14 сентября 1979 года заместитель госсекретаря Чарльз Майснер встретился для беседы о никарагуанском долге с представителями американских банков «Ферст Нэшнл Бэнк оф Чикаго» и «Сити Бэнк». Майснер сказал банкирам, что с учетом сложной экономической ситуации Никарагуа и, прежде всего, частных предпринимателей в этой стране администрация придает переговорам по реструктуризации никарагуанского долга «огромное значение». Успешное завершение этих переговоров поможет «восстановить политическую стабильность» в Никарагуа и предотвратить установление там «левой диктатуры»[983].
Одновременно американцы подталкивали революционное правительство Никарагуа к скорейшему началу переговоров с кредиторами, так как надеялись увязать реструктуризацию долга с жесткими условиями проведения «разумной» экономической политики, которая сделала бы невозможной любые по‑настоящему революционные преобразования. На встрече с президентом США Картером 25 сентября 1979 года делегацию Хунты национального возрождения всячески уговаривали принять в Никарагуа делегацию МВФ для совместной выработки основных направлений экономической политики страны. Однако от сотрудничества с МВФ никарагуанцы отказались наотрез.
Два крупнейших частных кредитора Никарагуа – американские банки «Сити бэнк» и «Бэнк оф Америка» – были настроены на реструктуризацию, так как опасались, что Никарагуа вообще объявит дефолт. Тогда кредиторы могли бы на неопределенный срок полностью остаться без денег. Такая практика в то время была в Латинской Америке более чем распространенной. Многие американские банкиры стали жертвой антикоммунистической истерии в СМИ США, которые все время говорили о возникновении на территории Никарагуа «второй Кубы». Такого рода слухи играли в этом вопросе на руку Никарагуа, поскольку побуждали западные банки поторопиться с реструктуризацией.
В середине декабря 1979 года в Мехико начались переговоры между Никарагуа и 72 частными внешними кредиторами. Банкирам понравились умеренные выступления представителей никарагуанского правительства, которые заявили о твердом намерении обслуживать долг, но в соответствии с реальной экономической ситуацией в Никарагуа. Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы в 1980‑1981 годах выплатить огромную сумму в 1,26 миллиарда долларов согласно графику обслуживания долга.
На встрече в Мехико кредиторы избрали «руководящую группу» для проведения переговоров по существу в составе 12 банков, восемь из которых были американскими. Кредиторы были готовы предоставить отсрочку по уплате основного долга, но настаивали на выплате процентов в полном объеме и по коммерческим ставкам без всяких льгот. Только на этой основе иностранные банки соглашались предоставлять Никарагуа новые кредиты, без которых было бы невозможно экспортное сельскохозяйственное производство, а значит, и погашение основного долга.
Среди самих американских банков‑кредиторов не было полного единства относительно переговорной стратегии. «Грязные банки» (например, «Ферст Нэшнл Бэнк оф Чикаго») были замешаны в незаконных операциях во времена диктатуры, включая выплату «откатов» членам семейного клана Сомосы. Парадоксально, но именно эти банки хотели как можно быстрее подписать соглашение с Никарагуа, так как справедливо опасались, что ввиду их былых махинаций им может не достаться вообще ни цента. Другие банки относились к разряду «чистых» и не боялись возможных разоблачений с никарагуанской стороны. С ними было труднее.
Пока шли переговоры, американские банки старались не предоставлять своим коммерческим партнерам в Никарагуа новых кредитов. С июня 1979‑го по июнь 1980 года общая накопленная сумма выданных Никарагуа кредитов со стороны крупнейших восьми американских банков снизилась с 265,9 до 221,8 миллиона долларов[984].
Переговоры шли нелегко, но, к удивлению американцев, именно Куба советовала Никарагуа скорее завершить их обоюдным компромиссом. Во время празднования первой годовщины Сандинистской революции Фидель Кастро в Манагуа сказал главе «Сити бэнк» Родсу, что в свое время Куба совершила большую ошибку, отказавшись обслуживать внешний долг и тем самым поставив себя вне мировой финансовой системы[985]. Кастро заметил, что он посоветовал Никарагуа полностью признать унаследованный от диктатуры внешний долг.
