– А если для очевидца нет никакой разницы между тем, как было на самом деле, и тем, что мы ему скажем?
– То есть?
– Взять, к примеру, соседку моей тёщи. Ей почти шестьдесят. Два года назад её сын погиб в Чечне, и она умом двинулась. Думает, что он вернулся, но почему‑то к ней не приезжает. Временами рассказывает соседям, что от него звонили, говорят, он на работе, но приехать пока не может. Чистая шизуха. Если ей сказать, что её сын в тот день был на этой злополучной станции…
– …и собирался приехать, – подхватываю я, – но попал в эпицентр и был ранен, а больница, в которую его привезли…
– … засекречена министром чрезвычайных ситуаций и ФСБ, – открывает окно Вадим.
– А сколько этой ебанутой бабке лет?
– Шестьдесят.
– Надо бы с ней встретиться. Выйти на живой человеческий контакт… Красиво, а? – Я прикрываю глаза и тихо говорю: – Допустим, Шойгу почти удаётся отбиться от обвинений прессы в том, что государство «замылит» теракт. И тут выходит эта старая сука и…
В этот момент звонит мой мобильный, вырывая меня из грёз.
– Алло, – устало говорю я.
– Антон, это Костя Угольников.
– Здорова, Костян! Как ты?
– Я… не очень… Антон, у меня проблема.
– Да ладно! Что случилось?
– Фридман на нас наехал.
– Как это? На тебя, что ли? Ты ему на вечеринке на ногу наступил?
– Антон, хорош идиотничать. «Альфа» подала в суд на «Коммерсант». Иск на миллион долларов за подрыв деловой репутации. Из‑за моей статьи.
– Да ты что! – деланно удивляюсь я. – Как же это получилось?
– Я у тебя хотел узнать. Ты говорил мне про правительственный заказ, финансовые схемы, про то, что «не сами работаем», помнишь?
– Я?! Я тебе это говорил?! Ты, Костя, что‑то путаешь. Я в финансовых рынках ни бум‑бум, как же я мог тебе про какие‑то схемы рассказывать?
– Антон, я ничего не путаю. Мы с тобой сидели в «Гудмане», и ты мне предложил написать статью про банковский кризис…
– А‑а… Вспомнил! – кричу я в трубку. – Точно!
– Наконец‑то, – приободряется Угольников. – Ты не хочешь подъехать к нам в «Коммерс», посоветоваться насчёт ситуации?
– Я? Легко. Только что я вам насоветую, Костян? Я же пьяный был в «Гудмане» в хламину, не помню ни черта. Мог тебе наплести всё что угодно. Я по пьяни такое исполняю – спроси у Сашки Епифанова.
– То есть как… Ты же… всё же… совпало на следующий день, – лопочет Костя. – Там же на самом деле были толпы народа… у банкоматов, как ты и говорил. Я написал статью…
– Какие толпы, Костян? У каких банкоматов? О чём ты? Я вообще не врубаюсь. Ты что‑то мне прикольное рассказываешь, я только вспомнить не могу. Слушай, Костян, давай на неделе бухнем, ты расскажешь подробнее, а сейчас я тороплюсь.
– Я понял всё, – отвечает Угольников, – я всё понял.
– Чего понял‑то?
– Ты же всё подстроил, да? Я думал, ты хотя бы с друзьями в эти игры не играешь. Думал, у друзей есть какие‑то шансы не быть использованными. Ну и сука ты, Дрозд!
– Вообще‑то мы не оставляем друг другу ни единого шанса. Я думал, ты в курсе, – усмехаюсь я. – Не зови меня Дроздом, ты же знаешь, не люблю. Давай, увидимся. – Я отключаюсь.
– Из «Коммерса»? – интересуется Вадим.
– Ага. На них «Альфа» наехала. Обвиняет их в том, что они инициировали недоверие у вкладчиков. Мулик хочет.
– У‑у‑уф! – присвистывает Вадим. – Крутовато.
– А не хуй было про «Альфу» глупости писать. Какой же дурак кусает монстров? Тем более в такой форме, – отворачиваюсь я. – Кстати, не свисти в машине, денег не будет.
