Ближайшие помощники президента Эдвард Миз, Майкл Дивер и Джеймс Бейкер (будущий госсекретарь) не стремились нападать на Кубу просто потому, что не желали повторения фиаско в бухте Свиней 1961 года, которое катастрофически отразилось бы на внутриполитических позициях администрации. К этому же лагерю примыкал и министр обороны Уайнбергер, считавший, что армия США пока еще не готова к широкомасштабной войне, в том числе и морально, – над многими военными все еще довлел «вьетнамский синдром». Уайнбергер стоял за войну только в одном случае – если была бы стопроцентная уверенность в победе, чего он не мог гарантировать в случае с Кубой.
Напротив, Хейг, аппарат СНБ и ЦРУ полагали, что маленькая победоносная война в Центральной Америке как раз освободит армию США от «вьетнамского синдрома». Хейг, по его собственным словам, еще 23 марта 1981 года сказал Мизу: «…что бы мы ни затевали в Центральной Америке, мы должны быть готовы начать это в течение десяти дней»[956].
Новый заместитель госсекретаря по делам Латинской Америки Томас Эндерс предложил еще один выход – организацию масштабной партизанской войны против Никарагуа силами «контрас». Эндерс считался в администрации «голубем», но даже он с самого начала видел задачу «контрас» не в предотвращении «потока оружия» из Никарагуа в Сальвадор, а в том, чтобы «избавиться от сандинистов». Твердолобый «ястреб» Хейг поначалу был против. Он считал «контрас» «побочным шоу, которое могло бы только отвлечь внимание от главного спектакля, каким была Куба»[957]. К тому же даже Хейг полагал, что «контрас» никогда не смогут победить сандинистов.
Но уже в начале 1981 года администрация Рейгана приняла точку зрения ЦРУ, согласно которой «контрас» были беспроигрышным вариантом. Один из американских дипломатов вспоминал об этом так: «Некоторые люди… в Вашингтоне реально думали… что они могут разжечь восстание и свергнуть сандинистов… Но, в любом случае, превалировала точка зрения, что мы не проиграем. Если они („контрас“) возьмут Манагуа – замечательно. Если нет, то сандинисты… могут отреагировать двояко. Либо они начнут либерализацию и прекратят экспорт революции, что прекрасно и достойно, либо они закрутят гайки, поссорятся с собственным народом, своими друзьями на международной арене и сторонниками в США и тем самым в длительной перспективе станут более уязвимыми. В любом случае, это было бы даже лучше – вот так мы и думали»[958].
В августе 1981 года после образования политической «крыши» «контрас» – ФДН – директор ЦРУ Уильям Кейси поручил курирование никарагуанской вооруженной контрреволюции вновь назначенному начальнику латиноамериканского департамента ЦРУ Дуайну Кларриджу. Ранее тот работал в Непале, Индии и Турции, а затем возглавлял резидентуру ЦРУ в Риме, главной задачей которой было не допустить победы итальянской компартии на парламентских выборах. Кларридж импонировал Кейси как человек, который «делал реальные вещи» и не задавал лишних вопросов.
Для повседневного оперативного руководства «контрас» была образована специальная «ограниченнная межведомственная группа» (Restricted Interdepartmental Group, RIG), в которую помимо Кларриджа входили Эндерс (от госдепартамента), Нестор Санчес от Пентагона (бывший сотрудник ЦРУ) и генерал Пол Корман от Объединенного комитета начальников штабов.
Но перед тем как начать полномасштабную войну против Никарагуа руками «контрас», американцы решили для проформы предъявить сандинистам («этим маленьким коричневым людям», как их презрительно и с расистским подтекстом именовали в администрации Рейгана) очередной ультиматум, причем такой, какой не смогла бы принять ни одна уважающая себя страна.
11 августа 1981 года (в тот самый день, когда был образован ФДН) в Манагуа прибыл Эндерс. Он знал толк в подрывных операциях, так как в 1971 году стал заместителем руководителя американского посольства в Камбодже. Именно Эндерс был автором идеи варварских бомбежек нейтральной Камбоджи ВВС США, причем бомбили не некие районы сосредоточения «коммунистических партизан», а самые густонаселенные области страны.
