Я поступала в Йель на доврачебную помощь, но магистерский диплом и докторскую степень защищала уже по теории психологии. Я собиралась заниматься наукой, даже опубликовала парочку статей, но когда из чистого любопытства решила пройти курс практической психотерапии, то сразу поняла – это и есть мое призвание. Моя нынешняя специальность – мании, зависимости, посттравматические состояния, нарушения привязанностей.
Вот уже несколько лет я пытаюсь превратить мою диссертацию в книгу, хотя Элиот, мой психотерапевт, считает, что я так занята не-писанием, что у меня действительно не остается времени ее писать.
– Я не обвиняю тебя в бездельничанье, – сказал он мне недавно. – Не-писание – это тоже своего рода дело, и оно отнимает у тебя уйму времени и сил. Не меньше, чем отнимало бы письмо. Думаешь, стоит так вкладываться в то, чтобы ничего не писать?
Он, конечно, прав, но дело в том, что все не так просто. Я действительно вкладываюсь, но не в то, о чем он думает. Кроме того, в последнее время моя книга вдохновляет меня все больше и больше, и это признает даже Элиот. Я собираю и анализирую случаи своих пациентов. Мне нравится придумывать им псевдонимы, вроде «Человека-волка» у Фрейда. В моих записях Анна-Лиза Фобель значится как АФ, но мысленно я называю ее Агонизирующей Филологиней.
Это была моя восьмая сессия с Анной-Лизой. Обычно, если к пятой встрече у меня не складывается достаточно четкой картины того, что происходит с пациентом, я рекомендую ему посетить другого терапевта. С Анной-Лизой все было ясно.
В тот раз она не была ни взвинчена, ни даже особо возбуждена, как мне иногда доводилось видеть ее раньше. Наоборот, она была совершенно невыразительна. Я задавала вопросы, она на них отвечала – коротко, незаинтересованно, как будто по обязанности. Это меня встревожило, но не удивило: некоторое время назад мне стало совершенно очевидно, что в ее самочувствии наметился прогресс, и я предложила ей встречаться чаще одного раза в неделю.
– С деньгами как-нибудь потом разберемся, – сказала я ей тогда в надежде, что она поймет намек и позволит мне провести с ней сессию-другую бесплатно.
Анне-Лизе сорок четыре года, она не замужем, но у нее много друзей – она обаятельна, общительна и при этом, втайне ото всех, до безумия тревожна. Она филолог и переводчик (я иногда вижу ее работы). Ее родители умерли несколько лет тому назад, через год один после другого, и оставили ей кучу незавершенных дел. Именно мать нанесла Анне-Лизе первичную травму, еще в детстве, – несмотря на свой пол девочка выполняла при матери роль «маленького мужа» (без всяких сексуальных обертонов). И потом много лет подряд воспроизводила ту же модель поведения во всех своих романтических и прочих отношениях, в которые она слишком вкладывалась психологически.
Она много работает. Анна-Лиза из тех, кого Афник именует «инвертированными нарциссами», хотя я лично предпочитаю термин «оккультные нарциссы» и в корне не согласна с теми, кто рассматривает это состояние как полный аналог скрытого нарциссизма: я, конечно, допускаю, что между ними есть некоторое родство, но не более. Она постоянно испытывает глубокую внутреннюю потребность проявлять о ком-либо заботу, продиктованную собственной жаждой похвалы и внимания, которые, однако, неизменно выбивают ее из колеи, когда она их получает. Ей присуща боязливая, ранимая преданность ребенка, с ранних лет приученного заботиться о других, что ему, быть может, и не по силам. Фантазии Анны-Лизы связаны с исчезновением. Любое мелкое происшествие для нее – катастрофа, что, конечно, только ухудшает дело. Заранее предполагая самое страшное, она мечется, пытаясь предотвратить это, избежать, но безуспешно.
Вообще у людей с обсессивно-компульсивными расстройствами страхи бывают самые разные, как и способы борьбы с ними: к примеру, если я не помою руки пять раз, мои дети умрут, и так далее. Страхи Анны-Лизы сильны, но довольно размыты. Она просто полна безотчетного ужаса.
Все это она знает и сама, по крайней мере до какой-то степени, как знает и то, что она в депрессии, но осознать свою проблему и избавиться от нее – не одно и то же, иначе наши пациенты не ходили бы к нам. На меня произвело большое впечатление ее желание ускорить процесс, стремление к переменам. И я намерена сделать все, чтобы помочь ей добиться положительного результата.
