Тэхен совсем один. Он сидит посредине комнаты, прикрывая кровавые острые плечи спадающим кимоно. По его телу багровой змеей извивается след, оставшийся после тугой веревки. На него смотрят все; только его подсвечивает свет алых фонариков. За окном — чернильная ночь, даже луна спряталась за облаками, в их густой синеве пряча бледные лучи. На небольшой сцене — четыре кресла, в креслах — люди. Тэхен вряд ли знал двоих из сидящих, только черные омуты, что пожирали его обнаженное тело, врезались в память самым болезненным ужасом. На его губах играла змеиная улыбка.
— Как твое имя, дитя? — спросил альфа с пепельными волосами. Тэхен оторвал взгляд от собственных кистей с полосами от веревки, заглядывая в лицо спросившего.
— Ви, — тихо ответил Тэхен, и его шепот потонул в напряженной тишине.
— Хорошо, Ви, — с улыбкой ответил альфа, хотя в этой ситуации он видел мало хорошего. — Мое имя — Намджун. Ты знаешь, кто мы такие?
Ви стеклянными глазами оглядел присутствующих людей, что полукругом сидели подле него. В каждом взгляде — равнодушие, только янтарные глаза Намджуна светились заинтересованностью. Тэхен сглотнул вязкий ком, самому себе отвечая на вопрос: а знает ли он? Кивок получается как-то сам собой. Убийцы. Звери. Психопаты. Любой из этих вариантов мог бы подойти. Чонгук оскалился, пробуя повторить про себя его имя. «Ви ». Сладкий отпечаток, неземная легкость, едва ощутимое дуновение ветра, шепот листьев высоко в кронах деревьев, морской бриз — в одном маленьком, коротком «Ви».
Он выглядит таким уязвимым. Намджун почти чувствует жалость к этому ребенку, что пугается резких движений и скашивает глаза в сторону, словно проверяя, не собирается ли кто напасть. Ви сжимает тонкими пальцами кимоно, прикрывая испещренную засосами-укусами грудь, и передергивает плечами, когда ледяной воздух лижет обнаженную кожу. Намджун думает, что мальчишка не выдержит, разревется позорно, но он молчит, сжимая губы в тонкую полоску.
— Якудза, Ви, — говорит Намджун, сцепляя пальцы в замок.
— Почему вы возитесь со мной? — хрипло спрашивает мальчик, поднимая глаза на альфу. — Почему не убьете? Вы ведь… можете, — он медленно перевел взгляд на Чонгука, что большими глотками вливал в себя дорогой алкоголь.
Намджун проследил за его взглядом, хмыкая себе под нос, и вновь вернулся к его осунувшемуся лицу:
— Ты можешь думать что угодно, но мы не животные. У нас свои правила и кодекс чести-
— У вас есть честь? — Ви впервые сломал губы в ухмылке, покачав головой. — А мне показалось, что вы — ублюдки, которым для удовольствия нужно только убивать, вливать в себя алкоголь и трахать все живое, — он выплевывает слова, вызывая гул и самодовольные смешки с обеих сторон. Тэхену противно. Ему хочется кричать в голос и разбивать об эти надменные рожи свои кулаки, но он лишь беспомощно сидит, не смея опустить взгляд от намджуновых глаз, что стали холоднее льда.
— За эти слова я прямо сейчас должен тебя разорвать голыми руками, но я не стану. Как я и сказал, у якудза есть честь, которую они могут подпортить, — Намджун кинул быстрый взгляд на Чонгука, — но залатать. Каждый из нас несет ответственность за поступок нашего брата и, поскольку ты не виноват, мы обязаны взять тебя под свое крыло. Ты знаешь о своем положении на данный момент, Ви? Тебя объявили врагом государственного уровня. За твою голову отвалят много золотых. Как думаешь, что мешает мне вышвырнуть тебя отсюда и будь что будет? Думаешь, мне не плевать, растерзают ли тебя королевские псы? — на его губах заиграла улыбка.
По мере того, как Намджун говорил слова-пощечины, у Тэхена зрение размывалось жгучими слезами. Он крепко сжал пальцы в кулаки до побеления костяшек и зажмурился, не позволяя соленой влаге покатиться по щекам. Он обещал служить своему королю, костьми лечь за королевскую семью во благо государства, а теперь он — враг? В голове не укладывалось. Еще вчера он был на службе, а теперь за его голову обещают вознаграждение.
