— Правда, в этом нет ничего страшного. Это можно пережить, Винко-тян, — улыбнулся Чимин, потрепав взмокшие волосы. — Но дело в том, как именно он будет это переживать.
— Я не думаю, что ему стоит давать маковое молоко, — пожевал губу Рюк, большими пальцами поглаживая мальчишечьи запястья.
— Но не к альфе же его вести! Да они же порвут его! — возмутился омега.
— Не все, — загадочно ответил Рюк, поднимая взгляд на округлившего глаза Чимина. — Вы все принадлежите определенному альфе, я не могу не доложить им, если с вами что-то случится, — помотал головой он, вздыхая.
— Хен, ты издеваешься?! — удивился Чимин. — Да эти альфы… они же… они… — он открывал и закрывал рот, пытаясь подобрать подходящий синоним слову «звери», но Рюк опередил его:
— Да, я понимаю о чем ты говоришь, но… Думаю, я уверен в нем. Он не причинит Винко вреда.
Юте дышать невозможно. Каждый вздох — это раскаленный ожог на носовой полости, на коже, на сердце, что яростно о ребра застучало, когда Рюк, тысячу раз извиняясь, рассказал о произошедшем. Сон улетучился вмиг, оставляя после себя лишь нервозность в ожидании Винко. Он боится, Юта четко в его глазах это читает, но старается унять беспокойство, пальцами поглаживая мягкую щечку, губами его губ касаясь.
— Не бойся, — хрипло прошептал Юта. — Я ведь обещал, что не сделаю больно.
Юта его на руки подхватил, заставляя ногами худыми свой торс обхватить, и губами в губы впился жадно, мокро, глубоко. Винко словно до этого момента не жил, как после продолжительного бега вгрызаясь острыми зубками в ютины губы сладкие, приятные, теплые. Накамото аккуратно, боясь спугнуть, раздевал его, с каждым оголенным кусочком его кожи задыхаясь. Его малыш, он такой невозможный, нереальный почти, никем не тронутый, невинный — Юте голову пьянила одна лишь мысль об этом. Он жаркими поцелуями прокладывал влажную дорожку от губ, по подбородку и шее, по ключицам, по груди и животу плоскому, засасывал сладкую кожу и отметины фиолетовые оставлял после себя. Винко в его руках извивался, стонал несдержанно, а его член трогательно к животу прижимался.
Альфа раздвинул его худые ноги, но Винко тут же сжал коленки, боязливо на него глядя. Юта улыбнулся уголком губ, вновь нависнув над дрожащим телом, поцелуями в губы, нос, щеки, лоб утешал. «Доверься мне», — тихо просит альфа, оставляя трепетный поцелуй на дрожащих ресницах. Винко сглатывает шумно, тяжело, под аккомпанемент нежных поцелуев позволил ноги свои раздвинуть, краской тут же заливаясь. Стыдно. Страшно. Но сам не зная почему, альфе он доверяет. Хочет убедиться, что он не сделает больно. Из узкой дырочки толчками выходила смазка, пропитывая ютины простыни. Он провел большим пальцем по щечке, одновременно первый палец медленно вводя.
Винко вскрикнул, выгнулся в спине, цепляясь пальцами за ютину шею в поисках защиты. Альфа замер ненадолго, а после начал медленно двигать пальцем, растягивая эластичные узкие стеночки, а после добавил второй палец, глуша болезненный стон в своем поцелуе. Винко попытался слезть с его пальцев, но Юта не дал, лишь сильнее к себе притягивая, лишь жарче целуя. Его самоконтролю конец наступает, Юта держится едва, только страх чужой боли заставляет усерднее растягивать уже тремя. Он ведь ребенок еще совсем, альфа его в пучину жестокости бросать не хочет, не позволит, он ему покажет, как в мире может быть. Нежно, ласково, тепло. Он малыша в своих объятиях согреет.