Эндерс вел себя на переговорах так грубо, что был удивлен даже Пеззулло. Впрочем, он уже готовился покинуть свой пост. Даже благоприятно относившийся к США Артуро Крус был потрясен требованиями Эндерса, которые, по словам Круса, звучали как ультиматум победившей в войне державы.
Как вспоминал министр иностранных дел Никарагуа священник Мигель д'Эското, «мессидж» Эндерса сводился к следующему: никарагуанцы «идут по дороге конфронтации, и самое время остановиться и выбрать другую дорогу». В ответ на очередные безосновательные обвинения Эндерса в помощи со стороны никарагуанцев сальвадорским партизанам д'Эското ответил, что никакой помощи нет (это подтверждалось и сводками ЦРУ, о чем Эндерс прекрасно знал), но, может быть, тайно несколько винтовок или несколько добровольцев и проходят через территорию Никарагуа. Ни одно правительство в мире не смогло бы полностью гарантировать пресечение такой мелкой контрабанды.
Д'Эското попросил Эндерса объяснить, каким образом, с точки зрения США, оружие вообще попадает сальвадорским повстанцам. Эндерс ответил, что «большая его часть» – 90 % – идет через Гондурас, причем с его атлантического побережья. Но тогда, чтобы доставить оружие в Сальвадор, пришлось бы проехать всю страну. Было непонятно, зачем Никарагуа поставлять помощь партизанам в Сальвадоре таким кружным путем, да еще и по территории враждебного государства, напичканной базами «контрас». Спохватился и Эндерс, заявив, что часть оружия идет через тихоокеанский залив Фонсека.
После утверждения никарагуанского министра, что ничего подобного не происходит, Эндерс в грубой форме обвинил сандинистов в том, что они попросту не знают, что творится на их территории, а посему не имеют права управлять страной. Ответ д'Эското поставил американского эмиссара в тупик: если оружие идет через Гондурас, как утверждают США, то, значит, и власти Гондураса не имеют права управлять своей страной. Ведь не будут же США утверждать, что проамериканский режим в Гондурасе является союзником сальвадорских партизан[959].
В ответ на просьбу никарагуанцев предоставить конкретные данные о поставках оружия через Гондурас Эндерс заметил, что правительство США не раскрывает свои источники информации. Д'Эското настаивал: нужны не источники, а всего лишь конкретные данные, например, фото с американских спутников или самолетов У‑2. (В 1962 году именно У‑2 сфотографировали базы советских ракет на Кубе.) В конце концов, пусть США дадут такую информацию дружественному Гондурасу, чтобы он пресек тайные каналы поставки оружия.
Эндерс был выведен из себя независимым поведением «каких‑то там никарагуанцев» и ответил д'Эското: «Отец, вы достаточно долго в политике, чтобы понять – не все, что теоретически является возможным, может быть реализовано на практике». Никарагуанский министр не упустил инициативы и повторил предложение о совместном патрулировании никарагуанско‑гондурасской границы. Такое предложение было передано Гондурасу еще в начале 1981 года, но никакого ответа до сих пор не последовало. Эндерс не нашел ничего лучшего, чем охарактеризовать такое предложение как «непрактичное», – еще бы, ведь в этом случае всему миру стали бы известные данные о лагерях «контрас», созданных в Гондурасе под руководством того же Эндерса, члена «межведомственной ограниченной группы».
Наконец, «дипломат» Эндерс не выдержал, вскочил со стула и начал грозить д'Эското пальцем: «Отец, не забывайте, что Соединенные Штаты ровно в 100 раз больше, чем вы»[960]. После этого Эндерс раскрыл суть требований США, которые, конечно же, не имели ничего общего с сальвадорскими делами: если сандинисты собираются пойти по пути «второй Кубы», то они играют с огнем и было бы благоразумнее с их стороны «отложить спички в сторону»[961]. Таким образом, американцы требовали ни больше ни меньше, чем отказа от всех завоеваний революции и возврата к статус‑кво времен Сомосы.
Министр ответил, что хотя США гораздо крупнее, чем Никарагуа, это не означает, что никарагуанцы «заплачут и позовут на помощь „дядю“ Рейгана».
