горя со стороны своей матери. Потянувшись вперед, я попросила его подойти поближе.
– Ma, – произнес Люк. – Ты делаешь только хуже. Пожалуйста.
– Что? – отмахнулась она и вновь промокнула свои глаза. – О… О Боже, Боже!
– Ma, пожалуйста. Подумай, что пришлось пережить Энни, – умолял Люк, понизив для большего эффекта свой голос.
Моя мать не раз говорила, что когда требовалось сдержать Фанни, никто лучше Люка не мог этого сделать.
– О дорогая, дорогая Энни, – промолвила она и поцеловала меня в щеку. Ее слезы закапали прямо мне на лицо. Она вытерла их и встала.
– Бедный Люк и я сидели здесь часами, дожидаясь, когда доктора и сестры позволят нам войти, – добавила она, направив укоризненный взгляд на миссис Бродфилд. Внезапно ее большая печаль превратилась в большой гнев.
– Попытайтесь не волновать ее, – скомандовала медсестра и вышла из комнаты.
– Ты, наверное, ненавидишь всех этих докторов и сестер! У них такие лица, как будто их только что ущипнули. Они напоминают мне ондатр. И я не могу выносить запахи больницы. Почему бы им не опрыскивать все залы и коридоры каким‑нибудь дезодорантом и не ставить цветы? Если я когда‑нибудь заболею, Люк, я не знаю, что буду тогда делать. Найми частную сестру, как у Энни, и оставь меня дома. Ты слышишь, Люк?
Все это выглядело так, будто ее печаль была простым колпаком, который она могла стянуть с себя в любое время, как только вздумается.
Люк подошел вплотную к моей кровати. Он выглядел таким красивым, таким молодым. Но его глаза были как два озера, наполненные страхом и болью.
– Привет, Энни.
– Люк! О Люк!
Он осторожно взял мою руку в свои. От слез, которые блестели в его глазах, мне стало еще грустнее. Люк переживал так же глубоко, как и я. Несмотря на то что все эти годы мы старались не затрагивать запретной темы, горькая правда оставалась в его сердце. Ведь он тоже потерял своего отца. А моя мать часто относилась к нему с большой добротой и любовью, чем его собственная.
– Нет никакого смысла в том, чтобы мы все теперь стояли вокруг кровати и разрывали на части свои сердца, – вдруг заявила тетя Фанни. – Мы не можем вернуть их обратно, хотя я отдала бы все, чтобы это сделать. В душе я любила Хевен гораздо сильнее, чем на словах. Мне жаль, что все эти годы я поступала так нехорошо по отношению к ней, но я не могла ничего поделать со своей завистливой натурой. Сестра понимала это и всегда прощала меня. – Она слегка приложила к глазам свой шелковый кружевной носовой платок, затем, глубоко вздохнув, расправила грудь. – Но я знаю, – провозгласила тетя Фанни, – она хотела бы, чтобы я взяла теперь все под свой контроль. Я твердо это знаю. – Она кивнула головой в знак согласия с собой, и ее гордость во всем ее великолепии предстала перед нами. – Я в состоянии сделать это не хуже, чем… чем может сделать тот грязный богатый старик, который называет себя твоим прадедушкой.
Она покачала головой и провела руками по волосам, как бы освобождаясь от невидимой паутины.
– Ma. – Люк дотронулся до ее руки и указал головой в моем направлении. – Сейчас не время…
– Чепуха! Мы должны сделать то, что мы должны сделать. Теперь он говорит, что завещания твоих родителей передают в его руки контроль, но я утверждаю…
Глаза Люка метали стрелы в Фанни.
– Ma, Энни не в состоянии обсуждать все это прямо сейчас. У нее в данный момент совсем другие вещи на уме.
– Ну, я считаю, что это хорошо, что он предоставляет тебе самое лучшее медицинское обслуживание, – продолжала тетя Фанни, не обращая внимания на увещания и мольбы Люка. – Но что касается Хасбрук‑хауса и…
– Ma, пожалуйста.
