Бывали даже случаи, что, послав корректуру почтой, отец на другой день вспоминал какие-нибудь отдельные слова и исправлял их по телеграфу.
Несколько раз из-за этих переделок печатание романа в «Русском вестнике» прерывалось, и иногда он не выходил по нескольку месяцев2.
Когда отец работал уже над восьмой частью «Анны Карениной», в России шла турецкая война3.
Предвестником ее была необычайно красивая комета 1876 года и целый ряд необычайно красивых северных сияний, которыми мы любовались целую зиму.
В этом огненном ночном блеске и в сиянии яркой хвостатой звезды было что-то стихийное и зловещее.
Во время войны папа и все наши домашние, даже мы, дети, очень ею интересовались.
Когда приходили из Тулы газеты, кто-нибудь из старших читал их вслух и весь дом собирался слушать.
Всех генералов мы знали не только по имени и отчеству, но и в лицо, так как портреты их были и в календарях, на лубочных картинах и даже на шоколадных конфектах.
Дьяковы подарили нам к елке целый полк игрушечных солдат, турок и русских, и мы целые дни играли ими в войну.
Наконец мы узнали, что в Тулу пригнали целую партию пленных турок, и вместе с папа мы поехали их смотреть.
Я помню, как мы вошли в какой-то большой двор, огороженный каменной стеной, и увидали сразу несколько крупных, красивых людей в красных фесках и широких синих шароварах.
Папа смело подошел к ним и начал разговаривать.
Некоторые умели говорить по-русски и стали просить папирос. Папа дал им папирос и денег.
Потом он стал их спрашивать, как им живется, подружился с ними и заставил двух больших бороться на поясах. Потом турок боролся с русским солдатом
— Какие красивые, милые и кроткие люди, — говорил папа, уходя от них. а мне казалось странным, что он так хорошо отнесся к тем самым страшным туркам,
которых надо бояться и битв, потому что они режут болгар и бьют наших.
В последней части «Анны Карениной» отец, описывая конец карьеры Вронского, отнесся неодобрительно к добровольческому движению и славянским комитетам, и из-за этого у него вышло недоразумение с Катковым.
Я помню, как папа сердился, когда Катков отказался поместить эти главы целиком, просил его или часть выкинуть, или смягчить и в конце концов возвратил рукопись и поместил в своем журнале небольшую заметку, в которой говорилось, что со смертью героини роман, собственно говоря, кончен, но что далее следует эпилог листа в два, в котором, по плану автора, рассказывается то-то и то-то, и что, быть может, автор «разовьет эти главы к особому изданию своего романа»4.
Благодаря этому случаю отец поссорился с Катковым и после этого уже больше с ним не сходился.
Между прочим, по поводу Каткова мне припоминается одно очень характерное определение отца: он говорил, что большей частью люди, владеющие литературной формой, совершенно не умеют говорить, и наоборот—люди красноречивые совсем не могут писать.
Как пример первых он приводил Каткова, который, по его словам, в разговоре мямлил, запинался и двух слов связать не умел, а ко вторым он причислял многих известных ораторов, и в том числе Ф. Н. Плевако.
Заканчивая эту главу, мне хочется сказать несколько слов о том, как отец сам относился к «Анне Карениной».
В 1877 году он пишет в письме к Н. Н. Страхову: «Успех последнего отрывка «Анны Карениной» тоже, признаюсь, порадовал меня. Я никак этого не ждал и, право, удивляюсь и тому, что такое обыкновенное и ничтожное нравится»5.
В 1875 году он писал Фету:
«Я два месяца не пачкал рук чернилами и сердца мыслями, теперь же берусь за скучную, пошлую «Каренину» с одним желанием поскорее опростать себе место — досуг для других занятий, но только не педагогических, которые люблю, но хочу бросить. Они слишком много берут времени»6.