Эндерс вернулся из Манагуа, по воспоминаниям Кларриджа «обиженным» и сообщил, что сандинисты‑де очень грубо его приняли и «прочитали лекцию» об истории двусторонних отношений, наполненной диктатом и военными интервенциями США против Никарагуа[962]. Заместитель госсекретаря и Кларридж решили дать зеленый свет вооруженным акциям «контрас», чтобы сделать сандинистов более сговорчивыми. Таким образом, по словам Кларриджа, Эндерс предложил совместить дипломатическое давление с военным.
Но даже эту линию в администрации Рейгана посчитали «мягкотелой». В Эндерсе видели друга и единомышленника Киссинджера. Рейган и директор ЦРУ Кейси считали Киссинджера предателем и самовлюбленным болтуном, который в угоду своим дипломатическим хитросплетениям «сдал красным Вьетнам». Кейси и Хейг полагали, что и Эндерс может «сдать» «контрас» ради какого‑нибудь дипломатического компромисса с сандинистами[963]. Поэтому никакое реальное взаимопонимание с Никарагуа вашингтонским «ястребам» было не нужно.
Позднее, после жаркого спора с помощником президента Рейгана по национальной безопасности Кларком по Никарагуа, Эндерса быстро отправили послом в Испанию.
Кларридж вспоминал, что первоначально он считал вице‑президента США Джорджа Буша (бывшего директора ЦРУ, которого знал лично) представителем умеренного крыла Республиканской партии. Но вскоре выяснилось, что взгляды Буша насчет Центральной Америки ничем не отличаются от позиции Рейгана или Хейга.
В сентябре 1981 года американцы в «качестве компромисса» предложили сандинистам, что будут решительно применять законы о нейтралитете США[964]против «контрас» и подпишут с Никарагуа декларацию о ненападении. Следует отметить, что к этому времени во многих американских городах (Лос‑Анджелес, Сан‑Франциско, Вашингтон, Новый Орлеан, Майами) открыто действовали зарегистрированные властями (и освобожденные от налогов как «благотворительные») различного рода комитеты по сбору средств для никарагуанских «контрас», что как раз и было нарушением американских законов о нейтралитете.
Никарагуанцы логично ответили, что законы США и так должны применяться, а обязательство не нападать друг на друга уже содержится в «договоре Рио‑де‑Жанейро» 1948 года, заключенном США и латиноамериканскими странами, причем по настоянию американцев. К тому же, агрессия одного государства против другого запрещена Уставом ООН.
Эндерс с самого начала серьезно не относился к переговорам с Никарагуа и говорил Кларриджу, что они нужны для оправдания помощи «контрас» в конгрессе США[965].
В обмен на эти «уступки» США потребовали от Никарагуа полной капитуляции. Новому послу Никарагуа в США и бывшему члену Хунты национального возрождения Артуро Крусу показали проект документа с требованиями в отношении Никарагуа. Требования были настолько явно унизительными, что сам документ Крусу передать отказались. Никарагуа должна была прекратить закупку за границей всех видов тяжелого вооружения, к которым США отнесли реактивные истребители, вертолеты (как боевые, так и транспортные), танки, БТР и БМП, гаубицы и т. д. Американцы лишь разрешали «пополнять выбывавшую из строя» такую технику. Никарагуа предписывалось продать за границу все системы вооружений, которых не было у соседних стран. Кроме того, численность Сандинистской народной армии должна была быть ограничена 15‑17 тысячами с последующим сокращением до 10 тысяч.
Очевидно, что если бы Никарагуа согласилась с этим ультиматумом, то «контрас» в начале своего предстоящего наступления столкнулись бы с серьезно ослабленным противником в лице СНА, лишенной всех видов оружия, которых не было у самих контрреволюционеров. К тому же Никарагуа оказывалась в невыгодном положении по сравнению с враждебно настроенными соседними странами, например, Гондурасом. Ведь у Гондураса были современные сверхзвуковые истребители американского производства, а у Никарагуа их не было. В случае вооруженного конфликта авиация Гондураса могла бы беспрепятственно бомбить Манагуа и любые другие никарагуанские города.
Крус выразил законное возмущение этим документом, и американцы попросили его «забыть о нем».
7 октября 1981 года США начали первые крупные совместные маневры с Гондурасом вблизи никарагуанской границы (Halcon Vista 1981), которые в последующие годы стали практически нормальным явлением. Во время учений отрабатывалась совместная высадка войск в Никарагуа, и после любого спровоцированного американцами инцидента маневры могли быстро перерасти в настоящую войну. В придачу для обеспечения маневров американцы создали в Гондурасе военную базу, через которую шли и военные поставки для «контрас».