– Извини. А ты‑то тут при чём?
– Да хотят, чтобы я разрулил их проблему с «Альфой», – отвернулся я к окну.
– А ты?
– А чего я? Буду я ещё по ерунде Фридману звонить, – сделал я недовольное лицо. – Это их тёрки, вот пусть сами и решают.
Минут пятнадцать мы ехали молча, и я упивался ситуацией.
– Кстати про деньги. Мы кейс‑то взяли? – интересуется Вадим.
– В багажнике.
– Хорошо. Мне сегодня за «скорые» бабки отдавать.
– Ну и отдашь. Эх, сейчас бы бросить все – и в отпуск, на законно заработанные…
– …нетрудовые доходы, – смеётся Вадим.
– Почему это нетрудовые? Очень даже трудовые. – Я показываю на свой лоб. – Вот свидетельство! Все в морщинах. Отдых нужен мозгам.
– Вот так отдых… – Вадим показывает мне пальцем в окно. Я поворачиваю голову и вижу рекламный щит, на котором написано красным:
МОРДОВИЯ
СКАЗОЧНЫЙ КРАЙ!
Долгосрочные семейные туристические поездки.
Федеральная Налоговая Служба напоминает:
Срок подачи Налоговой декларации истёк 1апреля
– Фиговая у нас социальная реклама, – констатирую я, – злая очень.
– Это точно. Я бы на месте ФНС… – Но договорить он не успевает, потому что мы уже приехали.
Сашка встречает нас на улице. Лицо его выражает крайнюю степень неловкости и обеспокоенности.
– Где? – смотрю я на Сашку исподлобья.
– На кухне сидит, – вздыхает Сашка, – с двумя охранниками.
Мы заходим. Перед нами стоит здоровый шкаф лет двадцати пяти, одетый в зелёную куртку «бомбер», джинсы и белые кроссовки. В облике этого парня не вяжется одно с другим. Физическая сила – и глупое лицо с оттопыренными ушами и веснушками. Или эти кроссовки. Вроде одет как типичный «скин», а на ногах вместо «мартенсов» белый «Рибок». То ли вокзальный гопник, «обувший» «скина», то ли неудачливый «скин», потерявший по пьяни ботинки. Мудак какой‑то, одним словом.
– А где второй? – обратился я к Сашке.
– Не можем найти, в бега подался, – отвёл Сашка глаза.
– Да Лёха свалил, как увидел, что тёлку по «ящику» показали, – ответил парень.
– Ну, тогда ты рассказывай, как всё было, – начал я. – Тебя как звать‑то?
– Кос.
– Как? – морщится Вадим.
– Ну… Кос. Космос. Помните, в «Бригаде» такой был, его ещё Дюжев играл.
– А тебя, значит, из‑за роста так решили назвать или сам придумал? – интересуюсь я.
– Ну, ваще‑то меня Колей звать, – осклабился парень, – а «Космос», это так, типа, свои пацаны зовут.
– Короче, рассказывай, любитель боевиков.
– Ну, короче! Это, командир…
– Я тебе не командир. Все командиры в ментовке. Не попадал ещё по‑серьёзному?
– Ваще‑то нет, так только, по хулиганке.
– Попадёшь ещё. Я тебе гарантирую. Дальше излагай, только не пизди, я тебя прошу. Хуже будет.
– А я чё? Всё как было расскажу! Ну, мы пошли с Лёхой к подъезду, как нам велели. Дождались эту тётку. А потом… хуйня получилась, одним словом.
– Как же это такая хуйня‑то вышла, Коля? Как же это так получилось‑то? – начал я ходить вокруг Коли, точно вокруг телеграфного столба. Коля испуганно вертел головой, следуя моей траектории. – Вам что сказали сделать, а? Побить слегка. А вы что сделали, бараны?
– Да, в натуре, мы не виноваты. Она, короче, зашла в подъезд. Лёха ей хуякс в репу, но не сильно. Она вроде брык на бок, а там стена подъезда ей упасть не дала, и она на жопу ровно осела. Мы чё‑то затупили децл. Лёха мне говорит: «Пробей ей коленом в голову», – а я думаю, типа, нам же сказали, бить несильно. Я Лёхе говорю, давай лучше в репу ещё насуём, говорили же, в репу можно. Он говорит, давай с ноги в торец, потом карманы пробъем, может, у неё лаве есть.
