– Это я, Володя. Вы не можете помочь мне решить один маленький пример?
– Завтра, – отвечал Шура. – Сейчас я занят.
Я уходил как в воду опущенный.
Но через полчаса я стучался к нему второй раз.
– Кто там?
– Это опять я. Как точно объяснить, что такое диффузия?
– Это взаимное проникновение друг в друга приведенных в соприкосновение разнородных тел.
– А осмос?
– А про осмос завтра. Я занят, – отвечал он.
Еще через полчаса я наглел и стучался опять.
– У нас что-то с часами, скажите, который час?
– Без двадцати одиннадцать. Уже поздно. Ложись спать.
И я шел в свою комнату и думал, какой я несчастный и как мне не везет в жизни.
Люба заходила к нему, наверно, два-три раза в неделю, и я всегда стучал в дверь и задавал вопросы.
Это начало выводить Шуру из себя. Однажды он вскипел, открыл дверь и нервно сказал:
– Идем к тебе!
Он вошел в мою комнату и закрыл дверь.
– Садись, – сказал он. – Давай поговорим как мужчина с мужчиной. У меня роман, – сказал он серьезно. – Я люблю Любу. Ты, наверно, читал, что это бывает. Так вот, это есть. Я ее люблю. И мне хочется побыть с ней вдвоем, без посторонних свидетелей. Понимаешь? А ты стучишься в дверь, задаешь тысячу вопросов и не даешь нам поговорить. Понимаешь? Неужели ты не можешь спросить у меня все, что тебе нужно, в другое время?
Я молчал. Наверно, покраснел. Между прочим, Шура тоже покраснел.
– Но я же не мешаю тебе ее любить? – сказал я, перейдя почему-то на "ты".
– Мешаешь, – сказал Шура. – Ну как мне еще тебе объяснить?
– Не надо объяснять, – сказал я. – Я не маленький. Больше я не буду стучать.
Я подавил в себе чувство обиды и перестал стучаться. Люба вышла замуж за другого окончившего нашу школу; Шура окончил институт и уехал в другой город.
Но я до сих пор помню этот нервный разговор в моей комнате и очень ценю его: это был, пожалуй, первый в моей жизни мужской разговор со мной.
ТЕХНИКА – НА СЛУЖБУ НАУКЕ!
На письменную работу по математике Леня Селиванов явился с завязанными зубами. Широкий платок закрывал его челюсть, правую щеку и ухо.
– Что ты так обвязался? – спросил его Александр Дмитриевич.
– Очень болит зуб, – ответил Леня. – Но я не хотел пропускать письменную.
– Молодец, – сказал Александр Дмитриевич. – Ценю. – И стал писать на доске задачу.
Когда он ее записал, он кинул взгляд на стеклянную дверь класса и увидел за дверью Мишку Гохштейна из параллельного класса. Гохштейн смотрел сквозь стекло и что-то записывал. А записав, быстро удрал.
Селиванов не отличался большими способностями по математике, но он погрузился в работу, быстро писал и первым решил задачу.
– Александр Дмитриевич, у меня готово, – сказал он. И подал преподавателю аккуратно исписанный листок.
Александр Дмитриевич проверил и сказал:
– Ну молодец. Ты решил ее просто молниеносно.
Ничего не могу сказать. Отлично! Я от тебя этого не ожидал.
– От меня еще и не того ожидать можно, – сказал скромно Селиванов.
Когда урок окончился, мы все кинулись к Селиванову.
– Как это ты, Ленька, ухитрился так быстро и, главное, правильно решить задачу?
– Техника, – сказал Селиванов и снял повязку.
Под повязкой у него был телефон. От этого телефона шел провод, который незаметно протянулся по полу вдоль стены, дальше уходил в дверь и шел в физический кабинет. В физическом кабинете сидел дежурный по кабинету Миша Гохштейн, списавший с доски через стекло двери задачу и диктовавший решение в микрофон. Когда Селиванов закончил писать под диктовку решение, он отцепил провод от мембраны, а Гохштейн вытащил его из класса.
На всех это произвело огромное впечатление.
И Шура Навяжский решил воспользоваться этим научным достижением на уроке химии.
Химию у нас преподавал молодой, красивый мужчина – Николай Александрович Гельд. Он серьезно и влюбленно относился к своему предмету, но любил пошутить, умел это делать и был веселым и озорным человеком.
Предстояла письменная работа по химии. Мы должны были решать задачи по эквивалентности.
Навяжский договорился с тем же Гохштейном, который у нас был отличником и по химии. Система была оговорена та же: Гохштейн подсматривает через дверь написанные на доске задачи и передает решение по телефону.
Навяжский явился с завязанным ухом.
– Извините, – сказал он, – у меня воспаление среднего уха, и я с компрессом.
– Если ухо не помешает вам в решении задач, пусть оно будет завязано, – сказал Николай Александрович. – Вы решайте, а я уйду на двадцать минут – мне нужно в учительскую. За меня в классе останется Юган. Он отвечает за порядок.
Юган уселся на учительский стул, а Николай Александрович вышел из класса.
Задачи были нелегкие, мы все волновались и перечеркивали написанное, но нет-нет да смотрели на Навяжского, который краснел, потел и теребил свою повязку.
– Ребята, я ничего не слышу. Вначале я слышал прекрасно Мишкин голос, а сейчас только гудит. Что это за гул, не понимаю…
Так он ничего и не написал. И когда возвратился Николай Александрович, подал ему пустой листок.
– Я не успел, – сказал он.
– А как же ваша специальная передача? – спросил Гельд Шурка покраснел, растерялся и спросил:
– К-как-кая п-пе-редача?
– Телефонная, – сказал Гельд. – Вы изобретатель, и я изобретатель. Я увидел провод, идущий из-под вашей повязки, вышел из класса, выяснил, куда этот провод идет, и мне не стоило труда догадаться, в чем дело.
Тогда я подключился к этому проводу и начал глушить вашу передачу. Вам следовало бы поставить "неудовлетворительно", но за техническое изобретательство я вам ставлю "не вполне". И запомните: всякое изобретательство служит делу прогресса. А ваше – служит только упрочению незнания и темноты. А теперь развяжите свое весьма среднее ухо.