– Дело даже не в том, что я ощущаю себя загнанной в угол, – сказала она. – Надеюсь, вы не подумаете, что я тут разыгрываю трагедию или жалею себя. Но я не то чтобы не вижу выхода, я даже не понимаю, какой смысл его искать.
– Какой частью тела вы это чувствуете? – спросила я, обратив внимание на то, как у нее зажата грудная клетка. – Сделайте мне, пожалуйста, одолжение, начните дышать полной грудью.
– Я стараюсь пользоваться кое-какими приемами из тех, что мы с вами обсуждали, – сказала она. – Вместе с Сандрой.
– И?
– И мне всегда сначала кажется, что у меня получается, а потом… – Она покачала головой, и голос изменил ей.
Сандрой зовут – точнее, звали – ее подругу. Какое-то время они с Анной-Лизой вращались в одних кругах, хотя Сандра была несколько моложе, работала финансовым аналитиком, отличалась энергией и большими амбициями. А еще она была ветераном нарциссизма.
В течение нескольких месяцев Анна-Лиза поддерживала с ней довольно близкие отношения, пока натренированное чутье не подсказало ей, что это не дает ничего, кроме ощущения неловкости и вины. Что их динамика приводит к нежелательным результатам. Она сделала попытку отыграть назад. Сандра разгадала ее намерения и, в свою очередь, повысила эмоциональную напряженность, прибегнув к практике устыжения и переноса вины, обычно характерные для ее поведения.
Сандра позаботилась о том, чтобы Анна-Лиза – как и все кругом – узнала, как сильно ее подвела, если не сказать хуже.
Анна-Лиза справлялась с ситуацией как могла, но это давалось ей чем дальше, тем труднее, учитывая ее склонность считать себя виноватой по любому поводу. У нее никак не получалось выбросить из головы Сандру и ее обвинения. А повышенная тревожность в совокупности с параноидными – возможно, параноидными – страхами разрослись до устрашающих размеров, под стать тем обвинениям, которые обрушила на нее бывшая подруга. Анна-Лиза не могла избавиться от подозрения, что друзья сплетничают о ней, шепчутся за ее спиной о том, как она манипулировала Сандрой, как использовала ее в своих целях. Она даже обнаружила на форуме своего университета анонимный пост, в котором, не называя имен, говорилось о чьем-то вероломстве и жестокости, и сразу поверила, что это о ней.
Я указала ей на то, что даже если она не ошибается касательно сути, происхождения и мишени этой словесной атаки (а я склонна считать, что она не ошибалась), то немного найдется людей, которые безоговорочно поверят бездоказательным обвинениям, что ущерб, который они способны нанести ей, будет минимальным, скорее уж пострадают те, кто будет распространять подобные слухи. Но, даже соглашаясь с таким видением ситуации, Анна-Лиза все равно впадала в лишающую воли и энергии – самоубийственную, по сути, – тревогу.
Она столкнулась с одной из ключевых проблем психодинамики. Наше привычное поведение и аффекты, конечно, связаны с эмоционально-конативным аспектом нашей ментальной деятельности в целом, но не только. В этом-то и состоит ограниченность психотерапии, фокусирующейся исключительно – можно сказать, герметически – на психике пациента. Например, если проблема пациента – чувство повышенной тревожности, проистекающее из того, что его с детства приучили нести непропорциональную ответственность за других, то он, возможно, и будет стремиться прервать эту динамику, но до тех пор, пока не излечится полностью, он так и будет подсознательно выискивать себе в пару обидчивых самовлюбленных эгоистов. А те, в свою очередь, будут охотиться на него, видя в нем решение всех своих проблем. Так они и будут продолжать этот парный танец, это зловещее пике, ведущее к самоуничтожению обоих.
Другими словами, не все проблемы пациентов исключительно у них в голове.
– Помните диаграмму, которую я вам показывала? – спросила я. – «Любовь – ненависть». Сейчас именно вы являетесь ее объектом. Разумеется, человек всегда отвечает за свое поведение, а потому должен думать о других, проявлять заботу, брать на себя ответственность за свои неблаговидные поступки, если они случаются, но при этом никто и никогда не может быть в ответе за счастье другого человека. А то, что пытается проделать сейчас ваша подруга, в просторечье называется «ехать зайцем»… Видите ли, она боится брать на себя ответственность за свое поведение и эмоции. Ее не удовлетворяют результаты ее собственных действий. И она пытается создать вокруг себя такую ситуацию, когда действовать будет кто-то другой, а не она… С этой целью она внедрилась в вашу психодинамику, потому что это ей подходит. Теперь она может злиться на вас за то, куда движется вместе с вами. Она же «заяц», безбилетный пассажир. От нее ничего не зависит, маршрут выбираете вы, а она будет обвинять вас за неправильный выбор.