Когда пульсирующая дырочка была уже достаточно разработана, чтобы принять его, Юта отстранился, вновь вовлекая изнывающего мальчишку в долгий поцелуй. Он целовался уже лучше, не так робко и испуганно, как в первый раз, а более развязно, более жадно, и Юте в голос завыть хотелось, потому что этот ребенок такой только с ним. Он направил свой член во влажный проход и тут же замер, вслушиваясь в протяжный полукрик, смешивающийся с несдержанным стоном. Винко вцепился ногтями в его плечи, сжимая до крови. Юта прорычал в его шею, выждав несколько мгновений, и начал двигать бедрами, глубже входя. Он так хотел сделать это грубее, агрессивнее, но одно неверное движение, и он спугнет маленького омегу, заставит себя бояться.
Он двигался нежно, размеренно, растягивая свое и чужое удовольствие. Винко метался под ним, растрепав снежные волосы по простыни, кусал ребро ладони и царапал ютины плечи, а потом и вовсе начал сам насаживаться, и Юте окончательно крышу сорвало. Он начал втрахивать Винко в матрац, вцепившись зубами в его плечо, оставляя свою метку. У омеги перед глазами вселенная на части разрывалась, суживаясь только до одного человека, что зализывал собственный укус с выступающими бусинками крови. Винко в голос кричал, точно о большем просил, на член его насаживался, все глубже принимая чужие размеры. Он испачкал спермой собственный живот, кончая и даже не притронувшись к себе, а Юта, на мгновение покидая раскаленное тело, перевернул его на живот, поставив на колени, и вновь ворвался в желанное тело, не выпуская из своих объятий до наступления рассвета.
Они оба заснули без сил, исцарапанные, с искусанными алыми губами, но оба — счастливые. Когда Винко следующим утром открыл глаза, ему сбежать невероятно захотелось. Он, кряхтя, пытался выбраться из-под тяжелой туши, но Юта лишь сгреб его в медвежьи объятия, до хруста костей прижимая к себе и шепча на ухо: «Даже не пытайся».
☽
Юнги нервно грыз ногти, вжимаясь спиной в прохладную колонну. Туда-сюда сновала только редкая прислуга, тихо шаркая обувью по полу. Омега бездумно уставился на противоположную стену, мысленно дыру желая в ней сделать. Он тихо чертыхнулся себе под нос, пальцы в волосы отросшие вплетая. Надо же такое придумать — особенный! Такой же особенный, как заяц в клетке с тигром. Бесит. Глупая омежья сущность вырваться хочет, силу своего альфы почувствовать, но Юнги оборону держит, сопротивляться пытается. То, что произошло ночью… Он никак не мог сложить дважды два. Какого черта в груди так тянет рядом с ним? Какого черта прижаться хочется, а слова идиотские так и рвутся с губ? Он предпочитает вообще не вспоминать о том, что говорил — лоб расшибить хочется.
Он безумно счастлив от того, что именно с Чимином встретиться сегодня должен. Те чувства неправильные, что кости обгладывали, хотелось утопить, уничтожить, разорвать, и Юнги точно знает, что Чимин поможет. Если не он, то кто? Наверное, он и вправду уже с ума сходит. Подумать только, о чувствах каких-то подозревает! Глупость несусветная. Еще и Рюк масла подлил со своим «он так никогда с другими не делал». Юнги зарычал, кулаком об колонну ударив.
— Ты что делаешь? — шепотом поинтересовался Чимин, заставляя Шугу на месте подпрыгнуть.
— Совсем с ума сошел? Я чуть не умер! — прошипел Юнги, прижимая к кольнувшему сердцу ладонь. Он колючки от нервотрепки и самокопания выпустил, но тут же успокоился, заключая младшего в крепкие объятия. — Прости, я очень по тебе скучал, — тихо прошептал он, поглаживая обнявшего в ответ Чимина по спине.
— Все в порядке, Юнги-хен, я тоже безумно скучал. Как ты? Плечо зажило? А самочувствие как? — засыпал вопросами омега, отстраняясь. — Еще больше похудел!
— Это сейчас не важно, Чимин-а, — возразил Юнги, из-за колонны выглядывая, озираясь. — Времени мало. Ты успел что-нибудь выведать?
— Да, — перешел на шепот Чимин. — Они готовятся к войне, которая вот-вот начнется. Все ресурсы человеческие собирают, оружие, провиант, Хосок постоянно на советах пропадает, я не вижу его почти. Но война снежная будет, холодная, — Юнги глянул на окно, за которым первый снег растаял уже, в одну сплошную грязь превращаясь.