– И вы при ней всё это обсуждали? – Я закрыл лицо руками и застонал: – Бараны, блядь!
– Не, ну а чё? Я наоборот, как лучше хотел, Лёха здоровый кабан, сука, убил бы её на хуй, нам бы хуже было.
– А зачем карманы‑то пробивать? – спросил Вадим, глядя на парня уставшим взглядом. – Вам же заплатили, чего ещё надо?
– Не, ну тут такой расклад. На те бабки, что нам дали, мы хотели «девятку» брать у одного чёрта в Люберцах, чуть битую. А это так… на пивчанский там. Вам же всё равно?
– Какая «девятка», какие Люберцы? Идиоты… – Я затягиваюсь и выпускаю струю дыма в потолок. – Дальше чего было?
– Пока мы пиздели, она очухалась, встала и как‑то резко, сука, блядь, дала Лёхе сумкой в репу. Такой звук ещё был гулкий, будто машине в бочину засадили. У ней там банки были или бутылки, хуй её знает. Так, сука, ровно попала, что Лёха скопытился, как шпала. А она ловко так засеменила по лестнице и второй раз мне уже сумкой хрясь! Я рукой загородился. Обернулся на Лёху – он лежит, и на голове ссадина. Лёху жалко, ещё и рука у меня заболела. А эта сука уже скребётся в хату к себе. Дверь пытается открыть. Ну, меня тут чё‑то взяло! Не, а чё она кореша моего положила? У меня планка ёбс, на хуй, – парень хлопает себя по лбу и проводит рукой вдоль лица, показывая, как именно у него «упала планка», – я за ней, короче, погнался, смотрю, она уже в хату почти вошла. Я заревел, достал этот топорик типа и заебашил ей. Хотел в спину засадить, а она упала вперёд, попал ей в жопу. А то убил бы, на хуй. Не, ну а чё она кореша‑то моего? И главное, рука ещё у меня болит. Я смотрю, у ней кровь пошла, думаю, угандошил. Я дал заднего, Лёху подмышки и волочь на воздух, а наверху уже кипеж…
– Послушай, а ты зачем на дело с ледорубом пошёл, ты думал, Троцкого валить будешь? – интересуюсь я.
– Чё? Какого Троцкина? С каким ледорубом?
– В руке у тебя что было, осел? – не выдержав, кричит Сашка. – Чем ты ей в задницу попал?
– А… Так это брательника моего мамка просила в магазине молоток купить – мясо отбивать. Брательник мой женится, типа, ей готовить на тридцать рыл, ну, она меня и попросила. Я по дороге, перед тем как к этой тётке идти, зашёл в магаз и купил там этот молоток.
– Какая‑то достоевщина, не иначе. Скажи, Коля, а почему ты топор в магазине не купил? Им‑то мясо рубить и отбивать самый ништяк, – спрашиваю я, не зная, плакать мне или смеяться.
– Да ладно, чё вы гоните? – Парень снова осклабился. – Топором мясо кто отбивает? Да и тяжёлый он, сука.
– Логично, – констатирую я, – ну, а Лёха где?
– Да я хуй ево знаю. Есть маза, к бабке своей в Тверь лыжи навострил.
– Адрес бабки есть?
– Надо у Светахи спросить, Лёхиной тёлки.
– Ясно. Значит так, Саша, пусть твои охранники сейчас берут этого Колю‑Коса, едут к этой… к Светахе, узнают у неё адрес Лёхи в Твери. Обоих пацанов посадить на квартиру и две недели не выпускать. Они мне нужны.
– А чё вы с нами делать будете? – вылупился на меня Коля.
– Есть у меня для вас одно дело. Вы же обосрались с тёткой, так?
– Ну, по ходу…
– Вот. Через две недели мне у метро нужно будет пару азеров напугать. Палатку им поджечь. Вот и отработаете. Вопросы есть?