Не люблю навешивать ярлыки, но, думаю, не будет преувеличением сказать, что вся моя практика вместе с теорией, на которой она базируется, целиком и полностью умещается под небольшим зонтиком под названием ТВТ: травматико-векторная терапия. Этот подход отличает эклектика и бесстыдный практицизм. В ход идет все: постиндукционная терапия, гештальт-психология, психоанализ, Адлер (от него мы скорее отталкиваемся, чем заимствуем), Кохут, Кляйн, короче, все что угодно. ТВТ однажды даже назвали «гомеопатией Лаинга», на том основании, что мы заимствуем у антипсихиатрии представление о том, что дисфункция – это вполне рациональный ответ на патологический мир, затем упрощаем противоречие между ними до полного исчезновения последнего, а потом начинаем действовать. По-моему, это даже остроумно.
– Она… вы хотите сказать, что это из-за нее у меня такое чувство… – начала Анна-Лиза.
– Все не так просто, – ответила я. – Она – не причина. Она только вектор.
– И что же мне делать? – спросила Анна-Лиза. Ее голос уже не дрожал.
Мы снова заговорили о стратегии. Я постаралась донести до нее мысль о том, что я знаю – она сделала все, что могла.
У меня была назначена встреча с Элиотом, но я слишком разволновалась, думая об Анне-Лизе, и чувствовала, что сегодня вечером мне придется еще поработать. Позвонила ему, чтобы перенести сеанс, и порадовалась, что звонок ушел на голосовую почту. Полтора часа я провела в спортзале, занималась позвоночником, корпусом, измотала себя на беговой дорожке. На шесть миль побила свой предыдущий максимум.
Психотерапевту вовсе не обязательно самому проходить терапию, по крайней мере, в штате Нью-Йорк ни у кого таких обязательств нет, но многие из нас все равно ходят на сеансы. В особенности те, кто практикует ТВТ, для нас это просто sine qua non [14]. Слишком много стрессов своих пациентов мы берем на себя, и нам бывает просто необходимо поговорить об этом с людьми понимающими.
Дома я приняла душ и прослушала сообщения. Двое друзей приглашали куда-нибудь выпить, звонил Дэвид.
Он архитектор. Мы познакомились через общих приятелей. Встречаемся не так чтобы очень часто, уже год. Ему не терпится ко мне переехать – у меня квартира лучше. Я сказала ему, что мне еще нужно время.
Я опустилась на диван, вытянула пару книг с полки, открыла лэптоп и начала работать.
Было начало третьего ночи, когда я поднялась по наружной стене старого особняка в Бушвике на крышу. Первые два этажа я одолела по водосточной трубе, по которой ползла, по-лягушачьи отталкиваясь задними ногами, оттуда перелезла на пожарную лестницу.
Кое-где в соседних домах еще светились окна, но улица пустовала. Я была в черном, на лице – маска, и вообще – я умею оставаться незаметной. Поправив на спине рюкзак, я встала на перила, побалансировала, ловя равновесие, а потом подпрыгнула и ухватилась за край крыши. Я часто отжимаюсь на пальцах: влезть на крышу было для меня делом одной минуты.
Быстро и бесшумно я пробежала по всей ее длине и перепрыгнула на соседнюю. Я все рассчитала: другого такого же хорошего способа добраться туда, куда мне было нужно, просто не существовало. Там я укрылась за выступом стены у края крыши, достала свою хоккейную сумку и начала готовиться.
Я пользуюсь профессиональной снайперской винтовкой серии 2000 «легкая» с оптикой Леопольд-VX3 и тройным круглым магазином. Пусть коллеги хранят верность своим НК417 и М98, но у нас тут не центр Басры. Да, у 2000-й есть отдача. Но мы же работаем в современных городах, а не в военно-полевых условиях. Зато ее кучность – 1/2 МОА, и весит она меньше шести с половиной фунтов, что в ситуациях, подобных нашей, когда приходится много бегать и карабкаться по стенам, дает просто неоценимое преимущество.
