– Да, – раздаётся нарочито усталый нестройный хор голосов.
– Всё, покеда, граждане свободной России. Да, чуть не забыл. Вся группа оштрафована на 500 долларов за простой и ошибки в съёмке, которую бы снял студент‑первокурсник с первого дубля. У меня пиджак стоит дороже, чем все декорации подвала вместе с вами. А у него от пара плечо начинает провисать. Так что за материальный ущерб.
Я закрываю за собой дверь. Затем открываю её снова. Просовываю голову в щель и добавляю:
– Скажите спасибо, что только за материальный ущерб. Моральный, он, понятно, ещё дороже. Чао, тарантины.
На выходе из подвала меня догоняет Аристарх:
– Антон… Антон Геннадьевич. Я хотел спросить про остаток гонорара.
– Чего?
– Ну, вы же мне не всё отдали…
– А ты материал снял? Ты сказал, это день съёмок, а уже третий пошёл.
– Так я же съёмочной бригаде из своих плачу…
– Вопрос не в простое бригады, а в том, что материал должен был быть готов вчера. Мне его сдавать послезавтра.
– Так вы же сказали… что… мы снимаем для фестиваля арт‑хаус в Риге, я думаю, времени вполне достаточно… – Аристарх снимает бейсболку и чешет голову.
– Для фестиваля, для фестиваля. Но у меня партнёры‑инвесторы. Я перед ними отчитываюсь. В общем, Аристарх, голову мне не морочь, а? Говорю, делай быстрее, значит быстрее. Ты не забывай, мы ещё хотели совместные проекты делать по твоим сценариям, помнишь, обсуждали на банкете?
– Да‑да! Конечно!
– Вот. А если ты такую маленькую работу так долго делаешь, как же мы будем работать вместе? У меня начинают закрадываться… Ну, ты понимаешь, да? – Я открываю дверь и выхожу на улицу.
– Нет проблем, Антон. Клянусь, сегодня до вечера все отснимем, я только вот… – Аристарх надевает бейсболку обратно и семенит за мной.
– Ну и чудно. – Я дохожу до машины, сажусь на заднее сиденье и собираюсь открыть газету. Аристарх почтительно закрывает мою дверцу и не уходит. Я поднимаю на него глаза:
– Антон, так как же с остатком‑то быть? – говорит он.
Я опускаю стекло, пронзительно смотрю на него и произношу классическую фразу, авторство которой приписывают Борису Березовскому:
– Понимаешь, Аристарх. Деньги были. Деньги будут. Но сейчас денег нет. Вот как снимешь всё до конца, приходи за расчётом. Поехали! – Я трогаю водителя за плечо, и мы отъезжаем.
По дороге в ресторан я снова гоняю в «Streat racing» на телефоне. Играю уже девятую партию и в тот момент, когда моя машинка готовится установить новый рекорд скорости в одну минуту двенадцать секунд, звонит Вербицкий. Я точно знаю суть нашего будущего разговора и его состояние в данный момент, и от этого мне кажется, что даже звонок моего мобильного звучит как‑то особенно истерично. Я прошу водителя остановиться, выхожу из машины и отвечаю:
– Я слушаю.
– Антон, я прочитал.
– Отлично, Аркадий Яковлевич, вы должны дать Вадиму команду стартовать.
– Но… ты вообще понимаешь, на что идёшь?
– На что?
– Это же… Антон, это же чистая подстава!
– Вы помните наш последний разговор о том, есть ли у меня конкретика? Вот это та самая конкретика. Она вам не нравится?
– Нет, почему же. Просто… ну, ты понимаешь, это слишком нестандартно. Если точнее, это шельмовство.
– Аркадий Яковлевич, вы о чём сейчас говорите, а? О каких стандартах? Может, вы просто боитесь?
– А ты не боишься?
– Я? Нет.
– Ты думаешь о последствиях?