— Но я этого не сделаю, — вдруг прерывает внутренние терзания Намджун, выпрямившись в своем кресле. — Во всяком случае, пока. Потому что мы не звери, Ви-сан. В нашем обществе так установлено, что не может кто-то один принимать решение за всех. Голосование решит, останешься ли ты с нами в качестве одного из наложников или будешь убит королем.
У Тэхена сердце ухнуло куда-то вниз с оглушающим дребезгом. Его жизнь, такая короткая и такая жалкая, сейчас находится в татуированных пальцах этих людей, которым в общем-то плевать, останется ли он жив или нет. У него внутри вмиг образовалась звенящая пустота, он почти и не слышал, как грубые голоса говорили «за» или «против» с такой легкостью, точно решали, что съесть на обед. Он отстраненно уставился в пол. Первая слеза разбилась в пыль о красное дерево.
— У нас достаточно наложников, — равнодушно ответил Хосок, откупорив бутылку с высоким горлышком. Алая жидкость потекла в бокал, заполняя собой пустой сосуд почти наполовину. — Мы не обязаны его вешать на свою шею лишь потому, что ему не повезло оказаться не в то время не в том месте.
Намджун кивнул, принимая решение сайко комон, и перевел взгляд на Юту, что сидел, иногда бросая на сжавшегося омегу взгляды, будто проверял — живой или нет? Юта знал, что сейчас очередь за ним, а голоса почти на равных. Скажи он против — мальчишку выгонят, выкинут за дверь, как ненужную игрушку, что тут же сломают. Он вытирает украдкой щиплющие слезы с красивого лица. Прокушенные губы с запекшимися ранками дрожат, сатейгасира видит, как тень играется в уголках губ, как судорожно они трясутся, сдерживая первый, надломленный всхлип.
Юта тяжело вздыхает, переведя взгляд на ожидающего ответа Намджуна:
— Пусть останется, — он буквально слышит, как Ви судорожно выдыхает, но не поднимает головы.
Только единственный человек еще не отдал своего голоса, взглядом вгрызаясь в беззащитное тело. Он буквально видит, как плечи опустились под неподъемной тяжестью белоснежных крыльев, перемазанных в чернильной саже, что змеиными волнами поднимается все выше, желая заполучить непорочное создание в свою адскую трясину, откуда выход — смерть. Чонгук облизал вмиг пересохшие губы, и приложился к краю бокала, обжигая горло высокой концентрацией спирта. Во взгляде, тяжелом и разъедающем, только похоть и желание раздавить ангела стотонной плитой собственной жажды и агрессии. Чонгук краем глаза ловит на себе взгляды, но не смеет оторваться от сломленного тела, не способного расправить спину и крылья во всю длину.
— Вакагасира, — холодно обжигает со-хонбуче, и Чонгук резко поворачивает голову в его сторону, хрустя шеей. — Твой голос — последний.
Ви поднял на него влажный взгляд, словно своими слезами надеялся, что Чонгук не подпишет его смертный приговор, не вспорет взглядом-лезвием вены, не затянет петлю на шее потуже. Чонгук скалится, точно безумный, ловит во взгляде родившуюся надежду и струйками скользящую сквозь радужки цвета патоки мольбу, а после с треском ее разрывает:
— Выкинуть. Эта шлюха нам не нужна, — говорит он, смотря прямо напротив, в глаза, с которых одна за другой начали скатываться кристальные слезы.
Тэхен моргнул, желая прогнать наваждение и ветер, свистящий в ушах. «Выкинуть». Потому что его жизнь — это сущий пустяк, неверное скопление звездной пыли в одном маленьком ненужном человеке, которого не жаль сломать, не жаль поранить, не жаль убить. По вине Чонгука Тэхен никогда больше не вернется в дом, полный журавлей, не улыбнется своему Винко, не возьмет в руки старые переплеты, жадно вчитываясь в каждую чернильную страну, не поднимется до зари, чтобы приготовить лимонный чай, он даже теперь на улице не сможет появиться, потому что он — предатель. Враг. Чужой в мире, где считал себя не важной, но имеющей место быть частицей, что позволяет сложному механизму существовать.
