Когда Тэхен закоченел настолько, что даже пальцем двинуть не мог, дверь с тихим скрипом отворилась. Он обернулся, прикусывая губу — на лице Тэтсуо застыли синяки и гематомы, а в глазах — равнодушие. Он не подходил, так и оставшись стоять возле двери, сложив руки на груди.
— Зачем позвал? — равнодушно спросил омега.
— Тэтсуо, — слегка улыбнулся Тэхен, поднимаясь со ступеньки и аккуратно подходя ближе. Он поклонился, опустив глаза в пол. — Я хочу попросить у тебя прощения за то, что сотворил. Не понимаю, что на меня нашло, я словно с ума сошел.
— Ты просишь меня простить за то, что ты избил меня так, что я даже перед господином показаться не могу? — скептично вскинул он бровь, ухмыляясь.
— Я знаю, что моя вина перед тобой неискупима, но мне очень, очень, очень жаль! Больше, чем я могу тебе это показать. Позволь… Дай мне второй шанс. Я не должен был этого делать, не должен был ни в коем случае распускать руки. Если ты сможешь, пожалуйста, прими мои искренние извинения, — Тэхен поднял грустный взгляд на омегу, что молча сжал губы в тонкую полоску. Он смотрел на Тэхена несколько долгих минут, а потом внезапно тепло улыбнулся.
— Мы все совершаем ошибки, правда? Мои синяки сойдут, я вновь стану красивым и цветущим. Ну же, Ви, я вовсе не хочу, чтобы ты страдал от этого. Поэтому… что думаешь насчет чашечки зеленого чая в честь примирения? Тем более, кажется, ты замерз, пока ждал меня.
— Конечно! — встрепенулся Тэхен, радостно улыбаясь. — Я люблю зеленый чай.
— А я люблю новых друзей, — Тэтсуо прячет ядовитую улыбку за тэхеновой спиной, пропуская его в дом первым.
Столовая пустовала. Тэхен расставил чашки на столе, нарезал дольки лимона в миску и поставил медный чайник на огонь. У него с души словно валун размером с Землю упал, так дышать стало легко. Тэтсуо отлучился куда-то, попросил подождать и заварить чай. Омеге улыбаться во весь рот хотелось. Ощущение, будто он снова кисэн, снова рядом со своими братьями, делало его счастливым. Но можно ли стать братьями с тем, кто готов воткнуть нож в твою спину, когда ты раскидываешь руки для объятий? Тянущее чувство тревоги все-таки не отошло. Разве может быть вот так просто? У якудза? Верилось слабо. Тэхен пожевал губу, стараясь отогнать плохие мысли. Хотелось верить, что в этом холодном прогнившем мире еще есть человек среди людей.
Омега разлил по чашкам кипяченую воду и сел за стол, ожидая, когда вновь запропастившийся куда-то Тэтсуо придет. Он наблюдал за плавающими чаинками и отражением окна, за которым падали снежинки, в своей чашке. Бесконечные, холодные, колючие снежинки. Пришла зима. Сколько он вот так живет, вдалеке от дома? Такое ощущение, будто вечность. Целая осень пролетела, а Тэхен, казалось, только раз моргнул. И в глубине души он хотел верить, что однажды вернется домой.
— Я заставил тебя ждать, Ви, извини меня, — сладко пропел Тэтсуо, заходя в столовую.
— О, ничего страшного, — по-доброму улыбнулся Тэхен, замирая. За Тэтсуо пришли еще двое омег, которых он однозначно видел. Кажется, это и была его свита, сопровождающая, поддерживающая и выполняющая любой каприз. Тэхен склонил голову вбок, вопросительно смотря на усевшегося рядом Тэтсуо. — Я думал, мы будем пить чай одни. Нужно приготовить и для них, в таком случае…
— Не стоит, — Тэтсуо поднял вверх ладонь, призывая Тэхена остаться на месте. Он обхватил изящными пальцами чашку с чаем, припадая губами к самому краешку. — М-м-м, превосходный вкус.
— Я старался, — кивнул Тэхен, боковым зрением наблюдая за ухмыляющимися омегами. — Так… я надеюсь, наш конфликт решен?
— Ох, точно, — будто вспомнив об этом, вскрикнул он. — Ты здесь не так долго, Ви, да и опыта у тебя нет, поэтому ты, конечно, не знаешь никаких правил.