– Аркадий Яковлевич, мы медиа‑солдаты. Мы находимся на фронте Великой Отечественной Медийной Войны. У меня задача взять высоту и закрепиться. Остальное неинтересно. Дайте Вадиму команду начинать или я выхожу из проекта. – Я понимал: либо я прожму Вербицкого, либо он передаст мне свой страх. И я перегорю. Уж лучше уйти сразу. – Я прошу вас, дайте Вадиму команду…
– Ты представляешь, что они ответят аналогично, только сильнее? – Голос Вербицкого дрожал.
– Не ответят.
– Почему?
Я отнял телефон от уха, пытаясь успокоиться. Испуганный паузой, Вербицкий снова заговорил:
– Антон, ты меня слышишь? Почему не ответят?
– Аналогичного ответа не будет, – произнёс я почти по складам, – потому что у нас нет Российской армии. Мы, в отличие от них, не несём за неё ответственности.
Повисла пауза. Не дожидаясь, пока Вербицкий переварит услышанное, я говорю:
– Мне кажется, мы просто теряем время. Позвоните, пожалуйста, Вадиму.
– Хорошо, – сухо ответил он и отключился.
В «Гудман» я опаздываю минут на пятнадцать. На втором этаже уже сидит Костя, обложенный газетами, и делает пометки в блокноте. С тех пор как мы виделись последний раз, прошло года четыре. За это время Костя стал обладателем обширной залысины, пивного живота, довольно строгого тёмно‑синего костюма и часов «Tag Hauer». Лицо его тем не менее осталось все тем же лицом отличника. Только оправа у очков сменилась с роговой на более дорогую.
– Ну, привет, Костян. Извини за опоздание, пробки. – Мы обнимаемся, хлопаем друг друга по плечам и садимся за стол.
– Рассказывай, – начинаю я, – какие новости, кого из наших видел?
– Да особо никого. Встречались прошлой весной в институте, ты, кстати, чего не пришёл?
– А мне кто позвонил? – деланно обижаюсь я.
– Тебе Катька Ильина звонила, подруга твоя бывшая, – ухмыляется Костя, – очень хотела тебя увидеть. Она сына родила два года назад.
– Да ну? От кого?
– Не спрашивал, но уж точно не от тебя.
– Это святая правда. Ну что, много народу было?
– Человек двадцать. Степан Цуканов, Леха Краснов…
– Степан в группе своей играет ещё?
– Да нет, вроде, всё уже.
– Ясно. Ахуенно играл, помнишь? Кто ещё?
– Ирка Афанасьева, Вадим Борисов, Анька с Виталиком, Костя Лукьянов, – дальше он перечисляет имена и фамилии людей, которые мне совершенно ничего не говорят. Чтобы не обидеть, я улыбаюсь и киваю.
– А Кольку Кудрявцева помнишь? – Костя снимает очки, вытирает салфеткой лоб и проникновенно смотрит на меня. Я чуть было не переспросил: «А кто это?» – но вовремя осёкся. – Погиб в автокатастрофе, представляешь?..
– Кошмар. Такой талантливый парень был, – картинно склоняю я голову к столу. – Надо помянуть.
Я подзываю официанта и прошу Dewars. Костя продолжает рассказ о том, кто женился, кто развёлся, кто где работает. Я поражаюсь его осведомлённости о делах наших сокурсников и отмечаю для себя, что наши студенческие годы представляют для него большую ценность. Тогда как мне, напротив, и вспомнить почти нечего. Приносят виски.
– За Колю, – дрожащим голосом говорю я.
– Вечная ему память, – отвечает Костя.
Мы пьём не чокаясь, и я ловлю себя на мысли, что уже не первый раз поминаю человека, которого в принципе не могу вспомнить. После виски несут еду, и Костя продолжает свои байки. Я иногда вставляю восклицания, типа: «Вот это да!», «Не ожидал от него!», «Ты смотри!». После новостей из жизни какой‑то его одногруппницы Ольги, я замечаю в ответ: «А какая баба была, никому не давала!».
Костя, готовый было проглотить порцию салата, застывает с вилкой и спрашивает:
– В смысле?