В 1876 году он писал Н. Н. Страхову:
«Я с страхом чувствую, что перехожу на летнее состояние: мне противно то, что я написал, и теперь у меня лежат корректуры на апрельскую книжку, и боюсь, что не буду в силах поправить их. Все в них скверно, и все надо переделать и переделать, все, что напечатано, и все перемарать, и все бросить и отречься и сказать: виноват, вперед не буду, и постараться написать что-нибудь новое, уж не такое нескладное и нитонисемное»7.
Так относился отец к своему роману во время его писания.
После много раз я слышал от него отзывы еще гораздо более резкие.
— Что тут трудного написать, как офицер полюбил барыню, — говаривал он, — ничего нет в этом трудного, а главное, ничего хорошего. Гадко и бесполезно!
Я вполне уверен в том, что, если бы отец мог, он давно уничтожил бы этот роман, который он никогда не любил и к которому всегда относился отрицательно.
ГЛАВА XIV
Почтовый ящик
Летом, когда в Ясной съезжались две семьи, наша и Кузминских, когда оба дома бывали полны народа, своих и гостей, у нас устраивался Почтовый ящик.
Он зародился очень давно, когда я был еще совсем маленький и только что научился писать, и существовал с перерывами до середины восьмидесятых годов1.
Висел он на площадке, над лестницей, рядом с большими часами, и в него каждый опускал свои произведения: стихи, статьи и рассказы, написанные в течение недели на злобы дня.
По воскресеньям все собирались в зале у круглого стола, ящик торжественно отпирался, и кто-нибудь из старших, часто даже сам папа, читал его вслух.
Все статьи были без подписей, и был уговор не подсматривать почерков, — но, несмотря на это, мы всегда почти без промаха угадывали авторов или по слогу,
или по его смущению, или, наоборот, по натянуто-равнодушному выражению его лица.
Когда я был мальчиком и в первый раз написал в Почтовый ящик французские стихи, я так смутился, когда их читали, что спрятался под стол и просидел там целый вечер, пока меня оттуда не вытащили насильно.
После этого я долго не писал ничего и всегда больше любил слушать чужое, чем свое.
Все «события» нашей яснополянской жизни так или иначе откликались в Почтовом ящике, и никому, даже большим, не было пощады.
В Почтовом ящике выдавались все секреты, все влюбления, все эпизоды нашей сложной жизни и добродушно осмеивались и живущие и гости.
К сожалению, многое из ящика пораспропало, часть сохранилась у некоторых из нас в списках и в памяти, и я не могу восстановить всего, что было в нем интересного. Вот некоторые вещи, наиболее интересные (из эпохи восьмидесятых годов).
«Старый хрен» продолжает спрашивать. Почему, когда в комнату входит женщина или старик, всякий благовоспитанный человек не только просит его садиться, но уступает ему место?
Почему приезжающего в деревню Ушакова или сербского офицера не отпускают без чая или обеда?
Почему считается неприличным позволить более старому человеку или женщине подать шубу и т. п.
И почему все эти столь прекрасные правила считаются обязательными к другим, тогда как всякий день приходят люди и мы не только не велим садиться и не оставляем обедать или ночевать и не оказываем им услуг, но считаем это верхом неприличия.
Где кончаются те люди, которым мы обязаны?
По каким признакам отличаются одни от других?
И не скверны ли все эти правила учтивости, если они не относятся ко всем людям? Не есть ли то, что мы называем учтивостью, обман, — и скверный обман?
Лев Толстой». «Спрашивают:
«Что ужаснее: скотский падеж для скотопромышленников или творительный для гимназистов?»
Л. Толстой.
«Каких лет следует жениться и выходить замуж?»2 «Таких лет, чтобы не успеть влюбиться ни в кого прежде,
чем в свою жену или мужа»
Л. Толстой».
«Просят ответить в будущий раз на следующий вопрос.