Я подумывала о приобретении ВСС «Винторез», которая стреляет совсем бесшумно, но, честно говоря, когда делаешь всего один выстрел, люди в большинстве своем просто поворачиваются в постели с боку на бок и спокойно спят дальше, думая, что это чей-то автомобильный двигатель. Ну а тем, кому одного выстрела не хватает, не следует идти в психотерапевты.
Есть сообщения, что в Иране разработали новую модель, «Сияваш», ультралегкую. Я послала официальный запрос.
Свет в интересовавшем меня окне – второй этаж дома напротив – еще горел. Судя по времени сообщений, которые показывала Анна-Лиза, Сандра частенько засиживалась за компьютером за полночь. Установив винтовку на сошках, я легла перед ней и стала смотреть в оптический прицел.
В небольшой чистенькой гостиной светился экран телевизора-невидимки. Много книг, стол с остатками еды. И никого. Я стала ждать.
Для нас, психотерапевтов, эмоциональное благополучие наших пациентов превыше всего. Наша работа – повышать осознанность пациентов, способствовать их максимальному психологическому комфорту, помогать прерывать навязчивые и другие вредные состояния и, наконец, искоренять травматические векторы.
Как всякий практикующий ТВТ-психолог, я изрядно поднаторела в детективных технологиях. Я ни разу не задала Анне-Лизе ни одного прямого вопроса о Сандре. Даже ее полное имя она и то никогда при мне не называла. Но, базируясь на том немногом, что мне было известно, я смогла, потянув за кое-какие ниточки, провести свое расследование и выяснить, кто она, эта Сандра, где живет, чем занимается, а затем составить план.
Нашим пациентам чаще всего нужен просто слушатель – внимательный, неравнодушный, такой, с которым можно поговорить по душам. Но иногда внешние травма-векторы в дисфункциональном межличностном созависимом поведении оказываются настолько сильны, что требуется более энергичное терапевтическое вмешательство. Я проверила боезапас.
Чаще всего ими оказываются родители и партнеры, но не только. Мне приходилось иметь дело с учителями, друзьями, начальниками, подчиненными, бывшими женами и мужьями и даже с любопытными незнакомцами. Если бы мы жили в идеальном мире, то времени на планирование у меня было бы побольше. Чем подробнее план, тем легче действовать. Пружинное лезвие с таймером, прикрепленное к днищу автомобиля, – и избегающий любовных отношений виновник неадекватного поведения моей пациентки Дианы Б. отправился к праотцам в результате автокатастрофы. Причем в тот момент, когда на дороге никого больше не было, заметьте: у меня никогда не бывает случайных жертв. Отец, чья подрывная деятельность против другого моего пациента, Винса Р., привела последнего к постоянной депрессии и повышенной тревожности, скончался в результате неудачного уличного ограбления (я изучаю борьбу муай-тай). Парень, который терзал своего экс-бойфа за то, что тот пять лет назад не сумел взять на себя ответственность за него, искусно подпитывая в нем полное равнодушие к радостям жизни, неожиданно умер от острой аллергической реакции (вот она, польза подробного изучения предмета: я могла бы потратить уйму времени, возясь с цианидом калия или другими подобными веществами, в то время как всего-то и надо было поместить немного арахисового масла в нужное место). Однако бывают случаи, когда вмешательство терапевта требуется незамедлительно.
В комнату вошла Сандра. В одной руке она держала лэптоп, в другой – бокал красного вина. Из одежды на ней был только халат, на носу – дорогие очки. Она была высокая, фигуристая, с длинными светлыми волосами, выразительным, запоминающимся лицом. Вот она села за стол и, прищурившись, уставилась в экран.
Я сделала поправку на ветер. Выдохнула, закрепила руку.
Когда я уже сгибала палец на спусковом крючке, что-то вдруг слегка ударилось в меня сбоку.
Я вздрогнула, выпустила оружие и отдернула руку, часто моргая. В такие моменты, как этот, малейшей помехи, даже неожиданного дуновения хватит, чтобы выстрелить не вовремя или не удержать ствол, и поди потом расхлебывай.
Это оказался мой телефон. Элиот прислал эсэмэску с датой новой встречи. Тоже сова, значит. Я разозлилась на себя за то, что не отключила вибрационный режим во время сессии. Это было непрофессионально. Захлопнув телефон, я покачала головой. Хорошо, хоть звонок не оставила.