– Ну… в смысле, скромная была она, эта… Ольга. – Я понимаю, что моя реплика была не в кассу.
– Конечно скромная. Она же хромая была, ты чего, не помнишь её?
– Да?! Спутал по ходу с кем‑то. – Видимо, лицо моё выражало в этот момент состояние «не попал», и Костя, дабы не ставить меня больше в неловкое положение, перевёл разговор на другую тему.
– Ты расскажи лучше, чем занимаешься? Я слышал, ты в структурах Вербицкого? Готовишь среду для оппозиции перед выборами?
– Ой, я тебя умоляю. Так, помогаю по некоторым проектам.
– Ладно, не скромничай. В интернете, по ящику и на «Эхе» только и слышно: «Дроздиков то, Дроздиков сё». Ты уже стал звездой.
– Я простой технолог. Это СМИ масштабируют просто. Вот ты у нас звезда. Главный по экономике в таком издании. Давай выпьем! За нас!
Угольников смотрит на часы, что‑то прикидывает, потом соглашается. Мы какое‑то время обсуждаем происходящее в стране, экономическую ситуацию, и я плавно вывожу Костю на скандал вокруг банка «Зевс», начавшийся в интернете.
– Ты думаешь, это серьёзно? – спрашивает Костя.
– Я не думаю, я знаю. У банка большие проблемы из‑за обналички, со дня на день отзовут лицензию, и тогда… – Я замолкаю. – Давай ещё по одной, я тебе сейчас такую тему расскажу. Погоди. Молодой человек, можно вас?
Подходит официант и вопросительным знаком наклоняется над нашим столом:
– Молодой человек, принесите ещё Dewars. Граммов двести, да, Кость?
– Давай уж триста.
– Слушай, чего человека зря гонять. Знаете что? Несите сразу шестьсот.
– Не, не, Антон, мне ещё в редакцию ехать, – Костя снова смотрит на часы.
– Костян, я тебя прошу. Чего не допьём – выльем. Давайте, давайте, несите. Видите, человек торопится?
Я рассказал Косте о целом букете заболеваний, поразившем «Зевс», накрутил три десятка подробностей, и по мере того как Костя хмелел, подкидывал ему разные жареные факты. К концу литра я договорился до того, что падение «Зевса» может повлечь за собой падение «Альфа‑банка», а там уже и всему рынку пиздец. Не зная, как обосновать свою заинтересованность в падении «Зевса», закончил я тем, что в данный момент работаю по заказу чиновников из Минфина, которые исполняют государственную программу по переделу банковского сектора России. Услышав это, Угольников снял очки, глянул на меня уже довольно мутным глазом и поинтересовался:
– А ты‑то тут при чём? Ты же на другой лагерь работаешь.
– Как тебе объяснить, – а объяснить этот неожиданный поворот я мог только наглостью, рождённой пятьюстами граммами виски, – а я, Костя, профессиональный медийщик. Я на всех работаю. И на оппозицию, и на администрацию и… в общем… вот так.
– А «Альфа»‑то тут при чём? Как она с «Зевсом» связана?
– А ты скандал с ценными бумагами помнишь? Когда в аппарате Минфина сняли пять человек.
– Чего‑то… ик… не припоминаю, – Костя был уже изрядно пьян.
– Значит, у тебя пока доступа нет к таким вещам. Это же только близкий круг знает. В общем, я тебе скажу. Хотя, конечно, не должен, но, учитывая свою личную заинтересованность в банкротстве «Зевса», скажу. «Зевс» с «Альфой» участвовали в нескольких госпроектах. И на государственные деньги мутили свои операции с ценными бумагами. Где‑то поднаебали чиновников, и у них эту кормушку Минфин отобрал. А в отместку решил ещё и проверку учинить. Типа, в связи с обналичкой. Оба банка ринулись активы выводить за границу. «Зевс» почти прекратил выдачу денег вкладчикам. У «Альфы» эти проблемы только начались. Завтра у главных офисов этих банков народ собираться начнёт. В «Альфе» сегодня вечером закрыли главный офис. Раньше обычного. Хотя «Альфа», скорее всего, выкрутится. А «Зевс» давно уже по уши в говне. Если первым напишешь, что падение этих двух банков вызовет летом новый банковский кризис, похуже 1998 года, войдёшь в историю. Считай, инсайд тебе даю.