Почему Устюша, Маша, Алена, Петр и пр.4 должны печь, варить, мести, выносить, подавать, принимать... а господа есть, жрать, сорить, делать нечистоты и опять кушать?
Л. Толстой».
«Из апрельского номера «Русской старины» 2085 года. Жизнь обитателей России 1885 года можно по дошедшим до нас богатым материалам этого времени восстановить приблизительно в следующем виде. Возьмем хоть ту местность Ясной Поляны, в которой теперь находится дом собрания. Местность эта была обитаема в 1885 году семьюдесятью семействами благородных тружеников, поддерживавших в то время, несмотря на тяжесть условий, свет истинного просвещения — науки общежития и труда для другого и искусств возделывания полей, постройки жилищ, воспитывания домашних животных — и двумя семействами совершенно одичавших людей, потерявших всякое сознание не только любви к ближнему, но и чувства справедливости, требующего обмена труда между людьми. Семьдесят семейств, просвещенных по тому времени людей, жили на тесной улице, работая, и старый и малый, с утра до вечера и питаясь одним хлебом с луком, не имея воможности заснуть в день более трех-четырех часов и вместе с тем отдавая все, что у них требовали, тем, которые брали это у них, кормя и помещая у себя странников и прохожих людей и развозя больных и отдавая своих лучших людей в солдаты, то есть в рабство тем, которые этого у них требовали. Два же дикие семейства жили отдельно от них среди просторных тенистых садов в двух огромных, равняющихся величине пятнадцати домов образованных жителей и держали себе до сорока человек людей, занятых только тем, чтобы кормить, возить, одевать, обмывать эти два дикие семейства. Занятие диких семейств состояло преимущественно в еде, разговорах, одеванье и раздеванье»
игрании на инструментах, странных сочетаний звуков и в чтении или любовных историй или в заучивании самых бессмысленных, ни на что не нужных правил и часто самых кощунственных сочинений, называемых священными историями и катехизисами. Удивительно было то, что люди этих диких семейств эту самую свою развращенную праздность называли трудом, часто даже тяготились им и всегда гордились своим невежеством и праздностью. Жизнь диких семейств состояла в том, что...5.
Л. Толстой».
«Одна дама садилась в пролетку и была в затруднении, куда положить пальто, так как было жарко. Заметив это, кучер сказал: «Пожалуйте, сударыня, мне».
— Куда?
— Под ж..у.
Все присутствующие застыдились.
Дамы в 1885 году носят турнюры и не стыдятся.
Один помещик взял из деревни лакея для выезда и гулянья в ливрее за барышнями. Выйдя из магазина с бывшим с ними кавалером, барышни не нашли бывшего лакея. Они стали оглядываться и дожидаться. Лакей вышел из ворот.
— Где ты был? — спросила одна девица.
— Для сабе ходил, — отвечал лакей, Барышни чуть не умерли от стыда.
Дамы, девицы, господа, женатые и холостые, заставляют чужих людей убирать свои комнаты со всем, что включено в это понятие. И не стыдятся/
Л. Толстой».
«Какое сходство между ассенизационной бочкой и светской барышней? И ту и другую вывозят по ночам.
Л. Толстой».
«Какая бы была разница, если бы Илья не бегал за лисицами и волками, а лисицы и волки бегали бы сами по себе, а Илья бегал бы по дорожке от флигеля [до] дома?
Никакой, кроме удобства и спокойствия лошадей.
Л. Толстой».
У тети Тани, когда она бывала не в духе из-за пролитого кофейника или проигранной партии в крокет, была привычка посылать всех к черту. На это Лев Николаевич написал рассказ «Сусоqчик».
«Дьявол — не главный дьявол, а один из ординарных дьяволов, тот, которому поручено заведование общественными делами, называемый «Сусоqчик», был очень встревожен 6 августа 1884 года. С утра стали являться к нему посланные от Татьяны Андреевны Кузминской.