К концу 1980 года стороны стали приближаться к компромиссу. Банки‑кредиторы хотели предоставить Никарагуа отсрочку по основным платежам на семь лет, однако никарагуанцы настаивали на 12 годах. Зато, если Никарагуа была готова платить каждый год по пять процентов от суммы долга, банки настаивали на 10 %. В конце концов, стороны сошлись на середине – семи процентах.
В декабре 1980‑го соглашение о реструктуризации внешнего долга было достигнуто. Никарагуа обязалась погасить весь долг за 12 лет, но первые пять лет начиная с 1980 года она была освобождена от уплаты основной части долга (эти пять лет не входили в 12‑летний период). На момент заключения соглашения никарагуанцы должны были выплатить 20 миллионов долларов в счет погашения процентов (примерно 20 % от всех подлежащих погашению процентных платежей на тот период). В последующий период Никарагуа платила 7 % в год по плавающей ставке, учитывающей движение базовой лондонской ставки межбанковского рынка LIBOR.
Соглашение было победой Никарагуа, так как иностранные банки пошли на более льготные условия реструктуризации, чем это практиковалось в то время по отношению к странам третьего мира. Главным залогом успеха была умелая и деловая переговорная тактика никарагуанцев. Иностранные банки убедились, что имеют дело не с «закоренелыми марксистами», как сандинистов рисовали американские СМИ, а с прагматичными и гибкими людьми, настроенными на компромисс. К тому же кредиторы убедились, что правительство в Манагуа пользуется широкой народной поддержкой и в условиях разрушенной гражданской войной экономики может без особых внутриполитических последствий вообще отказаться платить по долгам, что было бы в никарагуанском обществе очень популярной мерой.
И тем не менее сандинисты пошли на обслуживание внешнего долга по коммерческим ставкам, что было не очень простым шагом для никарагуанской экономики.
На протяжении всех переговоров «руководящий комитет» кредиторов поддерживал самые тесные связи с администрацией Картера. Заместитель госсекретаря Джон Бушнелл регулярно «сверял часы» с главой «Сити бэнк» Родсом. «Я три раза встречался с Уильямом Родсом и переговорной командой частных банков и говорил им, что они должны вести такую же игру, как и мы. Они не хотели ссужать новые средства Никарагуа… Смысл того, что я говорил „руководящей группе“, заключался в следующем: я разъяснил нашу политику – настаивание на принципах, но затем либерализм в деталях. Учитывая характер никарагуанской экономики, я думал, что их (банков) лучшей тактикой было бы отказаться от любого прощения долга и тем самым поддержать принцип, но в этих рамках проявить такую же мягкость, как и государственные кредиторы»[986].
Таким образом, во многом из‑за «либерализма» администрации США Никарагуа не списали ни одного цента огромного долга, накопленного Сомосой. Страна получила лишь передышку, но зато очень ценную именно в то время. Ведь сразу же после прихода в Белый дом Рейган хотел заставить Никарагуа немедленно расплатиться по долгам, причем даже по тем, срок погашения которых еще не наступил. Но Рейган и Хейг опоздали.
Благодаря заключению соглашения с частными кредиторами Никарагуа смогла продолжать активные заимствования, как на частном кредитном рынке, так и у международных финансовых организаций. В 1981, году к большому неудовольствию администрации Рейгана, Никарагуа получила извне 800 миллионов долларов (из которых более 700 миллионов приходилось на кредиты, а остальная часть – на гранты), что помогло погасить дефицит внешнеторгового баланса. 500 миллионов долларов предоставили западные страны и банки, 200 – социалистические страны, 100 миллионов – международные финансовые организации.
Правда, американские частные банки, несмотря на соглашение о реструктуризации, не спешили давать деньги никарагуанскому правительству, так как, по словам Бушнелла, американские банки «принципиально» не давали денег «коммунистическим режимам»[987]. Зато брать деньги от этих «режимов» в счет погашения долгов диктатуры Сомосы банки не гнушались.
По сути, американские банки вели себя так же, как и никарагуанская буржуазия, – или хрестоматийный волк из русской поговорки, упорно смотрящий в сторону леса, сколь бы хорошо его ни кормили. В июле 1979‑го – июле 1983 года американские частные банки представили Никарагуа новых кредитов на смехотворную сумму в 11 миллионов долларов, но зато получили в виде выплаты процентов по внешнему долгу 160 миллионов[988].