– А если не вызовет? – Костя глупо смотрит на меня.
– Вызовет, брат. Обязательно вызовет. Это уже решено… там, – я делаю серьёзное лицо и замолкаю.
– Слушай, ну про «Зевс» я вроде слышал. Но с «Альфой» мне стремновато связываться. Может, ну его на хуй? Как проверить‑то?
– А ты завтра с утра, часов в десять, пришли своих фотографов к офисам «Зевса» и «Альфы». Если толпу народа не заметишь, считай, я ошибся. А если заметишь – садись и пиши статью. А я тебя поддержу своей медийкой по полной. Мне нужен «Зевс», а тебе исторический материал по поводу кризиса, согласен?
– Ну… типа того… а у нас виски ещё осталось?
– Говно вопрос. – Я прикидываюсь совершенно пьяным и кричу официанту: – Человек! Человек, виски кончился. Ещё пятьсот.
– Антох, а Антох. А если на газету «Альфа» наедет? Или «Зевс»?
– Братишка… «Зевса» через два дня после выхода твоего материала и работы моих ресурсов не будет как структуры. Понимаешь? Он обанкротится. И «Альфа», скорее всего. Даже если с «Альфой» ничего не случится, проблем не будет. Мы же не сами работаем, а по правительственному заказу, врубаешься? Тебе ещё грамоту пришлют правительственную. И, кстати, твой гонорар за статью – пятёрка евро.
– Евро? – Костя, как мне показалось, даже протрезвел. – А почему евро?
– Мы же Европа почти, правда?
– Информация проверенная?
– Вот завтра пришлёшь фотографов к офисам этих банков и проверишь. Наливай.
После того как мы выпили ещё по сто, я решил, что дальнейшие возлияния могут привести к тому, что Костя с утра попросту не сможет воспроизвести в памяти наш диалог. Я попросил счёт, Костя стал упорствовать, и мне пришлось включить программу «заботливый старый товарищ, тоже бухой в говно». После всех моих «брат, нам хватит», «завтра ещё работать», «я тебя прошу как друга», «надо беречь себя – ты звезда журналистики», «не последний раз» и «я уже рассчитался, пошли» мне удалось вывести Угольникова на улицу. Там мы ещё продолжительное время обнимались и целовались, в итоге я загрузил пьяного Угольникова в машину и довёз до дома. Судя по тому, что последние двадцать минут дороги он не блевал, а наоборот, сокрушался, «как же они, суки банковские, так лихо рынок скрутили» и рассказывал мне теорию взаимосвязи мировых финансовых кризисов, операция прошла успешно.
Приехав домой в весьма нетрезвом виде, я долго бродил по квартире, натыкаясь на дверные косяки, углы и бытовую технику. В какой‑то момент я зашёл в гостиную и зачем‑то лёг на пол. Минут десять я таращился в потолок, пока мне не показалось, что прямо на меня падает люстра. Тогда я вынул из кармана мобильный и набрал Генку Орлова:
– Алё, Ген, ты не спишь?
– Спишь? Какой, на хер, спишь, время половина седьмого вечера.
– Да? Ахуительно… а я думал… Слушай, Гена… тут такая ситуация нарисовалась. В стране начался финансовый кризис… это просто пиздец что будет. Хуже, чем в 1998 году.
– Антон, ты бухой, что ли?
– Я? Да. Но к делу это не относится. Ты про кризис понял?
– Не очень, если честно. Может, мы завтра об этом поговорим?
– Гена, слушай сюда. То, что я пьяный, кризису развиваться не мешает. Завтра мы уже об этом не поговорим. Завтра мы про него в газетах прочитаем, сечёшь?