Первый пришел Александр Михайлович, второй — Миша Иславин, третий — Вячеслав, четвертый — Сережа Толстой и под конец Лев Толстой-старший, в сообществе князя Урусова. Первый посетитель, Александр Михайлович, не удивил Сусойчика, так как он часто, исполняя поручение супруги, являлся к Сусойчику.
— Что? опять жена прислала?
— Да, прислала, — застенчиво сказал председатель окружного суда, не зная, как подробнее объяснить причину своего посещения.
— Частенько жалуешь. Что надо?
— Да ничего особенного, кланяться велела, — с трудом отступая от истины, промямлил Александр Михайлович.
— Ну хорошо, хорошо, бывай чаще, она у меня работница хорошая.
Не успел Сусойчик проводить председателя, как явилась молодежь, смеясь, толкаясь, прячась друг за друга.
— Что, молодцы, моя Танечка прислала? Ничего, и вам побывать не мешает. Кланяйтесь Тане, скажите, что я ей всегда слуга. Бывайте, приведется, и Сусойчик пригодится.
Только раскланялась молодежь, как явился и Лев Толстой, старик, с князем Урусовым.
— А-а, старичок! Вот спасибо Танечке. Давно уж не видал старичка. Жив-здоров? Чего надо?
Лев Толстой в смущении переминался с места на место.
Князь Урусов, вспомнив дипломатические приемы, выступил вперед и объяснил появление Толстого его желанием познакомиться с самым старым и верным другом Татьяны Андреевны.
— Les amis de nos amis sont nos amis*.
— Так, xa, xa, xa, — сказал Сусойчик. — За нынешний день надо наградить ее. Прошу вас, князь, передайте ей знаки моего благоволения.
И он передал ордена в сафьяновой коробке. Ордена составляют: ожерелье из хвостов чертенят для ношения на шее и две жабы: одну для ношения на груди, другую— на турнюре.
Лев Толстой (старый)».
«ИДЕАЛЫЯСНОЙ ПОЛЯНЫ
Лев Николаевич.— 1. Нищета, мир и согласие. 2. Сжечь все, чему поклонялся,— поклониться всему, что сжигал.
Софья Андреевна. —1. Сенека. 2. Иметь сто пятьдесят малышей, которые никогда бы не становились большими.
Татьяна Андреевна. —1. Вечная молодость. 2. Свобода женщин.
Илья.— Тщательно скрыть, что есть сердце, и делать вид, что убил сто волков.
Big** Маша. — Общая семья, построенная на началах грации и орошаемая слезами умиления.
M-me Seuron.— Изящество.
Вера. — Дядя Ляля***.
Князь Урусов.— Расчет в крокет и забыть все земное.
Всех малышей. — Напихиваться целый день всякой дрянью и изредка, для разнообразия, зареветь благим матом.
Таня.— Стриженая голова. Душевная тонкость и постоянно новые башмаки.
Леля. — Издавать газету «Новости».
Княгиня Оболенская —Счастье всех и семейность вокруг.
Little**** Маша, — Звуки гитарных струн.
Трифоновна.— Ихняя свадьба.
* Друзья наших друзей —наши друзья (франц.).
** Большая — это Маша Кузминская. (Прим. автора.)
*** То есть Лев Николаевич. (Прим. автора.)
**** Маленькая—это Маша Толстая. (Прим. автора.)
ТЕТЕ ТАНЕ
При погоде при прекрасной
Жили счастливо все и Ясной,
Жили, веселясь.
Вдруг пришло на мысль Татьяне,
Что во Ясной во Поляне
Нельзя вечно жить.
Говорит себе Татьяна:
«Нужно поздно или рано
Детям аттестат.
Отдам девочек в науку,
Произведу во всяку штуку,
Будут за мамзель».
Накупили книг, тетрадей.
Рады ль девочки, не рады,
Стали обучать.
И учились без печали,
Но когда закон начали,
Дело не пошло.
Никак Маша не усвоит,
А уж Вера в голос воет:
Не люблю закон.
И, бедняжка, разбирая
Смысл изгнания из рая,
Вера говорит:
«Нам велят учить закон,
Как Адама выгнал вон
Вместе с Евой бог.
А учить это обидно,
Потому что ясно видно,
Что не надо знать».
— Ведь за что изгнан Адам? —
Говорит сама мадам,—
За curiosite *.—
Они много уж узнали,
Их за то взашей прогнали,
А я не хочу.
И не знает теперь мать,
Что на это отвечать,
Точно, мудрено!
* любопытство (франц.).
Вот нас с Машей осуждают
И к Василию не пускают
Яблоки трясти.
А в раю было не то,
Ничего не заперто, Кушай сколько хошь.
Лев Толстой.
Что сильней, чем смерть и рок,— Сладкий анковский пирог.
Л. Толстой».
«ТЕТЯ СОНЯ И ТЕТЯ ТАНЯ. И ВООБЩЕ. ЧТО ЛЮБИТ ТЕТЯ СОНЯ И ЧТО ЛЮБИТ ТЕТЯ ТАНЯ
Тетя Соня любит шить белье, broderie anglaise* и разные красивые работы. Тетя Таня любит шить платья и вязать. Тетя Соня любит цветы, и ранней весной на нее находят порывы заниматься ими. Она принимает на себя озабоченный вид, копается в клумбах, призывает садовника и поражает тетю Таню латинскими названиями всех цветов, и тетя Таня думает: «И все-то она знает».
Тетя Таня говорит, что терпеть не может цветов и что этой дрянью не стоит заниматься, а сама секретно ими любуется.
Тетя Соня купается в сером костюме и входит в купальню степенно, по ступенькам, вбирая в себя дух от холода, потом прилично окунется, войдя в воду, и тихими плавными движениями плывет вдаль.
Тетя Таня надевает изодранный клеенчатый чепец с розовыми ситцевыми подвязушками и отчаянно сигает в глубину и мгновенно, неподвижно ложится на спину.
Тетя Соня боится, когда дети прыгают в воду.
Тетя Таня срамит детей, если они боятся прыгать.
Тетя Соня, надев очки, забрав малышей, решительным шагом идет в посадку, говоря: «Малышечки, мои кружочки, от меня не отставать»,—и любит не спеша ходить по лесу и набирать подберезники, не пренебре-
* английское шитье (англ.).
гая и волвянками, говоря: «Дети, непременно волвялки берите, ваш папаша их очень солеными любит, и до весны все поприестся».
Тетя Таня, собираясь в лес, приходит в волнение, что кто-нибудь помешает ей или увяжется за ней, и когда малыши действительно увязываются, то она говорит строго: «Бегите, но чтобы я вас не видела, и если пропадете, не реветь».
Она быстро обегает все леса и овраги и любит набирать подосинники. У ней всегда в кармане пряники.
Тетя Соня в затруднительных обстоятельствах думает: «Кому я больше нужна? кому я могу быть полезна?»
Тетя Таня думает: «Кто мне нынче нужен? кого мне куда послать?»
Тетя Соня умывается холодной водой. Тетя Таня боится холодной воды.
Тетя Соня любит читать философию и вести серьезные разговоры и удивить тетю Таню страшными словами и достигает вполне своей цели.
Тетя Таня любит читать романы и говорить о любви.
Тетя Соня терпеть не может разливать чай.
Тетя Таня тоже не любит.
Тетя Соня не любит приживалок и юродивых.
Тетя Таня их очень любит.
Тетя Соня, играя в крокет, всегда находит себе и другое занятие, как-то: посыпать песком каменистое место, чинить молотки, говоря, что слишком деятельна и не привыкла сидеть сложа руки.
Тетя Таня с озлоблением следит за игрой, ненавидя врагов и забывая все остальное.
Тетя Соня близорука и не видит паутины по углам и пыли на мебели. Тетя Таня видит и велит сметать.
Тетя Соня обожает малышей, тетя Таня далеко не обожает их.
Когда малыши ушибаются, тетя Соня ласкает их, говоря: «Матушки мои, голубчик мой, вот постой, мы этот пол прибьем — вот тебе, вот тебе». И малыш и тетя Соня с ожесточением бьют пол.
Тетя Таня, когда малыши ушибаются, начинает с озлоблением тереть ушибленное место, говоря: «Чтоб вас совсем, и кто вас только родил! И где эти няньки, черт их возьми совсем! Дайте хошь холодной воды, что все рот разинули».
Когда дети больны, тетя Соня мрачно читает медицинские книги и дает опиум. Тетя Таня, когда заболевают дети, выбранит их и дает масло.
Тетя Соня любит иногда нарядиться во что-нибудь необыкновенное и в воскресенье, войдя скорым шагом в залу к обеду, всех поразить. Тетя Таня тоже любит нарядиться, но во что-нибудь, что ее молодит.
Тетя Соня любит иногда сделать прическу угнетенной невинности и тогда принимает на себя вид обиженной кругом судьбой и людьми, а вместе с тем такой кроткой, невинной женщины, с косою на затылке и гладко причесанными волосами впереди, что думаешь: «Боже, кто ее мог обидеть, кто этот злодей, и могла ли она перенести это». И слезы навертываются на глаза при одной такой мысли.
Тетя Таня любит высокую прическу, открыть затылок и низко спущенные волосы па лбу, воображая, что тогда глаза кажутся больше, и часто моргает ими.
Тетя Таня всякую ссору любит запечатать.
Тетя Соня после ссоры любит начать говорить, как будто ни в чем не бывало.
Тетя Соня ничего не кушает по утрам, а если и сварит когда-нибудь себе яички, то, по первому желанию другого, уступает их. Тетя Таня, вставши, думает: «Чем бы барыне угоститься?»
Тетя Соня кушает скоро, маленькими кусочками, как будто клюет, низко нагибаясь к тарелке. Тетя Таня набивает себе рот и, когда на нее глядят во время еды, делает вид, что она ест только так, потому что надо, а что ей совсем не хочется.
Тетя Соня любит сесть за фортепьяно и играть и петь малышам ровным голосом: «Гоп, гоп, гоп, эй, ступай в: галоп».
И малыши резвятся. Тетя Таня терпеть не может примешивать к малышам музыку, но не прочь, чтобы и ее малыши тут же плясали, но скрывает это.
Тетя Соня шьет детям платья, припуская на рост на пятнадцать лет.
Тетя Таня кроит узко, и после первой стирки надо перешивать.
Тетя Соня уважает засидки. Тетя Таня терпеть их не может.
Тетя Соня постоянно о ком-нибудь беспокоится, в особенности когда кто-нибудь уехал на время из дому. Тетя Таня, раз отпустивши, старается забыть об этом и никогда не беспокоится.
Тетя Соня, пользуясь какой-нибудь радостью или весельем, тотчас примешивает к нему чувство грусти. Тетя Таня пользуется счастьем всецельно.
Тетя Соня очень деликатно относится к чужой собственности, и так, когда у тети Тани пирог с грибами, она спросит: «Танечка, я вас не обижу?» (Когда дело идет о чужой собственности, тетя Соня переходит на «вы») — и с сими словами берет горбушечку. Тетя Таня в отчаянии и убедительно просит середочку, но тщетно, просьба остается без последствий.
Когда же у тети Тани нет свежего хлеба к чаю, она спрашивает у тети Сони: «У вас нынче свежий?» — и, не дожидаясь ответа, берет хлеб, нюхает его, нюхает и масло, бросает все в сторону и кричит: «Вечно кислый хлеб, вечно масло коровой пахнет»,— и ест все-таки чужой хлеб и чужое масло.
Чья нога меньше, тети Танина или тети Сонина, еще не разрешено».
«ЧЕМ ЛЮДИ ЖИВЫВ ЯСНОЙ ПОЛЯНЕ
Лев Николаевич жив тем, что будто бы нашел разгадку жизни.
Александр Михайлович жив тем, что бывают летние месяцы отдыха.
Софья Андреевна жива тем, что она жена знаменитого человека и что существуют такие мелочи, как, например, земляника, на которые можно тратить свою энергию.
Татьяна Андреевна жива тем, что умеет нравиться, веселиться и заставить себя любить.
Таня Толстая жива тем, что она недурна собой и что существует такое благо, как замужество.
Сергей Львович жив тем, что думает когда-нибудь зажить иною жизнью.
Илья Львович жив надеждой на семейное счастье.
M-me Seuron жива тем, что жив ее Альсидушка.
Big Маша жива тем, что она — центр внимания яснополянской молодежи.
Little Маша жива тем, что на свете есть некто Ванечка Мещерский.
Вера Кузминская жива тем, что существует масседуан и разные другие сладости, а также и тем, что у ней есть сестрица Маша.
Алкид жив тем, что за него думает и чувствует его мать.
Леля жив тем, что мало заставляют учиться».
Через неделю, в ответ на эту статью появилось:
«ЧЕМ ЛЮДИ МЕРТВЫВ ЯСНОЙ
Лев Николаевич мертв, когда едет в Москву и когда в Москве, выходя гулять, получает разные грустные впечатления.
Софья Андреевна мертва, когда малышечки больны и когда Илья в бабки играет.
Александр Михайлович мертв, когда он из Ясной уезжает.
Татьяна Андреевна, когда Александр Михайлович уезжает и когда в крокет проигрывает.
Таня мертва, когда мамаша сватает ее за Федю Самарина.
Сережа мертв тем, что Алена уехала.
Илья мертв тем, что греческая грамматика наступает.
Леля —тем, когда зайца протравит и когда Кузминовы* уезжают.
Вера мертва тем, что закон божий надо отвечать и что крыжовник сошел.
Little Маша мертва тем, что у Ванечки Мещерского бабушка померла».
* Так называли Кузминских.
Часто в Ясную заходил полуюродивый сумасшедший Блохин. У него была мания величия, основанная на том, что он «всех чинов окончил» и равен императору Александру II и богу. Поэтому он жил исключительно для «разгулки времени», имел «открытый банк денег» и называл себя князем и кавалером всех орденов. Когда его спрашивали, почему у него нет денег и он просит подаяния, он наивно улыбался и, не смущаясь, отвечал, что вышла задержка в получении, но что он «доложил» и на днях получит. К этому Блохину, описанному в скорбной листе под №22, отец приравнивает многих яснополянских больных, которых всех он считает опасными и нуждающимися в радикальном лечении, а самого Блохина он приравнивает к грудной девочке Саше, и одного его он считает возможным выписать как рассуждающего вполне последовательно.
«СКОРБНЫЙ ЛИСТ ДУШЕВНОБОЛЬНЫХ ЯСНОПОЛЯНСКОГО ГОСПИТАЛЯ
№ 1. [Лев Николаевич]. Сангвинического свойства. Принадлежит к отделению мирных. Больной одержим манией, называемой немецкими психиатрами «Weltverbesserungswahn»*. Пункт помешательства в том, что больной считает возможным изменить жизнь других людей словом. Признаки общие: недовольство всеми существующими порядками, осуждение всех, кроме себя, и раздражительная многоречивость, без обращения внимания на слушателей, частые переходы от злости и раздражительности к ненатуральной слезливой чувствительности. Признаки частные: занятие несвойственными и ненужными работами, чищенье и шитье сапог, кошение травы и т. п. Лечение: полное равнодушие всех окружающих к его речам, занятия такого рода, которые бы поглощали силы больного.
№ 2. [Софья Андреевна]. Находится в отделении смирных, но временами должна быть отделяема. Больная одержима манией: Petulantiatoropigis maxima**. Пункт помешательства в том, что больной кажется, что все от
* мания исправления мира (нем.).
** величайшая необузданность (лат.) торопыги.
нее всего требуют и она никак не может успеть все сделать. Признаки: разрешение задач, которые не заданы; отвечание на вопросы, прежде чем они поставлены; оправдание себя в обвинениях, которые не деланы, и удовлетворение потребностей, которые не заявлены. Больная страдает манией блохино-банковской. Лечение: напряженная работа. Диета: разобщение с легкомысленными и светскими людьми. Хорошо тоже действуют в этом случае в умеренном приеме воды кузькиной матери.
№ 3. [Александр Михайлович Кузминский]. Больной страдал прежде заматорелым mania Senatorialis ambitiosa magna*, усложненной mania emolumentum pecuniorum**, и находится в процессе излечения. Страдания больного в настоящую минуту выражаются желанием соединить должность своего собственного дворника с званием председателя. Общие признаки: тишина, недоверие к себе. Частные признаки: бесполезное копание земли и столь же бесполезное чтение производств в газетах и изредка мрачное настроение, выражающееся взрывами. Лечение: большее вникновение в вопросы жизни, большее сообразование с нею жизни, большая кротость и больше доверия к себе во имя тех начал, которые он считает истинными.
№ 4. (M-me Seuron]. Больная страдает манией «comilfotis simplex»***, усложненной остатками «sacracordia catholica»****. Признаки болезни общие: неясность взгляда на жизнь и твердость и непоколебимость приемов. Поступки лучше слов. Признаки частные: разговоры легкие, жизнь строгая. Больная в сильной степени заражена общей манией блохино-банковской (см. ниже). Лечение: нравственность и любовь сына. Предсказания благоприятные.
№ 5. [Екатерина Николаевна Кашевская] [?]. Мания «seuronofilia maxima»*****. Болезнь весьма опасная. Лечение радикальное — выйти замуж.
№ 6. [Татьяна Андреевна Кузминская]. Больная одержима манией, называемой «mania demoniaca complica-
* сильнейшая мания сенаторского величия (лат,).
** мания наживы (лат.).
*** обыкновенной добропорядочности (искаж. лат,).
**** католического ханжества (искаж. лат.).
***** острое сейронелюбие (лат.).
ta»*, встречающейся довольно редко и представляющей мало вероятности исцеления. Больная принадлежит к отделению опасных. Происхождение болезни: незаслуженный успех в молодости и привычка удовлетворенного тщеславия без нравственных основ жизни. Признаки болезни: страх перед мнимыми, личными чертями и особенное пристрастие к делам их, ко всякого рода искушениям: праздности, к роскоши, к злости. Забота о той жизни, которой нет, и равнодушие к той, которая есть. Больная чувствует себя постоянно в сетях дьявола, любит быть в его сетях и вместе с тем бояться его. Больная в высшей степени страдает повальной манией блохинизма (см. ниже). Исход болезни сомнительный, потому что исцеление от страха дьявола и будущей жизни возможно только при отречении от дел его. Дела же его занимают всю жизнь больной. Лечение двоякое: или совершенное предание себя дьяволу и делам его, с тем чтобы больная изведала горечь их, или совершенное отчуждение больной от дел дьявола. В первом случае хороши бы были раньше два большие приема компрометирующего кокетства, два миллиона денег, два месяца полной праздности и привлечение к мировому судье за оскорбление. Во втором случае: три или четыре ребенка с кормлением их, полная занятий жизнь и умственное развитие. Диета — в первом случае: трюфели и шампанское, платье все из кружев, три новых в день. И во втором — щи, каша, по воскресеньям сладкие ватрушки и платье одного цвета и покроя на всю жизнь.