От охвативших ее чувств она приоткрыла рот, обнажив свои белые, жемчужные зубы, резко контрастирующие со смуглым цветом кожи.
– Хорошо. Тогда я подожду, пока ты не будешь чувствовать себя лучше, Энни. Только не беспокойся относительно того, что собирается сделать с твоим наследством этот старый задрипанный миллионер.
– Он был очень приятным до сих пор, тетя Фанни, – заметила я громким шепотом, будучи не в силах говорить в полный голос.
– Да. Ну, для этого у него есть свои соображения.
– Соображения?
– Ma, пожалуйста. – Люк повернулся к ней. Его глаза пылали гневом. – Я говорил уже, что этому сейчас не время.
– Хорошо, хорошо.
В комнате появилась миссис Бродфилд. Она двигалась так тихо в своих мягких сестринских ботинках, что никто не слышал, как она вошла. Просто возникла, как молочно‑белое привидение.
– Боюсь, что теперь вы должны будете уйти. Мы готовим Энни к переезду.
– Уйти? Мы только что вошли. Это моя племянница, как вам известно.
– Я сожалею, но мы должны придерживаться расписания, – авторитетно заявила сестра.
– Ну и куда вы ее забираете? – требовательно спросила Фанни.
– В Бостонскую больницу. Вы сможете получить всю исчерпывающую информацию у сестры, сидящей за столом на этом этаже, – ответила миссис Бродфилд.
Тетя Фанни гневно покачала головой, но миссис Бродфилд, спокойно обойдя вокруг моей кровати, что‑то поправила у капельницы.
– Теперь, дорогая Энни, не беспокойся ни о чем другом, кроме как о скорейшем выздоровлении, слышишь? – Тетя Фанни поцеловала меня в щеку и сжала мою руку. – Через пару дней я приеду в этот расхваливаемый госпиталь в Бостоне убедиться, что они делают все правильно для тебя, – добавила она и уставилась на миссис Бродфилд, которая продолжала заниматься своими делами, как будто посетители уже ушли.
– Я приеду вместе с ней, Энни, – пообещал Люк, взяв меня за руку.
– О Люк, я теперь пропущу выпускную церемонию в школе и твою речь! – воскликнула я.
– Нет, это не так, – сказал он с присущей ему уверенностью. – Я прочитаю всю свою речь тебе по телефону еще до того, как пойду в школу в тот день. Поднимусь также на нашу веранду и посижу там, представляя себе, что ты тоже находишься вместе со мной и что ничего этого не случилось.
– Что это за разговор? – спросила тетя Фанни с улыбкой на лице, которая выражала одновременно любопытство и понимание.
– Это наш разговор, – ответил Люк. В его глазах светилась правда. В них была также и любовь ко мне.
Люк наклонился ко мне и поцеловал в щеку, и в это время в комнату вошел Тони Таттертон.
– Ну, как у нас идут дела? – произнес он и посмотрел на Люка, который сразу отпрянул в сторону и подозрительно взглянул на него. – Меня зовут Тони Таттертон, – быстро сказал Тони и протянул свою руку. – А вы, должно быть…
– Мой сын, Люк‑младший, – представила его тетя Фанни. – Полагаю, вы знаете, кто я. Я являюсь сестрой Хевен.
Она произнесла эти слова так резко и с таким презрением, что ничего подобного из ее уст я никогда не слышала. Единственной же реакцией Тони было то, что он просто поклонился.
– Разумеется. Ну а теперь мы должны будем уделить все наше внимание Энни и начать ее перемещение. Я буду внизу возле машины «скорой помощи», – добавил Таттертон и снова бросил взгляд на Люка.
Глаза юноши задержались на Тони, критически изучая и анализируя его.
– Мы будем с тобой также и в Бостоне, – повторил он и вместе с тетей Фанни вышел из комнаты.