– Ну, да… то есть, честно говоря, нет. Поясни, что нужно‑то?
– А нужно мне, Гендос, чтобы сегодня вечером маниакально‑депрессивная молодёжь и студенты города Москвы договорились между собой в интернете о флеш‑мобе. И завтра дружными рядами и с транспарантами в руках собрались у центральных офисов банков «Зевс» и «Альфа» на митинг обманутых вкладчиков, которым ни банкоматы, ни работники банков не выдают их законное лаве, понятно?
– Так… и что дальше? – Мне кажется, что Гена понижает голос.
– А дальше, – я тоже понижаю тон, – дальше приедут газетчики из «Коммерсанта» и телевизионщики для съёмок, понятно?
– Понятно. А во сколько собраться людям? – ещё тише говорит Гена.
– Часов в десять. Главное, я тебя умоляю, как можно больше людей, – шепчу я, – всё ясно?
– Абсолютно, – шепчет в ответ Генка, – у меня только один вопрос…
– Какой? – снова шепчу я.
– Нахуя ты шёпотом говоришь, боишься прослушки?
– Я? – говорю я уже нормальным голосом. – Да ты первый начал тональность понижать. Я думал, тебе так лучше слышно.
– Нет, Антон, тебе показалось. Или с телефоном у тебя что‑то, – отвечает Гена, но слышно его действительно фигово.
– Ладно, забей. Про завтрашний митинг вопросы есть?
– Вопросов нет. Антон, ты все это мне серьёзно говорил сейчас?
– Абсолютно.
Я отключился, бросил телефон на кресло и отправился в ванную. Целый час я стоял, подставив голову струям контрастного душа. К концу сеанса ко мне даже вернулась способность чётко мыслить. Я думал о Зайцеве, финансовом кризисе, реакции Вербицкого, холодном шампанском и почему‑то о зелёном горохе в стручках. Не знаю, почему вдруг захотелось гороха? Вытершись полотенцем, я пришёл на кухню, открыл холодильник и нашёл там банку кукурузы «Бондюэль». Открыл её, порезавшись консервным ножом. Непонятно кому сказал «суки, блядь», то ли производителям кукурузы, то ли поставщикам ножей. Выложив кукурузу на тарелку, я минут пять сидел, глядя на неё, и высасывал из пальца кровь. Через пять минут я бросил заниматься этой хуйней и достал пластырь. Заклеив рану, прополоскал рот водой и вернулся на кухню, чтобы наконец поесть кукурузы.
Позвонил Гена:
– Как дела, Антон?
– Нормально, из душа вышел.
– Я хотел узнать, что с завтрашним митингом?
– А у тебя что‑то меняется?
– Нет… у меня всё нормально. Просто… я подумал, у тебя могло что‑то измениться.
– Ген, ты меня проверяешь, что ли? Типа, я был бухой и наговорил тебе какой‑то херни?
– Ну… если честно… если честно, то да…
– Гена. Я все помню. Все в силе. Главное – больше людей.
Вернувшись к столу, я всё ещё ощущал стальной привкус во рту. Есть кукурузу мне расхотелось. Я снова выругался и включил телевизор.
По РТР я застал окончание документального фильма про быт современной молодёжи – «Код 14/88». Не особо поняв, в чём суть, переключил на «Спорт», минут пять пялился на синхронное плавание, потом переключил на Восьмой канал, где шли «Новости». Главной темой дня стало интервью прапорщика Зайцева, в котором он рассказал об ужасах, творящихся в его воинской части, о том, как старший офицерский состав избиениями и угрозами жизни его семьи заставлял его торговать оружием и боеприпасами. О том, как он после продажи автомата пришёл в часть, узнал о поимке покупателей, снова был избит офицерами, но убежал и шёл по снегу двое суток, чтобы сдаться милиции. О том, какая нынче жизнь у военнослужащих, без зарплаты, без квартир и без будущего. Он рассказывал, как мечтал выполнять лучшую из мужских работ – защищать Родину. Он мечтал о наградах, а получил вместо них отрезанную ногу. Речь была хороша. Единственное, что нужно было сделать, «опростонародить» её, потому что обороты копирайтера, выпускницы МГУ, никак не вязались с обликом прапора. После этого адвокат Шварц говорил о моральном облике армейского руководства, позволяющего офицерам творить беззаконие и проч.
Когда новости закончились, я ещё часа два отвечал на звонки коллег по работе, знакомых журналистов, западных аналитиков, друзей, каких‑то тёлок и просто приятелей. Кто‑то ужасался происходящим, кто‑то просил прокомментировать событие. Одни спрашивали, как это могло случиться, других интересовало, что дальше. Судя по вопросам, сам Зайцев мало кого интересовал. Главными тезисами были: «а по Первому‑то не показали», «убил этих подлецов и врунов» и «видимо, третий срок встретим в лагере».
Ещё через час «дело Зайцева» стало самой горячей темой в блогах рунета. На втором месте в yandex.blogs.ru был страх граждан перед надвигающимся банковским кризисом.
Вот так запросто, в два притопа, три прихлопа, можно сказать, с шутками да прибаутками, мы все глубже погружали информационное поле в атмосферу страха и ненависти…
Horror TV
Май 2007 года, Москва
За десять месяцев до выборов Президента РФ
Первые майские дни в этом году были холодные. Несмотря на заверение Росгидрометцентра, никакого существенного потепления не наблюдалось. Даже самые горячие любители пикников на природе не решались выбираться в лесопарковые зоны на традиционные, в канун майских праздников, шашлыки. А третьего вообще выпал снег, чем окончательно убил извечный лозунг «Мир! Труд! Май!» – потому как мир, конечно, пока ещё преобладал на планете, труда в эту первую неделю отродясь не бывало, а теперь и с маем не сложилось.
В воздухе витала какая‑то всеобщая разочарованность. То ли из‑за весеннего авитаминоза, то ли из‑за грусти о том, что на работе и рассказать о праздниках будет нечего: ни тебе первых купаний, ни тебе заснувших в костре друзей. Улицы были пустынны, трудящиеся забились праздновать кто по домам, кто по ресторанам – раз про шашлыки и купание не расскажешь, хоть похмельной грустью поделишься. А кто и в Турцию отлетел. Ибо холодно.
В средствах массовой информации, ввиду происходящих там событий, наоборот, было отчаянно жарко. Круче, чем в Хургаде. Да что там, Хургада по сравнению с отечественной медиа казалась каким‑нибудь Актюбинском. А происходило вот что.
Основной мыльной драмой было «дело Зайцева», взорвавшее информационное поле в последние недели апреля. Эффект от воплощения в жизнь написанного нами сценария превзошёл самые смелые ожидания. Интервью, данное Зайцевым Восьмому каналу, моментально перекочевало в западные СМИ, которые выстроились в очередь для встречи с пострадавшим. Западников, естественно, в палату не пускали, ссылаясь на то, что он под следствием. Таким образом, они довольствовались единственным доступным видео, смонтированным нами, и общением с адвокатом Зайцева Геннадием Шварцем. Шварц, как человек пожилой и весьма осторожный, давал скудные комментарии, ограничиваясь общими фразами про «тяжёлое состояние больного», «препоны в общении, чинимые официальными властями» и «неоднозначность дела». Перед телекамерами Шварц корчил такие загробные рожи, что у интервьюеров могло сложиться впечатление, будто его подзащитного не только лишили ноги, но и ежесекундно режут по частям и скармливают их собакам, дабы к началу суда от Зайцева ни черта не осталось. Недосказанность, копившаяся в течение нескольких дней, после первого интервью стала тем самым кумулятивным зарядом, который пробил аудиторию насквозь.
При отсутствии достоверной информации людям свойственно додумывать детали.
Понятно, какие химеры могут рождаться в мозгу современного человека, и так до смерти напуганного СМИ. Нам практически ничего не приходилось делать, только следить, чтобы информационные потоки не выходили из намеченного нами русла. Основным информационным полем стал интернет. После созданного нами в качестве новостной ленты для зайцевской истории сайта «Русский солдат» – по адресу www.rusoldat.ru, в сети стали стихийно возникать сообщества, посвящённые данной теме. Основные центры, через которые распространялась информация, или «точки входа», как мы их называли, находились в livejournal.com, liveinternet.ru и blogs.mail.ru. Версии происходящего, муссировавшиеся в этих комьюнити, поражали своей фантазией. От уточняющих, типа «на самом деле ему отрезали обе ноги», до «свидетельских», рассказывающих, что на самом деле к Зайцеву не пускают журналистов, потому что пытают. Первое время среди посетителей этих сайтов находились наши медиаторы, поставлявшие «самые свежие новости» и распространявшие слухи, но потом нужда в этих подставах отпала. Аудитория, обсуждающая что‑то шокирующее, моментально насыщается очевидцами, «видевшими все своими глазами». Появились «врачи из этой больницы», «санитары», «мент из охраны», был даже «человек из прокуратуры», дававший свои прогнозы относительно будущего Зайцева и действий официальных властей.
Высказывания этих псевдоочевидцев моментально становились достоянием большой медиа. На них ссылались газеты, телевидение и радио, делавшие на основании таких цитат собственные выводы, подчас ещё более невероятные, чем те, что появлялись в сети. Интернетные сплетни из слухов быстро становились реальными фактами. И на них снова реагировала сеть. Круг замкнулся. К концу первой недели скандала вся сеть обсуждала факт пыток над Зайцевым, о которых сказали по телевизору. Обсуждала, забыв о том, что ещё семь дней назад сами интернетчики породили эту сплетню. На этом навозе, перекачиваемом из СМИ в сеть и обратно, стали плодиться реальные события. Подключились комитеты солдатских матерей, организовавшие в Москве митинги с участием матери и сестры Зайцева, вслед за ними начались выступления студентов, которые никогда не горели желанием служить в армии. Солдатские матери требовали немедленного вмешательства министра обороны, студенты требовали его немедленной отставки, мы требовали продолжения банкета. И он продолжался. Мы были не просто медийщиками – мы были шоуменами.
Оторопь, в которую погрузились официальные СМИ, немало помогла нашему шоу. Если первые дни развития скандала его попросту замалчивали или отрицали, то в конце концов власти решили пойти по простому пути – пути доказательства подставы. Была организована съёмка следственного эксперимента, во время которого Зайцева поднимали с кровати в одних трусах, заставляя встать на обе ноги. Прапор упирался, поджимал перед камерами ногу, пытался упасть на пол, но удерживался конвоирами в вертикальном положении. После трансляции его кордебалета по федеральным каналам мы решили, что скандал умрёт, но интернет среагировал совершенно неожиданно. Одни всерьёз говорили о фотомонтаже, раскладывая детали съёмки по видеоэпизодам, которые убедительно демонстрировали косяки монтажа. Другие утверждали, что показанный по ТВ человек вовсе не Зайцев. Последней версии немало способствовал показ по тем же федеральным каналам интервью с его матерью, которая на вопрос продавливающего её корреспондента отвечала: «Вроде он, а вроде и не он». Немалый ажиотаж внесла военная прокуратура, затеявшая расследование по факту хищения оружия в части, где служил Зайцев, и быстро нашедшая пару виновных. После этого аудитория повернула Амударью своего сознания в русло тезиса «дыма без огня не бывает». И интернет‑сообщество вкупе с дружественными нам СМИ сошлось во мнении, «что ноги всё‑таки не было». Действительно, какой же идиот признается в том, что ему две недели парили мозги на пустом месте? А раз не было ноги, значит, официальные власти нам снова врут. Все требовали продолжения реалити‑шоу «Без ноги виноватый». И митинги продолжились.
Поначалу Зайцев держался молодцом. Он читал переданную ему через адвоката прессу, радовался бездействию властей и убеждался в правоте нашего сценария. Но по мере того как на него давили органы, прапор грустнел, а после той печальной съёмки и вовсе начал упрашивать нас через Шварца «сделать хоть что‑нибудь». Наши устные заверения о благополучном для него исходе и печатные свидетельства того, что «люди властям не верят», больше не действовали. И к началу майских праздников он сделал заявление о том, что его подкупом и обманом принудили к даче ложных показаний два неизвестных подлеца. Поскольку официально его палату до съёмочной группы Восьмого канала никто не посещал, а мы с Вадимом в означенный им день находились в городе‑герое Минске (чему, понятно, имелись многие свидетели), и заявление прапора, с нашей лёгкой руки, превратилось в показания, выбитые из него следователями. Отечественные и международные правозащитные организации возопили, СМИ это масштабировали, интернет негодовал, а митинги переместились непосредственно к больнице с требованиями перевести Зайцева в международный госпиталь. На одном из наших внутренних собраний даже прозвучало предположение о том, что «ежели кого из митингующих у больницы случайно убьют, народ просто разнесёт её по кирпичам». Но ввиду тройного кольца оцепления и постоянно направленных на больницу телекамер это так и осталось предположением. В целом, «дело Зайцева» находилось в той точке, после которой скандал неминуемо сходит на убыль, несмотря на искусственные подпорки. Зайцева готовили к суду, свободомыслящая общественность готовилась к тризне по очередному отроку, «умученному кровавой гэбнёй». Моя структура готовилась пожинать плоды столь неожиданно успешного дела. В целом, все были довольны. За исключением Зайцева, конечно.
Второй горячей темой начала мая стал показ на том же Восьмом «документального» фильма «Реальные боги из подвалов», снятого Аристархом по моему сценарию. Картина вышла столь сочной и местами правдоподобной, что я даже пожалел о том, что так поздно обнаружил в себе талант сценариста.
За неделю до премьеры мы запустили точечную рекламную кампанию в своих СМИ, в которой «Реальные боги» преподносились аудитории как материал, на основе которого был снят художественный фильм «Боги из подвалов», с успехом шедший на больших экранах. Реклама этого кино была везде – на билбордах, в журналах, в интернете, по Первому, и, как следствие, число посмотревших фильм в кинотеатрах было огромным, он вошёл в пятёрку самых кассовых проектов года. Понятно, что человек, посмотревший фильм в кинотеатре, обязательно посмотрит по телевизору на «реальные события, лежащие в основе…». Было бы глупым, с нашей стороны, не сесть на хвост этой рекламной кометы.
Документальный фильм на следующий день после премьеры был выложен нами в интернет. Там же был запущен слух о том, что «Реальных богов» запретила официальная цензура, что дало повод аудитории рассуждать о провале национального проекта по борьбе с беспризорностью. Если в случае с прапором мы чуть не убили одного «зайца», то здесь прострелили навылет сразу двух. Во‑первых – аудитории предъявили традиционного голема «борьбы за свободу слова», во‑вторых – в очередной раз объяснили, каким подлым образом власть перевирает действительность. Линия поведения для аудитории была любезно подсказана нашими «народными» аналитиками, коих в огромном количестве расплодил в рунете Генка Орлов: «Государство объявляет о значительных успехах в области национального проекта по борьбе с беспризорностью. Для народной поддержки этого утверждения финансируется фильм „Боги из подвалов“, рисующий розовую картинку страны Путина, в которой дети‑бомжи стали олигархами, помогающими выбраться из подвалов таким же бездомным. Однако в реальности ничего в этом нацпроекте не сделано, что убедительно доказывает документальный фильм о жизни настоящих беспризорников „Реальные боги из подвалов“, запрещённый цензурой на следующий день после премьеры на Восьмом канале». Как и в «деле Зайцева», основной ареной, на которую выплеснулся «гнев народный», стал интернет, чья аудитория после подобных аналитических выкладок не могла сделать иного вывода, кроме как: «ни черта они не делают, наверняка проекты просрали, а деньги украли, раз фильмы запрещают».