Я заново настроила себя и винтовку. Заглянула в прицел. Сандра печатала. Я сосредоточилась. Взяла ее на мушку.
Нажала на курок.
Пуля пробила стекло и вынесла Сандре часть затылка. Она повалилась лицом вниз на клавиатуру.
Я перезарядила винтовку и стала ждать, затаив дыхание. Секунды шли, но ничего не происходило.
Отлично. Анна-Лиза сделала большой шаг вперед.
Домой я вернулась к шести часам утра. Убедившись, что мой выстрел никого не побеспокоил, я спустилась с крыши, проникла в квартиру, убрала тело, взяла деньги и первые попавшиеся ценности (как того требует этика ТВТ-терапии, себе я оставлю лишь ту сумму, которая полностью покроет мои расходы за вечер, остальное выброшу). Конечно, любому детективу, у которого еще есть время и силы заниматься расследованием, это преступление покажется странным, но в том-то и дело, что у большинства детективов нет ни времени, ни сил. Ну а мои пациенты, разумеется, и знать ничего не знают о таких радикальных вмешательствах.
У Анны-Лизы надежное алиби, и нет никаких связей между этим травма-вектором и мной.
Воспользовавшись машиной Сандры, я отвезла ее тело к реке в Ред-Хук. Там я привязала ей к ногам груз и затопила. Вряд ли ее найдут. По крайней мере, не скоро, а когда это все-таки случится, то опознать ее будет уже невозможно.
Я разослала эсэмэски трем пациентам, с которыми у меня были назначены встречи на сегодня, и перенесла их на другое время, сославшись на болезнь. Затем открыла шкаф с рабочими инструментами, подвинула катану, положила в футляр винтовку, поставила книгу Меллоди на полку рядом с карманным справочником снайпера. Потом прилегла на диван и наконец-то смогла немного поспать.
Хоть я и недостаточно отдохнула, но, как всегда после трудной сессии, проснулась бодрой. Вышла из дома, основательно позавтракала и пару часов сидела за кофе, занимаясь своими записями.
Психотерапевты, как правило, не знают, кто из их коллег практикует ТВТ. Когда меня спрашивают, какая у меня специализация, я всем отвечаю, что занимаюсь психодинамической терапией. И это правда. Конечно, у всех нас есть друзья среди коллег, и обо всех ходят какие-то слухи и сплетни. Уверена, что рано или поздно каждый из нас делится своим теоретическим подходом с теми из коллег, кого он считает близкими себе по духу. Я никогда ни с кем не делюсь, но у меня есть свои подозрения касательно пары знакомых терапевтов.
На форумах и в публикациях мы подписываемся псевдонимами – так называемыми nom de therapie, – к примеру, меня зовут «петита», отсылка к одному моменту у Лакана. Конечно, у нас есть свои школы, мы проводим дебаты, устраиваем симпозиумы. Но общего обзора нашей деятельности не существует. Мы не выпускаем учебники и не берем аспирантов.
В этом главная причина того, что я так долго пишу свою книгу. Мной овладело честолюбие. Я хочу, чтобы мой труд заполнил эту лакуну.
Мне хочется включить в нее историю психотерапии, описать влияния, которые привели к возникновению ТВТ, и лучшие практические достижения в нашей сфере, привести разные существующие точки зрения, обсудить словесные методы воздействия и исследовательские техники: контактное терапевтическое вмешательство (работу с ножом, ядами, приемы борьбы), бесконтактную терапию, маскировку сцены терапевтического вмешательства, ответную реакцию на смешанное с чувством вины облегчение пациента и так далее. В мою книгу войдут подробные анализы множества случаев. Я решила превратить в достоинство необходимость: вчерашнее вмешательство послужит прекрасной иллюстрацией к главе о работе в экстренных условиях.
Конечно, я никогда не смогу опубликовать ее открыто, под своим собственным именем. И ничего на ней не заработаю. Однако у меня есть надежда, что мой труд окажется важным для нашей сферы. Точнее, даже основополагающим. Так что я открыто признаю, амбиции у меня большие.
Элиот, в отличие от меня, придерживается аскетизма как во внешности, так и в интерьере своей клиники. У него там белые стены, мебели мало, и она совсем простая. Небольшая книжная полка заставлена аккуратными томиками в твердых темных переплетах. Он избегает картин, предпочитая им подстриженные растения в высоких горшках. Он старше меня более чем на десять лет, у него волосы цвета соли с перцем, и он носит дорогие костюмы по фигуре, которые вполне может себе позволить. Форма у него что надо.
Надо полагать, такая строгость мне по душе, иначе я бы не стала с ним работать.
Я сидела не шевелясь. От него не было бы толку как от профессионала, если бы он с первого взгляда не мог определить, когда я устала.
– Итак, – сказал он. – Вы отложили встречу.
– Да, пришлось допоздна работать. А потом уже не было сил. Да и сосредоточиться было трудно. Но вашу эсэмэску я получила и, видите, пришла, как только смогла.
– Это из-за вашей пациентки?
– Это из-за книги. Я делала кое-какие исследования. Для одной главы. И да, это имеет отношение к моей пациентке, Анне-Лизе.
И я рассказала ему о нашей последней сессии, о ее почте, о сообщениях, которые она получает. О ее депрессии. Поделилась с ним моей тревогой, но вместе с тем выразила уверенность, что Анна-Лиза уже на пути к новой фазе.
– Вы уже рассказывали мне кое-что об этой ситуации и раньше, – сказал он.
– В общем, после нашей встречи я пошла в спортзал и попыталась физическими нагрузками снять напряжение, но ничего не вышло. Мысли о ней не шли у меня из головы. Тогда я решила бросить все и добить эту задачу.
– И как? Вам удалось это сделать? – Он сложил пальцы домиком.
– Да, – сказала я. – По крайней мере, мне так кажется. Я не жалею.
– Вы уже говорили с пациенткой?
– Нет еще. Но поговорю.
– Разумеется. – Он поджал губы и внимательно посмотрел на меня. – Вы очень заинтересованы в этой пациентке.
– Вы так думаете? Я во всех своих пациентах заинтересована.
– Конечно. Но – допускаю, что вы сами этого не замечаете, – когда вы говорите о ней… Посмотрите на себя.
Он повел в мою сторону рукой. Я вдруг ощутила, что сижу на самом краешке стула, подавшись вперед, как будто смотрю напряженный спортивный матч. Смутившись, я села свободнее, откинулась на спинку стула.
– И так всегда, – сказал он. – У вас ускоряется темп речи. Вот почему я считаю, что эта пациентка имеет для вас особое значение.
– Не исключено.
– Поймите, я говорю это без осуждения. Неравнодушие к пациентам – это именно то качество, которое делает вас хорошим терапевтом. Но вы должны понимать, что эмоциональная вовлеченность в проблемы пациента чревата опасностями. Вы – тот, кто облегчает страдания, а не спасает души.
Элиот улыбнулся – редкий для него случай, – и я ответила ему улыбкой. Многие из тех, кто выбирает для себя нашу работу, чем-то напоминают Белого Рыцаря.
– Что ж, – сказала я, – сознаюсь, я нахожу ее… близким мне по духу и довольно интересным человеком. Так что, вполне возможно, я действительно немного увлеклась ею. Но совершенно эгоистически. Она для меня – случай из практики. Подходящий для моей книги.
Он слушал, склонив голову набок. Медленно покивал.
– Позвольте, я расскажу вам, что вижу, – сказал он. – Вы устали. Вы много работаете, поздно ложитесь спать. Ваше поведение меняется всякий раз, стоит вам завести речь об этой пациентке. Что случается довольно часто. Вам не кажется, что у вас созрела мания? Помните, как вы говорили мне, что хотите покоя? То, что происходит с вами сейчас, касается вашей эмоциональной жизни. Касается вас как личности, и позвольте сказать, как вашему терапевту, – эта пациентка уже стала частью вашей личной жизни.
Я сидела очень тихо.
Перевела глаза с него самого на его книги. Четвертое издание диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам. Кохут о нарциссических переживаниях. Дженкинс о техниках наблюдения. Я выдохнула с облегчением.
А Элиот развел ладони.
– У меня такое чувство, как будто вы частично превратились в этого человека, – сказал он. – Стали ее соучастницей. А она превратилась для вас в функцию. В вектор.
На другой стороне улицы, как раз напротив дома, где находится квартира Анны-Лизы, есть небольшой пустырь. Я сижу там, скорчившись за старой стиральной машиной. Наблюдаю за домом в портативный монокулярный прибор ночного видения.
Анна-Лиза легла в постель сорок минут назад: я видела, как она шла по квартире в тонкой ночной рубашке белого цвета, держа в одной руке стакан с водой, а в другой сжимая что-то маленькое, вроде пилюли снотворного. Как и я, она страдает бессонницей, а значит, любые шумные работы на земле сопряжены с риском, но как раз на этот случай я прихватила пневматическое ружье, заряженное шприцем с эторфином гидрохлорида.
Конечно, это не идеальный вариант. Несколько секунд мне придется пробыть на виду, но машина уже готова, и я перебегу дорогу быстро, как только начнутся конвульсии. От такого количества М99 никто еще не уходил.
Я приняла таблетку провигила, и сейчас чувствую себя прекрасно. Конечно, лучше было бы лечь и как следует выспаться, но я, точно так же как Элиот, ответственно отношусь к своей практике. Пациенты для меня превыше всего.
Вжимаясь в покореженный металлический бок машинки, я слышу за спиной какой-то звук. Быстро поворачиваюсь и смотрю в тень. Никого. Только высокие стебли сорняков покачиваются в грязи под стеной многоквартирного дома. Крыса, думаю я. Или кошка.
В ту же секунду чья-то сильная рука хватает меня за горло, другая ловким, натренированным движением выворачивает у меня из рук пистолет и отшвыривает его подальше, на край пустыря.
Я должна была предвидеть такой поворот событий. Он же профессионал. Вот он все просчитал. Но, с другой стороны, я же его пациент.
– Думаю, нам надо поговорить о стратегиях и способах принятия решений, Дана, – шепчет Элиот мне в ухо, одновременно пытаясь взять мою шею в «стальной зажим».
Я сопротивляюсь, хочу вырваться, потом резко толкаю его спиной. На миг он теряет равновесие, и я выскальзываю из его захвата, но он блокирует мой удар локтем и тут же наносит мне встречный удар такой силы, что у меня искры сыплются из глаз.
Он снова стоит между мной и пистолетом. На нем тоже все черное, как и на мне: защитный жилет, штаны с карманами. На поясе ножны, не пустые.
– Я так понял, что вы колеблетесь, и знал, что это будет непросто, – сказал он, кивая в сторону окна Анны-Лизы. Судя по тому, как он стоит, я понимаю, что он предпочитает силовые упражнения в партере. Полумеры его не устроят. Я пошатываюсь, изображая легкую контузию. Но он опять читает мои мысли. Нет, он определенно профессионал высшего класса.
– Думаю, пришла нам пора поговорить о несчастьях вашей матери, – произносит он. – Хватит уже вам носить их в себе. – И он делает рывок, явно намереваясь применить ко мне захват никио, но я отскакиваю подальше. – Вы используете как блок ваши отношения с этой пациенткой.
Мы кружим напротив друг друга. Он отбивает мой удар ногой в корпус. Он настороже, у него отличная реакция, он сильнее и знает меня как облупленную.
Но и у меня найдется пара козырей.
Первый заключается в том, что я никогда не прихожу на дело неподготовленной. Я прикидываюсь, что хочу напасть справа, но, когда он уже замахивается для ответного удара, резко меняю тактику, бросаюсь в другую сторону и бью его в колено левой ноги. Там у него спортивная травма, еще со студенческих времен. Колено подгибается.
Мой второй козырь заключается в том, что я – его пациентка.
Я подаюсь вперед и толкаю его, он отбивается, но сдержанно, не сжимая ладоней, чтобы только обездвижить меня, но не искалечить и уж тем более не убить. Мое благополучие – его главная забота. Поэтому он здесь.
– Она – вектор, – хрипит он. – Не мешайте мне делать мою работу.
Левой рукой я зажимаю ему рот, а он пытается прокусить мою перчатку. Хватает меня за пальцы, пока я шарю в карманах своего надувного жилета в поисках второго шприца.
Мне никогда еще не приходилось стрелять дважды, и обычно запасные патроны мне не нужны. Но это не значит, что я такая самонадеянная дура и никогда не беру их с собой.
И, конечно, в отличие от Элиота я ничем не связана. Точнее, у него своя пациентка, а у меня – своя.
Я всаживаю иглу ему в шею и нажимаю на тупой конец шприца. Он выпучивает глаза, хрипит, трясется, пытаясь сбросить меня с себя, но быстро теряет силы. Я продолжаю удерживать его, пока он не обмякнет. Начинаются судороги.