Прежде чем я разревелась, вошли больничные санитары с носилками и стали меня укладывать на них под руководством миссис Бродфилд. Через несколько минут меня выкатили из комнаты и повезли вниз по коридору. Рядом со мной не было никого, кто держал бы меня за руку, никого, кого я любила или кто любил меня. Лица всех окружавших были незнакомыми и ничего не выражающими, это были лица людей, которые воспринимали меня лишь как часть своей повседневной работы. Когда мы добрались до двери, выходившей на стоянку, где дожидалась машина «скорой помощи», миссис Бродфилд ловко подсунула одеяло под мои плечи.
Хотя небо было серым и облачным, я сразу зажмурилась, как только дневной свет ударил мне в лицо. Но это продолжалось всего несколько секунд, так как меня быстро переложили с больничной тележки в машину. Я открыла глаза, когда двери уже закрылись и рядом со мной села миссис Бродфилд, прикрепляя капельницу. Я чувствовала, как «скорая» рванулась вперед и поехала в сторону аэродрома, откуда самолет перебросит меня в больницу большого города.
Я не могла отделаться от мысли, что, может, никогда уже мне не придется увидеть Уиннерроу. Внезапно все, что я принимала как должное, показалось мне таким ценным и дорогим, особенно этот маленький городок, который Люк называл «однолошадным».
Мне захотелось сесть у окна, бросая последний, прощальный взгляд на сам городок, на широкие зеленые поля и аккуратные маленькие фермы с участками, засаженными летними культурами. И особенно на горы с лачугами шахтеров и сарайчиками самогонщиков, которые были разбросаны по всей округе на холмах. Мне хотелось оставить Уиллис в своим сердце.
Меня вырывали из привычного мира, с его людьми, природой, домами, всем тем, что я любила и лелеяла; из мира, частицей которого являлась я сама. Не будет больше ни сладковатого запаха свежих магнолий, ни улицы, по которой я ходила в школу. Не будет больше таинственной веранды, крошечного коттеджа в форме музыкальной шкатулки, которая играет Шопена. Я закрыла глаза и представила себе, каким должен быть сейчас Хасбрук‑хаус. Все наши слуги сидят, конечно, где‑нибудь вместе, онемевшие, еще неспособные полностью осознать случившееся.
Я почувствовала в голове пульсирующую боль. Слезы потоком потекли из глаз, и я вся буквально задрожала от рыданий. Я никогда не увижу их снова? Никогда не услышу, как отец зовет меня, возвратившись домой: «Где моя девочка? Где моя девочка Энни?» Когда я была маленькой, я любила прятаться в жилой комнате за синее атласное кресло с высокой спинкой, зажимая рот своим маленьким кулачком, чтобы не захихикать, а отец делал вид, что везде ищет меня. Потом у него на лице появлялось выражение обеспокоенности, и мое сердечко начинало отчаянно биться при мысли, что я могла причинить ему горе.
«Я здесь, папа!» – кричала я, и он поднимал меня на руки и покрывал мое лицо поцелуями. Затем относил меня в небольшой кабинет, где мама слушала рассказы Дрейка о школе. Мы усаживались на кожаную кушетку, причем я забиралась на папины колени, и тоже внимательно слушали, пока мама не предлагала нам помыться и одеться к обеду.
Теперь над этими наполненными солнцем и смехом днями сгустились тучи и тени, подобные пелене холодного дождя или похоронным саванам. Мои родители умерли, и эти счастливые дни окрасились в черный цвет.
– Попытайтесь уснуть, Энни, – сказала миссис Бродфилд, прервав мои воспоминания. – От того, что вы будете лежать и плакать, вы станете лишь слабее. А вам предстоит выдержать много больших сражений, поверьте мне.
– Был ли у вас пациент, похожий на меня? – спросила я, понимая, что мне необходимо установить дружеские отношения с этой женщиной. Я сейчас очень нуждалась в друзьях – более старших и мудрых, чем я, кто подсказал бы, что делать. Но нужен был не просто умный друг, но также и любящий.
– Да, у меня было несколько жертв несчастных случаев, – заявила она голосом, полным высокомерия.
– Все эти люди поправились? – В голосе моем звучала надежда.
– Конечно, нет, – ответила она прямо.
– А я поправлюсь?
– Ваши доктора надеются.