По мере углубления революционных преобразований и роста сопротивления буржуазии при поддержке администрации Рейгана начали проявляться некоторые разногласия и в рядах самого СФНО.
В целом фронт сохранял в непростой внутри– и внешнеполитической обстановке поразительное единство, но головной болью Национального руководства были крайне нечеткие политические взгляды одного из самых популярных в народе команданте – Эдена Пасторы. Сам Пастора публично называл себя то социалистом, то социал‑демократом. Однако, скорее всего, никаких устоявшихся взглядов у этого человека просто не было. Пастора хотел власти и признания и был очень недоволен тем, что ему не предоставили места в Национальном руководстве СФНО – реальном центре принятия всех стратегических решений в стране. Как уже упоминалось, еще в 1980 году Пастора предложил свои услуги главной буржуазной партии – Демократической консервативной, – но получил вежливый отказ.
7 июля 1981 года Пастора неожиданно исчез, напоследок не обойдясь без театрального жеста. Он и дюжина его былых соратников по Южному фронту 1978‑1979 годов на нескольких машинах пересекли костариканскую границу и оттуда направились в Панаму. Пастора явно играл в Че Гевару – он оставил письмо, датированное 26 июня 1981 года и адресованное Умберто Ортеге, в котором туманно говорил: «Я использую свой революционный порох против угнетателей в любой части мира, в какой бы они ни находились. И мне не важно, как меня при этом назовут – Дон Кихотом или Санчо Пансо»[989]. Как известно, «скромным Дон Кихотом революции» называл себя Че Гевара, который тоже неожиданно для многих покинул Кубу для организации партизанского движения в других странах.
Возможно, Пастора и правда хотел достичь впечатляющих воображение успехов где‑нибудь в Латинской Америке, чтобы вернуться в Никарагуа в ореоле героя‑романтика и добиться наконец‑то места на высоте пирамиды власти. Но возможно, что письмо с самого начала было задумано для того, чтобы сбить сандинистов с толку и дать Пасторе время для организации борьбы против своих бывших товарищей.
Членов Национального руководства СФНО письмо Пасторы не обмануло – этот эгоцентричный человек явно нравственно не дотягивал до Че Гевары, для которого страдание других людей было гораздо большей болью, чем собственное. По крайней мере, сразу же после бегства Пасторы его сняли со всех должностей (он, напомним, был заместителем министра внутренних дел и командующим народной милицией) и запретили прессе что‑либо писать о нем без предварительного санкционирования материала со стороны МВД.
В Панаме, диктатор которой Торрихос был его другом, Пастора провел совещание с близкими ему людьми из правительства Никарагуа (например, Карлосом Коронелем Кауцем, министром рыболовства и Леонелем Поведой, заместителем министра внутренней торговли). Многие из них, ветераны Южного фронта СФНО, были лично преданы Пасторе как своему командиру.
31 июля 1981 году Торрихос, как уже упоминалось, погиб в таинственной авиакатастрофе. Пастора, который, должен был лететь вместе с Торрихосом, сразу же стал подозревать в организации катастрофы сандинистов. Он решил отправиться на место инцидента вооруженным. Но тут правая рука Торрихоса Мануэль Норьега порекомендовал Пасторе срочно встретиться с бывшим президентом Венесуэлы Карлосм Андресом Пересом, которого Пастора тоже знал лично. Однако в установленном месте Пастору ждал не Перес, а Томас Борхе. Пастора был поражен, но разыграл радость и обнял своего бывшего начальника. Мол, зачем такие сложности, он, Пастора, с радостью приехал бы на встречу с «братом Томасом»[990]. Борхе сказал, что Фидель Кастро лично пригласил Пастору на Кубу для переговоров. Возможно, тщеславный Пастора купился на перспективу встречи с Кастро, которая могла стать прелюдией к его повышению на карьерной лестнице. А может быть, ему просто не оставалось другого выхода – в Панаме теперь правил Норьега, устроивший встречу с Борхе и, значит, сотрудничавший с сандинистами. Следовательно, находиться в Панаме было уже небезопасно.