– Ну, типа нет. А… это, за палатку‑то нам азерскую наглушняк жечь придётся?
– А у тебя, Колян, есть какие‑то этнические предрассудки? В смысле, любишь азеров?
– Да ну на хуй. Я в смысле за палатку‑то нам, конечно, не заплатят?
– Ну, вообще‑то это вы нам ещё должны. Но, может, чего‑нибудь подкину. Я подумаю ещё. Зависит от того, как быстро Лёху твоего найдём. Саша, зови охрану, пусть его уведут. У меня времени нет.
Двое охранников уводят Коляна, он оборачивается и говорит:
– Вы особо‑то не серчайте. Мы исправим. Говорю же, хуйня вышла. Мы не виноваты.
– Иди, Коля, иди, – говорю я.
– Слушай, а что за палатка, я не понял? – спрашивает Сашка, когда парня уводят.
– Да есть у меня тема одна для этих двух идиотов. Не отпускать же их. Менты прихватят, и понесётся.
– Ты это серьёзно? – Саша проводит ребром ладони по горлу. – Я правильно понимаю?
– А у нас есть другие варианты, партнёр? – спрашивает у него молчавший до этого момента Вадим.
– Ну… как бы… – переминается с ноги на ногу Сашка.
– Вот и я говорю. Поехали, Вадим.
Мы втроём выходим на улицу и видим, как двое охранников заталкивают Колю‑Коса на заднее сиденье BMW.
– Я с ними поеду, – извиняющимся тоном говорит Сашка, – а то как бы не накосячили.
– Давай, давай, – киваю я, – а ты, Вадик?
– Антон, я в офис. Дела есть. Ты со мной?
– Нет. Знаешь что… Чего‑то тошно так, выпить хочется.
– Если очень хочется, значит можно, – говорит избитую фразу Вадик. – А здесь есть чего поблизости?
– Саш, у тебя тут кафе есть какое рядом?
– Рядом, – Сашка морщит лоб, – надо подумать. А! Если выехать на Садовое и потом повернуть направо, как на Мясницкую, там такой приятный вьетнамский ресторан «Шанти». Отдельные ниши есть в чайной зоне, разговаривать удобно. Не отвлекает никто.
– Поехали? – спрашиваю я Вадика.
В «Шанти» оказалось действительно приятно. Сняв обувь, мы сели за низкий столик, с умным видом пролистали меню, наугад ткнули пальцами в неведомые «нем‑раны», «нем‑коны» и «сет из тайских закусок».
– У меня такое состояние, будто я кино смотрю или сон, – начал Вадим, – все события хуячат, как скоростной экспресс. Голова кругом. А в какой‑то момент встаёшь, головой трясёшь, и будто бы всё приснилось.
– Приснилось… Мне, кстати, такие сны стали сниться, реально можно двинуться, – пристально смотрю я на Вадима. – Ты только не подумай, я ещё с головой дружу. Просто сны очень реальные. А главное, после них мысли конкретные приходят. Как и чего делать.
– А что за сны? – Вадим делает глоток воды и почему‑то отворачивается.
– Вчера, к примеру, полночи разговаривал с Парфёновым за духовность и идеологию. То есть чувак выглядел как Парфёнов, а на самом деле кто это был… не знаю. – Я закашлялся и вспомнил про косяк, но упоминать про него не стал. – В общем, такие телеги мне задвигал, что я сразу понял, чего нам не хватает.
– И чего же?
– У нас всё хорошо. И режиссура, и декорации, даже набор актёров. Как в провинциальном театре. Только играют они без души.
– Ха! Конечно без души, они же не настоящие актёры.
– Нет, Вадик, дело не в этом. Играют они без души, потому что за бабки…
– А как ещё‑то? За пряники, что ли?
– За идею, старик. Самая проникновенная игра может быть только за идею.
– Так идея‑то у нас есть. Мы – та часть общества, которой не всё равно. Оппозиция и всё такое.
– Ты сам‑то в это веришь? Вот, к примеру, подбери под это своё определение идеи визуальный ряд.