— Это ведь скоро совсем, — обеспокоенно говорит Юнги, губы искусывая.
— А ты, хен? Удалось узнать что-нибудь?
— Он не распространяется при мне, но недавно мы… поговорили. Он ясно дал понять, что королю недолго осталось править. Они готовят нападение, и я должен встретиться с Джин-хеном как можно скорее.
— Но как ты это сделаешь? Ведь если тебя поймают… — Чимин помотал головой, отгоняя плохие мысли.
— Они не поймают меня, Чимин-а. Намджун пропадает допоздна, наша комната не охраняется, если не получится черными ходами, так из окна выпрыгну, но все доложу. Мы не можем позволить им победить.
— Хен, я боюсь, — тихо шепчет Чимин, шмыгая носом. — Боюсь войны, боюсь нашего будущего, за тебя боюсь. Если нам не удастся…
— Нам удастся, — отрезает Юнги, хмуро глядя на донсена, но тут же смягчается, в свои объятия его утягивая. — Поверь мне, Чимин-а, — тихо просит омега, поглаживая большим пальцем его мягкие щеки. Чимин кусает пухлые губы, заломив брови, и доверчиво смотрит на Юнги. Он тихо вздыхает. — Могу я сделать кое-что?
Чимин молча кивает, доверяя. Юнги так сильно хочет опровергнуть свои вспыхнувшие к альфе чувства, так сильно боится их, так сильно желает спастись, что плевать на светлое время суток и на то, что их могут застать и в наказание до смерти палками избить. Любящие друг друга омеги — это грех, преступление, в современном обществе такое недопустимо. Но… любит ли его Юнги так, как думает? Он умоляет господа, дьявола и свои чувства, чтобы у него к Чимину то же самое возникло. Юнги припадает губами к сладким чиминовым губам, проводит по ним языком, прося разрешения, и Чимин распахивает губы, отвечая. Они целуются, прижимаясь друг к другу, сплетая языки и покусывая губы, лижут, оттягивают.
И… ничего.
Юнги взвыть хочется, а Намджун, склонив голову набок, ухмыляется. Интересно.
☽
Тэхен неотрывно смотрел на вздымающуюся спину, забитую татуировками. К каждой хотелось прикоснуться, провести по контуру, запомнить. Он около часа назад проснулся, наблюдая за все еще спящим альфой, накрытым тонкой простыней. От него жар неимоверный идет, несмотря на то, что в комнате температура точно отрицательная. Тэхен жадно облизывает губы, сам не понимая почему пялится, глаз оторвать не может от мощной спины и крепких рук. Чонгук спал на согнутом локте, а вторую руку с кровати свесил. Так не вовремя всплывшие кадры их интимной близости, когда он грубыми мозолистыми пальцами ему повязки менял, дрожь от кончиков пальцев к сердцу вызывали. Низ живота тянуло от возбуждения и дыхание сбилось. Тэхен больше не мог сопротивляться тому, что один вид этого альфы его с ума сводил, по рукам-ногам связывал, беспомощным каким-то делал. Он одновременно упивался и злился.
Чон заворочался в постели, переворачиваясь на спину, и простынь сползла с него, оголяя бедро. Тэхен внутренне проскулил, жмурясь до белых мушек перед глазами. Его тело реагировало незамедлительно, зверек внутри умолял его прикоснуться к нему украдкой, пока спит, почувствовать его жар, гладкость его тела, сталь мышц, но омега сам себе отказывал. На груди у Чона журавль. Почему-то раньше он никогда не заострял на этом внимание, но сейчас… Тэхен придвинулся поближе, сглатывая вязкую слюну. Но взгляд постоянно ускользал вниз, на дорожку черных волос и… Омега яростно затряс головой, потянувшись к простыне, чтобы прям до самой груди его укрыть, но его запястье стальная хватка перехватила, весь воздух из груди одним ударом выбивая.
— Решил мне с утра пораньше сделать приятно? — хриплым ото сна голосом спросил Чонгук, ухмыльнувшись и приоткрыв один глаз.