Как бы то ни было, Пастора отправился на Кубу, где к нему отнеслись крайне предупредительно. Он жил в одном из гостевых домов правительства – на вилле богатого кубинца, конфискованной после победы революции. Но Пастора тяготился своим вынужденным бездействием. И тогда за дело взялись его друзья в Никарагуа. Поведа и прочие соратники «команданте ноль» по Южному фронту ночью в конце августа 1981 года покрыли всю столицу нарисованными краской‑спреем лозунгами типа «Пастора возвращается!», «Эден идет!» ит.д.[991]
Видимо, Пастора рассчитывал на массовые демонстрации в свою поддержку, но они не состоялись. Зато был задержан Поведа, который потом выступил на пресс‑конференции с покаянием и извинился за то, что, используя имя Пасторы, хотел внести раскол в ряды СФНО. Сам Пастора записал на пленку аналогичное обращение на Кубе, чем и «сдал» своих же сторонников.
В конце сентября 1981 года кубинцы отпустили Пастору по просьбе руководства мексиканской правящей Институционно‑революционной партии[992]. В сопровождении сына Торрихоса Пастора сначала вылетел в Панаму, затем несколько месяцев провел со своими женой и детьми в Коста‑Рике.
Казалось, что он ушел из политики. Но на самом деле с Пасторой активно работали агенты ЦРУ. Американская разведка все еще мечтала открыть против сандинистов второй фронт в Коста‑Рике.
Правда, в отличие от Гондураса, боевые действия против сандинистов с территории южного соседа Никарагуа никак нельзя было оправдать борьбой с некими поставками оружия сальвадорским повстанцам. Зато Пастора никак не был связан с национальной гвардией, и американцы рассчитывали, что он сможет привлечь к борьбе против правительства СФНО многих сандинистов, а то и поднять на мятеж целые части армии и милиции. Бандиты и коррупциционеры вроде Лау и Бермудеса, конечно, были неспособны завоевать в Никарагуа хотя бы малейшую поддержку населения, и в ЦРУ это прекрасно понимали. Пастора же мог выступить под лозунгом возврата к истинным целям революции, якобы преданным Национальным руководством СФНО. Таким образом, американцы отводили Пасторе роль российских левых эсеров образца лета 1918 года.
Однако ЦРУ не доверяло Пасторе, бывшим, выражаясь языком американцев, «сорвавшейся с места корабельной пушкой», которая могла выстрелить в любую сторону. Другими словами, сознавая полное отсутствие у Пасторы каких‑либо убеждений кроме жажды личной власти, американцы первое время пытались каким‑нибудь образом объединить его с ФДН. Но Пастора, хотя и брал от ЦРУ деньги, ни в коем случае не хотел даже на словах иметь ничего общего с бывшими национальными гвардейцами, понимая, что это означало бы его политическую смерть в Никарагуа.
«Возвращение» Пасторы в политику, к неудовольствию ЦРУ, затягивалось и американцы стали искать ему более респектабельных соратников, имевших, однако, четкие проамериканские взгляды. ЦРУ устроила кандидатура бывшего члена Хунты национального возрождения Артуро Круса. В марте 1981 года он вышел из состава хунты потому, что на этом настаивала его жившая в Вашингтоне семья (ранее Крус работал в Межамериканском банке развития (МАБР) в Вашингтоне и с неохотой вернулся на родину после революции, чтобы возглавить Национальный банк).
Крус родился в 1923 году в богатой семье со стойкими либеральными традициями. Он закончил в 1944 году военное училище, но из‑за оппозиционных настроений по отношению к Сомосе отказался служить в национальной гвардии. В 1954 году был арестован за причастность к неудачной попытке покушения на Сомосу. Потом по настоянию жены Крус ушел из политики и с 1969 года работал в штаб‑квартире МАБР в Вашингтоне. В 1977 году он стал членом «группы двенадцати», что и обеспечило ему быструю карьеру после свержения диктатуры.
Из хунты Крус ушел без скандала, но в ноябре 1981 года он отказался и от поста посла Никарагуа в США, заявив, что на этой должности должен работать человек, полностью разделяющий взгляды Национального руководства СФНО, в то время как его, Круса, считают своего рода «внутренним диссидентом» революции. На самом деле Круса поразил арест руководства КОСЕП в ноябре 1981 года – среди арестованных были и его друзья. Он пытался путем «челночной дипломатии» примирить КОСЕП с сандинистами, но не преуспел и решил вернуться на тихое и хорошо оплачиваемое место в МАБР.