— Правил? — спросил Тэхен, изнутри прикусывая щеку. В груди разрасталось непонятное чувство страха. Он напрягся, будто готовился к атаке, но через голос старался показать ледяное спокойствие.
— Угу-м, правила, — поддакнул Тэтсуо. — Они гласят, что ко мне никто, никогда и ни при каких обстоятельствах не должен прикасаться. Даже маленькая сучка, которую мой альфа притащил в наш дом, — Тэхен открыл рот, но омега тут же нахмурился, приложив палец к губам. — Я еще не закончил. Понимаешь ли, котенок, всяк, кто перешел мою дорогу, в итоге оказывался лишь пылью под моими ногами. А знаешь почему? Я их убивал. Жестоко, беспощадно, мучительно, — на его губах разлилась плотоядная улыбка. — Они знали на что идут, а вот ты — нет. Поэтому…
Тэхен не успевает среагировать — удар по лицу его ослепляет. Теплая кровь из носа брызнула, марая пол и тэхеновы ладони, которые он судорожно прижал к лицу. Больно. Больно настолько, что выть хочется. Он повелся, как самый настоящий глупец, позволил загнать себя в клетку и привести подмогу, а теперь он за это расплачивается. Его ударил не Тэтсуо, тот даже с места не сдвинулся. Это сделал кто-то из его шавок, исподтишка, как шакал. Тэтсуо вытер уголки губ и, поднявшись, склонился над Ви.
— Поэтому ты отделаешься только избиением. Пока. Но если твои седые патлы еще раз мелькнут на моей дороге, я тебя в порошок между зубов сотру. Я ясно выражаюсь? — улыбнулся он, присаживаясь перед Ви на корточки. Омега поднял на него тяжелый взгляд, сверля ненавистными глазами. Поверил. Он ему поверил. Тэхен собирает всю скопившуюся кровь во рту, а после выплевывает ее на мерзко оскалившееся лицо Тэтсуо. — Убейте его! — завопил омега, судорожно вытирая со своего лица кровь.
Его приспешники среагировали как пантеры на мясо, гурьбой накидываясь на сжавшегося Тэхена. Он не старался закрыться от ударов, только желал, чтобы это поскорее кончилось. Тяжелые удары ногами прилетали в грудь, в плечи, в бедра, по спине и почкам, по лицу и голове. Омеги, желающие заполучить желанное внимание со стороны господ, перестали быть людьми, потеряли в себе человека, теперь для них избить мальчишку слабее себя целой кучей — плевое дело. А Тэхен даже не заплакал, слыша, как хрустнуло ребро. Порванная в тысячный раз душа — вот что хуже. Кости срастись могут, а вот сердце, искалеченное людской жестокостью, — нет.
Тэтсуо сидел за столом, наблюдая за развернувшимся правосудием, и спокойно пил чай с застывшей на губах улыбкой. Жестокость — удел слабых и трусов. Тэхенова кровь хлестала из разбитого носа, капала с уголка губ на чистое дерево. Его одежду порвали, оставив совсем обнаженным, несколько раз приложили лбом о пол, схватив за волосы. Последнее, что Тэхен увидел перед бесконечной темнотой — гладкую поверхность красного пола.
Спокойно. Удары прекратились и горячая кровь больше не текла по подбородку. Приглушенные голоса где-то рядом. Из окна холодный ветер в комнату воришкой забирается, сквозь щелки просачивается, пальцы на тэхеновых руках холодит. Вдохнуть невозможно — тугая повязка мешает. Тэхен хочет вдохнуть полной грудью, но душит. Вместе с телом просыпается боль нестерпимая. Непрошенная слеза из уголка глаз скатывается, но омега не находит в себе силы ее стереть. Даже сил на то, чтобы дышать, нет. Рядом раздаются шаги. Теплые руки накрывают его тело, гладят щеки, плечи побитые. Тэхен бы и рад глаза открыть, посмотреть на своего спасителя, что боль хочет прочь прогнать, но не может.
— Ви, — тихо шепчет знакомый голос, но он никак не может вспомнить, где его слышал. — Я тебя не уберег. Господи, прости меня, — извиняется он, прикасаясь губами к тыльной стороне его ладони.