— Нет! Я просто хотел укрыть тебя, — шепчет дрожащим голосом Тэхен. С поличным поймали. А ведь как это со стороны выглядело… Ему даже думать об этом не хочется. Он почувствовал, как краснеет до кончиков ушей. — Ты меня не настолько возбуждаешь, — огрызается Тэхен, откашлявшись.
— Да ну? — ухмыльнулся Чонгук, облизываясь. Тэхен не понял, как быстро оказался под ним с раздвинутыми в стороны ногами, а Чон терся своим утренним возбуждением о его ягодицы сквозь простыню, присасываясь губами к желанной шее, рыча зверем. — Потому я чувствую твое сбитое дыхание и участившееся сердцебиение? Потому, что я не настолько возбуждаю тебя? — самодовольно ухмыляется Чонгук. — Ты маленькая врушка. Я должен отшлепать тебя как следует, чтобы ты больше никогда не смел мне лгать.
— Чонгук! — хрипло выдохнул Тэхен, упираясь ладонями в чужие плечи. Чон грубыми губами его шею помечал, засосы наливающиеся оставляя, а пальцами ягодицы мял. Омега захныкал под ним, ногтями в спину впиваясь. — Прекрати. Ты обещал поменять бинты.
— Ц, блять, — фыркнул Чонгук, отстраняясь. — Ладно.
Тэхену даже дышать легче стало, когда альфа отстранился резко, с кровати поднимаясь и босыми ногами шлепая до тумбочки со скудными медикаментами. Омега все силы приложил, чтобы ниже крепкого пресса не спускаться, не обращать внимание на… на утренние неудобства, но Чонгук чувствовал себя вполне свободно и комфортно, ничуть не стесняясь своего обнаженного вида. Альфа поймал его взгляд, стоило ему лишь на секунду глянуть ниже позволенного, и самодовольно ухмыльнулся, вместе с бинтами ближе подходя.
— Что, нравится? — облизнулся он, вздергивая бровь. — Мог бы мне помочь справиться.
— Нет уж, — хмыкнул Тэхен, откидывая в сторону одеяло и с чужой помощью приподнимаясь, упершись ладонями в спинку кровати.
Чонгук к нему непозволительно близко, настолько, что он чувствует горячее дыхание в свою макушку. Альфа развязывает на нем старые испачкавшиеся бинты и обматывает потуже новыми, чтобы ребро как можно быстрее срослось. Тэхену уже легче, он вполне может передвигаться, держась за стену, но Чонгук ему не позволяет, почти насильно лежать заставляя. Капризный такой, омега этот, ребенок совсем еще. Чон не знает, почему эти мысли крутятся в его голове, когда он сейчас вовсе не о нем думать должен, а о том, как восстание поднять. Он уже давно закончил перевязывать чужой торс, но Тэхен стоит, взглядом в журавля над сердцем впиваясь, а Чон наблюдает за ним сверху, чернильные ресницы разглядывая и тени, что на острые скулы они отбрасывают. Дышать рядом с ним нельзя, невозможно.
— Тебе нравится? — спрашивает Чонгук, а Тэхен поднимает голову, в глаза его бездонные вглядываясь. Тонет безбожно.
— Да.
— Хочешь такую же? — улыбается он уголком губ, большую ладонь к щеке его прижимая.
— А можно? — удивленно спрашивает омега, губы в удивлении приоткрывая. — Но ведь это, наверное, больно.
— Больно, — кивнул Чон. — Но ты ведь сильный у меня, потерпишь.
Тэхен опустил голову, шумно сглатывая. У меня? Зачем он это сказал? У Тэхена мысли вмиг перепутались, друг с другом смешались, анархию внутри устраивая. Дыхание сбилось вновь, а чонова ладонь только хуже делает, с щеки на шею перемещаясь. Чонгук от него только сильнее возбуждается, Тэхен чувствует усилившееся желание. Чон обхватил его тонкую ладонь своей, прикладывая к своему члену, насильно прижимая.
— Ты ведь хочешь, — хрипло прошептал альфа ему на ухо, губами ушной раковины касаясь. У Тэхена вниз по спине мурашки побежали. Он чуть крепче сжал пальцы, задыхаясь от ощущений. Сверху тихое рычание раздалось. Такой твердый, горячий, венки выпирают. Вязкая слюна во рту скопилась. — Хороший мальчик, — рычит Чон, пальцами грубее сжимая подтянутые упругие тэхеновы ягодицы.
— Чонгук, нам не нужно это продолжать, — резко оборвал Тэхен, руку одергивая. — Больной извращенец! Оденься, — прошипел он, отпихивая ухмыляющегося альфу от себя, а после в постель забрался, заворачиваясь в одеяло, словно в кокон.
— Тебя твое ребро спасло от наказания, — ухмыльнулся Чон, вздернул бровь. — На сегодня. В следующий раз я тебе вставлю, даже если у тебя все ребра сломаны будут, звереныш.
Тэхен проигнорировал его, губы в тонкую полоску сжимая, пытаясь возбуждение свое угомонить. Он старался не обернуться, слыша, как Чон шуршит одеждами, одеваясь. Он долго курил, настежь распахнув окно. Воздух пропитался запахом сигарет, его альфой и свежим морозом. Альфа выкинул окурок в окно и плотно закрыл его, Тэхен и так замерз. Но тут же на себя обозлился — не все ли равно ему, замерзнет этот омега или нет? Чонгук ушел, хлопнув дверью, и даже не попрощался. Тэхен, прикусив губу, приподнялся на локтях, смотря на закрытую дверь.
Лежать ему надоело уже где-то через час. Единственное, что он в последнее время делал — лежал, иногда читал до чего мог дотянуться, а в основном приходилось пить маковое молоко и спать по несколько часов подряд. Но, поскольку теперь он способен передвигаться хоть как-то, он решил спуститься вниз, к кисэн, хотя на половине пути, держась за стеночку, Тэхену себя ударить хотелось за такую «гениальную» идею. Чимин на него бурей налетел, подхватывая и кружа, вызывая у Тэхена смех, смешанный со стоном боли.
— Ты мне кости все переломаешь! Чимин-а, отпусти! — завопил Тэхен, хихикая, когда его, наконец, отпустили.
— Я так рад тебя видеть! — заулыбался старший омега, помогая Тэхену сесть на стул. — Хэй, ты так и не рассказал, каким образом ты оказался здесь, — хмуро заметил Чимин.
— Это не очень приятно вспоминать, — вздохнул Тэхен, кусая губу. — А Винко где? Почему он не с тобой?
— Винко он, понимаешь… м-м, как бы это сказать…
— Говори как есть! — испуганно выпалил омега. — Он что, заболел? Эти ублюдки с ним что-то сделали?
— О, господи, нет! У него просто началась течка, поэтому его отдали альфе. Вот и все.
— Что?! — закричал Тэхен, подрываясь со стула. — Ты в своем уме? Он еще ребенок!
— У нас не было другого варианта, — подняв ладони, начал оправдываться Чимин. — Поверь, он в порядке. Тебе не стоит так сильно переживать.
— Если с ним что-то случится, я и этого альфу, и тебя порву, ты понял? — поджав губы, ответил Тэхен, но успокоился, смягчившись. — Как ты здесь живешь?
— Как-то удается, — неопределенно пожал плечами Чимин, уставившись в окно. — Просто… по дому скучаю.
Тэхен его понимал. Он сполз со стула, рядом с Чимином усаживаясь, и обнял его крепко. Они друг другу все рассказали: как мириться с новой жизнью тяжело, как альфы к ним относятся, как сам внутренний мир меняется. Тэхен очень удивился, узнав, что Чимин омегой сайко комон стал, что для него лично танцует и спит с ним регулярно, хотя он его боится порой. Чимин даже заикнулся, что против воли этот альфа ему нравится, а Тэхен только губу прикусил, в пол уставившись. Он так по Чимину скучал, что его даже ревность уколола, когда он о Шуге узнал, какими близкими друзьями они стали, а Чимин только рассмеялся, тэхеновы щеки целуя и приговаривая, что они с ним — лучшие друзья навсегда.
Они до самой темноты разговаривали, посмеивались иногда, Тэхен с приходящими кисэн здоровался, каждого выслушать хотел. Да только около десяти часов Чимин его насильно потащил к господской спальне, опасаясь его гнева. Тэхен упирался как мог, желая еще хоть ненадолго остаться, но старший и слушать не желал. Они крепко обнялись на прощание, а после Тэхен самостоятельно в спальню пошел, за стенку придерживаясь.
В комнате его встретил холод. Чонгук сидел спиной к нему в кресле, выкуривая бог знает какую сигарету. Его взгляд был прикован к ночному беззвездному небу. Тэхен как можно тише прошелся, одежду ночной рубахой заменяя и зубами нижнюю губу терзал, чтобы от боли не вскрикнуть. Когда он, укрываясь, готов был заснуть, Чонгук первым подал голос:
— Расскажи мне о себе.
— Что? — переспросил Тэхен, оглядываясь.
— Ты слышал, — на что омега кивнул — он слышал.
— Моя история не отличается чем-то от истории остальных кисэн. Я родился в бедной семье. Отец работал в поте лица, чтобы прокормить папу, меня и еще троих младших братьев, с утра до утра пропадая. Мы худо-бедно перебивались лепешками и водой, я и папа сильно урезали себя в питании, чтобы младшим больше доставалось. А потом меня продали кисэн. Папа сказал, что так нужно, и я искренне не мог понять, кому. Но сейчас я понимаю, что это не намного, но облегчило родителям жизнь. Может быть, у моих младших будет шанс на нормальную жизнь.
— И ты больше о них не слышал?
— Нет. К сожалению или счастью — не знаю. У меня забрали мое настоящее имя, сделали Ви, одним из немногих, обязанных служить королю.
— Тебе нравилось так жить?
— Ну… — замялся он, покусывая губу. — Наверное, я привык, ведь люди ко всему привыкают. Только смириться с мужчинами, что трахнуть желали, никак не удавалось, — Чон крепко сжал пальцами подлокотник. — Однако и это преодолимо.
Чон ничего не ответил, а Тэхен опустил момент встречи с покойным наследником престола. Вспоминать об этом не хотелось, да и альфе вряд ли понравится такое. Узнать историю Чонгука он ужас как желал, но почему-то Тэхен не нашел в себе силы спросить об этом, да и альфа вряд ли бы ему рассказал вот так просто. Кто они друг другу? По факту, никто. А душу все равно через мясорубку рядом с ним. У Тэхена ощущение было, что он может ему доверять, что Чон его защитит, каждую его тайну с собой унесет. Словно они были рождены друг для друга, предназначены судьбой, свыше жизнь общая заготовлена. Не верит Тэхен в эти сказки про предназначенных, но Чонгук… Свои зарождающиеся чувства он убить не в силах, разве что спрятать под ненавистью притворной. Но кого Тэхен обманывает, что ненавидит его? Разве что самого себя.
Омега закрыл глаза, чувствуя, как матрас под чужим весом прогибается. Чонгук прямо напротив него лег, лицом к лицу, вынуждая Тэхена глаза открыть, в нем утонуть. Альфа протянул к нему ладонь, большим пальцем поглаживая острые скулы, переносицу, изгиб бровей и мягкий контур губ.
— Как тебя зовут? — тихо спросил Чонгук.
— Тэхен, — не колеблясь, ответил он.
Ведь Тэхен может ему доверять.
Я один из них
Юнги медленно, касаясь пальцами холодных стен, бредет в сторону своей спальни. В его персиковых волосах тают снежинки. Мэй тихой поступью следует за ним безмолвным призраком, от колонны к колонне перебегая. Омега улыбнулся, между пальцев влажную шерсть пропуская. Он толкнул дверь в общую спальню, пропуская зашипевшую кошку, а после, вздернув бровь, зашел сам. Свет резко вспыхнул в темноте, и Юнги от страха спиной к двери прижался, с громким хлопком закрывая ее.
На кровати сидел полуобнаженный незнакомый омега, чьи золотые локоны струились по аккуратным плечам и оголенной спине. На ключицах покоились массивные бусы, какие любят носить шлюхи якудза. Стройное тело только шелк полупрозрачный прикрывал. Он бросил в Юнги незаинтересованный взгляд, а после на Намджуна, расслабленно сидящего в кресле плотоядно уставился. У Юнги раскаленное железо по венам-артериям пронеслось, так сильно захотелось эту шлюху ударить, с их постели стащить и прочь выгнать. Как она смеет на Намджуна так смотреть? Альфа тем временем спокойно отпивал багровую жидкость из пузатого бокала, от Юнги взгляда не отрывая. Возле него два амбала, от которых у Шуги мороз по коже бежит, бесцветно смотрят то на хозяина, то на шлюху.
— Намджун, кто он такой? Что он забыл в нашей комнате? — зло спросил Юнги, сжимая пальцы в кулаки.
— С каких пор ты смеешь называть меня по имени? Для таких шлюх, как ты, я — господин, — резко сказал альфа, а у кисэн словно землю из-под ног вырвали. Омега на постели хихикнул в аккуратную ладонь, брезгливо на Шугу смотря, а у того в горле ярость и обида закипели. — Где ты был?
— Не твое собачье дело, где я был, — выплюнул омега, за ручку двери хватаясь. Он разворачивается, чтобы убежать, спрятаться от обиды колючей, от голоса ледяного, что внутренности морозят, но его хватают за локти, от двери отрывают и насильно к спокойному Намджуну ведут, на колени перед ним бросая.
— У тебя мозги настолько маленькие или инстинктом самосохранения природа обделила? — альфа склонил голову вбок, ухмыляясь. Он подался вперед, пальцами чужой подбородок хватая, но Юнги, зарычав, резко дернулся от его рук. Намджун удивленно вскинул бровь. — Ты очень разозлил меня, малыш. Я думал, что ты мой, что я могу тебе довериться, но… что же это получается? За моей спиной козни строишь?
У Юнги сердце вниз ухнуло от страха. Он широко раскрытыми глазами на Намджуна уставился, слезы едва сдерживая. Альфа с ним в кошки-мышки играет, специально изводит, чтобы Юнги вина вперед него загрызла. Юнги шумно сглотнул слюну, заполнившую рот, но сказать не нашел что. Защищаться до конца — вот его удел. Пусть его накажут, пусть пытать будут, пусть убьют, но он никогда не выдаст братьев, сам понесет этот крест.
— Поласкайте друг друга, шлюшки. Хочу посмотреть какими горячими вы можете быть.
— Ч-что? — треснуто спросил Юнги, внутренне сжимаясь. Он оглянулся на подползающего к нему омегу, и отстранился, тронуть себя не позволив. Омега перевел полный мольбы взгляд на Намджуна, но наткнулся на стену изо льда. Альфа от него отгородился, злился на что-то, словно специально издевался. Юнги молит его безмолвно, но только с равнодушием лоб в лоб сталкивается.
— Ты плохо расслышал? Я сказал, чтобы вы поласкали друг друга. Давай, солнышко, тебе ведь нравятся омеги. Нравится с ними по углам лизаться, так чего ты не воспользуешься этой возможностью прямо сейчас? Поласкай его своим ротиком, — ядовито улыбнулся Намджун, а у Юнги из глаз слезы брызнули.
Видел. Он видел его с Чимином. Господи, только бы Чимин был в порядке… Юнги эту шлюху трогать противно, даже смотреть на него не хочется. Он ближе подвигается, пальцами тонкими юнгиев подбородок берет и в губы за поцелуем тянется, а Юнги ему пощечину изо всех сил дает. Тот вскрикнул, ладошку к красной щеке прижимая, и всхлипнул показушно.
— Только приблизься ко мне, я твою долбаную рожу в кашу превращу, — закричал Юнги, кидаясь на него, но Намджун его прямо в полете перехватил с рычанием.
Пальцы на юнгиевой шее крепко сомкнулись, почти запрещая дышать. Намджун смотрел на него с такой яростью и неприкрытой злобой, что Юнги, казалось, вернулся в ту ночь, когда альфа его изнасиловал. Из глаз лились слезы, приправленные ненавистью лютой, обидой, ревностью… Намджун его променял на шлюху. Но он даже не знает, почему Юнги Чимина целовал! Чтобы от чувств своих странных избавиться, от нежности, черепную коробку разъедающую, Юнги не функционирует нормально, даже как дышать забывает рядом с ним.