– Ну… – Вадим чешет затылок, – митинги, люди на площади, ну…
– …лагеря, Визбор, да? Новодворская. Бездуховно это все, врубаешься? А должна быть духовность, знаешь… звенящая такая. Чтобы резала барабанные перепонки. Такая духовность, как в фильме «Ленин в Октябре», понимаешь?
– Не понял я ничего, Антон. Насколько я помню, это кино чисто идеологическое. – Вадим кривится. – С чего вдруг духовность у тебя идеологией стала? Это вообще‑то разные вещи.
– В России, брат, это одно и то же. Просто когда лохам идеологию переименовывают в духовность, им становится легче её употреблять. Вприкуску с пустым чаем. Поэтому люди разбирающиеся и говорят: «особая русская духовность». А остальные, кто не в теме, блеют про «имперскую идеологию», хотя это одно и то же. И у этой имперской идеи настолько сильный брендинг, что люди готовы найти её даже в чашке чая, если перед этим ещё сказать, что «этот чай несёт в себе малую толику Родины».
– Ерунда какая. Антон, я считаю, сколько ни маскируй идеологию под духовностью, нормальный человек всегда отличит.
– Ты думаешь? Ок. Вот ты какой виски пьёшь?
– Я? Chivas!
– Почему?
– Ну как почему? Потому что хороший, наверное… – неуверенно предположил Вадим.
– Да? То есть в природе существуют и плохие виски, так?
– Так.
– То есть ты можешь отличить хороший виски от плохого?
– Конечно. Ну, во всяком случае, Chivas всегда отличу от другого.
– Уверен?
– Антон… – криво ухмыляется Вадик, – я тебя умоляю.
Я подзываю официанта, шепчу ему на ухо, он улыбается и уходит.
– Вот сейчас мы тебя и проверим.
Минут через десять официант приносит поднос с тремя стаканами виски и тремя початыми бутылками: Chivas, Johnny Walker Black и Dewars.
– Вот три стакана, – киваю я на поднос. – В котором из них Chivas?
Вадик поочерёдно берет стаканы, нюхает, отпивает из каждого по глотку. Долго смакует, цокает языком, снова нюхает. Делает паузу. После паузы уверенно берет крайний слева и говорит:
– В этом.
Официант, улыбаясь, смотрит на меня, кивает, будто в знак согласия.
– Ну? – смеётся Вадим. – Угадал? Я алкаш‑то со стажем. В чём в чём, а в виски разбираюсь. Правильно? – победоносно смотрит он на официанта. – Угадал, да?
– Ни хуя ты не угадал, Вадик. Здесь вообще Chivas нет. Везде один Dewars.
– Да ладно! – машет рукой Вадим. – Скажите, что в стаканах?
– Dewars двенадцать лет, спешл резерв, – подтверждает официант.
– Спасибо, – киваю я, и официант уходит.
– Антон, это подстава! – возмущается Вадим.
– Не‑а, – мотаю я головой, – это просто доказательство того, что в виски ты не разбираешься. И пьёшь обычно не Chivas, а «удивительный, индивидуальный характер виски класса люкс». Представляешь, какая у Chivas мощная идеология бренда, что даже тебя заставила «узнать» его среди «джоников»? Любой рекламщик пояснит тебе, что самые преданные потребители – у брендов, имеющих некую «духовную ауру».
– Ага. Я сам про это тюхал. Так называемые «Love‑marks».
– Во‑во. Лохмаркс. Вот эта самая аура и есть духовность для лохов…
– Сука ты… Прости. – Вадим жахнул разом все три стакана, поднял голову и заговорил, словно обращаясь к кому‑то третьему. – А главное, такие струны задел, что и жить не хочется.
– Почему, Вадик? – грустно говорю я.
– От аудио‑визуального ощущения провинциальности собственного духа.
– Гениальное определение. Вот мы и подошли к истине. К визуализации. Что такое визуализация в нашем деле? Все просто: ты можешь и дальше оставаться провинциалом духа. Даже не так. Ты им и должен оставаться. Но тебе нужен кто‑то, кто скажет, что в этой своей провинциальности ты не простой лох, а чистый душой и помыслами человек новой России. Тебе нужен духовный лидер. А духовные лидеры получаются только из героев.