У Чонгука в груди ноет, тянет, а зубы злостью необоснованной сводит. Он пальцами грубыми пергамент комкает, со злостью в сторону откидывает и подрывается с кресла. Ему этот кабинет к чертям разнести хочется, каждую вмиг опротивевшую книжку сжечь, потому что злость волной захлестывает. И в чем дело он не понимает, ведь секунду назад злости этой не было, а сейчас весь мир противен.
Сам не знает почему, но Ви хочется видеть до ломоты в костях. Он посылает немедленный приказ, нервно хрустит пальцами и зубами сигарету сжимает в бесконечном ожидании своей ведьмы. Дверь хлопает, но того запаха, что крышу рвет, нет. Только Рюк на пороге, голову низко опустивший. Он взгляда на господина не поднимает, пальцами край пояса теребит. У Чонгука от молчания по одному тросы, что зверя внутреннего держат, отрываются.
— В чем ебаное дело? Где он? — рычит Чон, с трудом себя на месте удерживая.
— Он здесь, господин, просто… — начинает оправдываться Рюк, но тут же задыхается — грубые пальцы на шее с невероятной силой смыкаются.
— Отвечай мне! — заорал альфа, встряхивая омегу. Тот закряхтел, цепляясь за запястье чужое. — Почему приперся ты, почему его нет?!
— Случилось… кое-что, — со слезами на глазах выдавил омега. — Ви здесь, за этой дверью, но он…
Чонгук рычит, откидывая его в сторону, и в несколько широких шагов к двери подходит, распахивая резко, дергано. И застывает. Его малыш еле стоит, цепляясь сбитыми пальцами за косяк дверной. Лицо ангельское, нежное, избитое, кровавое. Он ладонь прижимает к ребру поломанному, губами искусано-разбитыми дрожит. Чонгук думает, что сейчас взорвется и расхуярит как минимум половину чертовой планеты.
Он Тэхена на руки берет аккуратно, на самого себя рыча, потому что он в его руках от боли стонет. Чонгук его как самую дорогую вещь, как бесценность, как статуэтку хрустальную к себе прижимает, а Тэхен пальцами за шею его цепляется. Его запах, такой нужный, такой родной, он в поры просачивается, с кровью одним целым становится, и боль отступает. Чонгук кладет его на свою постель, судорожно от подкатившей к горлу агрессии дышит, только Тэхена бережно от нее охраняет.
— Кто это сделал? Я уничтожу их, в самое пекло отправлю, только скажи мне, — просит Чонгук, укрывая со всей возможной нежностью, на которую способен, хлопковым одеялом.
Они смотрят друг другу в глаза. Чон сжимает крепко-крепко его ладонь, а Тэхен не показывает насколько больно, рта не размыкает. Альфа к нему приближается, взгляда не отрывая, и касается своими губами его. Целует невесомо, чтобы не потревожить затягивающиеся раны, а Тэхен губы распахивает, о большем просит. Он с Чонгуком болью своей делится поровну, потому Чон ее высасывает, спокойствие после себя оставляет. «Скажи мне», еще раз просит Чонгук в его губы, а в ответ получает молчание. Ему эту ведьму укусить побольнее хочется, но он, рыча, отрывается от сладких металлических губ.
— Не подходить к нему. Голыми руками, нахуй, порву кто тронет. Даже повязки не менять, я это буду делать сам. Все поняли меня? — проорал Чон, опрокидывая близстоящую фарфоровую вазу, заставляя вздрогнуть переполошившуюся прислугу и откашливающегося Рюка. — А ты пойдешь со мной, — прошипел альфа, хватая не сопротивляющегося Рюка за шкирку и выволакивая за пределы своей спальни.
Омега снес своим телом книжную полку, похоронившую его под слоем книг, и, наверное, это справедливо. Это Рюк недоглядел, не уберег, не предотвратил. Он знает Тэтсуо, знает, на что тот способен, но каждый раз спускал все ему с рук, сам не зная почему. Потому что боялся? Но теперь, когда он нашел полуживого обнаженного Тэхена, брошенного истекать кровью в опустевшей столовой, Рюку самому себя убить хотелось, что было говорить о Чоне, у которого глаза от злости покраснели. Он наступал на него диким зверем и, схватив за грудки, поднял над полом.
— Кто?! — рявкнул он, брызжа слюной. — Сука, только попробуй соврать. Я знаю, что тебе это известно.
— Тэтсуо, — прохрипел Рюк, кашлянув. — Я не смог что-то сделать, потому что слишком много воли ему дал. Слишком боялся того, что он сможет выкинуть, а потому прощал все, что тот творил, но это… Я не знал, я даже подумать не мог…
— Мразь, — хрипло засмеялся Чон, все-таки отпустив Рюка. Он вцепился пальцами в свои волосы, в кулаке их сжимая, и облизал губы, впиваясь взглядом-лезвием в сжавшегося от страха омегу. — Он сделал это не один, — Рюк кивнул, едва удерживая себя от всхлипа, и, запинаясь, все рассказал.
Он больше не будет молчать.
Чонгук сидел в кресле, спокойно выкуривая очередную сигарету. Омеги перед ним — полуобнаженные, пошлые, облизывающиеся в предвкушении. Не испытывающие стыда или вины. В Чоне словно взрывается что-то. Он кивком указывает на свой пах, и омеги, на чьи лица ему смотреть мерзко, оскалились друг другу, словно наперегонки на коленях подползая к господину. Чону блевать от них хочется. А еще больше хочется посидеть рядом с его мальчиком, что, свернувшись клубочком, на его кровати спит. Но он сидит, прикладываясь губами к фильтру, и равнодушно смотрит на двоих омег, яростно борющихся за право первым ублажить Чонгука.
Он подпирает голову кулаком, отпивая из бокала янтарную жидкость. Они вдвоем ему сосут, лижут грязными языками головку, ствол с выпирающими венами, сами сплетаются в поцелуе. Чон поглубже затягивается, грубо сжимая пальцами омежьи щеки, и тянет к себе в поцелуе. Омега ухмыляется, залезая на его бедра, вынуждая вторую шлюшку потесниться, и распахивает багровые губы для поцелуя. Чон выпускает в его губы едкий дым, а после, ухмыляясь, тушит окурок сигареты об его глаз. Нечеловеческий крик оглушает комнату, омега падает на пол, истошно крича и прижимая ладонь к глазу.
— Значит, вы, суки, крыс любите? Сами такими являетесь? — ядовито спросил Чон, пока испуганная шлюха жалась спиной к стене, а вторая извивалась от боли, вопя. — Любите избивать людей втроем? Тогда, может, вы и меня тронуть попробуете? — ухмыльнулся он и, резко осушив бокал, с грохотом поставил его на столик. — Но вам, блядям, ведь нравится измываться над теми, кто слабее. Сукам сучья смерть.
Чон рывком поднимается с кресла, переступая через рыдающего омегу, и подходит к вжимающемуся в стену парню. Тот ревет, умоляя о чем-то, бросает испуганное «нет», «пожалуйста», «господин», но Чон с холодным спокойствием сжимает в кулаке его волосы, почти клоком отрывая, и резко поднимает с пола. Он грубо прикладывает его лицом об дубовый стол.
— Нравится, сука? Как тебе ощущения? Расскажи мне, — издевается Чон, еще раз посильнее прикладывая истерящего омегу об стол. — Давай, мразь! Тебе ведь нравится причинять боль, почему же тебе не нравится ее получать?! — орет Чонгук, все агрессивнее ударяя обмякшего омегу лицом об стол, пока руки не замарала чужая кровь. А ему так нравится убивать его. От лица его одна кровавая каша осталась, но Чон, крича, только сильнее, агрессивнее, жестче его головой об стол бил, не замечая, что омега не сопротивляется, даже не дышит уже давно.
Он брезгливо откинул бесполезное тело от себя, облизывая хмельные губы. Его горящие глаза упали на застывшего плачущего омегу, неотрывно смотрящего на убитого собрата. Тот резко поднял единственный глаз на него и закричал на помощь. Чонгук засмеялся, в этот смех вкладывая всю ненависть жгучую, всю ярость, всю злость. Он специально оттягивал момент, когда его кровавые руки встретятся с этой мразью, растягивал свое удовольствие и чужой страх. Чонгук наступал — мальчишка отползал, крича.
— Эта сука легко отделалась, не считаешь, куколка? — растягивая каждое слово, змеей прошипел Чонгук, на корточки присаживаясь перед дрожащим омегой.
— Пожалуйста, умоляю…
— Умоляешь меня? Правильно, сука, проси своего бога тебя помиловать. Умоляй меня. Перемажься кровью и слезами, шлюха, искупи свою вину. Но знаешь что? — ядовитая улыбка расползлась на его губах. — Я не тот бог, который прощает. Я тот бог, который убивает. А начнем мы с твоих прекрасных ручек, чтобы ты никогда, никогда больше не смел трогать то, что принадлежит мне.
Омега зарыдал, цепляясь пальцами за стену, будто это чем-то могло ему помочь. Чон вынул из ножен свою красную катану, лезвие яростно заблестело в свете одиноко горящих свечей. Это оружие — его жена, любовница, подруга, сестра и мать. Она так давно не купалась в чужой крови, что наверняка думает о нелюбви своего хозяина, но Чон ее поглаживает, убаюкивает, ласкает пальцами рукоятку. Оглушающий крик раздается, когда лезвие вгрызается в плечо, но, не перерубив кость, застревает. Чон с хлюпаньем вынимает лезвие и обрушивает снова, наконец, отрубая руку. Кровь хлещет, багровым ковром устилая пол. Омега нечеловечески орет, а Чонгук смеется дико. Он себя от боли не помнит, чудом болевой шок не сгубил, Чонгуку право убить его оставил. По полу катается, орет, ладонь к обрубленному плечу прижимает. Чон брезгливо отходит, чтобы себя его кровью не испачкать. Лезвие свистит в воздухе, впиваясь в оставшуюся руку, безвольно упавшей рядом с его телом. У него сил рыдать нет, он скулит сорванным голосом, смерть умоляет прийти за ним быстрее.
— Видишь, куколка, что бывает, когда ты как крыса поступаешь. Таким дряням, как вы, в аду гореть вечность. Ты ведь дьяволу передашь «приветик» от Чон Чонгука? — смеется Чон, острием катаны вздернув чужой подбородок.
А после вгоняет его прямо в тонкую шею с такой силой, что лезвие вгрызается в деревянную стену насквозь. Омега хрипит, ревет, кровью в глотке булькающей харкается. Слезы, срываясь со слипшихся ресниц, перемешались с кровью, искупив совершенный грех. В чонгуковом кабинете дышать невозможно от металлического запаха. Чон спокойно улыбается, вплетая пальцы в собственные волосы, а после подходит к окну, распахивая его настежь.
Он подцепил пальцами сигарету, перепачканную бордовым металлом, и сунул фильтр меж губ, прикуривая от пламени свечи. В этой сигарете табак смешался с чужими искупленными грехами, которые Чон, подобно богу, великодушно простил. В его постели сейчас спит беспомощный ребенок, ставший жертвой одной ничтожной суки. Но Чонгук больше этого не допустит. Тэтсуо он трогать не станет, он его на растерзание своему малышу озверевшему отдаст. Только время для этого нужно.
Тэхенова грудь едва видно вздымается и опускается. Лунный свет в его волосах играет, искрится, переливается. Чон проводит пальцами с засохшей кровью по его щеке и наклоняется, касаясь своими прокуренными губами его прохладных избитых губ.
Примечание к части
рюк: https://pp.userapi.com/c841036/v841036987/3396c/SPakA9YIodw.jpg
https://pp.userapi.com/c841036/v841036987/33965/_kmuwhBZjI4.jpg
Ты - мое
Юнги окончательно запутался в своих собственных мыслях, чувствах, ощущениях, он даже в Намджуне запутался. Почему этот альфа настолько сильно пытается расположить Юнги к себе? Чтобы усыпить бдительность, а после устранить? Глупости, он бы не стал с ним возиться. Чтобы выведать информацию точно так же, как это старается делать Юнги? Но ему незачем тогда садиться с ним за одним столом, тем более, когда это несет такое значение, как у якудза. А может быть… Юнги ему просто нравится? Омега со всей силы ударил себя ладонью по лбу, заставив обернуться нескольких омег, вопросительно вскинувших бровь.
— Простите, — тихо извинился Юнги, слегка поклонившись, и омеги отвернулись, продолжая заниматься своими делами.
Он боролся сам с собой слишком долго, взвешивал все «за» и «против», но Намджуна хотелось вывести на чистую воду. Хотелось показать, что вовсе он не такой благодетель, каким хочет по крайней мере казаться для самого Юнги. А потому тот теперь стоит, краснея пуще розы Ингрид Бергман, пока Рюк даже не пытается скрыть ехидную улыбку на напудренном лице. Он сложил руки на груди, прислоняясь плечом к дверному косяку, и выгнул бровь, с головы до ног оглядывая неожиданного гостя.
— Что, прости? Мне кажется, я оглох. Можешь повторить? — наклонившись и прислонив ладонь к уху, съязвил Рюк.
— Я не стану повторять дважды, — сквозь зубы прорычал Юнги. — Тебе так сложно мне помочь?
— О, в таком случае извини, — ухмыльнулся Рюк, закрывая дверь, но Юнги выставил ногу, не позволив выгнать его вот так, с порога. — Да-да, ты что-то еще хотел?
— Хорошо! — выкрикнул Юнги, отпихивая самодовольного Рюка в сторону и проскальзывая в его комнату, и хлопнул дверью. — Черт, гори ты в аду, Рюк, я ненавижу тебя. Помоги мне соблазнить господина! Я ведь никогда не просил тебя ни о чем, так помоги мне хоть раз по моей собственной просьбе.
— Ха! А как же кровати для твоих сладких кисэн? Вот врунишка.
— Это разного рода просьбы! — прорычал он, топнув ногой. — Рюк, ну не будь ты таким засранцем.
— Почему я должен тебе помогать после всего, что ты сделал? — спокойно спросил Рюк, усаживаясь в кресло и закинув ногу на ногу. — У меня, знаешь ли, тоже есть гордость.
— Да, я был во многом неправ, но сейчас мне действительно нужна твоя помощь, — взмолился младший омега.
— Что, неужели течка наступает и господина захотелось? — ядовито улыбнулся Рюк.
— Нет! Ничего подобного! — Шуга почувствовал, как колючий румянец снова вернулся на щеки. — Рюк, это вопрос жизни и смерти. Пожалуйста, перестань язвить и просто помоги мне. Почему тебе обязательно нужно быть таким козлом? — омега, поджав губы, уставился на ухмыляющегося Рюка, даже мускулом не дрогнувшим. К горлу злость подкатила такая, что врезать ему захотелось невообразимо сильно. — Понятно. Значит, от тебя я ничего не добьюсь, хорошо, — стиснув зубы, Шуга вцепился в дверную ручку, самого себя проклиная за то, что пришел. Только унизился лишний раз. Самому пора проблемы решать, не надеясь на других, тем более на этого мерзкого омегу!
— Если ты хочешь его соблазнить, то у меня как раз есть кое-что для тебя, — вдруг сказал Рюк, когда Юнги готов уже был уйти, громко хлопнув дверью.
Юнги обернулся, встречаясь с хитрой улыбкой.
Омега как на иголках ждал наступления ночи. Он нервно заламывал пальцы, бесконечно проверял безупречный макияж и одергивал едва прикрывающие его тело одежды. Рюк плясал вокруг него добрых два часа, красил и щебетал о том, какой прекрасный выбор он сделал, обратившись именно к нему. Сидя неподвижно, пока Рюк без умолку трещал, Юнги невольно поймал себя на мысли, что… не такой уж он и плохой, этот Рюк. Та еще заноза и рот не закрывается, но шутит иногда смешно и свою работу знает, да и сопротивлялся он исключительно из вредности, а не потому, что Шуге насолить хочет. Они закончили только когда на улице наступили сумерки. Рюк, поправив выбившуюся прядку, нежно ему улыбнулся и пожелал удачи, а после удалился.
На полу, вокруг огромных подушек, расставлены зажженные свечи, в воздухе витал аромат благовоний, на тарелке лежали разрезанные фрукты, два бокала и бутылка вина. Юнги не знал, правильно ли он делал, потому что раньше никогда не доводилось устраивать что-то подобное. Обычно этим занимался Джин-хен. Когда за дверью послышались шаги, Юнги абсолютно потерялся, не зная куда деть руки, в какую позу встать, как вообще себя вести. А потом плюхнулся на одну из подушек, вытягивая ноги в попытке продемонстрировать рюковы труды, и замер в ожидании.
Намджун устал сегодня, как собака. Все почти готово, осталось лишь дождаться подходящего момента, чтобы усыпить королевскую бдительность. Голова трещала от обилия цифр, просчитанных ходов, идей о контратаке, несовпадений в числах — голова шла кругом, и каждый день одно и то же, из часа в час они, сплотившись, строят планы по захвату власти. Но на Намджуна ложится б о льшая ответственность, а потому он сгреб все исписанные пергаменты, чтобы поработать перед сном, но как только он переступает порог спальни, едва удерживает себя на месте.
Шуга, такой развратный и по-ангельски порочный, ждал его. У Намджуна вязкая слюна в горле скопилась и пелена возбуждения дымкой глаза застелила. Он заскользил плавным взглядом по приоткрытым алым губам, по остроте ключиц и узких плеч, по подтянутому животу и тазобедренным выпирающим косточкам, что кожу порвать готовы, по блядским ногам, которые теперь в самых мокрых снах его преследовать будут, но самое главное, что воздух из легких вышибло напрочь — его взгляд. Затуманенный, тяжелый, порочный, господи, намджунов зверь изнутри рычал дико, просясь наружу. Юнги хотелось так, как никогда, и все то воздержание, когда Намджун себя в стальных цепях держал, начало исчезать. Мгновение, касание, взгляд — и он не сдержится, набросится на него и к черту порвет. Юнги улыбается уголком губ, а после поднимается со своего места, покачивая бедрами подходя к застывшему альфе.
— Какого дьявола ты творишь? — хрипло спросил Намджун, в пальцах грубо сжимая пергамент.
— Разве это не то, чего ты от меня хочешь? — пошло шепчет Юнги, проведя пальчиками по его груди к шее. Ему на носочки вставать приходится, чтобы до губ его достать. — Не это тебе нужно? Мое тело. Ты ведь трахать меня должен, а не обхаживать, не так ли? Так зачем тянуть, если я прямо сейчас отдаться тебе готов?
— Я тебя трахнуть хочу так, что зубы сводит, но я не трону тебя только потому, что мне хочется. Я умею ждать, Шуга, и я дождусь, — холодно отвечает Намджун.
— Но мне хочется прямо сейчас, — омега улыбается уголком губ, облизываясь, подобно коту. Намджун чувствует, как зверь реагирует на него, а сдерживать себя все сложнее становится. — Хочу вновь почувствовать тебя в себе. Как в ту ночь, в самую первую, помнишь? Хочу, чтобы ты взял меня сейчас. Я так соскучился по твоим рукам на себе, по твоим губам, по твоему теплу. Согрей меня, Намджун, — Юнги и сам не понимает, что им движет, когда из него вырываются эти слова. Ему хочется надеяться, что он так правдоподобно говорит не потому, что ему действительно этого хочется. — Ты ведь точно так же хочешь этого, как и я. Возьми же меня и трахни.
— И поэтому ты вырядился, как дешевая шлюха? — спросил альфа, заставляя Юнги замереть с опущенной головой. Сердце кульбит сделало и биться перестало совсем. Почему так больно стало, когда он сказал эти слова? — Я не просто трахнуть тебя хочу, Шуга. Почему ты думаешь, что я шучу с тобой? Мне не тело твое нужно, рыбка, а душа. Свои фальшивые слова можешь оставить при себе, потому что, как бы ты ни старался и как бы сильно я тебя не хотел, я на них не куплюсь. А теперь позволь мне лечь спать, я безумно устал.
Юнги шокировано смотрел, как альфа с легкой улыбкой потушил каждую свечу и вывалил все имеющиеся документы на стол. За себя безумно стыдно стало, да настолько, что сквозь землю провалиться хотелось до безобразия. У него в груди екнуло, затянуло, дышать тяжелее в миллион раз стало. Он резкими движениями стер с себя губную помаду, размазывая ее по щекам, и скрылся за расписной ширмой, прижимая ладонь ко рту. Неужели он действительно занимает в сердце Намджуна особенное место? Неужели Намджун занимает особенное место в его?