– Но что думаете вы?
Я удивлялась, почему тот, кто посвятил себя благородному делу – оказанию помощи другим, особенно тем, кто так сильно в ней нуждается, мог быть таким холодным и безразличным. Разве миссис Бродфилд не знала, насколько важны были теплота и нежная забота? Почему она была такой надменной?
Несомненно, Тони должен был навести о сестре справки, прежде чем нанять ее. Мое выздоровление было столь важным для него, что он, вне всякого сомнения, искал самое лучшее. И все же я предпочитала, чтобы на месте миссис Бродфилд был человек более теплый, доброжелательный и немного помоложе. Потом я вспомнила слова Дрейка о том, что я должна буду отдать себя в руки опытных, мудрых людей, которые, в отличие от меня, способны думать более ясно и зрело.
– Я полагаю, вам следует попытаться отдохнуть и не беспокоиться об этом. В любом случае мы ничего не сможем сделать прямо сейчас, – заявила миссис Бродфилд голосом, который по‑прежнему был деловым и холодным. – Ваш прадедушка обеспечивает вам самое лучшее медицинское обслуживание и лечение, какое только можно получить в наше время за деньги. Вам повезло, что он есть у вас. Поверьте, у меня было много пациентов, которые не имели и малой доли того, что имеете вы.
«Да, – подумала я. – Как быстро пришел он мне на помощь и с каким энтузиазмом взялся оказывать мне всяческое содействие в том, чтобы я быстрее встала на ноги».
Что же заставило мою мать, которая была способна на сильную любовь, оставить человека, имеющего, как мне кажется, такое щедрое сердце?!
Получу ли я когда‑нибудь ответы на все эти вопросы или же они погибли на том горном склоне в Уиллисе вместе с моими родителями?
Я чувствовала себя уставшей. Миссис Бродфилд была права: сделать ничего было нельзя, только отдыхать и надеяться.
Я слышала сирену «скорой помощи», и до моего сознания дошло, что она звучит из‑за меня.
Глава 6
ТОНИ ТАТТЕРТОН
Проспав всю оставшуюся часть пути до аэродрома, я проснулась, когда меня стали переправлять в самолет «скорой помощи». Осознание происходившего оглушило меня, как сильный, холодный удар по лицу. Все это был не сон, все происходило в действительности. Мама и папа умерли, они ушли из жизни навсегда. Я серьезно ранена, парализована, и все мои и родительские мечты, планы, прекрасные надежды были уничтожены в один роковой, ужасный момент на горной дороге.
Всякий раз, когда я просыпалась, в моей памяти возникали страшные воспоминания той ночи. Я видела, как дождь заливает переднее стекло нашего автомобиля, слышала, как мама и папа спорят в связи с поведением папы на праздновании дня рождения тети Фанни, и видела автомобиль, который ехал прямо на нас. Эти видения вызывали во мне внутренний крик и такую сильную боль, что я была рада, когда снова начинала терять сознание или засыпать. Сон приносил облегчение. Но всякий раз, пробуждаясь, я должна была встретиться с реальностью и пережить заново весь этот ужас.
Судьба сжалилась надо мной: я вновь уснула и проспала до самого прилета в Бостон. Когда я бодрствовала, то постоянно поражалась начальственному тону миссис Бродфилд и той быстроте, с какой начинали действовать санитары и обслуживающий персонал, выполняя ее приказания. Я услышала, как она кому‑то сказала: «Осторожнее, она не мешок с картошкой, как видите». И я подумала, что Дрейк был прав. Я в хороших руках, руках профессионалов.
Пока мы добирались до больницы, я то впадала в глубокий сон, то снова пробуждалась, а когда приехали, почувствовала, что кто‑то держит мою руку. Открыв глаза, я увидела Тони Таттертона.
Вначале он не сознавал, что я не сплю. Его лицо было задумчивым. Такое выражение бывает у человека, когда он смотрит на тебя, а все его мысли витают где‑то далеко отсюда. Когда Тони наконец обнаружил, что я бодрствую, его лицо осветилось улыбкой.