Таким образом, постоянно критикуя некое мифическое «массированное» военное присутствие русских и кубинцев в Никарагуа, американцы сами наладили постоянное военное присутствие в Гондурасе.
Даниэль Ортега осудил американские военные маневры в ООН, но никарагуанцы не оставляли попыток договориться с Вашингтоном по‑хорошему.
31 октября 1981 года заместитель министра иностранных дел Никарагуа Виктор Уго Тиноко направил послание в госдепартамент с выражением готовности к продолжению переговоров, начатых Эндерсом в Манагуа. Но американцев не устроило в письме Тиноко требование закрыть в Гондурасе лагеря по подготовке контрреволюционеров. Не желая обсуждать эту тему (ведь возразить было, по сути, нечего – лагеря существовали в реальности, в отличие от неких фантастических кубинских и советских военных советников в Сальвадоре), американцы просто проигнорировали письмо Тиноко и сочли дипломатический путь улучшения отношений с Манагуа исчерпанным.
18 августа 1981 года Пеззулло, уволенный с дипломатической службы Рейганом за «мягкость», покинул Никарагуа. США семь месяцев не назначали нового посла, что тоже было ясным и показательным демаршем.
Помимо дипломатических ухищрений и демонстрации грубой силы в Гондурасе американцы не забывали и о вооруженной борьбе против сандинистов, которая, как уже упоминалось, началась в конце 1981 года на атлантическом побережье руками обманутых и насильственно мобилизованных индейцев‑мискито.
К этому времени главным инструктором «контрас» из ФДН стал мастер‑сержант армии США Рэй Доти, который ранее готовил в Лаосе боевиков армии Ванг Пао[966]. Под его руководством «контрас» создали мощную главную базу в Гондурасе и проложили к ней дорогу длиной почти в 30 миль для бесперебойного снабжения. Оружие и снаряжение из США прибывало морем и по воздуху на базы гондурасской армии.
Целью Доти было создание целой армии, подразделения которой могли бы не только совершать однодневные рейды из Гондураса на никарагуанскую территорию, уклоняясь от боестолковений с СНА (как это делали индейцы‑мискито или банды Тигрильо), но и воевать в Никарагуа крупными силами по трипять месяцев, занимая и удерживая большие населенные пункты.
У «контрас» появилась даже собственная авиация. На деньги ЦРУ аргентинцы купили несколько легких самолетов (типа Beechcraft Baron и Aztec), которые должны были сбрасывать для отрядов «контрас» в Никарагуа оружие и боеприпасы. Конечно, возможные никарагуанские истребители свели бы всю эту операцию на нет, поэтому США и требовали от Никарагуа одностороннего разоружения.
Американцы даже создали для «контрас» в Гондурасе современный госпиталь, который мог одновременно обслужить 250 раненых. Интересно, что в нем тоже работали кубинские врачи – эмигранты‑«гусанос» из Флориды.
Контрразведка «контрас» во главе с «китайцем» Лау время от времени» выявляла» и после чудовищных пыток «ликвидировала» реальных и мнимых «сандинистских агентов». Люди Лау продолжали и осуществлять убийства членов гондурасской оппозиции по заказам армейской разведки вооруженных сил страны[967]. Обычно боевики Лау ликвидировали «груз» (как они называли свои жертвы) после допросов и пыток гондурасскими военными. Одного из узников убили прямо на шоссе и оставили труп на видном месте в назидание всем противникам режима. Другого заставили вырыть себе могилу и лечь туда, после чего закололи штыками[968].
В то же время ЦРУ никак не могло выманить главкома «контрас» Бермудеса из хорошо обставленного офиса поближе к передовой, хотя бы в один из лагерей его собственной «армии». Бермудес активно воровал передаваемые ему для его бойцов деньги (ЦРУ с удивлением узнавало, что в лагерях «контрас» не хватает продовольствия), но больше всего его интересовали женщины, которых поставляли ему «контрас» под видом «секретарш».