– Из мёртвых, я полагаю, – усмехается Вадик.
– Типун тебе на язык. Мёртвых героев у нас пока нет. Ну, в смысле, с сильно узнаваемым брендингом нет. А шелуха всякая нас не интересует. Посему будем работать пока с живыми. Нужно найти героя и мифологизировать его. Схема работает ещё со времён египетских пирамид. В общем, думаю я, нужно снять фильм. Точнее, героико‑документальный эпос. Знаешь, кто самые любимые герои в стране, испокон веков?
– Юродивые да гонимые. Из школьной программы ещё известно.
– Во! Давай ещё бухнем?
– Chivas? – смеётся Вадим.
– Да все равно чего, мы же выяснили, для тебя все виски Chivas.
– Хватит издеваться. Ты меня просто развёл.
– Возвращаясь к героям. Ты совершенно прав, нам необходим настоящий мученик, нёсший народу свет свободы и справедливости. Безвозмездно. Представь себе кадры, – я откидываюсь назад и прикрываю глаза, – Михаил Ходорковский изображён Прометеем, прикованным к скале. Его атлетичный торс перекрещён цепями, ноги закованы в кандалы. Он мудро и вместе с тем печально смотрит из‑под очков куда‑то на Восток. Туда, где рождается заря и нефть…
Выйдя из «Шанти», я отдаю Вадиму водителя, а сам отправляюсь прогуляться пешком. Подхожу к палатке, долго стою перед витриной и зачем‑то покупаю банку кока‑колы. Закурив, набираю номер девушки Даши, которую периодически подтрахиваю, и за двадцатиминутный трёп склоняю её заехать сегодня ко мне часов в восемь. Когда наш милый разговор заканчивается, я отпиваю из банки, выплёвываю и выбрасываю банку. Точнее, подбрасываю её в воздух, чтобы с лёта пнуть ногой, но промахиваюсь. Зачем я её купил, так и останется загадкой, ибо пить это дерьмо невозможно.
Я ловлю такси, сажусь на заднее сиденье, называю адрес, открываю окно, закуриваю. Делаю две затяжки и ловлю себя на том, что даже курить больше не хочу. Выбрасываю сигарету и закрываю окно. Да, нам положительно необходимо кино! «Фильм! Фильм! Фильм!» Или как там ещё?
Даша приезжает на час позже условленного времени. Вихрем влетает в квартиру, с ходу вешается мне на шею, мы горячо и продолжительно целуемся, она гладит меня по плечам, ухитряясь одновременно скинуть джинсовую куртку и оставить при этом сумку висеть на локте. Наши объятия становятся все более эротичными, и в тот момент, когда все нормальные герои‑любовники начинают снимать друг с друга одежду, она наконец ставит сумку на пол, отрывается от моих губ и произносит:
– У тебя есть что‑нибудь из еды? Что‑то так есть охота!
– Да… конечно… я суши из «Сумосана» привёз.
– Супер! Слушай, у меня сегодня день сумасшедший! Бывает же такое. Машина с утра не завелась. Нормально, да? «Мерседес» херов. Представляешь, я звоню в сервис, они говорят, техник может приехать только через четыре часа. Я позвонила Боре, помнишь Борю?
– Не‑а.
– Не важно. Я позвонила Боре, говорю, ты разрули там со своими мудаками, мне уезжать надо. В общем, не знаю, как он с ними разобрался… Кстати, надо узнать. Извини. – Даша набирает номер и не терпящим возражений голосом визжит в трубку: – Алё, Борь. Борь, ты меня слышишь? Борь, ну ты разобрался со своими козлами? Да? И что? И я теперь буду неделю ждать? Из Германии повезут? А ближе нельзя? Что значит «не бывает»? И на чём я теперь ездить буду? Да? А когда пришлют? Я тебе завтра позвоню.
Она кладёт мобильник в карман, закуривает и начинает быстро‑быстро перемещаться по квартире, непрерывно балаболя:
– Нет, нормально? Он говорит, у меня какая‑то там деталь полетела, повезут из Германии. Завтра из сервиса подменную машину пришлют. В общем, дурдом. Я взяла такси, поехала в редакцию. По дороге звонит Альбинка, помнишь Альбинку?
– Ага, – киваю я, понимая, что все дальнейшие персонажи не имеют никакого значения и используются Дашей скорее для связки.
– Альбинка выходит замуж за какого‑то олигарха. Ныла мне в трубку минут двадцать, просила платье помочь выбрать. Вместо редакции поехала в «Галерею», зависли там с Альбинкой часа на два, подруги её приехали какие‑то колхозные. Я ей всю жизнь говорю: «Альбина, не общайся с лохами», – а она такой человек… У тебя шампанское есть?
Я опять киваю и достаю из холодильника бутылку шампанского.
– Вот. А Альбина такой человек, она никому отказать не может. Вечно вокруг неё куча лошиц. Ой, такие орехи вкусные! У тебя всегда орехи на кухне стоят? У меня раньше тоже стояли, а теперь я на диете, а они, сам знаешь, как семечки. В общем, на чём я остановилась?
– На лошицах…
– На каких лошицах? А! Короче, поехали в «Крокус», ничего страшного. Я ей говорю, пусть твой папик слетает в Милан, выберите платье там. А она говорит, он занятой. Вот дура, да? У неё свадьба чего, каждый день? В общем, из «Крокуса» поехала в редакцию. Там, естественно, никого уже нет. Люди на работу ходят как в кафе. В шесть часов уже никого, прикинь! А бабки все получают.
Я наливаю ей шампанского.
– Спасибо. Ой, какое холодное! Вкусно. Короче, в редакции смотрю почту, там письмо с СТС, от программы «Истории в деталях». Они же меня пригласили. Я тебе говорила, да?
– Ага.
– В общем, оказывается, эти суки перенесли эфир. Я же из‑за этого в Монако не полетела. Представляешь, я как дура прососала два джета, должна была жить на вилле у подруги. У неё муж какой‑то французский олигарх. Не полетела, а они эфир перенесли. Сволочи. Ну ничего, я им потом устрою.
– Ужас какой, как я тебя понимаю!
– В общем, из редакции поехала со Светкой встретиться. Она ела, я только кофе пила, с понтом, на диете. Ты позвонил. Я голодная поехала в салон.
В этот момент у Даши звонит мобильный:
– Алё. Привет. Что случилось? Да? Два дня? Вот сука! Слушай, ну подожди, может очухается. Нет? Я представляю. Да. Звони, если что, я просто сейчас не могу разговаривать.
– Прикинь, подруга вышла из квартиры своей сестры за сигаретами. Через два часа возвращается, а дверь не открывают. Она поехала домой. Звонит сестре, у той телефон не отвечает уже вторые сутки. А они из клуба приехали, сестра там нюхала, пила, не спала до этого почти сутки и снотворного выпила. В общем, она не может в квартиру к ней попасть.
– Кошмар. Может, у сестры передоз?
– Кошмар, конечно. У неё там вещи, прикинь?
Я прикинул, что, в принципе, на конкурсе глупых сук Даша могла бы стать членом жюри. И что если бы не её хорошая грудь и длинные ноги, Дашу следовало бы уничтожить ещё восемь лет назад. Жаль, Господь не сотворил её немой.
– Ужас, Дашенька, какой‑то кошмар!
– На чём я остановилась, а? А! Из салона заехала в химчистку, устроила им скандал за испорченную юбку. Может, пойдём, телевизор посмотрим? Ага. Я возьму бокал. Орала там как истеричка. Уроды просто, кругом какие‑то уроды. Спасибо. Поймала такси, по дороге к тебе чуть бабу с детской коляской не сбили. Я в шоке! Кстати, забыла сказать: я тебя вчера или позавчера видела по телеку. Ты говорил про выборы. Ещё тебя Линка видела в программе про политику. Помнишь Линку? У тебя телевизор новый? Прикольный! В общем, я в таком стрессе!
Я её не слушаю и хожу между кухней и комнатой, перетаскивая бутылки и тарелки. Она ходит следом и продолжает молоть свою чепуху. В комнате она прижимается ко мне и говорит, что безумно рада меня видеть, мы так долго не виделись, и она ужасно соскучилась, а я такой классный. И я понимаю, что юным возрастом и силиконовой грудью можно достичь гораздо большего, чем просто силиконовой грудью.
Я ставлю суши на стол и включаю телевизор. Даша тут же утыкается в экран, замолкает и начинает поглощать еду.
По Fashion TV маршируют модели. Минут десять мы смотрим на картинки с различных показов, затем я устаю и переключаюсь на CNN, который показывает марширующих солдат в Ираке. Даша продолжает есть суши и запивать их шампанским, абсолютно не меняя выражения лица. Интересно, она вообще понимает, что происходит на экране? Мне даже интересно. Вот он, тот момент, когда проверяется реакция аудитории на «пиар животворящий»! У меня в телевизоре пятьдесят каналов. На каждом из них выпускающие редакторы, продюсеры, креативщики, технологи, журналисты, ведущие и прочие. Я представил себе, как по ту сторону экрана замерла армия медийщиков, ждущая, когда же Даша в ужасе закроет глаза и попросит переключить или, наоборот, прильнёт к экрану и попросит сделать погромче. Или просто вскинет в недоумении бровь. А Даше просто очень нравятся суши с шампанским.
Они толпятся по ту сторону экрана, подпрыгивают, растягивают рты, бьют в бубны, кривляются, корчат страшные рожи, встают на голову – словом, делают все, чтобы привлечь к себе внимание Даши посредством телекартинки. А Даше просто очень нравятся суши с шампанским.
Я продолжаю щёлкать каналами. Даша продолжает есть. Мне становится неловко за своих коллег по всему медийному миру. Даша! Дашенька! Ну, среагируй! Ну, хотя бы спроси у меня о чём‑нибудь. Ведь я, выражаясь твоим языком, телевизионщик. Мужик из ящика. Неужели тебе не интересно? Отвлекись от суши! Сделай это ради своей страны, сестра!
Я делаю погромче и продолжаю искать наиболее шокирующую программу. Бинго! По какому‑то нашему каналу показывают детей Эфиопии, которые умирают от голода и жажды. Они лежат в грязи, вокруг них вьются мухи, и они смотрят на телезрителя своими огромными печальными глазами цвета столь популярного в Москве дерева венге. Закадровый голос вещает что‑то про высохшие реки и нехватку продовольствия вкупе с медикаментами. Я с надеждой смотрю на Дашу, но она как будто всё ещё продолжает смотреть Fashion TV. Мимика отсутствует. Журналистка на экране встаёт на колени позади мальчика с огромным животом, обхватывает его и начинает что‑то вещать из‑за его плеча. Крупным планом руки журналистки на его вспухшем животе. Второй крупный план – его печальные глаза. На какую‑то секунду довольно крупная муха садится на глаз мальчика, и тут же идёт дальний план. Гениальный монтаж! Я не выдерживаю:
– Ты заметила?
– Chopard?
– Что?
– Ну, часы на руке у бабы, по‑моему, Chopard, нет?
– Да… да… мне тоже так показалось.
Поняв, что Дашу не способны пронять даже мухоглазые африканские дети, я снова приглушаю звук и переключаю на какой‑то белорусский канал. Там идёт военный парад, его сменяют кадры с Лукашенко, который протягивает маленькой девочке яблоко. Девочка смеётся. Лукашенко её обнимает.
– Из «Триумфа воли» спиздили, – отмечаю я, – ничего своего придумать не могут.
– Ага, – соглашается Даша.
По Первому идёт какой‑то саммит. Президенты и премьер‑министры позируют оператору, затем расходятся по залу, жмут друг другу руки. Некоторые обнимаются.
– О, вселенская ярмарка гениталий! – говорю я.
– В смысле?
– Ну, в смысле, что мировые вожди приехали хуями меряться.
– А!
Непонятно почему, Даша заинтересовывается. То ли суши надоели, то ли у Первого реально есть спецэффект, заставляющий заинтересовываться транслируемой им картинкой всех, включая собак и модных московских журналисток.