Для американцев Крус был находкой – бывший член высшего органа революции, противник Сомосы и уважаемый в деловых кругах человек. Именно его и решили свести с Пасторой. Последний, живший в начале 1982 года в Мексике, стал активно названивать Крусу в Вашингтон[993], предлагая вместе выступить против сандинистов и в защиту неких «преданных идеалов революции».
Пока ЦРУ усердно пыталось организовать в Коста‑Рике «революционный фронт» против сандинистов, госсекретарь и бывший генерал Хейг не оставлял планов разделаться с Никарагуа (а в идеале и с Кубой) военным путем. Летом 1981 года он приказал полковнику морской пехоты Роберту Макфарлейну, служившему вместе с ним во Вьетнаме, составить оперативный план возможных военных действий против Никарагуа и Кубы. Макфарлейн подготовил требуемый документ под характерным заголовком «Принести войну в Никарагуа» (Taking War to Nicaragua).
В ноябре 1981 года Хейг требовал от Пентагона разработать несколько сценариев возможных боевых действий – от демонстрации силы до полной морской блокады Кубы и Никарагуа, что с точки зрения международного права уже являлось актом войны. Министерство обороны США даже получило 400 тысяч долларов, чтобы обменять их на никарагуанские кордобы для нужд американских оккупационных сил в Никарагуа[994].
В том же ноябре американцы в Вашингтоне обсуждали на конференции латиноамериканских армий и вооруженных сил США (на уровне главкомов армий близких США стран Латинской Америки) возможную совместную высадку на Кубу. Однако самоубийц среди латиноамериканцев не нашлось. Пока лишь Аргентина была готова участвовать в войне против Никарагуа, но только в войне необъявленной – путем активизации подготовки никарагуанских «контрас» в Гондурасе. Договоренность об этом была достигнута во время встречи директора ЦРУ Кейси с начальником штаба вооруженных сил Аргентины (фактически главой аргентинской военной хунты) Леопольдо Галтиери 1 ноября 1981 года в Вашингтоне.
При этом подчиненные Кейси докладывали, что пока нет никаких доказательств, что «Куба по‑прежнему напрямую участвует в поставках персонала и вооружений» в Сальвадор[995]. Но для Кейси и Хейга, как, впрочем, и для Рейгана, Сальвадор был всегда только предлогом для подрывной работы против сандинистов и «страшилкой» для конгресса США.
12 ноября, выступая перед членами комитета по внешним сношениями палаты представителей конгресса, Хейг описал ситуацию в Никарагуа как «очень и очень тревожную». «Я думаю, – сказал он, – что нам, американцам, не надо строить иллюзий и не удивляться, если через шесть месяцев или год мы получим еще одну Кубу в (Западном) полушарии и, возможно, распространение этой болезни по всей Центральной Америке»[996].
Далее у Хейга состоялся более чем показательный диалог с членом комитета демократом Джерри Стаддсом.
«Стаддс. Можете ли Вы дать этому комитету и конгрессу заверение, что Соединенные Штаты не участвуют и не будут участвовать или содействовать любым путем прямым или косвенным попыткам свержения или дестабилизации нынешнего правительства Никарагуа?
Хейг. Нет. Я не дам такой гарантии… (Стаддсу) Вам бы следовало больше беспокоиться по поводу растущих доказательств тоталитарного характера сандинистского режима.
Стаддс. Вы готовы заявить, что мы не готовим введение морской блокады (против Никарагуа)?
Хейг. Я не готов давать заверений любого толка. Если Вы готовы ободрять режимы, которые движутся в сторону тоталитарного правительства[997], я спрашиваю, разумный ли это курс.
Стаддс. Если бы я был никарагуанцем, то, основываясь на Ваших ответах, начал бы сегодня же строить бомбоубежище»[998].
Администрация Рейгана дошла в своих вербальных атаках против Никарагуа до такой степени, что это вызвало противодействие даже весьма умеренных латиноамериканских стран. В ноябре 1981 года президент Мексики Хосе Лопес Портильо обвинил США в «словесном терроризме» и предложил Вашингтону наладить с Никарагуа нормальный диалог для решения всех спорных вопросов. Возможное вторжение США в Никарагуа стало бы, по словам мексиканского президента, «гигантской исторической ошибкой».
Однако американцев мексиканская критика заботила мало, хотя Рейган был возмущен тем, что Мексика поставляет Никарагуа нефть в кредит и по льготным ценам.
16 ноября 1981 года состоялось заседание Совета национальной безопасности (СНБ) США, посвященное Никарагуа.
Было решено в кратчайшие сроки подготовить контингент «контрас» в составе как минимум 1500 человек для военных и квазивоенных (саботаж, диверсии, убийства сандинистских активистов) действий против Никарагуа. «Контрас» должны были спровоцировать сандинистов на ответные меры против Гондураса, а последний – немедленно попросить США о военной помощи. Тогда у американцев появился бы предлог для вторжения в Никарагуа. Один из аналитиков ЦРУ того периода Дэвид Макмайкл так описывал тактику ЦРУ: «…В общем, в то время господствовали взгляды, что никарагуанское правительство было незрелым, импульсивным, охваченным, как выражались, „партизанским“ менталитетом, и предполагалось, что в ответ на действия этой тайной силы („контрас“ – прим. автора) никарагуанское правительство, по всей видимости, попытается организовать преследование этих партизанских сил по горячим следам и через международно признанные границы в Центральной Америке. Также предполагалось, что в ответ на объявление чрезвычайного положения, вызванного атаками („контрас“), никарагуанское правительство раздавит и уничтожит гражданские свободы, вышлет или арестует своих политических оппонентов»[999].
Рассчитывало ЦРУ и на разрыв дипломатических отношений с США со стороны Никарагуа, а также на «репрессии» никарагуанцев в отношении американского дипломатического персонала в Манагуа (как это имело место в Иране).
И преследование «контрас» в Гондурасе, и акции против американских дипломатов были бы достаточным поводом для военного вторжения вооруженных сил США в Никарагуа. По оценкам ЦРУ, до сих пор никарагуанское правительство «весьма успешно» преподносило себя мировому общественному мнению как открытое и плюралистическое, и с этим требовалось срочно покончить.
Однако сандинисты оказались куда как более зрелыми, чем этого хотелось бы ЦРУ. Они, конечно, арестовали руководство КОСЕП и ограничили свободу печати. Однако это не привело к падению популярности СФНО – наоборот, сторонники фронта давно требовали разобраться с предательской буржуазией и считали, что надо было пойти на более жесткие меры. Получалось так, что тесная смычка никарагуанской буржуазии с администрацией Рейгана (которая была очевидна всем – даже противникам сандинистов) только вредила оппонентам СФНО, за которыми в Никарагуа закрепилось малопочетное прозвище «вендепатриа» («продавец родины»).
По итогам заседания СНБ Рейган подписал 23 ноября 1981 года секретную директиву № 17, поручив ЦРУ самостоятельно или вместе с «иностранными правительствами, если это необходимо» организовать «квазивоенные» операции против «кубинского присутствия (в Никарагуа) и кубинско‑сандинистской инфраструктуры поддержки (сальвадорских партизан) в Никарагуа или любом ином месте Центральной Америки»[1000].
Таким образом, формально «контрас» даже не должны были вести боевые действия, а лишь производить диверсии против неких кубинских объектов в Никарагуа, чтобы не допустить поставок оттуда оружия в Сальвадор. Но такая аргументация требовалась только для американского конгресса, чтобы у него создалось впечатление (и оно действительно создалось), что речь идет о небольших диверсионных группах, а не о многотысячной армии. На самом деле под «сальвадорским» предлогом «контрас» должны были свергнуть правительство Никарагуа или дать армии США повод для нападения на эту страну.
Характерно, что директор ЦРУ Кейси, которому поручили всю работу по дестабилизации Никарагуа, даже не мог правильно произнести название этой страны – он говорил то «Никарга», то «Нигара»[1001].
Кейси (родился в 1913 году) был ветераном спецслужб США и еще в годы Второй мировой войны работал главой отдела европейских операций Управления стратегических служб (предшественника ЦРУ). Кейси был близким другом Рейгана и менеджером его избирательной кампании 1980 года. В 1961 году его приговорили к штрафу за плагиат при написании одной из своих книг. В 1971‑1973 годах он являлся главой Комиссии по фондовым рынкам и ценным бумагам при Никсоне, причем при назначении на этот пост пытался обмануть сенат и скрыть дело о плагиате. Кейси был миллионером и сколотил состояние на советах богатым американцам по поводу уклонения от налогов. Умер в 1987 году от опухоли головного мозга.