А теперь его выкинут. Как вещь, как пыль, как ничто. Тэхен — ничто.
И от осознания, что из-за одного эгоистичного ублюдка он никогда больше не сможет жить, его разрывает обжигающая злость. Он позорно плачет, смотря прямо в горящие чонгуковы глаза. Тэхен закричал, кидаясь в его сторону под смех нескольких гиен, но его удержали крепкие руки, прижимая дергающегося омегу к себе.
— Ты, ублюдок! — закричал Тэхен. — Это из-за тебя мне теперь никогда не вернуться в мою семью! Из-за тебя, сука, из-за тебя! Зачем, зачем ты только появился в моей жизни? Лучше бы ты сдох, лучше бы Минджэ убил тебя, — плачет он, дергаясь, пытаясь вырваться из железной хватки. — А теперь ты хочешь выкинуть меня, как какой-то мусор? Словно ты не несешь ответственность за то, что ты сделал?! Будь ты проклят! Гори в аду, мразь, — Тэхен обмякает в чужих руках, больше не стесняясь своих слез, что срываются с ресниц. Беспомощный крик застревает где-то в горле — он жадно дышит, глотая ртом воздух и роняя голову. Соленые слезы спадали с его подбородка на пол, с громким стуком разбиваясь о звенящую тишину. — Просто умри, умри, умри…
— Угомонился? — ухмыльнулся Чонгук, склоняя голову вбок. — Я вдолблю эти слова в твою глотку, чтобы впредь ты несколько раз подумал, прежде чем раскрывать свой грязный рот.
— Я ненавижу тебя, — беспомощно сказал Тэхен, поднимая на него пустой взгляд.
Намджун смотрел то на одного, то на другого, а после ухмыльнулся, потирая подбородок. Эти кисэн, они все такие дикие? Почему в тот момент, когда Ви обнажил свои истинные чувства, он напомнил ему кое-кого другого, скрытого за дверью намджуновой комнаты в абсолютном одиночестве. Ви притих, пока альфа сжимал его руки за спиной слишком сильно для омеги, но тот даже не пикнул, сгорая в собственной ненависти, которая разбивалась об чонгуково равнодушие. В воздухе витали раскаленные электрические разряды, что эти двое создавали обоюдной ненавистью друг к другу — все присутствующие чувствовали, как ток трещит между ними, готовя взорвать друг друга.
— Интересно, — изрек Намджун, принимая решение. — Голоса разделились не на равных, и вакагасира изъявил желание бросить тебя на растерзание, — Ви никак не реагировал на его слова, лишь иногда всхлипывал. — Что ж, такое будет впервые, но… Ты останешься с нами. Мы сохраним тебе жизнь, однако ты больше никогда не вернешься к тому, чем жил прежде. Теперь твоя жизнь — это гарем якудза. Твое тело взамен на безбедность, кров и защиту.
— Я лучше умру, — надломлено говорит Ви, впираясь взглядом в Намджуна.
— Ты всегда успеешь умереть, — ухмыляется он в ответ, подпирая подбородок кулаком.
☽
Тэхену не хочется верить, что все происходящее — реальность. Реальность, от которой он мечтает очнуться. Он, склонившись над небольшим заросшим мхом фонтаном, смотрел в размывающееся водное отражение, что с каждым порывом ветра шло рябью. Его некогда огненные волосы теперь пепельные, точно та прошлая жизнь, что пеплом осыпалась к его ногам. В левом ухе — серьга с недлинной тонкой цепочкой, что почти достает до плеча. Ледяное дуновение треплет его волосы, а слезы почти иссыхают в стеклянных глазах.
Омега оттолкнулся от холодного камня, присаживаясь прямо в дорогих шелках на продрогшую землю, и подтянул колени к груди, уставившись вперед немигающим взглядом. Вокруг него — начавшие обнажаться скрюченные деревья, царапающие когтями небо, свинцовые тучи, медленно плывущие по небосводу, где-то вдалеке грохочущий гром и завывающий ветер, гоняющий сухие пожелтевшие листья по земле. Тэхен продрог до костей, но не шелохнулся, только вплел в высветленные волосы пальцы и, уткнувшись лицом в колени, заплакал.
Он отказывается принимать то, что его жалкая жизнь остановилась в этом проклятом месте, которое он теперь вынужден называть домом, а омег, что готовы расцарапать ухоженными ногтями тэхеново лицо, братьями. Свои ногти Тэхен уже давно стер об камень, взвывая бесконечными ночами от тупой боли и жгучей ненависти к одному человеку. Эта ненависть, как самый искушенный убийца, отрывает от его тела огромные сочные куски и долго смакует меж обветренных лопнувших губ, пока Тэхен метался в агонии, а после, проглотив очередной кусок, возвращался вновь, мучил, съедал, убивал. Тэхену хочется эту ненависть выплеснуть, разгромить, прижаться к теплому родному плечу и взвыть. Но вместо родного плеча — ледяной камень старого фонтана, а вместо убийства — самосжирание.
— Метишь на мое место, сучка? — оскалился незнакомый Тэхену омега, преграждая ему путь, упираясь ладонью в стену. Тэхен поднял равнодушный взгляд на парня, что выше его на полголовы. В его глазах — чистая ненависть и хитрый прищур. — Ты знаешь, кто я и что могу с тобой сделать? — прошептал он, протягивая ладонь к лицу Тэхена, но не успевает сжать между длинных пальцев чужой подбородок — Тэхен схватил его запястье, брезгливо одергивая от себя.
— На место подстилки? — ухмыляется Тэхен отрешенно, отходя на шаг назад не потому, что боится, а потому что мерзко. Даже стоять рядом с ними, шлюхами якудза, мерзко. Тэхену блевать хочется от одного вида густо накрашенных глаз и малиновых губ, сжимающихся в тонкую полоску; от полуголых тел и золотых украшений на их шеях, запястьях, пальцах. — Это место будет всегда принадлежать тебе.
Тэхена предупреждали о телесных наказаниях, но ему больше нечего терять. Тот смысл, ради которого он жил, пропал, испарился среди холодных порывов осеннего ветра, и он лучше умрет, чем станет одним из них. Он больше не кисэн, но внутри, где-то очень глубоко, он тот же журавль, что всегда останется верен своим принципам. И эти жалкие попытки его напугать разбиваются о равнодушие и безучастие. Но омега не дает ему уйти — хватает за локоть и припечатывает к стене, утробно рыча и сжимая пальцы на тонкой шее.
— Говоришь так, словно не боишься умереть, — скалится омега, клацая зубами. — Знаешь, сколько таких, как ты, прошло через его постель? И ни одна не задержалась дольше, чем я. Если ты плохо понимаешь, о чем я говорю, Чонгук — мой. И я знаю, что ты, сука, был у него, — он склонил голову, сильнее сжимая пальцы на тэхеновой шее. — Прибереги свою сладкую задницу для остальных, а к нему не смей приближаться, если не хочешь, чтобы однажды Рюк нашел тебя, несчастного, повешенного на этом прекрасном поясе твоего кимоно, — пригрозил омега, дергая Тэхена за пояс.
— Говоришь так, словно я должен бояться, — ядовито улыбается Тэхен, ударяя прошипевшего омегу по ослабившейся руке. — И ты, и этот ублюдок можете катиться к ебаным чертям, — он чувствует, как на душе становится легче, когда с губ срываются те слова, что некогда он слышал от взрослых альф. Словно та часть лютой ненависти, прожигающей кости, находит выход в этих словах. — Подавись своим уродом, шлюха.
Тэхен отрывается от стены, уходя в сторону общих спален, когда его вновь хватают. Его ярость захватывает сама собой — он кидается на опешившего омегу, но не успевает даже вскинуть кулак, как его оттаскивают от соперника, и между ними вырастает Рюк, крича и размахивая руками:
— Что вы двое тут устроили?! — вскрикнул он, упирая руки в бока. — Тэтсуо, Ви, немедленно объяснитесь, пока я обоих не выпорол хлыстом!
— Этот ненормальный набросился на меня! — заскулил Тэтсуо, прячась за спину подоспевшего учителя, и уставился на Ви с гадкой ухмылкой, что тут же спрятал за плечом Рюка. — Выпори его и запри в клетке!
— Отпусти меня, — прорычал Ви, выпутываясь из рук держащего его омеги, и одернул свое кимоно, разглаживая складки.
— Ви, объяснись! Какого дьявола ты кидаешься на своих братьев и смеешь поднимать руку? — возмущенно спросил Рюк. — Ты здесь всего неделю, а уже доставляешь мне неприятности! Ты хочешь, чтобы я тебя выпорол, мальчишка несносный?
— Он мне не брат, вы все — никто, — выплюнул Ви. — И если он попробует кинуться на меня снова — я его убью.
— Видишь, а я о чем говорил! — взвизгнул Тэтсуо, дергая Рюка за рукав. — Дикарь! Выпороть и изолировать от общества!
Рюк устало вздохнул, потирая лоб прохладной ладонью. Тэтсуо крутился вокруг него, приговаривая, что Ви нужно наказать и жалуясь, что тот чуть не порвал его любимое кимоно, и старший омега зажмурился, массируя виски. Почему эти кисэн такие ненормальные? Не хватало Шуги — появился еще один, не собиравшийся мириться со своей судьбой. «Господи, ну за что эти строптивые болваны именно на мою голову?», возмущается мысленно Рюк, а после разгоняет собравшихся зевак — время близится ко сну.
Тэхен кричит, скидывая с полок немногочисленные книги. Жгучая злость на эту шлюху, что возомнила, словно может прикасаться своими порочными руками к нему, заставляла крушить, ломать, уничтожать. Омега схватил вазу, в которой покоились подсыхающие веточки сакуры, и с криком разбил об пол. Та ненависть, комком скопившаяся в груди, начала выходить. Он с психом пнул упавшую книгу в сторону — та отлетела, ударяясь об стену. Тэхен не планировал плакать, просто так получилось, что вместе с криком вырвалась и та горечь слез, что скопилась в нем. Распахнув дверцы шкафа, кисэн выгреб оттуда дорогое блестящее тряпье, с яростью разрывая трещащую ткань по швам. Эта ярость его на куски разрывала, как Тэхен — ненавистные одежды. Вода из разбитой вазы разлилась по полу, а осколки разлетелись точно так же, как жизнь Тэхена разлетелась на составляющие. Он и не заметил, когда багровая струя потекла по его ладони, омывая кожу кровью.
Чимин распахнул дверь, испугавшись чужих криков и звуков бьющегося стекла. Посреди хаоса Тэхен. Тэхен, зареванный и изможденный, с залегшими под глазами синяками и разбросанными по телу укусами, но его. Тэхен замер, точно увидел призрак из прошлого, а после его руки безвольно опустились. Чимин смотрел на него, цепляясь взглядом за каждую деталь, а на языке лишь один вопрос — «Как же так?». Как же так, что ты здесь, не в безопасности, а в логове врага? Как же так, что ты похудел и осунулся? Как же так, что в твоих глазах — осколки мира?
— Чимин… — шепчет Тэхен, и Чимин срывается, подлетает к нему и прижимает к себе настолько, что может раздавить. Тэхен взрывается, как шарик лопается, когда родные руки смыкаются за его спиной.
— Тэхен, господи, как ты здесь оказался, — обеспокоенно спросил Чимин, заключая в ладони тэхеново лицо. Его блестящие глаза с надеждой уставились на Чимина, а окровавленные руки накрыли чужие ладони сверху. — Тэхен…
Тэхен всхлипнул, вжимаясь холодным носом в изгиб чиминовой шеи. У Чимина внутри ураган, когда его мальчик, его Тэхен прижимается к нему вот так, беспомощный, уставший, и шепчет беспорядочно его имя, словно утопающий хватается за соломинку надежды. «Не отпускай меня, умоляю, не бросай меня». «Не отдам, не брошу, не отпущу». Та ярость и те силы, что бушевали в его груди, пропали, стихли, оставляя после себя лишь пустоту.
Чимин сидел рядом с засыпающим Тэхеном, который каждый раз, едва проваливаясь в сон, открывал глаза, боясь, что Чимин — это плод разыгравшегося воображения. Старший лишь легко улыбался, поглаживая тэхеновы волосы, пропуская их сквозь пальцы, как делал Юнги, и очерчивал большим пальцем контуры его лица. Такого родного и любимого, что у Чимина сердце щемило. Он не мог и представить, как соскучился по Тэхену, пока не увидел его — одинокого и брошенного в самом эпицентре бури. Чимину даже не нужно было спрашивать, он и сам понимал — Тэхен не оказался бы здесь просто так, и его состояние только подтверждало это. Когда Тэхен, наконец, уснул, Чимин аккуратно, стараясь не разбудить его, промыл рану на его ладони, перевязал тряпочкой и оставил легкий поцелуй, чтобы быстрее зажило.
— Спи спокойно, Тэхен-а, — тихо прошептал Чимин, нежно убирая прядку влажных волос со лба.
☽
Чонгук проснулся среди ночи от того, что задыхался. В воздухе пахло красноволосой шлюхой — ебаные лилии, которые Чонгук ненавидит, яростно желает сорвать и уничтожить, но они словно обступают со всех сторон, давят на легкие и умоляют сдохнуть. Этот запах, что впитался в поры, в его кожу, в мышцы и кости, поражает ядом его сердце, впитываясь в артерии-сосуды и разносясь вместе с кровью. Чонгук утробно зарычал, сминая между пальцев простынь, еще не утратившую запах блядской ведьмы. Осознание поразило огненной стрелой — течка. Его запах, словно призрак, пробрался сквозь камень и дерево, впиваясь в носовые рецепторы до дрожи и скрипа в зубах. Член болезненно пульсировал, желая заполучить жар и узость еготечной омеги, и даже тот факт, что Чон буквально час назад выебал очередную шлюху, не спасал.
Он распахнул окно, жадно вдыхая свежий воздух, и сжал между пальцев сигарету, вытравляя никотином непорочный вкус ведьмы. Чонгука ломает похуже, чем от наркотиков, — ему хочется в этого омегу вгрызться клыками и оторвать ломоть мяса, а после вновь и вновь, пока не обглодает хрупкие кости. Рюк суетился, приготавливая едва соображавшего Тэхена. Его тело отзывалось на каждое мельчайшее прикосновение, превращаясь в сплошную эрогенную зону. По худым бедрам обильно стекала смазка, ноги подкашивались и тело требовало только одного — альфу. Тэхен предпочел бы мучиться в одиночестве, чем полуголым идти, едва не падая, к ублюдку, чей усилившийся запах Тэхен слышал так отчетливо и болезненно, что хотелось взреветь раненным зверем. Омегу затолкнули внутрь, а после заперли дверь, и ему ничего не оставалось, кроме как прижаться влажной спиной к прохладной двери, пытаясь дышать через раз и сжимать дрожащие коленки.
Тэхен мажет взглядом по обнаженному крепкому телу. Чонгук стоит, облокотившись локтями о балконные перила, и курит. Омега с жадностью глотает каждое движение напряженных мышц, перекатывающихся под блестящей кожей в бледном свете луны, и тяжело дышит, понимая, что сам готов подставить задницу, лишь бы избавиться от этих мучений. Но он стоит, не шелохнется. Он не может себе позволить так низко пасть, чтобы самому отдаться в руки зверю, и почти готов сбежать, когда ледяные глаза с мрачной поволокой впиваются в него, в его тело, и Тэхен не смеет вдохнуть. Чонгук приближается стремительно быстро, пожирает его своими глазами, смыкает зубы на его шее.
Омега жмурится, когда взгляд упирается в чонгукову грудь. Его губы обдало вкусом леса, прогретой почвы, бергамота, ромашки — запахом альфы, что смешивался с запахом сигарет. Ебаные лилии, которые Чонгук яростно желает истребить, каждый ебаный сорт, пьянят голову высококонцентрированным алкоголем. Чон поднял огромную ладонь, проведя пальцами по нежной щеке, очерчивая большим пальцем контур губ, слегка надавливая и оттягивая, а после цепляет сережку, покручивая между подушечек. Он наклонился, упираясь ладонью в дверь, к которой прижимался Тэхен, и хрипло прошептал, обжигая чувствительные губы своим дыханием:
— Почему мне от твоего запаха башню рвет? Почему я так сильно хочу сожрать, уничтожить, разорвать тебя? — его рука переместилась на хлипкую шею. Чон под ладонью почувствовал, как тэхенов кадык нервно дернулся. — Я настолько тебя хочу, что, кажется, скоро умом тронусь. Я бы убил тебя, ведьма.
— Убей, — шепчет в ответ Тэхен, не поднимая глаз. Он огибает взглядом острые чонгуковы ключицы и подтянутую грудь, кубики пресса и напряженный член, и у него коленки подкашиваются, но Чонгук вжимает его в дверь своим телом, не дает упасть, просунув колено меж его ног. — Я ненавижу тебя, — задыхаясь, выдавливает Тэхен. Он цепляется за крепкие плечи, жалостливо поскуливая.
Чонгук рычит, подхватывая легкое дрожащее тело на руки, и Тэхен тут же обвил его торс ногами. Омеге хочется вопить, орать в голос, где-то в глубине души он смотрит, как его блядская сущность, которую он ненавидит, проклинает — выходит из него, отодвигая здравый смысл на задний план, и остается только хотеть этого альфу, что вгрызается в его губы, сминает в поцелуе и рвет нежную кожу. Его язык яростно переплетается с тэхеновым, они задыхаются друг в друге, не пытаясь глотнуть воздуха, которого катастрофически мало, но никто не позволяет отстраниться, только сильнее сплетаясь, целуясь будто в последний раз.
Альфа сел в широкое кресло, сверху на свои бедра усаживая Тэхена. Из его сжимающейся дырочки толчками вытекала смазка, плавно скользящая по его бедрам и капающая на чонгуков член. Чон оторвался от покрасневших губ, оттягивая и прокусывая нижнюю до крови, а после откинулся на спинку, крепко сжимая пальцами узкие бедра. Тэхен облизал влажные кровавые губы, расфокусировано пытаясь поймать взгляд напротив. Он сдался, проиграл, опустил руки — но, господи, ему от этого альфы хочется задохнуться. Хочется как тот самый наркотик, что он рассыпает на гладкой поверхности, а после вдыхает, зажав ноздрю.
— Ты не сделаешь меня слабаком, — рычит Чонгук в его ухо, зализывая собственные укусы прямо под мочкой. Тэхен сдавленно стонет, трется ягодицами о напряженный член, пачкает своей смазкой. Чонгук грубо шлепает его, заставляя Тэхена вскрикнуть от неожиданности и приятной боли. — Я не позволю тебе засесть во мне, сука.
— Я уже это сделал, — хрипло смеется Тэхен, неизвестно откуда находя силы. Чон рычит, вгрызаясь в его плечо. Омега вплел пальцы в его влажные волосы, сжимая с силой, оттягивая, точно желая вырвать клок. Якудза оторвался от него, жадно вглядываясь в его глаза, облизывая губы. Тэхен задыхается от этого вида, приближается к его лицу, сжимая длинными пальцами чонову шею. — Я чувствую, насколько сильно ты меня хочешь. Насколько ты хочешь сделать меня своим. Потому что я становлюсь твоим героином, и однажды я убью тебя.
Чонгук с рыком врезается в чужие губы своими губами, резко насаживая податливое тело на свой член. Альфа проглатывает чужой крик, чувствуя, как мальчишка терзает его губы, и отвечает ему тем же. Тэхен сам двигает бедрами, быстрее насаживаясь на его член. Смазка хлюпает с каждым толчком, стекая по тэхеновым бедрам и члену, на который он так рьяно насаживается, словно с каждой секундой ему хочется еще больше, еще грубее, еще глубже. Он через этот секс старается отдать ненависть и обиду, что грызет его кости, кромсает мясо, разрывает сухожилия. На чонгуковых плечах выступили кровавые полосы от чужих ногтей, когда головка била прямо по простате — Тэхен откинул голову назад и кричал от подступающего оргазма. Чонгук подмахивал бедрами, сильнее вгоняя в растраханную пульсирующую дырочку член. Омега выгнулся, распахивая вишневые губы и срывал голос, сжимая Чонгука внутри себя. Чон зарычал, грубо шлепая тэхенову задницу, на которой краснел след его ладоней.