– Добро пожаловать в Бостон. Я ведь обещал тебе быть здесь, чтобы поприветствовать тебя и убедиться, что у тебя есть все необходимое. Перелет прошел нормально? – спросил он озабоченно.
Я кивнула головой. Вчера, когда все представлялось мне таким нереальным, его облик довольно смутно сохранился в моей памяти. Теперь у меня была возможность рассмотреть этого человека воочию и сравнить с образом из своих мечтаний. Тони был тщательно выбрит, брови аккуратно подстрижены. Седые шелковистые и блестящие волосы на голове выглядели так, словно их только что вымыл и обработал профессиональный парикмахер. Серый шелковый костюм в тонкую белую полоску и темно‑серый галстук производили впечатление весьма дорогих и совершенно новых вещей. На его длинных аристократических пальцах блестели ногти с хорошо выполненным маникюром. Да, он совершенно не походил на того Тони Таттертона, описанного Дрейком. Его письмо и телефонный разговор казались теперь частью воображаемого мира, где я иногда пребывала и который мне внезапно пришлось покинуть и оказаться в этой холодной, ужасной действительности.
Тони позволил мне внимательно рассмотреть себя, при этом взгляд его оставался добрым и нежным.
– Я проспала большую часть дороги, – ответила я шепотом.
– Да, миссис Бродфилд рассказала мне. Я так доволен, что ты здесь, Энни. Скоро ты начнешь проходить через серию исследований, которые запланированы докторами, и мы доберемся до самого корня твоих проблем и сможем приступить к их решению.
Он потрепал меня по руке и кивнул с уверенностью человека, привыкшего к тому, чтобы все было так, как ему хочется.
– Мои родители… – промолвила я.
– Да?
– Их похороны…
– Сейчас, Энни, ты не должна думать об этом. Я сказал тебе еще в Уиннерроу, что все взял на себя. Ты же собери и направь все силы на то, чтобы скорее поправиться, – посоветовал он снова.
– Но я должна быть там.
– Видишь ли, ты не можешь быть там прямо сейчас, Энни, – мягко заметил он. – Но, когда сможешь, я устрою другую службу на месте их захоронения, и мы оба, ты и я, будем там. Я обещаю тебе это. А в настоящее время ты получишь самое лучшее лечение, какое только возможно.
Затем лицо Тони стало задумчивым.
– Но пусть заботы и беспокойство, проявляемые мною сейчас по поводу твоих проблем, не позволят тебе думать, будто я недостаточно сильно любил твою мать. Мне также очень, очень нравился твой отец. Как только я познакомился с ним, то сразу понял, что из него получится хороший управляющий. И я был счастлив, когда он согласился принять участие в моих делах. Когда твои родители жили в Фарти и мы все вместе работали, это были самые счастливые годы в моей жизни.
Последующие же годы, когда они уехали, оказались самыми несчастными и трудными для меня. Что бы я ни сделал тогда, что привело к разрыву отношений между нами, я хочу это искупить, оказывая помощь тебе, Энни. Позволь мне сделать все, что в моих силах, и тем самым я выполню свой долг перед ними. Это самое лучшее, чем я могу почтить память твоих родителей. – В его глазах были мольба и печаль.
– Я не хочу останавливать вас, Тони, но у меня столько вопросов, на которые я должна получить ответы. Долгое время я пыталась заставить маму рассказать о днях, проведенных ею в Фарти, о причинах ее окончательного отъезда оттуда, но она всякий раз лишь обещала выбрать время и подробно поведать мне обо всем. Совсем недавно, вскоре после моего восемнадцатилетия, она снова повторила это свое обещание. А теперь… – Я остановилась, тяжело вздохнув. – Теперь она не сможет его выполнить никогда.
– Но это сделаю я, Энни, – быстро сказал Тони. – Я расскажу тебе все, что ты хотела бы знать. Пожалуйста, доверься и поверь мне. – Он улыбнулся и присел рядом. – Фактически это будет своего рода облегчением для меня, когда ты выслушаешь мой рассказ и вынесешь свой приговор.