И Бермудес, и его кураторы из ЦРУ прекрасно знали о диких нравах, царящих среди «борцов за свободу» (у американцев была в лагерях «контрас» своя сеть осведомителей), – от изнасилований до убийств своих же подельников по стандартному обвинению в «пособничестве сандинистам». На самом деле командиры убивали рядовых «контрас» как в пьяных драках, так и для того, чтобы отобрать у них жен или подруг. Но для ЦРУ было главным, чтобы обо всем этом не узнало американское и мировое общественное мнение, – иначе под вопросом оказалось бы дальнейшее выделение средств конгрессом США на «защиту свободы и демократии в Никарагуа».
В начале января 1982 года, чтобы помочь контрреволюционерам‑мискито (чье «Красное рождество» не достигло главной поставленной цели – занятия Пуэрто‑Кабесса или любого другого более или менее крупного населенного пункта), решили заявить о себе и подготовленные ЦРУ и аргентинцами основные силы «контрас» – ФДН. 2 января на конспиративной квартире в Манагуа был арестован член верховного командования ФДН Уильям Бальтодано, который приехал для того, чтобы подорвать цементный завод. Бальтодано рассказал о своей поездке в Буэнос‑Айрес в июне 1981 года, когда аргентинцы передали «контрас» 50 тысяч долларов[969].
Резкая активизация подрывной деятельности США против Никарагуа в 1981 году и открытые угрозы из Вашингтона заставили сандинистов, как и предсказывали аналитки ЦРУ, предпринять срочные меры по консолидации своего режима. Тем более что после прихода Рейгана в Белый дом буржуазная оппозиция не шла ни на какие компромиссы с СФНО, требуя только односторонних уступок.
В стране продолжался и даже ускорился массовый вывод капитала за границу частными предпринимателями. На меры сандинистов по удержанию роста зарплаты и предоставлению льготных кредитов буржуазия никакого внимания не обращала, лишь используя эти кредиты для конвертации в доллары и увод денег в США. 16 августа 1981 года «Нью‑Йорк Таймс» цитировала одного из молодых никарагуанских предпринимателей: «Я собрал за границей 80 тысяч долларов с момента победы революции. А почему бы мне этого не делать? Меня целыми днями по радио и телевидению называют буржуем, эксплуататором, контрреволюционером. Мне надо подготовиться к завтрашнему дню. Правительство дает нам экономические стимулы, но мы хотим климат политической стабильности»[970].
В 1978–1982 годах из Никарагуа было вывезено 640 миллионов долларов. В то же время инвестиции частного сектора в экономику в 1980–1981 годах составили лишь 3,4 % ВВП (в 1970–1978 годах – 12,2 %)[971].
Другими словами, оппозиция желала политической власти и не была согласна на меньшее. Серхио Рамирес говорил, что буржуазия хочет заставить сандинистов «перейти к обороне, осложнить международное положение Никарагуа, ограничить наше политическое пространство внутри страны, с тем, чтобы вынудить авангард (СФНО – прим. автора) пойти на коренные уступки в качестве условия для продолжения сотрудничества». Но «…буржуазия ошиблась, считая получение политической власти условием ее участия в революционном проекте, и продолжает ошибаться, поскольку ее роль в этом проекте – это участие в производстве; именно здесь – сфера ее социального участия»[972].
Со своей стороны, массовые сандинистские организация и основная часть рядовых членов СФНО были возмущены терпимостью правительства к буржуазии, которая активно подрывала начавшееся экономическое возрождение страны. СФНО терял поддержку в народе и не приобретал ее среди бизнес‑сообщества.
В этих условиях сандинисты решили ускорить революционные преобразования, так как сдерживать их во имя примирения с национальной буржуазией больше не имело никакого смысла – ни политического, ни экономического.
В марте 1981 года Хунта национального возрождения была сокращена до трех человек – Даниэль Ортега (ставший координатором хунты, то есть фактическим главой государства), Серхио Рамирес и Рафаэль Кордоба Ривас. Артуро Крус попросился в отставку и был назначен послом Никарагуа в США, Моизес Хассан перешел на работу в госсовет. Несмотря на сокращение численного состава высшего органа власти, оппозиция в лице Кордобы Риваса сохранила в нем свое присутствие.
23 июня 1981 года, выступая перед офицерами СНА, Умберто Ортега объявил конечной целью никарагуанской революции построение социалистического общества на базе принципов марксизма‑ленинизма: «…наша революция носит глубокий антиимпериалистический характер, по‑настоящему революционный, по‑настоящему классовый. Мы против янки, мы против буржуазии. Мы вдохновлены историческими традициями нашего народа, мы вдохновлены сандинизмом, который представляет собой самую прекрасную нашу традицию, развитую Карлосом Фонсекой, мы руководствуемся научной доктриной революции – марксизмом‑ленинизмом… Мы говорим, что марксизм‑ленинизм является научной доктриной, которая ведет нашу революцию, инструментом анализа нашим авангардом для правильного понимания исторического процесса нашей революции. Сандинизм – это конкретное воплощение исторического развития борьбы в Никарагуа. Без сандинизма мы не можем быть марксистами‑ленинцами, а сандинизм без марксизма‑ленинизма не может быть революционным»[973].
Умберто Ортега фактически признал, что вся национальная буржуазия перешла в стан врагов революции, но сандинисты не отдадут ей политическую власть: «Здесь, в Никарагуа власть принадлежит сандинизму. Она в руках народа. И буржуазия должна быть, поскольку мы этого желаем, политической силой, действующей в рамках границ, которые установила революция»[974].
19 июля 1981 года, в день второй годовщины революции, идя навстречу пожеланиям большинства народа, сандинисты объявили о нескольких мерах предотвращения экономического саботажа. По декрету № 759 хунты было конфисковано 15 частных предприятий. Декрет № 760 говорил о принудительной и безвозмездной конфискации всей собственности тех, кто находился за пределами страны более шести месяцев «без уважительной причины»[975]. Была активизирована аграрная реформа, прежде всего создание кооперативов. Сам закон об аграрной реформе был принят именно в этот день, 19 июля 1981‑го.
Для увеличения поступлений валюты государство ввело в начале 1982 года ограничение на потребление сахара, хотя его квоты для потребителей, как признавали и американские журналисты, были более чем достаточными для удовлетворения любых нужд.
В сентябре 1981‑го законом о чрезвычайном экономическом положении (декрет хунты № 812) был усилен контроль над валютными операциями и ограничен импорт предметов роскоши. Одновременно запрещались забастовки и замораживались государственные расходы. За забастовки и незаконные захваты земли закон устанавливал наказание в виде тюремного заключения до трех лет. В тюрьму теперь можно было угодить и за распространение «лживых новостей» о состоянии национальной экономики[976].
Дела по нарушению декрета № 812 рассматривались особыми трибуналами. Все государственные расходы были единовременно снижены на 5 %.
Фактически сандинисты готовились к войне, неизбежность которой они уже понимали.
Даниэль Ортега так прокомментировал эти новые правила игры для буржуазии: «Правила игры устанавливает народ. Тем, кто хотят по ним играть, – добро пожаловать. Те, кто не хотят, должны отсюда убраться, или народ раздавит их»[977].
Чрезвычайные меры обосновывались и начавшимися проявляться кризисными явлениями в национальной экономике: «…факторы, которые помешали достижению намеченных целей по производству и капиталовложениям, такие как: декапитализация предприятий со стороны некоторых предпринимателей, которые перевели свои активы за границу, отсутствие государственного контроля над параллельным (то есть черным) рынком долларов, достигшим нетерпимого объема, уклонение от уплаты налогов и пошлин… и, с другой стороны, захваты фабрик, забастовки и падение трудовой дисциплины»[978].
Таким образом, установленные чрезвычайным декретом № 812 новые экономические правила игры означали затягивание поясов, и для трудящихся, и для буржуазии. При этом у трудящихся шел уже второй год «скромности» – в отношении повышения реальной денежной заработной платы. Правительство и раньше запрещало самовольные захваты земли, но теперь оно было готово за это сурово наказывать.
Неудивительно, что первоначально буржуазия даже поддержала декрет № 812, так как он провозглашал то, чего давно требовала оппозиция, – прекращение самовольных захватов собственности. Президент КОСЕП Энрике Дрейфус заявил, что «принятые меры однозначно позитивны» и «теперь наступит реальный социальный мир»[979].
Однако этот «социальный мир» так и не наступил. Причем по вине буржуазии. Осенью 1981 года правительству пришлось на основе декрета № 812 на два дня приостановить выход «Ла Пренсы» за нарушение запрета на распространение лживых экономических сведений. В октябре 1981‑го КОСЕП опубликовал открытое письмо, в котором сандинистов опять критиковали за отход от неких истинных целей революции 1979 года. СФНО, утверждал КОСЕП в унисон с госдепартаментом США и «контрас», ведет страну по пути «марксистко‑ленинской авантюры»[980], и Никарагуа находится в результате политики сандинистов на «пороге разрушения».
Правительство ответило арестами лидеров КОСЕП за нарушение декрета № 812 (статьи 5, запрещавшей действия, которые «наносят ущерб интересам народа»), причем одновременно были проведены аресты лидеров коммунистических профсоюзов по такому же обвинению. Интересно, что если лидеров КОСЕП приговорили к семимесячному тюремному заключению, то левых профсоюзных лидеров осудили на максимально возможный срок – три года.
В целом экономическое развитие Никарагуа в 1981 году (последнем более или менее мирным для страны в декаде 80‑х) еще было неплохим и поступательным, особенно в сравнении с соседями по Центральной Америке.
Оно осуществлялось на основе нового «чрезвычайного плана 1981 года», который, впрочем, все равно не выполнялся, так как большинство хозяйствующих субъектов по‑прежнему были частниками и план носил для них всего лишь рекомендательный характер. Как и в 1980 году, план делал особый упор на экономию госрасходов, снижение инфляции и наращивание экспортного сельскохозяйственного производства.
ВВП Никарагуа вырос в 1981 году на 5,4 % (на 1,9 % в расчете на душу населения – рекорд для никарагуанской экономики). Причем государство смогло этого добиться без ужесточения налогового пресса – доля налогов в ВВП по сравнению с 1980 годом не выросла, остановившись на уровне 18‑18,5 %[981]. Дефицит бюджета снизился, хотя и достигал все еще очень опасной цифры – 9,2 % ВВП. Но по меркам Никарагуа, которая с 1978 года имела двузначный дефицит, это был несомненный успех. Правда, повторить его сандинистам было уже не суждено.
Инфляцию удалось сбить до 23,2 %. Экспорт вырос с 451 миллиона долларов в 1980 году до 500 миллионов в 1981‑м. Но импорт все же рос гораздо сильнее (с 803 до 922 миллионов долларов за тот же период), виной чему во многом был отказ государства от назревшей девальвации национальной валюты.
Министерство планирования считало огромный дефицит внешнеторгового баланса главной проблемой никарагуанской экономики в конце 1981 года. Болевыми точками были по‑прежнему низкая финансовая дисциплина госсектора, надеявшегося на все новые и новые государственные кредиты, отставание в развитии материального производства от торговли и сектора услуг. Платежи по внешнему долгу достигли опасного размера в 50 % экспортной выручки. При этом администрация Рейгана не только сама прекратила помощь и кредитование Никарагуа, но и смогла добиться того же практически от всех западных стран.
Достижением революционной власти была реструктуризация внешнего долга, соглашение о которой после труднейших переговоров удалось подписать как раз перед сменой власти в США. Нет никаких сомнений, что администрация Рейгана сорвала бы любую договоренность Никарагуа с иностранными банками, что поставило бы республику в чрезвычайно трудное, практически безвыходное положение.
Как уже упоминалось, огромный для маленькой страны внешний долг в 1,6 миллиарда долларов был наследием бездумной политики диктатуры Сомосы. Однако сандинисты, не желая идти по стопам многих социалистических режимов (например, большевиков), сразу же после прихода к власти завили о полном признании всего долга и готовности его обслуживать.
Но это было легче продекларировать, чем исполнить, – ведь до конца 1979 года иностранным кредиторам требовалось выплатить в виде погашения долга и процентов 618 миллионов долларов, больше, чем весь объем экспорта Никарагуа в самые лучшие времена[982]. Так как Сомоса полностью разворовал и растратил все валютные резервы – удалось спасти только 3 миллиона долларов, – революционной власти не оставалось ничего иного, чем просить кредиторов о реструктуризации внешнего долга.
С самого начала переговоры с кредиторами (среди которых, естественно, превалировали американские банки, активно спонсировавшие диктатуру Сомосы) находились под плотным контролем американской администрации.