Чон, вогнав в по-блядски стонущего омегу член во всю длину, замер на мгновение, прижав горячее тело к себе, и поднялся с кресла, опуская Тэхена влажной спиной на шелковые простыни. Его член с хлюпающим звуком выскользнул из покрасневшей дырки, заставляя мальчишку под ним капризно стонать, хватаясь пальцами за чонгукову шею.
— Пожалуйста, я хочу еще, — заскулил Тэхен, сжимая дрожащие коленки вместе.
— Тш-ш, — хрипло прошептал Чонгук, прикладывая палец к его пухлым губам.
Чонгук нервно ухмыльнулся, резко переворачиваясь вместе с Тэхеном так, что теперь тот был сверху. Чон хлопнул его по заднице, заставляя того повернуться лицом к напряженному чонгукову члену. Тэхен, судорожно понимая, чего от него требует альфа, припал болезненными губами к красной головке, тут же принимаясь вылизывать ее, слизывая собственную смазку. Чон прошипел, двигая бедрами навстречу, и Тэхен распахнул губы, принимая в рот почти наполовину, начиная быстро двигать головой, втягивая щеки. Альфа зарычал, откидывая голову назад, а после сам жадно припал к истекающей дырочке, вылизывая омежьи соки. Тэхен едва не задохнулся, глухо застонал, пуская вибрации по чонгукову члену. Чон никогда не испытывал того, что с ним творил этот мальчишка — ему просто хотелось умереть от передоза собственного героина. Он с жадностью вылизывал пульсирующую дырочку, помогая себе пальцами, что плавно скользили во влажном проходе, лаская эластичные стеночки. Тэхен над ним скулил и вертел задницей, сильнее насаживаясь на длинные мозолистые пальцы, а сам заглатывал его член, позволял головке упираться в заднюю стенку горла. Омега не выдержал, кончая на чонгукову грудь, так и не притронувшись к себе. Чон рыкнул, шлепая упругие половинки по очереди, а после крепко сжал, массируя большим пальцем разработанный проход. Он выгнулся, стискивая зубы до скрипа, толчками заполняя тэхенов рот своей спермой.
Тэхен, тяжело дыша, слез с него, блестящими глазами наблюдая за альфой, в глазах которого животный голод. Он послушно проглотил чужую сперму, вылизываясь, точно кот. Чонгук с рычанием набросился на него, подминая вновь под себя, и впился в его рот поцелуем, которым никогда не насытится. Воздух пропитался лилиями, которые из Чонгука выбивали все самообладание, все остатки мозгов, которые он еще не пропил и не выветрил наркотиками. Он хотел Тэхена до ломки в костях, до передозировки в крови, до повышенной концентрации в своих легких. Чонгук закинул тэхеновы худые ноги на свои плечи, вновь врываясь в его тело.
Крики сливались с яростными стонами и скрипом кровати, ударявшейся о стенку. Тэхена будет вечно мало. Он чертова ведьма, которую нужно сжечь, убить, устранить, только не подпускать к Чонгуку, иначе тот сдохнет, захлебнется в море, имя которого — Ви. Ви, что легкое дуновение ветра и сладкий морской бриз, он убьет его, ударной волной снесет все преграды и переломает кости. Чонгук с рыком вгрызается в его плечо до мяса, вырывает из чужой глотки крик, и только сильнее втрахивает податливое тело в матрац. Кровь струями стекает на его постель, и Чон слизывает ее, будто извиняясь, размашисто двигает бедрами, грубее насаживая на свой член, а Тэхен только подмахивает бедрами, желая уничтожить те ебаные миллиметры между ними. Они вновь впиваются друг в друга поцелуем бескислородовым, точно желая смерти обоюдно.
Когда первые кровавые лучи скользят по полу чонгуковой комнаты, они лежат рядом, но не прикасаясь друг к другу. Тэхен смотрит в потолок, зная, что эта минута, когда ему ненавистен этот мир и человек, лежащий рядом, пройдут, стоит течке дать вновь о себе знать, но сейчас он едва сдерживает слезы, медленно моргая. Чонгук дышит ровно и спокойно, словно засыпает, а в его пальцах дотлевает сигарета. И не понятно, кто из них сказал первым: