Я всегда был на стороне тех, кто отстаивал эпоксидку. Какая разница, все равно там все ненатуральное.
В Тримонте есть университет, а в одной из городских больниц, Сент-Мари, обучают студентов. Так что я имел кое-какое представление о том, кто такой стандартный пациент, но оно, как и следовало ожидать, оказалось слишком примитивным.
– Многие актеры это делают, – сказала Тор.
Когда она училась, в ее группе было четырнадцать человек. Актерский опыт имели не все, но больше половины все же где-то играли. В конце периода обучения все должны были пройти пробы.
– И как это будет выглядеть – придут студенты-медики, а ты сядешь перед ними в халате и будешь рассказывать им про свои симптомы? – спросил я.
– Ну, примерно, – сказала она, – только вся штука в том, что мы должны быть совсем как настоящие пациенты, а значит, иногда мы должны кое-что утаивать.
И она показала мне материалы, которые ей выдали. Мисс Джонсон, двадцать шесть лет, повышенное кровяное давление. Панически боится докторов. С ужасом думает о том, как на ее здоровье влияет привычка к курению, а потому даже сама себе не признается, сколько сигарет в день она выкуривает. Мисс Мелли тридцать, у нее ослабела левая сторона тела – результат недиагностированного множественного склероза. У миссис Дауэлл диабет, и она беременна.
В папке Тор попадались заметки и для мужских персонажей. Например, мистер Смит, язвительный страховщик с раком кишечника.
Она объяснила мне, что ее задача не в том, чтобы читать симптомы с листа, и даже не в том, чтобы сыграть всех этих людей; нет, ее главное предназначение – способствовать выявлению уровня подготовленности студентов.
– Надо десять раз подряд сыграть одного и того же человека с одним и тем же набором симптомов. Стандартных, – добавляла она, – а не придуманных. Хотя бывает, что и придуманных тоже. Ведь есть такие пациенты, которые приходят к врачу только за рецептом на таблетки, другие сами не знают, что с ними, третьи в отказе, четвертые подозревают, какая у них проблема, но не хотят себе в этом признаваться.
– А платят как? – спросил я.
– Семнадцать долларов в час.
– Семнадцать долларов за то, чтобы тебя всю общупали?
– Очень смешно. Там все без рук, если хочешь знать. Хотя, если я пройду тренинг по ГТА…
– Генитальный, что ли?
– Ага. Так вот, если я его пройду, то со мной будут делать именно то, что ты думаешь, зато получать я буду гораздо больше. Так что я не знаю. Еще подумаю.
Накануне первого выступления – ее слова – она попросила, чтобы я ее поспрашивал. Дала мне один листок с описанием персонажа и другой, на котором были написаны симптомы болезни.
– Я же не доктор, – сказал ей я. – Буду задавать какие-нибудь не те вопросы.
– Ну и ладно, – ответила она. – Зато проверим, запомнила я хотя бы симптомы или нет. Ну, давай, давай.
И встала на пороге комнаты, вытянув руки по швам.
– Мотор, – сказал я. Она закатила глаза. – Добрый день, мисс Бейкер, – продолжал я. – Какая у вас проблема?
– О, спасибо, доктор, – ответила она. – У меня такие боли, ломит везде, просто ужас.
Помню, меня удивила ее одежда. Я точно знаю, что и раньше видел все, что на ней тогда было, но она соединила старые вещи как-то по-новому, и они приобрели совсем другой, незнакомый мне вид. Ее речь стала нерешительной. На носу красовались очки без оправы.
Конечно, я и до того сто раз видел, как Тор играет. Мне всегда было приятно видеть ее по телику, а вот на сцене я ее не люблю, если честно. Нет, ей я этого, конечно, никогда не скажу: наверное, тут все дело в непосредственности восприятия. Короче, я не театрал, а тут увидел вблизи, как она играет, и меня это прямо поразило. В каком-то смысле, ее игра еще никогда не производила на меня такого впечатления, как в тот раз: столько в ней было глубоко личного, неуловимо-индивидуального. Она лишь слегка изменила манеру говорить, держать себя, двигаться, но от этого сразу стала совершенно другим человеком.
– Считай, что работа уже у тебя в кармане, – сказал я ей потом.
Когда на следующий день она шла к машине, она была в образе.
Всего в нашем комитете в Тримонте тринадцать человек. И, как вы наверняка уже догадались, около половины работают в больнице. Джонас – с ним я познакомился через Тор, когда она стала там работать, – еще два доктора, две медсестры, один человек из техперсонала и Торен, фармацевт. Остальные – это их друзья, или друзья Тор, или, а точнее, и других затронутых СП.
Возможно, вас удивляет, что при сложившихся обстоятельствах в комитете так мало людей. Торен объяснил бы вам, что все дело в конспирации и секретности, и был бы не совсем не прав. У Дженет – она рентгенолог и тоже член комитета – другая точка зрения.
– Все дело в правдоподобии, – говорит она. – Нет ведь никаких доказательств того, что это вошло в систему. Да, время от времени что-нибудь случается, но что тут странного – во всякой работе бывают свои проколы и обломы. К тому же, как ты сам знаешь, очень долгое время такого не было ни с кем, ну, вообще ни с кем, кроме Тор.
Произнося эти слова, она ни на секунду не перестает смотреть мне в глаза. Привыкла, наверное, сообщать плохие новости.
– Ну, все-таки, – сказал я.
– О, конечно, – ответила она. – Отрицание – это тоже заболевание, а не географическое название.
Тор не давала по представлению в день, это точно, но она разослала свое резюме во все больницы, где могли проходить практику студенты и куда реально было добраться за пару часов на автомобиле, и скоро уже зарабатывала вполне прилично. Любопытная это штука – резюме стандартного пациента. Тор перечислила в своем все больницы, в которых она когда-либо играла, и под каждым названием написала болезнь – или болезни, – которые она там симулировала. Желудочно-кишечное кровотечение. Гипертиреоз. Смертельный случай – метастатический рак поджелудочной железы.
– Мисс Бертрам, – говорила она мне, репетируя перед выходом. – Лейкемия. Диагноз не поставлен.
И язык ее тела мгновенно менялся так, что у меня мурашки шли по коже.
Я пробовал угадывать.
– Эбигейл Салли. Школьная учительница. Свинка.
– О-о, близко, – говорила тогда она. – Мелисса Стайлз. ВИЧ.
– А как же обратная связь? – спрашивал я. – Ты ведь разговариваешь с администрацией, так? А студенты? В смысле, они ведь либо понимают, что с тобой не так, либо нет.
– Ну, не тупи. Есть еще такая вещь, как врачебный такт. Иной студент и диагноз правильно поставит, а поведет себя при этом, как последний кретин. Будет задавать какие-нибудь не те вопросы. Или вообще переоценит способность этой мисс Бертрам смотреть правде в глаза. Я – актер, – говорила она, чопорно выпрямляя спину и поднося чашечку с кофе к своему розовому рту, – и мне положено обладать повышенной эмоциональной чуткостью.
– Да, это уж точно. Прояви ее ко мне, детка.
– Я чувствую, кто из этих сопляков станет хорошим доктором. И могу им в этом помочь. Вот почему я заслуживаю медали. Ну, или хотя бы конфетки.
– Высуни язычок и скажи «а-а-а».
– А-а-а.
Я узнал, что она вступила в Ассоциацию Стандартных Пациентов, только когда увидел их логотип на ее почте – АСП.
– Что это за штука такая? – спросил я. – Ассоциация Симулянтов-Профессионалов? Надеюсь, вы издаете профессиональный журнал?
Почти все местные СП рано или поздно начинали встречаться по работе и заводить знакомства. Так, мы с Тор ходили на бифштексы с Донной и Тэмом – они муж и жена, им обоим за пятьдесят, оба промышляют этой работой. Кроме них я встречал Сэма, Джеральда и Тину. В своей компании СП часто травили профессиональные байки. Иногда к ним присоединялся и кто-нибудь из докторов – чаще всего Джонас.
– Я была в паре с Брайаном, – рассказывала Тор. Мы сидели в шумном баре. Вся компания дружно застонала, едва услышав это имя. – Он – язва с прободением. Студенты ничего не понимают, он ведь не говорит им толком, где у него болит. А он их же еще и обвиняет… Молодой человек, – сварливым голосом продолжала она, – оставьте при себе ваши оправдания. Ваша работа – слушать истории, а не впадать в истерию. Вы меня не слушали.
СП захохотали, а с ними и я.
– Знаю, о чем ты думаешь, – сказала мне она, когда мы остались вдвоем. – Еще раз об эпоксидке.
– Что тут поделаешь? Я – вуайер, любитель подглядывать за специалистами.
Еще около года Тор продолжала ходить на просмотры в надежде на настоящую актерскую работу. Получила маленькую роль в «Кандиде», сыграла хорошо, но, к моему удивлению, была как будто не рада.
– Я могу заработать больше, представляя пациентов, – потрясла она меня своим заявлением.
Вскоре она начала брать на дом редактуру профессионального журнала СП, занялась изготовлением макета.
– Не знал, что ты имеешь об этом представление, – сказал я.
– Опыт студенческой газеты.
Колея, в которую входила ее жизнь, ее не сильно радовала, но и депрессии у нее тоже не было. Она сосредоточилась на работе, и все как будто шло хорошо.
Я встречал ее у больницы, откуда она выходила в той же одежде, в которой работала, и наблюдал, как она медленно, постепенно отходит от роли. В начале и в конце ужина она держала вилку как два разных человека. По-моему, даже то, какую еду она заказывала, зависело от персонажа, которого она представляла в тот день.
Ей нравились серьезные проблемы. Необъяснимые кровотечения, неявные травмы. И чтобы обязательно была предыстория, стыд, заставляющий скрывать симптомы.
Тор всегда играла серию взаимно переплетенных пьес, или наоборот, одну пьесу, но из многих серий. Ее партнерами по игре становились молодые исполнители, которые никогда даже не помышляли о сцене и, но, и/но вынуждены были выходить на публику, не зная сценария, а она должна была не только произносить свои реплики, но и провоцировать их на правильные ответы, причем они об этом не подозревали. Довольно-таки интенсивный вид сотворчества.
Каждым своим выступлением она обучала. Если представление проходило удачно, то студент усваивал урок, благодаря которому мог много позже вылечить кого-то по-настоящему. Важнейшие актерские работы в истории осуществлялись за закрытыми дверями, в крохотных комнатах, где зрителями становились один или два человека.
Как-то раз я ждал ее у больницы, когда ко мне вдруг подвалил один парень, студент, на вид лет двадцати, не больше.
– Эй, мужик, послушай, – сказал он. – Ты ведь муж той СП, точно? Я тебя с ней видел. Она удивительная, знаешь.
Это прозвучало у него не как комплимент, скорее, он как будто удивлялся чему-то странному.
– О чем ты? – спросил я, но он только покачал головой и развел руками так безыскусно и трогательно, что грех было на него сердиться. – Ладно, иди отсюда, парень, – сказал я.
– Нет, погоди, – настаивал он. – Я узнал от нее больше, чем… – И он снова потряс головой.
После того случая я начал читать об истории и теории театрального искусства. Мне хотелось понять – ну и, конечно, нравились слова. Например, чит аут – это когда актер занимает слегка неестественную позу на сцене с тем, чтобы в момент напряженного диалога с партнером его лицо видели зрители. Эстетическая дистанция, которая в работе Тор непременно должна была быть опрокинута. Нетипичная подсказка – когда из-за особого устройства сцены или декораций стол помрежа, ведущего спектакль и подающего реплики актерам, оказывается не в левом углу сцены, как обычно, а в правом. Читал я и об импровизации. Сначала в основном в комедии, но скоро добрался до Чайкина, Сполин, Чилтона[18]и других.
Как истолковать импровизированный сценарий? Импровизированное действо?
Расцветали цветы. Какие, не знаю. Садом занималась Тор, и у нашей входной двери висели корзинки с какими-то цветущими кустиками. Я был в кухне, когда вернулась домой Тор и вошла, впустив с собой облако растительных ароматов.
На ней было платье с растительным орнаментом того же оттенка, как те цветы у двери. Я ничего не сказал вслух, но подумал: «Мисс Как-Там-Бишь-Ее, немного постарше, взвинченная, проблемы с неврологией». Тор прошла через комнату, точно во сне. Нет, тут дело не в ее теперешнем персонаже, понял я; она сама о чем-то задумалась.
– Детка? – позвал я ее. Она моргнула и вернулась. – Что стряслось? Неудачный день?
– Нет, не неудачный, – сказала она. – Просто занятой, суматошный даже.
Именно тогда я впервые ощутил ревность.
Я не хотел ревновать. Чувствовал себя смешным и глупым эгоистом. Никогда раньше я не был таким, да и Тор никогда не давала мне поводов для ревности. Но в ее тогдашней отдельности от меня было нечто особенное, и я не мог перестать думать о молодежи, об этих будущих докторах. Мне вспомнился парень, который заговорил со мной тогда. И я представил, как они с Тор занимаются любовью в шкафу после того, как он поговорил с ней и поставил диагноз ее придуманным хворям.
Пару раз я уходил с работы пораньше и ждал ее там, где она не могла меня увидеть, – в закусочной через дорогу от больницы, откуда хорошо просматривалась вся территория. Нисколько этим не горжусь. Редкие минуты, когда она могла побыть наедине с собой. А я подсматривал за тем, как она медленно идет через автостоянку.
Однажды, ветреным днем, я увидел целую стайку студентов – они выпорхнули из дверей больницы и шли, оживленно что-то обсуждая. Не знаю как, но я почему-то сразу понял, что кое-кто из них наверняка разговаривал в тот день с ней – точнее, с ее персонажем.
– О боже мой, – воскликнул кто-то из них. И я осознал, что снова ревную ее, но не к тому же, к чему прежде.
Я представлял себе Тор в крохотной комнатке, лицом к лицу с раскрасневшимся студентиком. На ней цветастое платье, или брючный костюм, или футболка, открывающая татуировку на ключице, да мало ли что еще. А молодой студентик – или студенточка – в белом халате, широком не по размеру, сидит и пялится на Тор в этой самой комнате. Куда там первым рядам партера – это все равно что смотреть спектакль, сидя прямо на сцене.
Если бы история пошла по-другому, театр мог бы стать вечной цепью представлений с глазу на глаз. Я ревновал ее к аудитории.
Дома она могла войти в комнату в одежде, которой я никогда раньше у нее не видел, и я спрашивал:
– Это что, новый свитер?
– Нет, – отвечала она. – Он у меня уже сто лет.
Все дело было в том, как именно она его носила.
Кажется, я уже начинал строить какие-то дикие планы: ходить за ней следом, подслушивать под дверями. Хорошо, что Джонас позвонил мне именно тогда.
Он сам приехал ко мне на работу.
– Что стряслось с Тор? – спросил он.
– В каком смысле?
Мы ушли с ним на дальний край строительной площадки и теперь стояли в поле, исполосованном рытвинами от колес огромных машин. В углу площадки, там, где раньше стояла какая-то тяжелая техника, была лужа. Вода едва просвечивала сквозь маслянистую пленку, над ней сновали дрозды.
– Ты знаешь, что мы собираемся отказаться от ее услуг? – спросил он.
– С чего бы это вдруг? Что ты мелешь?
– Первые пару раз, когда она такое отколола, я едва не спятил, – сказал он. – Все время думал – что за чертовщина такая? Но никто, кроме меня, не переживал, все говорили – ничего, все образуется, подумаешь, облажалась девочка маленько, с кем не бывает. Некоторые, правда, вообще ничего не говорили, просто молчали себе в тряпочку, и все, как будто не видели никакой проблемы. – Он покачал головой. – Меня могут выгнать из-за этого с работы, – продолжал он, – но я тебе кое-что покажу. Ведь ты знаешь ее, как никто, парень. Ты записи ее сессий видел?
Я сказал, что нет. Что для меня это как вторжение.
Живя с Тор, я посмотрел немало так называемых экспериментальных постановок. Одна труппа из Чикаго сняла в городе старый офис и устроила в нем то, что они сами величали «интерпретацией» одной старой книги. Зрители бродили по комнатам и натыкались на актеров, которые стояли тут и там в чудных позах, выряженные в какие-то странные тряпки, и иногда что-нибудь говорили – то ли строчки из книги, то ли вообще какую-нибудь чепуху. Можно было трогать любые вещи, открывать ящики столов, вообще делать что угодно.
Одна из причин, почему я повел ее туда, заключалась в том, что там были комнаты, куда разрешалось заходить только поодиночке. То есть ты входишь и остаешься один на один с актером, который играет только для тебя. Театр одного зрителя.
– Пора тебе тоже попробовать себя в качестве аудитории, – повторял я.
Я позвонил Джонасу, пока она была в одной из этих комнат.
– Я уж думал, что у нее роман.
– Дурак. Тор влюблена в тебя, как кошка. Короче. Когда ты соберешься приехать посмотреть эти видео?
Мы назначили день.
Она вышла из комнаты и спросила:
– Идем дальше?
– Как там было?
– Ме-е.
На пороге крохотной комнатушки стоял актер. Молодой, худощавый парень, смуглый, длинноволосый, в форме кондуктора. Он смотрел на нас. Я не мог разглядеть выражения его лица за большими темными очками, но был уверен, что он глядит на Тор не отрываясь.
Джонас встретил меня в больнице, у бокового входа.
– Она сегодня здесь, – сказал я.
– Знаю. В другом корпусе. Хочу, чтобы ты посмотрел кое-что – случилось на прошлой неделе. – Он провел меня в переговорную, мы сели, склонившись над его планшетом, и он включил видео. – Короче, это что-то вроде выпускного экзамена кое для кого из ребят. Так что, если кому сболтнешь, что это видел, меня вышвырнут отсюда пинком под зад, понял?
Камера смотрела с потолка вниз. За столом абсолютно неподвижно сидела молодая женщина. Прошла целая секунда, прежде чем я понял, что это Тор. В комнату вошла студентка, она записывала что-то на ходу в листок, который лежал на дощечке с зажимом.
– Мисс Бенедикт, – произнесла студентка. Качество звука хромало, но было слышно, что голос у нее слегка дрожит. Пожав Тор руку, она села. – Я доктор Чанг. Пожалуйста, расскажите мне, что я могу для вас сделать.
Мгновение Тор молчала. Повела глазами вправо, подождала, потом сказала:
– У меня боли.
Она говорила почти басом, совершенно не похожим на ее обычный голос.
Джонас придержал запись.
– По сценарию, у нее боли в боку, в нижней части, – пояснил он. – Аппендицит.
– Классика жанра, – кивнул я.
– Это ее восьмая студентка. Она работала весь день. – Он снова отпустил запись. – До сих пор все шло как надо.
– Где именно? – уточнила Чанг.
– Начались сзади, у основания шеи, – продолжала Тор. – Два дня назад я впервые почувствовала их там, с тех пор они распространились по спинному мозгу вниз, проникли в череп, пронизали ноги и руки.
Я посмотрел на Джонаса.
– Вы можете описать подробнее, как у вас болит? – спросила Чанг.
– Как будто плавится пластик. Горячо. Сначала было почти непереносимо, я кричала. Потом жжение ослабло, а когда боль начала распространяться по телу, у меня затвердела кожа.
– Прошу прощения? – не поняла Чанг.
– Там, где проходит горячая волна, кожа остается твердой, как ногти. И на ней появляется выпуклый орнамент. Видите? – Она протянула вперед руку. Чанг записывала.
– О чем это она? – спросил я. – Что это за симптомы такие?
– Хотел бы я знать, – отвечал Джонас.
В комнате на экране отворилась дверь, и вошла доктор, которую я, кажется, где-то видел.
– Сожалею, но я вынуждена вас прервать, – сказала она. – Мисс Чанг, не могли бы вы подождать снаружи?
Студентка вышла, докторша уставилась на Тор, экран погас.
– Эх, зря она остановила запись, – сказал Джонас. – Но, по-видимому, она – Шейла – спрашивала у Тор, как ее самочувствие. Ведь то, что она описывала, это, конечно, никакой не аппендицит. Она ушла от сценария. Тор извинилась, сказала, что перепутала два проекта, что поздно легла накануне, мало спала и все такое. Короче, заговорила всем зубы. После этого она окончательно пришла в себя, отработала еще два часа аппендицита, и все было в полном порядке. Так, спрашивается, что это была за чертовщина, а?
Он перелистал несколько файлов.
– А вот еще. Три дня спустя, – сказал он. – Здесь она Агнес Болл, болтливая ипохондричка с гастроэнтеритом. Две первые сессии прошли без проблем.
Другая комната, другой стол. Тор стоит у дальней стены. Входит студент.
– Знаете, доктор, – немедленно начинает Тор, поднимая свой длинный свитер и заголяя живот. Студент хлопает глазами. – Там у меня что-то движется. По-моему, у меня внутри яйца, и они текут по мне вместе с кровью. Сначала они были крошечные, что твое льняное семечко, и, хотя мне было больно, я знала, что это не смертельно. Но потом они стали расти и менять форму, так что теперь у меня целая кладка в бедре, еще одна в левой ладони и еще вот тут, в животе. Я забеспокоилась, потому что стала видеть сны на языках, которых не знаю.
Джонас нажимает кнопку, и ошарашенный студент застывает с открытым ртом. Джонас медленно перебирает файлы.
– Да, – говорит он, поднимая на меня глаза. – И вот так теперь каждые три или четыре раза, она вываливает нам какие-нибудь несуществующие симптомы. А когда мы спрашиваем ее, что это такое, она отвечает, что запуталась, что делает другой проект, параллельный. Ты что-нибудь об этом знаешь? Может, какая-нибудь пьеса?..
– Нет, – сказал я. – Если она и занимается чем-нибудь еще, то я ничего об этом не знаю.
– Не забывай, парень, эти студенты еще дети, они еще сами толком не знают, что делают, и первое, о чем они думают, когда слышат такую вот хрень, это: «О черт, я же должен это знать!» То есть они послушают ее, да и возьмутся лечить от такой вот ерунды. – Где-то в другом здании Тор помогала делать из детей докторов. – Если она будет продолжать в том же духе, нам придется от нее отказаться, – закончил Джонас.
– То есть случаев было больше?
– Ну да, я же тебе говорю. Не все, правда, записаны. Что она там несет – лучше не слушать. Ты что-то сказал?
Если я что-то и сказал, то бессознательно.
– Ничего, – ответил я. – Давай лучше посмотрим, что еще у тебя есть.
Наверное, в тот момент у меня вырвалось слово, о котором я думал тогда: анагнорисис. Театральный термин: означает, что персонаж делает большое открытие.
– Вчера я проснулась, – говорила она с экрана, – и увидела, что мои руки – это руки призрака, доктор. Они были на месте, но еле различимые, так что я могла видеть сквозь них, но не могла ими ничего поднять или сделать, им не хватало плотности.
– Мы все ее любим, – сказал Джонас. – Она отличная СП, лучше ее никого никогда не было. Серьезно. Вот почему мы долго делали вид, будто это все ерунда, ничего особенного. Но, слушай…
– Меня рвало, доктор, а когда потом я взглянула, то увидела, что ничего из этого я не ела. Меня тошнит чужой едой.
– Мои ноги отскакивают от металла, доктор. Как магнит от магнита. На днях я взбежала по пожарной лестнице, и ничего, ни одного звука.
Родители Тор три года назад перебрались в Сиэтл, ее отец – тот еще тип, так что от него помощи не дождешься. А вот ее сестра мне нравится, поэтому мне и не хотелось пугать ее тем, что произошло, по крайней мере без причины.
– Ты позволишь мне кое-что сделать? – спросил у меня Джонас. – Я хочу, чтобы с ней поговорил Зак, мой приятель.
– Мозгоправ?
– Да, только не надо на меня так смотреть. Возьми себя в руки, парень, и давай просто разрулим это дело. Мы оба знаем Тор. Может, она нас просто прикалывает. Может, все это какой-то сторонний проект. И она просто играет.
– Конечно, она играет, это ее работа.
– Ты прекрасно знаешь, что я хотел сказать. И ты ведь понимаешь, почему я хочу, чтобы с ней поговорил Зак, верно?
– Только не говори ей, что я в курсе, – попросил я. Он побожился.
И вот я сижу здесь и пью этот паршивый кофе. Мы с Джонасом то и дело посматриваем на часы, чтобы не пропустить то, ради чего приехали. И/но я еще читаю программку конференции и думаю: «Э-э, надо было мне сходить и на другие секции».
Мы должны быть здесь для того, чтобы разобраться в самой сути этой работы. Понять, в чем они расходятся между собой, эти СП, где у них накладки, а где – эпоксидка. Ведь все, что происходит сейчас, происходит именно вокруг них. И если за последний год я и научился чему-то новому, так это тому, что в стандартных пациентах ничего стандартного нет. Это я знаю наверняка.
Вы когда-нибудь задумывались над тем, сколько раз из скольких врач не может поставить пациенту точный диагноз? Представьте: человек приходит к врачу. У него все болит, он мучается. Анализы ни к черту. В организме явно что-то пошло не так, может, даже совсем не так. Собираются специалисты, проводятся обследования.
Проходит месяц, и что же? Все хорошо. Пациент здоров и счастлив. И никто так и не может сказать, что с ним такое было.
Хотя бывает и наоборот – человек умирает, но болезнь все равно остается неопознанной. Причем умирают даже чаще, слышать о том, что вот, мол, такой-то заболел неизвестно чем и сам выздоровел, приходится гораздо реже. Так что СП, если они хотят соответствовать реальному положению дел в медицине, даже полезно время от времени описывать врачам несуществующие симптомы, пусть они гадают – как это понимать и что это такое было.
Но мы с Джонасом не занимаемся серьезным изучением вопроса, мы просто сидим в фойе отеля и ждем, когда появится один-единственный руководитель секции. Точнее, руководительница, да и та липовая.
Доктор Гауэр проводит послеобеденное заседание. Ее задача – поднять настроение публике.
– Хочешь услышать ужасную новость? – сказала Тор. – Кто-то в больнице послал ко мне психиатра.
И она широко раскрыла глаза, как на сцене.
– Быть такого не может. Почему?
– Очень даже может. И есть, хотя это и глупость ужасная.
Мы как раз ехали в загородный аутлет: Тор пожаловалась, что ей не хватает одежды, чтобы изображать пациентов побогаче.
– И в чем же оказалось дело? – спросил я.
– Ну, ты знаешь, что последнюю пару недель я была… как это сказать… в рассеянности? – До того случая она мне ничего такого не говорила.
– Да?
– Да, сделала пару глупых ошибок, запуталась в репликах, наверное. Так вот, по этой причине они в больнице решили, что у меня какая-то болезнь мозга: то ли начало Альцгеймера, то ли шизофрения, то ли еще чего. Я так зла на них.
– Звучит на самом деле глупо, – сказал я. – Даже погано. А что, мне и в самом деле не о чем беспокоиться?
Она улыбнулась, и мне даже показалось, что именно так она улыбалась и раньше, до того, как все началось.
Джонас позвонил мне и велел приезжать в больницу немедленно.
– Тор же не у вас, – сказал я, а он ответил:
– Ты дурак, приезжай сейчас же.
Он провел меня в небольшую комнатку.
– Я сказал этому парню, что ты со мной работаешь, что ты исследователь, – прошептал он. – В сущности, так оно и есть, верно? Так что… – Он приложил палец к губам и открыл передо мной дверь.
Пациент оказался пузатым мужиком лет шестидесяти, он тихо лежал на высокой платформе. На меня он посмотрел большими перепуганными глазами.
– Мистер Брэндон, – заговорил Джонас. – Это мой коллега, о котором я вам говорил. Не могли бы вы показать ему то же, что и мне? И рассказать, что с вами случилось?
Медленными, осторожными движениями Брэндон расстегнул верх своей пижамы.
– Тело как будто горит, – сказал он. – Повсюду.
– А где у вас заболело сначала, мистер Брэндон? – спросил Джонас.
– На шее, сзади, – отозвался тот. – Жгло так, точно головешку приложили. Потом пошло оттуда дальше.
Кожа на нем как будто ороговела. Он держал пижаму распахнутой. Я увидел следы на его затвердевшей коже.
– Когда жар прошел, осталось вот это, – сказал он.
Джонас мягко прижал мою ладонь к торсу Брэндона. Его кожа была шероховатой на ощупь и казалась ломкой, словно пластик, по бокам, плечам и вокруг шеи тянулись пятнистые полоски, они напоминали сырость, ползущую со спины. Пятна были выпуклые, темнее, чем кожа вокруг, и каждое сидело на своей кератиновой бляшке. Все вместе походило на несовершенные письмена.
Брэндон моргнул. И спросил:
– Вы мне поможете?
Он был обычным парнем. Прожил почти всю жизнь в пригороде, работал в Департаменте образования, любил рыбалку. Серьезно никогда не болел.
– Он думает, что это рак, – сказал Джонас. – Что ж, неудивительно. Но это не рак. Ты с ним знаком?
– Нет. И Тор тоже.
– Это ты так считаешь, парень.
– Тор с ним не знакома.
Когда мы узнали про эту конференцию и решили, что нам нужно на нее поехать, Диана пошуровала по своим каналам и выяснила вот что. Доктор Гауэр действительно занимается научными исследованиями. Правда, докторская у нее по психологии, а не по медицине, но работа, о которой она собирается говорить, существует, хотя сама доктор Гауэр относится к ней не без доли юмора. Так что, наверное, ее послеобеденная речь будет представлять собой такую шутку для посвященных. Вроде Шнобелевской премии – шутки шутками, и/но результат налицо.
Название ее доклада – «Отклонения от сценария: ошибки, нарушения и психотические прозрения в работе стандартных пациентов».
Уверен, что нормальные участники конференции уже животики себе надорвали от смеха.
Но мы приехали сюда ради банкета. У нас и талончики на питание имеются. Так что везде, где будет смешно, я буду хохотать. А потом мы вместе подойдем к доктору Гауэр, Джонас и я. И объясним ей, во что мы вляпались.