— Я слишком многое тебе позволил, — прошипел Намджун, дав слабую пощечину, но у Юнги голова в сторону повернулась. Он не всхлипнул, даже звука не издал, просто хлопок огромной ладони по его щеке совпал со звуком разбивающегося сердца. Юнги не больно от пощечины, нет, он вторую может подставить, только в груди слева где-то дыра кровоточит. Намджун из Юнги прямо сейчас голыми руками чувства вырывает. — Трахните эту сучку, — прорычал он двум охранникам, которые сразу же начали раздеваться. — Может, управляемым станет.
— Нет, пожалуйста… — тихо прошептал Юнги, хватаясь за уже исчезнувшую намджунову руку. — Намджун, пожалуйста, пожалуйста!
Но альфа тихий скулеж игнорировал, в бокал побольше вина наливая, а после залпом выпивая вновь и вновь. Юнги от боли скребет ногтями по дереву, отползает к стене и смотрит глазами олененка на своего палача, что приказал уже успокоившейся шлюхе на его колени забраться, шею крепкую целовать, задницей об пах тереться. А на Юнги он даже взгляд не бросил. Его резко с пола оторвали, в грубой манере на постель бросая. Как суку, не церемонясь, на четвереньки поставили. Омега закричал, вырываясь, только руки за спиной схватили стальной хваткой — не вырвешься. Он молил бы на всех языках, которые знал, бога о смерти, но его бог наслаждается мучениями, глаз не отрывает от беспомощного тела.
Намджуну хочется разорвать его, еще больше хочется разорвать блядь на своих коленях и мразей, что его драгоценность трогают. У альфы в груди чувства, что Юнги предал его, ушел, нож в спину воткнул, просто коснувшись своими невозможными губами, что только для Намджуна, для его губ, его тела и его души, других. Альфу ярость такая захватывает, что он в ней тонет, задыхается, деть куда — не знает. Может, подожди бы он, все было бы иначе, он успокоился и не смотрел бы на это так категорично, но именно сейчас Юнги хотелось наказать. Как он смел, тот, которого Намджун нее-сан сделать хочет? Замуж взять? От которого он детей хочет воспитывать? Он как ребенок плачет, пытается сопротивляться, сжимается весь, а у Намджуна в груди все сжимается, давит.
— Пожалуйста, пожалуйста, молю, Намджун! — рыдая, хрипит омега, чувствуя обжигающие губы на своей спине, плечах, грубые пальцы в волосах и член возле дырочки, готовый его насухо выдрать. Юнги сжимает пальцы в кулак настолько, что кровь из следов-полумесяцев бордовыми капельками выходит.
Он Намджуна молит и понимает, что тот ему не поможет. Он в объятиях чужих, целовать себя позволяет, трогать, возбуждается и возбуждает. Они переплетаются губами, Намджун сжимает пальцами грубо его ягодицы, в рот язык запуская. Омега стонет, выгибается, седлает его бедра через одежду, а у Юнги все, финиш, пропал. Белый флаг порван на ледяных порывах ветра. Это конец — ждать помощи от того, кого, кажется, ненавидел. Юнги кричит беспомощно от того, что по ягодицам грубо шлепнули. Кожа горит от намджунова удара, а сердце давно биться перестало от боли. Он плачет, разбивается, перед своими собственными чувствами слабаком становится.
Юнги резко переворачивают на спину, на лица своих насильников смотреть заставляя. Его ноги закинули на могучие плечи, а тонкие запястья к матрасу прижали. Омега глаза зажмурил, чтобы абстрагироваться, не видеть, чтобы душу его не тронули. Тело — пусть, каждая рана затянется, каждая кость срастется и каждая капелька крови возобновится. А душу израненную спасти невозможно почти, Юнги желает хотя бы остатки сохранить. Он не здесь. Он, маленький, смотрит на своего папу, который учит его буквам и в тишине называет настоящим именем. Это — их тайна, общая, самая личная, ее нельзя никому-никому рассказывать, даже Мэй. Горячая слеза скатывается с уголка глаза и пропадает в персиковых волосах.
Намджун не выдерживает. Он, рыча, скидывает со своих колен удивленную шлюху, с места подрываясь: