– Ты серьезно, Чарли? – сказала она. Ее трясло, она задыхалась. – Только не надо мне врать. Я и так знаю, чем ты тут занят. Никакое это не лечение, ты только посмотри на себя.
– Ничего ты не знаешь, – ответил он. – Ты даже не знаешь, о чем говоришь.
– Господи, да ты сам языком еле ворочаешь. Что вы все тут делаете? Как вы вошли, ключи, что ли, украли? Или это он украл? – И она показала на человека с крокодилом. Женщина-корова не шевелилась.
Чарли вышел из холодного отсека, подошел к раковине, открыл кран. Наклонился. Он не пил, а, высунув язык и закрыв глаза, просто стоял, подставив его под воду.
– Меня сейчас стошнит, – сказала Това. Вздутия на его лице уже почти опали, но во рту их было еще много. Язык у него посерел и покрылся пятнами, точно заплесневел.
Открыв глаза и увидев лежащую на боку свиную голову, Чарли вздрогнул.
Когда Това достала телефон, Чарли шагнул к ней и выбил его из рук. И тут же уставился на нее испуганным, виноватым взглядом. Коротышка поднял аппарат и вернул ей, но он был разбит. Чарли шарил руками внутри свиной маски.
– Лучше уходи, – сказал человек-крокодил Тове.
– Вам нужна помощь, – возразила она.
– Все совсем не так, – сказал он и мягко подтолкнул ее к выходу.
– Нет, так, – настаивала она. – Я сейчас вызову полицию.
– Вызывай, – сказал он, – они приедут, и все станет совсем плохо. Хочешь натравить их на нас? Хочешь, чтобы они упекли твоего парня в кутузку? Послушай… – Он стоял рядом с ней на нижней ступеньке лестницы. Слизь на его лице высохла, превратившись в вонючую корку. – Слушай, я знаю, что мы не… Ты все равно не поймешь. Но… мы все исправим. Это в последний раз.
Конечно, она ему не поверила. Но, сколько бы она ни грозилась, отправлять Чарли в тюрьму ей все же не хотелось, к тому же теперь ей стало страшно, ведь она не знала, на что они способны. И Това позвонила Дереку.
|
|
– Не знаю как, – начала она, – но они заполучили ключи от вашей лаборатории. Неудивительно, что головы так быстро портятся, ведь они приходят и надевают их, пока вас нет. Ничего не делают, просто сидят в них, и все. – Она услышала, как он задохнулся от изумления и тихо выругался. – Это плохо?
– Нет… не знаю, – сказал он. – Вы про заражение, про эти щупальца? На вид они мерзкие, но вреда от них немного, как мы думаем. И не у всех, чьи головы оказались заражены, все идет так плохо… хотя иногда зараза вызывает привыкание. Мы приготовили препараты-заменители. Кажется, их уже давали женщине с головой гиппопотама. При нормальных условиях все происходит… э-э-э… не так долго…
– Знаете, я только и слышу: при нормальных условиях, при нормальных условиях. А условия не нормальные. И они у вас превратились в наркоманов. Наверное, мне все же лучше пойти в полицию.
– Погодите. Я должен… послушайте, я сейчас звоню доктору Аллен, и мы с ней вместе подъезжаем. Я уже еду. Она тоже должна об этом знать.
– Делайте, что считаете нужным, только побыстрее. Я не собираюсь сидеть и смотреть, как Чарли разваливается на части.
– Ладно, дайте мне один час. Я вам перезвоню.
На самом деле он позвонил ей куда быстрее и заорал на нее в трубку, сам злой и напуганный до смерти.
– Их нет! – кричал он. – Они наверняка ушли сразу после вас. Полиция уже едет, все пошло прахом. На других лечение подействовало прекрасно, а что такое с этими тремя, что с ними происходит, я не знаю. Они их забрали.
|
|
– Что забрали, головы? – переспросила Това.
– Да, головы.
Полиция побывала на квартире у Чарли, но его там не было, как не было и никаких следов того, что он заходил туда после лаборатории. Това почему-то вдруг решила, что никогда больше не услышит о том, где он и что с ним.
Полицейские спрашивали ее, может ли она пролить свет на мотивацию Чарли, на то, что происходит у него в голове. И чего от него ожидать.
– Нас заботит их безопасность, – добавил офицер.
– Меня тоже, – крикнула Това, – но я понятия не имею о том, что у него в башке творится, понятия не имею, в том-то все и дело!
Това ошиблась. Не прошло и двух дней, как она узнала, чем теперь занят Чарли. И не только он, но также Симона и Нил, все трое зараженных носителей трех животных голов: свиной, коровьей и крокодильей.
Сначала одна пара из северного пригорода Лондона сообщила, что в их саду появлялись трое обнаженных людей в масках. В поисках их следов журналисты прочесали все многолюдные города-спутники и мегаполя вокруг столицы.
Потом какой-то подросток выложил в Ютьюб кадры, снятые на мобильный телефон. Уродливая кучка мертвых, белых, как старая кость, деревьев на краю неухоженного поля. Посреди затянутой масляной пленкой лужи ржавеет брошенный комбайн. Изображение вздрагивает.
– Вон там, – говорит чей-то голос невидимому оператору. – Та-ам. Ты чё, ослеп, блин?
Вдалеке, в щетине подлеска, от дерева к дереву перебегают двое неодетых мужчин. Руками они придерживают подпрыгивающие на их плечах головы: свиную и крокодилью. Они далеко, разобрать, кто это, трудно, но Това узнает болезненную сероватую белизну тела Чарли и смуглую кожу Нила, их комичные, прерывистые движения. Оба бегут без энтузиазма, тяжело переставляя ноги, и как будто что-то изображают: сначала от кого-то прячутся, потом, наоборот, кого-то выслеживают, но из-за того, как неубедительно они это делают, они сами становятся еще заметнее. Вот они останавливаются, выпрямляют спины и оглядываются вокруг через пасти своих мясных масок. Потом падают на четвереньки и скрываются из виду. Невидимые мальчишки, авторы видео, еще немного спорят за кадром, подойти ближе или не стоит. Экран темнеет.
|
|
– Чем они заняты? – спросила Това.
– Не знаю, – ответил Дерек. Она слышала, как он сопит в трубку, напряженно соображая, что рассказать ей, а что не стоит. – У нас, конечно, есть предположения, но…
– Поделитесь со мной предположениями.
– Нет. Извините, но я не стану этого делать, потому что мы… мы просто ничего не знаем.
– Похоже, они пытаются жить на подножном корму, – сказала она.
– Мы тоже так думаем.
Полицейские спрашивали ее, не пытался ли Чарли выйти с ней на связь. Она расхохоталась.
– Да вы хотя бы видели, чем он там занят? – Звук собственного голоса ей не понравился.
Газеты окрестили беглецов Зоо-тройкой. Их снимали еще не раз – с вертолета, с борта патрульной полицейской машины, их показывали по кабельному, когда они лазали позади каких-то складов. Дрожали от холода в мелком грязном пруду рядом с парующим полем. Пробирались краем площадки для регби в вечерних сумерках. Ночной сторож видел Чарли через изгородь, когда тот воровал яйца у декоративной курицы и разбивал их через свиную пасть себе в рот.
Симона стояла в мусорной куче у границы какого-то кооператива и смотрела прямо в объектив камеры слежения. Коровья голова на ней догнивала, постепенно переходя в жидкое состояние. Кончики рогов тянулись друг к другу поверх провалившейся макушки, точно хотели встретиться. Шкура почернела, с нее сыпались черви. Симона повернулась и зашаркала к гравийному карьеру.
– Но здесь же не Дикий Запад, провал его возьми, – возмущалась Това. – Речь идет об эстуарии в Эссексе. Почему же их никто не может найти?
– Вы даже не представляете, до чего трудно иногда бывает найти человека, который не хочет быть найденным, – отвечала ей офицер по связям. Это была молодая женщина по фамилии Делингпол, чуть старше самой Товы.
– Но Чарли же просто админ…
– Уже нет, в том-то и дело, что уже нет. – Това не знала, что на это ответить. – Видите ли, Това… Нам кажется, мы знаем, где они сейчас. Вы нам поможете?
– Что вы хотите, чтобы я сделала?
– Вы самый близкий друг Чарли. Вы последний человек – кроме тех двоих, если их еще можно считать людьми, – с которым он разговаривал.
– Господи, – ахнула Това. – Вы собираетесь просить меня пойти к нему туда?
Сквозь опоясывающие Лондон скучные пригороды и промзоны Делингпол вывезла Тову туда, где между акрами порыжелых полей попадались еще отдельные клочки нераспаханной земли. Там их уже ждали полицейские машины и «Скорая». В ней Това заметила Дерека и доктора Аллен. Она помахала им рукой, Дерек помахал ей в ответ.
Склон, поросший щавелем и крапивой, на нем амбар с дырой в стене, накренившийся в темноте. В дыре – стул. Вокруг расставляли оборудование, бормотали что-то в рации полицейские в пуленепробиваемых жилетах. Приближаясь, Това слышала, как они один за другим докладывали о ее приезде.
– Там? – спросила она.
Она села и задрожала, кутаясь в пальто, пока вокруг суетились офицеры, подключая провода к микрофону перед ней. Холодный ветер пах резиновыми шинами.
– Значит, они там? – повторила она, кивая на заросли кустов и деревьев в ложбине между холмами. Тут же, точно в ответ на ее вопрос, вспыхнул прожектор, и зелень засияла под его лучами.
– Выключите эту штуку, – гаркнул кто-то, и прожектор погас.
Старший офицер присел перед Товой на корточки.
– Вас проинструктировали? – спросил он. – Вы знаете, что делать?
Това кивнула, и он тут же отошел.
– Волнуетесь? – спросила ее Делингпол.
– А надо? – удивилась Това.
– Да нет. Отдыхайте пока. – Делингпол потрепала ее по плечу и отошла куда-то назад. – Уберите свет, – услышала Това ее голос. – Мы готовы.
Полицейские один за другим исчезали из виду. Выключали свои фонарики и рации. Оставшись одна, Това следила за тем, как вступает в свои права вечер, и полоса зелени превращается в сгусток черноты на фоне серых сумерек. Вдалеке виднелся какой-то свет – город, наверное, решила Това. Минуты шли, а дикий клочок земли перед ней оставался все таким же темным.
Она сидела одна.
– Чарли, – заговорила она. И откинулась на спинку стула, вздрогнув от звука собственного голоса, который гулко, как из бочки, покатился из динамиков в ночь, обдавая деревья треском статического электричества. – Чарли. Ты там, наверное, голодаешь, тебе холодно, и вообще, дружок мой, ты наверняка уже простыл, как пес.
А что, если он придет?
Това услышала, как хлопают крыльями летучие мыши, и с удовольствием произнесла про себя слово «пипистрелла». Она знала, что полиция и врачи где-то рядом, хотя казалось, что она совсем одна, и ей не было страшно. Ветер раскачивал кроны деревьев. Ничего не было видно.
– Чарли, – начала она снова.
Небо затянуло облаками, и луна, или месяц, силилась прорваться сквозь их завесу. Глаза Товы привыкли к полумраку. И уловили какое-то движение.
От темной полосы деревьев отделился человек.
Судя по очертаниям фигуры, это был мужчина, худой как жердь. Он приближался какой-то дергающейся походкой, на каждом шагу его колени подгибались, его то и дело заносило под тяжестью чего-то большого на голове.
У Товы сильно забилось сердце.
Мужчина припустил вверх по склону рысцой. Он спотыкался, но каждый раз удерживал равновесие. С того, что было у него на голове, сыпались какие-то клочья. Он приближался, а Това изо всех сил старалась не вжиматься в стул.
Громко щелкнув, зажглись прожекторы, и свет затопил кусты и траву. Мужчина застыл. Потом затрепыхался, пригвожденный к земле лучами, как вздернутая на булавку бабочка. В круг света вступили полицейские.
– Все хорошо, парень, – кричали одни, – иди сюда, Чарли, – другие.
– Он не Чарли, – взвизгнула Това.
Это был другой мужчина, Нил. Он был совсем голый и сильно похудел с их последней встречи. Его кожу покрывали рубцы. Он опустился было на корточки, но, помешкав, снова поднялся.
Това не могла оторвать взгляд от его головы.
Это был уже никакой не крокодил, и вообще не животное. Бесформенное нечто, кусок гнилого, червивого черного теста. Его ошметки кое-где прилипли к телу. Холодное сияние прожекторов позволяло разглядеть на нем местами остатки чешуи. Длинное крокодилье рыло давно разложилось и отпало – Това живо представила себе, как оно пару дней болталось у него впереди: не то хобот, не то хвост, и как потом шлепнулось на землю на парковке у какой-нибудь крошечной почты.
Она встала. Пошла к нему. Нил стоял неподвижно, пока она и следом за ней офицеры приближались к нему. Това услышала, как один из них рыгнул. Другой крикнул:
– Хазмат!
Она тоже чувствовала его запах. Вернее, умопомрачительную вонь. Видела червей, которые ползали по его плечам. Похоже, это были уже не те тонкие щупальца, как вначале, а жирные трупные черви. Ей даже показалось, будто она слышит, как лопаются, удлиняясь и растягиваясь под их напором, мышечные волокна из тех, что еще облепляли его голову. Полицейские окружили Нила, а тот стоял и растерянно озирался. К нему подошли другие офицеры, в желтых защитных комбинезонах, очках и хирургических масках.
– Вот и славно, Нил, – заговорил один из подошедших через маску. Това узнала голос Аллен. – Сейчас мы тебе поможем.
Он не сопротивлялся, пока с его головы и лица соскребали гниль и обирали червей. Все фрагменты, до последнего кусочка плесени, были тщательно собраны и уложены в специальные контейнеры. После Дерек тщательно вытер ему покрытое слизью лицо салфеткой, пропитанной каким-то вяжущим антибактериальным средством.
– Вот и все, парень, – приговаривал он. – Вот и все.
Снова стали различимы черты Нила. Его глаза были расширены, рот приоткрыт. Как у маленького мальчика.
– А можно… у вас есть что-нибудь поесть? – спросил он.
– Ну, вот и все, парень, – повторил Дерек.
– Я устал, это было так… Мне пришлось вернуться. – Нил раз за разом тыкал пальцем в остатки разложившейся плоти, которую носил еще недавно. – Я не хотел больше там оставаться, – добавил он.
– Вот и все. Теперь с тобой все будет в порядке.
Нил изголодался и устал, его тело покрывали шрамы, оставленные колючей проволокой и шипами живых изгородей, в которых он прятался и через которые пролезал много дней подряд. Еще он подхватил инфекцию, и его слегка лихорадило, но в остальном, по словам Дерека, он был вполне здоров. Даже на удивление.
– Он говорит, что ничего не помнит. Честно говоря, я ему верю. Так, отдельные фрагменты, вроде ночевки в старом гараже. По какой-то причине ему запомнилось именно это.
– А что с другими? – спросила Това.
– Он не знает.
– Но они же были вроде как стая.
– Да. Но когда его голова сгнила, он отбился от них.
– У него ломка?
– Нет. Мне кажется, когда голова на нем разложилась и отпала, вместе с ней отпала и зависимость.
Полицейские не стали просить Тову попробовать снова.
Через два дня после того, как в Эссексе вышел из леса Нил, в здание пригородной радиостанции вошла голая Симона с кровоточащим собачьим укусом на ноге. Ее лицо было измазано зловонной жижей, но коровья голова полностью сгнила и отвалилась. Женщина сказала секретарше, что настало время возвращаться домой.
Нетерпение и надежда овладели Товой, когда управляющий одного мясного магазина нашел у своего разгрузочного входа гниющую свиную голову. Правда, никаких щупальцев внутри не было, но это ничего не значило, ведь их явления и прежде были непредсказуемы и мимолетны, и они исчезали, не оставляя по себе ни следов, ни напоминаний. Но оказалось, что мясо разложилось недостаточно и не могло принадлежать той голове, которую носил Чарли. Более того, вскоре владельцы магазина получили письмо с угрозами, из которого стало ясно, что голову подбросили исламофобы, желавшие запугать хозяев.
Това продолжала надеяться, даже когда вертолет береговой охраны заснял, как обнаженный человек карабкается по утесам на восточном побережье. Запись длилась всего две секунды, в течение которых вертолет заложил такой крутой поворот, что разглядеть, куда направляется этот человек – вверх или вниз – и есть ли у него что-нибудь на голове, было невозможно.
Нил и Симона вместе выступили в одном ток-шоу. Нил был скован и, похоже, обижался на каждый вопрос.
– Полагаю, что у любого из присутствующих вертится на языке один вопрос, – говорила ведущая, – причем без всякого намерения оскорбить… – Она сделала паузу, в аудитории нервно захихикали. – Именно так, без всякого намерения! Так что нечего хихикать, заткнитесь! Нас всех интересует одно: о чем вы думали? – Не дав аудитории разразиться смехом, она продолжила: – В буквальном смысле. Как уже говорил сегодня доктор Боб, в ситуациях, подобных этой, люди зачастую… в общем, они могут даже не знать, о чем они думали. Мы все видели отснятые кадры с вами. А вы сами что-нибудь помните о том времени?
– Вы знаете, это очень странно, – заговорила Симона.
Това выключила телевизор.
Два дня спустя она пошла к Симоне домой.
– Вы меня не знаете, – сказала она. – Я подружка Чарли. Мистера Свина.
– Как вы узнали мой адрес? – спросила Симона. Она была элегантно одета во все черное.
– Избирательские списки. – Това лгала: адрес ей дал Дерек. – Я та, на чей голос вышел из леса Нил. Можно мне войти?
Симона приготовила кофе в дорогой кофейной машине.
– Вы не знаете, где сейчас Чарли, – начала Това. Она не позволила себе, чтобы это прозвучало как вопрос.
– Нет, не знаю. Вы мне верите?
– Верю. Как это было?
– Что – это? Носить голову?
– Нет. Быть в бегах. Для вас троих. Я знаю, вы говорите: «Ничего не помню», но ведь должно же было остаться хоть что-нибудь. Иначе о чем вам писать?
– Так вы слышали о книге?
– Конечно, а кто не слышал? Послушайте. – Това подалась к ней через стол. – Я знаю, то, что с вами случилось, было… Короче, врагу не пожелаешь, понятно.
Она еще раз представила себе гниль, облепляющую лицо, червей, лезущих в глаза и в рот.
– Я знаю, что вы не помните, где вы были, когда, что там делали и все такое. Послушайте… мне даже все равно, если это не так, поверьте. Нет, серьезно, это ваше право. Но я хочу спросить… Понимаете, я знаю Чарли, помню, каким он становился, когда надевал ту штуку, я видела, как он бегал с ней по кустам, и я сразу поняла, что ничего еще не кончено, есть что-то впереди. – Она говорила все быстрее и быстрее. – И теперь, когда я вижу Нила…
– О, Нил, бедняжка, – вставила Симона.
– Вот именно. Бедняжка. Ему грустно, правда? Знаете, что было, когда он вышел из леса? – Симона уставилась на нее. – Я же его первой увидела, я вам говорила. Я хорошо помню его лицо. Он как будто потерял что-то. – Това посмотрела на Симону в упор. – Что вы искали?
Симона отошла к кухонному окну и ничего не ответила.
– Вы это нашли? – продолжала Това. – Или это не вы искали, а голова? Послушайте, я ведь не мораль пришла вам читать, клянусь. Я просто хочу понять, что случилось с Чарли.
Симона повернулась к ней и встретила ее взгляд.
– Он умер, вы так не считаете?
Това смотрела на нее в упор.
– Так считает полиция.
Переохлаждение, болезнь, несчастный случай: нагое человеческое тело уязвимо. Плоть свиньи и плоть человека соединились там, где его настигла гибель.
– Но вы не верите? – спросила Симона.
– Не знаю.
С минуту обе молчали.
– Вам ведь тоже чего-то как будто не хватает, верно? – спросила Това.
Симона пожала плечами.
– Не знаю, – ответила она. – Разве можно скучать по тому, чего не встретил?
– Конечно можно, – сказала Това.
Симона подавила смешок.
– Ну, ладно. Я помню… – И она задвигала пальцами так, словно ловила что-то в воздухе, раз и еще раз. Потом выглянула в сад. – Помню, у меня все время было такое чувство, как будто я вот-вот поймаю, настигну. Вот-вот. Но я не поймала. – Она пожала плечами. – И Нил не поймал, точно.
– Хотите сказать, что Чарли поймал?
– Ничего я не хочу сказать.
– Нет, серьезно, – произнесла Това. – Я ведь немногого прошу…
– Вы даже не знаете, чего вы просите, так откуда вам знать, много это или мало, – неожиданно громко перебила ее Симона. – Я не знаю, что случилось с Чарли, я не знаю, нашел он то, что искал, или не нашел, я не знаю, что это было, и я не знаю, где он сейчас. Ясно? Я ответила на все ваши вопросы?
Това взялась за сумочку.
– Я напрасно трачу ваше время, а вы – мое, – сказала она. – Простите, что побеспокоила.
– О, бога ради, – ответила Симона. – Не будьте таким ребенком. – Они посмотрели друг на друга. – Знаете, – начала Симона осторожно. Поджала губы, подумала и, видимо, приняла какое-то решение. Потом склонила голову набок, как будто звала за собой Тову. – Пойдемте, я вам кое-что покажу.
В ее саду слева от лужайки была высокая приподнятая клумба, с которой свисали потоптанные цветы. Кусты вокруг были поломаны.
– Я здесь не прибиралась, – сказала Симона. – Впрочем, это и так видно. – Она показала рукой на грязь. – А вы стали бы тут прибирать?
Камни, служившие когда-то клумбе бордюром, были разбросаны. Керамический вазон разбит. В грязи под их ногами и в кустах, где земля была взрыта так, что из нее торчали корни, виднелись следы. Земля была сырая, так что они почти везде смазались, но Това смогла разобрать достаточно. Отпечатки когтистых лап хищника пересекались со следами раздвоенных копыт.
– Следы не коровьи, – сказала Симона. – И все же мне кажется, что это я.
Това присела и легко погрузила пальцы сначала в отметины от когтей рептилии, потом в бороздки от свиных копыт.
– Эй, – воскликнула Симона, – осторожнее, не сотрите.
– Когти, – выговорила наконец Това. – Когти, а не коровьи копыта.
– Знаю, – сказала Симона. – Может быть, Нил вернулся не весь. И может быть, он не такой рохля, каким кажется. – Това молчала. – Это уже во второй раз. Первый – два дня назад.
– У меня нет сада, – произнесла Това. – Ящика с землей на подоконнике, и того нет.
Симона едва заметно кивнула. Ветер расталкивал листья в стороны так, словно под ними копошилось что-то живое, из соседнего садика доносился чей-то смех. Следы опоясывали весь сад, и Тове вдруг захотелось опуститься на четвереньки и, по-детски ставя руки и ноги в чужие отпечатки, пройти по ним кругом.
– Если ко мне кто-нибудь и придет, – продолжила она, – то следов не останется. Может быть, кто-нибудь уже приходил. А я так и не узнаю.
– Возможно, – сказала Симона. – Тогда понятно. В смысле, почему они здесь. А не у вас.
Това уставилась на нее.
– Да пошла ты, – сказала она.
Немного погодя Симона ответила:
– Думаю, вам пора. – Ее голос прозвучал неестественно спокойно.
Това не умела водить. Она прикидывала, во сколько ей станет нанять машину, чтобы та увезла ее к ветхому сараю на склоне холма.
Она уже сердито шагала прочь, когда из парадной двери высунулась Симона.
– Вы хотя бы знаете, за что вы на меня злитесь? – крикнула она.
– Не волнуйтесь, – ответила Това. Ее голова была занята: она прикидывала, что ей взять с собой и сколько понадобится времени, чтобы добраться туда, куда она задумала. – Я что-нибудь придумаю.
Пыльная шляпа
Мне надо поговорить с тобой о человеке, которого мы видели, ну, о том, в пыльной шляпе. Я знаю, ты его помнишь.
Погоди-ка. Наверняка у тебя сотня вопросов вертится сейчас на языке, и первый из них: «Где ты пропадал?» Сейчас расскажу, но сначала о человеке в пыльной шляпе.
Я опаздывал на конференцию. Сперва пришлось задержаться дома, где вызванный мной строитель щурился на щели в наружной стене и на потолке моей кухни – эти щели там уже давно, с тех самых пор, как я въехал, но в последний год они начали расти, и вместе с ними росло мое беспокойство. Потом надо было ехать через весь город, причем движение было медленным до отвращения, так что конференция уже началась, когда я вошел в зал и, безуспешно стараясь не привлекать к себе внимания, стал тихонько пробираться туда, где ты заняла для меня место. Извиняясь, я шепотом объяснил тебе, что причина моего опоздания – осевшая стена в моем доме. Ты отвечала насмешливо, sotto voce [16]обозвав меня буржуазным домовладельцем. Я сказал тебе: «Тише», желая послушать.
Но из-за того человека в шляпе мы так и не смогли сосредоточиться. Он сидел прямо напротив нас, и, когда ему передали микрофон и он заговорил, ты наклонилась ко мне и жестом показала на его шляпу: смотри, мол, какая пыльная. Я посмотрел, и мне стало до того смешно, что я не сдержался и захихикал, как последний идиот, а ты раскололась, уже глядя на меня, так что нам обоим пришлось опустить глаза и сделать вид, будто мы старательно записываем. Хотя вряд ли нам кто-нибудь поверил.
Это была широкополая темно-зеленая фетровая шляпа из тех, какие показывают в кино у ковбоев или авантюристов. Будь она даже новая и чистая, на конференции социалистической партии, проходящей в арендованном университетском зале в южном Лондоне, она все равно выглядела бы как минимум странно: что уж говорить о том состоянии, в котором она была сейчас. Нет, сама по себе шляпа была вполне приятная – старая, потертая, видно, что любимая. Но пыль покрывала ее чуть не на целый вершок.
– Она потому так запылилась, что он не может снять ее с головы, чтобы почистить, – прошептала ты. – А все из-за его жены – она узнала, что он заразил ее хламидиозом, и намазала поля изнутри суперклеем.
– Нет, она потому такая пыльная, что он прибыл сюда прямо из оловянных шахт Корнуолла, – прошептал я. – В чем вылез из забоя, в том и явился, только запылился.
И я изобразил, как он общелкивает с полей шляпы пыль и перегибается вдвое от приступа кашля.
Владелец шляпы между тем заговорил о глубинных движущих силах египетской революции на площади Тахрир. Я стал слушать. Отклоняясь от прямого пути, он углубился сначала в историю региона, потом приплел зачем-то Украину, оттуда перескочил к суровым реалиям лондонской жизни и снова пошел петлять по закоулкам еще более давних историй классовой борьбы. Поразительно несхожий материал сплетался у него в поразительный узор.
Я тихо сказал:
– Шляпа у него потому такая пыльная, что он сорок лет сиднем сидел на одном месте.
Хозяин шляпы обратился к собравшимся:
– То, что вы увидите, когда посмотрите, будет зависеть от того, какой глаз вы откроете. – Он все время так формулировал. Еще через минуту он сказал: – Марат знал, и стекла в его окнах тоже знали.
Я моргнул и вспомнил Ганзеля и Гретель. Следить за его мыслью, сказал я тогда, это все равно что следовать по тропе из крошек, разбросанных безумцем. Ты ответила, что по твоему скромному мнению, тропинки из крошек оставляют большей частью нормальные люди.
На вид ему было уже лет под восемьдесят, он был низкорослый, худой, с лицом, изрезанным глубокими морщинами. Седые кудри вскипали под грязными полями шляпы. Микрофон, в который он бормотал, в его костлявых руках выглядел громадным. Его мало кто слушал.
А мы сидели за ним и глазели на пыльные барханы на полях его шляпы.
Это была инаугурационная конференция для тех, кого мы считали мейнстрим-оппозицией, только что отколовшейся от более крупной организации, нашей, с позволения сказать, матёры, откуда мы – то есть «Левая фракция», известная также под рядом других громких имен, которые мы себе присвоили, – вырвались несколькими месяцами раньше. Отношения между первой и второй волнами добровольных изгнанников были не безмятежны, что, конечно же, не могло не радовать тех, кто еще недавно обучал нас партийной дисциплине, но, как бы мы ни старались избежать раскола и сколько бы ни сетовали потом, случившееся было неизбежно.
Надо признать, что и внутри каждой отдельно взятой волны дела шли тоже не блестяще. Это было как раз после того, как мы с тобой и еще пара друзей вышли из группы, нашими же усилиями и созданной. И вышли, разумеется, не без скандала.
Мы были раздавлены, буквально уничтожены. Мы встретились, пока еще были по одну сторону баррикад в той жуткой схватке с бывшими товарищами, когда наша группа уже начала поливать нас грязью в публикациях с одной стороны, а те, у кого мы переняли свои политические взгляды, на основе которых теперь им же и противостояли – вот и говори после этого, что эдипова комплекса не бывает, – ели нас поедом с другой. Было такое чувство, будто на всем свете не осталось никого, кто не хотел бы влезть в эту драку и участвовать в ней за нас или против нас, преследуя при этом какие-то свои цели.
Иные заседания этой конференции полностью вышибали из нас дух, как мы и боялись. Другие, наоборот, добавляли бодрости. У меня даже получилось воспользоваться моментом и возобновить кое-какие старые связи, оборванные еще со времен раскола. Мы снова встретили тех, кого были рады видеть, с кем хорошо было бы навести мосты. Те, кто помоложе и понаивнее, даже пытались заполучить нас в свои ряды, что, конечно, было очень мило с их стороны, хотя и не совсем убедительно.
На нас не произвел никакого впечатления и нисколько не удивил слух о том, что кое-кто из устроителей конференции собрался посетить ежегодную политическую тусовку на матёре.
– Можно подумать, эта их идиотская «корректность», из которой они сделали себе форменный фетиш, когда-то к чему-то приводила, – сказала ты. – Тупицы – не могут ни разозлиться вовремя, ни послать. Пусть идут, тем склеротикам это как раз на руку.
Но даже если бы наших недавних товарищей не за что было упрекнуть с точки зрения этики – а ведь, учитывая недавние события, это было совершенно не так, – то с точки зрения стратегии это все равно был чистый провал. И нам, кучке отщепенцев, чтобы сохранить свое право на существование в политике, нужно было как-то отличиться.