☽
Винко проснулся внезапно среди ночи от того, что под одеялом тело заживо сгорало. Он хрипло застонал, сжимая колени, и заскреб ногтями по полу, едва слезы сдерживая. Между ног влажно и жарко, холодный пот прошибает и стоны из горла рвутся. Он что, умирает? Или, может, заболел? Ему от страха плакать хочется. Эти новые, доселе неизвестные ощущения с головой захлестнули. Воздух наполнился сладким запахом теплых летних ягод. Что, если он отравился за ужином? Но старшие кисэн спали рядом совершенно спокойно, лишь иногда ворочаясь во сне.
Ему искренне не хотелось тревожить их сон, но он едва не ревет, а потому кое-как поднимается с влажных простыней, источающих тот самый ягодный запах. Винко на негнущихся ногах нашел футон Момо, плюхнувшись прямо на коленки и совершенно плюя, что синяки обязательно останутся. Он коснулся теплого плеча, слегка потрепав от спокойного сна. Момо промычал, приоткрывая один глаз и едва в голос не закричал, на локтях приподнимаясь.
— Винко! — тихо прошептал Момо, хмурясь. — Господи, что случилось? Почему ты плачешь? — обеспокоенно спросил старший омега, присаживаясь на постели и обхватывая детское личико своими пальцами, слезы горячие утирая. — И чем так пахнет…
Момо огляделся в поисках источника, а после его взгляд на дрожащего Винко упал, и он все понял, на самого себя сокрушаясь из-за глупости своей. Конечно, ведь этот ребенок уже в том возрасте, когда первая течка приходит неожиданно. Чимин закопошился, поднимаясь с постели и испуганного малыша под локоть поднимая. Бедный, трясется как лист осиновый, ничего не понимает совсем, боится.
— Тише, тише, солнышко, все в порядке, — поспешил утешить Винко старший. Тот едва шел, мелко ногами перебирая. Чимин его на себе потащил к комнате Рюка. — Все хорошо, не стоит так плакать, глупенький.
Винко прижался плечом к чиминову плечу, слезы украдкой вытирая. На лбу испарина выступила от жара, от желания неясного, непонятного. Рюк обязательно должен помочь, он ведь как Джин-хен у якудза, хоть и сравнивать такое — больно. Чимин прикусил пухлую губу, головой помотав. Он по дому скучает, вот и лезут ассоциации всякие дурные — далеко Рюку до его хена. Он бы сейчас даже танцевальную комнату щеткой сантиметр на сантиметр выдраил, лишь бы дома оказаться, но думать об этом — только себе больнее делать. Сейчас важен только Винко. Чимин постучал костяшками пальцев в рюкову дверь, но ответа не раздалось.
— Рюк! — выкрикнул Чимин, тарабаня в дверь. — Проснись же, дело не потерпит отлагательств!
— Да чего разорался, — сонно прохрипел Рюк, запахивая халат и, еле держа глаза открытыми, распахнул дверь. Без тонны краски он на несколько лет моложе выглядит, прямо совсем молодым, едва старше Джин-хена. — Эй, чего это тут у вас? — хмуро спросил омега, забирая из рук Чимина Винко. — Что с ребенком? — забеспокоился Рюк, прикладываясь губами к влажному лбу. — Да он горит!
— У него течка началась, — сказал само собой разумеющееся Чимин, закрывая дверь изнутри. Винко то на Рюка, то на Момо жалобно смотрел, поддержки искал, или хотя бы как справиться с этим самому.
— Вот же! — вскрикнул омега, потерев лоб. Он усадил Винко на стул, с которого он то и дело сползал, только на месте оставался благодаря тому, что за стол цеплялся. — Малыш, ты ведь не знаешь, что с тобой происходит, да? — по-родительски тепло улыбнулся Рюк, на корточки присаживаясь перед ним, а Винко замотал головой. — Это называется «течка». Такой период с тобой будет случаться каждые два месяца или больше, в зависимости от твоего организма. Этот процесс означает то, что ты уже достиг половозрелости и готов к зачатию ребенка. Не стоит пугаться! — заверил Рюк, видя в чужих глазах зарождающуюся панику. Винко пугливо оглянулся на тепло улыбающегося Момо. — Это происходит абсолютно у всех омег, и это не значит, что ты должен прямо сейчас заводить ребенка, — хихикнул Рюк, пожав плечами. Своим настроением он пытался успокоить переполошившегося малыша.