В феврале 1982 года ЦРУ заверило комитет по разведке палаты представителей конгресса, что ни в коем случае не планирует свержения законного правительства Никарагуа. Уже тогда многие законодатели в это не поверили.
Сразу же после подписания Рейганом директивы СНБ в Буэнос‑Айрес для координации действий с аргентинцами вылетел глава латиноамериканского подразделения ЦРУ Кларридж. Его сопровождали отвечавший в ЦРУ за Центральную Америку Джерри Свот, а также главные специалисты ЦРУ по организации диверсий и партизанской войны Хэнк Бус и Майкл Донахью[1002]. Кларриджа принял шеф аргентинской военной хунты Галтиери, который пытался поразить американцев помпезностью зала для переговоров, повышенными мерами безопасности и пышной формой своих офицеров. Как вспоминал Кларридж, переговоры в 10:30 утра начались с нескольких бокалов виски. Галтиери требовал гарантий, что американцы пойдут до конца в борьбе против сандинистов, и Кларридж со ссылкой на Рейгана такие гарантии дал. Сам американский эмиссар сомневался, что «контрас» в своем тогдашнем виде способны выполнить задачу свержения власти в Манагуа. Но именно этого и хотели аргентинцы, которых не интересовали мелкие предлоги вроде Сальвадора. Кларридж вспоминал, что Галтиери откровенно улыбался, когда американцы заговорили о предотвращении поставок оружия в Сальвадор.
Галтиери рассуждал о том, что аргентинские военные считают помощь «контрас» важной философско‑мировоззренческой задачей в контексте борьбы с мировым коммунизмом. Он даже посетовал, что США перестали активно бороться с коммунизмом во времена Картера.
В штаб‑квартире аргентинской военной разведки американцев познакомили с методикой партизанской войны, которую аргентинцы собирались преподавать «контрас». Американцы поняли, что аргентинцев самих придется учить, так как они собирались организовывать борьбу против сандинистов в городах, где у «контрас» не было абсолютно никакой поддержки[1003]. Зато антикоммунистические ролики для телевидения и программы для радио американцам понравились, так как были «креативными».
Соглашение о совместном сотрудничестве против Никарагуа Кларридж и Галтиери скрепили несколькими бокалами виски и рукопожатием. Через неделю после завершения переговоров Галтиери официально стал президентом Аргентины, и Кларридж направил ему поздравительную телеграмму[1004].
После Буэнос‑Айреса Кларридж отправился в Гондурас. Командование гондурасской армии с самого начала сотрудничало с ЦРУ по «проекту контрас», но для «проформы» надо было заручиться согласием президента Гондураса Поликарпо Паса. Правда, поначалу переговоры столкнулись с неожиданной проблемой – Пас пил несколько дней, и гондурасские военные сомневались, что его удастся «осушить» до степени, достаточной для участия в переговорах[1005].
Кларридж обговорил все детали с командованием гондурасской армии и, в конце концов, все же встретился с протрезвевшим Пасом. Он описал это так: «Дверь неожиданно распахнулась, и в зал почти влетел коротышка в белой форме, увешанный всевозможными военными побрякушками и с голубой президентской лентой. Я заметил крупное, похожее на соус от спагетти пятно, которое красовалось на левой груди его белой формы. Лицо бедняги‑президента было пепельным, и он выглядел так, будто его вот‑вот вырвет. Большинство гондурасских офицеров выглядели явно смущенными»[1006]. Пас быстро дал добро и немедленно вылетел из комнаты, даже не обратив внимания на приветствия своих офицеров. Как и в Аргентине, никаких формальных документов подписано не было.
Кстати, по данным самих же американцев, все правительство президента Паса активно участвовало в торговле наркотиками. Сам Поликарпо Пас пришел к власти в 1978 году в результате военного переворота, профинансированного колумбийским медельинским наркокартелем, вследствие чего этот переворот прозвали «кокаиновый путч». Американцы хорошо знали Паса еще с 1965 года – тогда он (как и Бермудес) командовал гондурасским воинским контингентом, принявшим участие в американской интервенции против Доминиканской республики.