– А‑а‑а‑а, – мычит Никитос, – пьешь?
– Нет, спасибо, я за рулем, – отвечает Вадим и ерзает на стуле.
«Подссывает Никитку‑то», – отмечаю я про себя.
– Ну, как хочешь, – Никитос снова разливает, – я вот чего хочу сказать. Телевизор смотреть, радио слушать невозможно стало. Везде одна политика. – Никита выпил, зачерпнул супа, подул на ложку и резким движением забросил ее содержимое в рот. – Я никак не пойму, бля, чего все кипешатся с этими выборами?
– Чего тебе не понятно‑то? – отрезал я кусок семги и отложил приборы.
– Суп нереальный. – Никита доел и отставил тарелку. – Я в том смысле, что бабло зазря палят на предвыборные компроматы. Вся эта движуха бабла стоит. Я беру в расчет, сколько наша с вами комбинация стоила, и умножаю в размерах страны. Это же бешеные бабки! Просто так берут и палят.
– Почему же просто так? – не понимаю я. – Это борьба за электорат. Чтобы ты, Никитос, посмотрел телевизор и пошел голосовать за нужного кандидата.
– А кому он нужен‑то, этот кандидат? Тебе? – показывает он пальцем на Сашку. – Или тебе? – обращается он ко мне. – А может, ему? – тычет он в Вадима. – Или вот… Слышь, ты! – кричит Никитос официанту. – Иди сюда.
– Слушаю вас, – склоняется официант.
– Вот ответь мне, только честно, – Никитос достает из бумажника стодолларовую купюру и машет ею в воздухе, – честно только, понял, бля? А насвистишь – по глазам увижу и нос сломаю! – Официант нервно кивает. – Вот скажи, ты на выборы голосовать ходишь?
Халдей смотрит то на деньги, то на Никитоса, то на нас, соображая, как лучше ответить, чтобы остаться и с целым носом, и с бабками. В конце концов он вспоминает, что отвечать просили честно, закрывает глаза и выдыхает:
– Не хожу.
– Вот! – кричит Никита так, что с соседних столиков на нас оборачиваются. – Вот, бля! На, бери, заслужил. – Он засовывает халдею в нагрудный карман сотку. – Понял, Антоха?
– Это ничего не доказывает, – отвечаю я.
– Не всем же всё настолько по фигу, – вторит Сашка.
Вадим испуганно наблюдает за нами и молчит.
– Погоди, Никитос, даже если и допустить, что все население страны на выборы не ходит, что с этим делать? – говорю я.
– Да все просто, – Никита забросил в рот суши, – тут главное – как в хорошем боевике – спецэффекты и декорации. Главное – понты, то есть картинка. В целом же народу все равно, кто президент, так?
– Ну, не совсем. – Я делаю глоток и чувствую, что начинаю пьянеть.
– Да ну нах! – машет рукой Никита. – Брось ты. Политтехнологи схемы выстраивают, воюют друг с другом, а народу абсолютно до фени. Это раз. И народ очень сильно разбросан по территории страны и не связан друг с другом. Люди в Тюмени не знают, что происходит с людьми в Питере. Это два. Поэтому надо всей политической братве сесть, договориться как в свое время славянские воры с пиковыми, к примеру. И все поделить.
– А населению как объяснить? – Сашка икает. – Так и сказать, мол, пошли вон, не мешайте нам наживать?
– Зачем говорить‑то? Населению важна картинка большой и сильной страны. Бабки надо тратить не на рекламные ролики, предвыборные ток‑шоу, агитационные концерты и гонорары «говорилкам», а на реальные вещи: на спецэффекты и декорации.
– Ну‑ка, ну‑ка, – придвигаюсь я к Никите, – это как?
– Построить заводы, фабрики, космодромы, фермерские хозяйства, школы, морские порты, аэродромы, госпитали, города нового типа – на налоги от нефтяного экспорта. Ненастоящее все, естественно, но, сука, – стучит кулаком по столу Никита, – денег, бля, не жалеть! Строить добротно и красиво, как в Голливуде. И потом, – он застывает с открытым ртом, теряя нить рассказа, – гонять все это по телевизору. Президент открывает новый морской порт в Новосибирске, председатель «Единой России» перерезает ленту на открытии нового аэродрома в Краснодаре. И вещать на страну с учетом регионов – тем, кто живет в Краснодаре, показывать про Новосибирск. И наоборот. Люди же не знают, что творится от них за сотни километров. Будут думать: «Как же, зашибись, жить там… Не то что у нас». А глобальные вещи показывать одним потоком. Настроить декораций как для «Девятой роты», и снять в них войнушку с грузинами какими‑нибудь. – При этих словах я поймал заинтересованный взгляд Вадика, обращенный на Никитоса. – Выигранную войну на экране показали всей стране. Рейтинг патриотичности – хренакс и поднялся. Доверие президенту – хренакс и поднялось! Во как надо!
– А куда, интересно, девать свидетелей, которые по интернету будут рассказывать, что на самом деле ни хера никакого порта не открыли? – ехидно подсмеивается Сашка.
– А закрыть на хрен все интернеты. Там только террористы да порнуха. Что там народу делать? Новости узнавать? Телевизор есть и газеты, которые новости дублируют для тех, кто не успел телевизор посмотреть. Как в Китае. Живут же, и ничего.
– С альтернативными источниками информации ясно. Закрыть, и весь базар. – Я сижу и охуеваю – иного слова не подобрать – от космического идиотизма Никитоса. – А как быть с иностранными гражданами, которые тут обитают? Им тоже показывать только телевизор?
– А как раньше мы кредиты брали? Снимали офис в «Метрополе», сажали туда секретарш длинноногих, директора с менеджерами. Потом привозили туда банкиров, поили коньяком. Потом везли их на свой, типа, склад. Там стоят фуры с «Мальборо», грузчики ходят, все дела. Вот вам, типа, обеспечение кредита. Потом бумаги подпишешь, дождешься, пока бабки на счет упадут – и ноги. Банкиры приезжают через две недели – проверить, как дела, а там ни офиса, ни склада… Так и с импортными щеглами. В больших городах и так все развивается, а в регионах… а в регионах построить пару‑тройку реальных объектов и возить туда…
– Но Россия, Никитос, это тебе не гостиница «Метрополь». Тут просто так не соскочишь. Есть же международное общественное мнение, связи с Европой и США, ООН и прочее. А главное – фондовый рынок, цены на нефть. Мы как только такое устроим, нам сразу обрушат рынки, и будем кеглю сосать. А под твои фанерные заводы кредитов никто не даст.
– Это правда, – первый раз поучаствовал в беседе Вадим.
– Ой, да ну вас, а кто мешает? – Никитос повернулся и чуть не опрокинул стол. Пьян он был уже очень сильно. – Бля… я говорю, кто мешает сразу в ООН со всеми разрамсить? Пацаны, так и сяк, мы вам гоним нефть, газ, и все это по ровным пацанским ценам, а вы взамен тупо отъебитесь от нас наглушняк. Мы у себя в России делаем что хотим, как хотим, строим реальность в телевизоре, и вы картинку красивой действительности для нашего народа не ломайте. – Никитос икнул.
– Во как! – Сашка, по‑моему, уже не слушал, просто вставлял междометия.
– И чтобы подписались все президенты всех стран, – Никитос обводит нас пьяными глазами. – И не ебет!
– А как президента выбирать? – интересуется Вадим.
– Я ж тебе говорю, вся братва политическая объединилась и расписала срок, кому, когда и сколько править. Пришло время – ёбс – и, типа, выборы.
– Вот тут и противоречие, – улыбается Вадим, – потому что если одного президента на другого менять – это же надо всю картинку телевизионную перестраивать. Имитировать предвыборную борьбу, представлять народу кандидатов.
– Ты чё, в натуре, не врубаешься, чё я говорю? – Никитос стучит кулаком себе по лбу. – Я ж тебе талдычу, что все происходит тока в декорациях. Народу сказали, что в этом году назначаются выборы. Ну, пришло, к примеру, в день выборов к урнам пять человек. На следующее утро объявили – явка была феноменальной. Сто процентов. Новый президент такой‑то. Ну, до этого показали сто раз, как он ленточки резал на заводах и открывал аэропорты. И народ его запомнил. Врубаешься, Вася?
– А что будет, если новый президент захочет, например, картинку телевизионную под себя менять? – Язык мой начинает заплетаться.
– Во блин, – Никита утыкается лицом в ладонь, – вы где ваще работаете? Я ж говорю – все декорации. Никого не ебет, как зовут президента. Мы вчетвером реально рулим поляной. Чи‑чи га‑га, нефть, газ и телевизор – все под нами. И так продолжается уже бог знает сколько лет. А президент просто, типа, афиша. Рекламное лицо. Ну, типа, как Шарапова, которая часы рекламирует. Она же этой фирмой сама не рулит? Так и мы. Захотели показать, что у нас все как в Штатах, – хренакс – берем негра. – Никитос указывает на чернокожего метрдотеля.
– Его, кстати, Адольфыч отчество, – словно просыпается Сашка.
– Ваще клево. Берем его, показываем народу и миру. Говорим: у нас теперь президент Игорь Адольфыч Тумбаюмба, и предъявляем негра. А рулим сами. Потом надоел нам негр – выбираем татарина. И все. Ниче не меняется – только декорации.
– Ты «Духless» а, что ли, начитался? – смеется Сашка.
– Чего, бля? – Никитос напрягся.
– Книжка такая, – говорю я, – там герой обкурился анаши, и ему приснился бессменный президент Бэтыч. По телику появлялся только в маске Бэтмена и рулил страной.
– А‑а‑а. Не, не читал я никакого мухлиса‑тухлиса. Херня какая‑то наркоманская. И идея говенная. Бред. Ты скажи, на хрена ералаш лепить с Бэтменами, когда можно реально построить страну в ящике?
– А когда умрут владельцы поляны, что будет? – интересуюсь я.
– А ниче. Они умерли, оставили поляну детям – те рулят по старым понятиям. Главное‑то не в схеме, а в том, чтобы халдею сотку не забыть отдавать. Понимаете? Чтобы он мог пойти себе ботинки купить или ящик шампанского. – Никитос снова икает и неловко цепляет локтем пустой стакан, который падает на пол и разбивается. – Сука‑бля. Людям праздник нужно создавать. Иногда. А то они перестанут телик смотреть. И страна в ящике исчезнет…
– Умно… – резюмирую я.
Схема Никитоса не кажется мне чем‑то совсем нереальным. Более того, я подозреваю, что когда‑то так оно и будет, причем в рамках планеты. Или, может, так оно и есть? Просто я об этом не догадывался? Если так, кто тогда регулирует и координирует все эти сложные процессы, одновременно происходящие в разных точках земного шара?
Сашка и Вадим молчат. Никитос пытается раскурить сигару, принесенную официантом. Сигара вываливается у него изо рта, Никита матерится и снова пытается прикурить. После очередной неудачи бросает сигару на пол, смотрит прямо перед собой и замирает. Я поворачиваю голову в том направлении, куда смотрит Никитос, и вижу в промежутке между стенами деревянный помост, идущий к воде. В конце помоста пришвартована та самая гондола.
Только этого еще не хватало. Я смотрю на Никитоса и понимаю, что он собирается сделать.
– Ну что, просим счет? – пытаюсь я сыграть на опережение. – А то мы уже нажрались порядком. Завтра дел много.
– Неплохо посидели. – Сашка поднимает на меня свои абсолютно пьяные красные глаза.
– А пошли, на лодке скатаемся! – Никитос встает и, не дожидаясь ответа, двигает в сторону гондолы.
– А чё, пошли. Воздухом подышим. – Сашка подхватывается с места вслед за ним.
– Ребят, хорош, а? – встаю я вслед за ними. – Давайте рассчитаемся и по домам.
Наперерез Никитосу двигает охранник, кричащий на ходу:
– Мужчина, стойте, вы куда?
– Я на лодке с друзьями хочу скататься, – отвечает ему Никитос, не останавливаясь.
– Лодка уже не плавает, гондольер ушел домой. – Охранник встает перед Никитосом, пытаясь не пустить его на помост.
– Да я чё, без этого… без гондона вашего не уплыву? – Никитос пытается отодвинуть рукой охранника. – Слышь, отойди нах…
– Мы в нетрезвом виде к воде не пускаем, – вежливо отвечает охранник.
– Слышь, я не понял, тебе чё, два раза повторить? – Никита оборачивается на нас с Сашкой. – Мужики, он чё, глухой?
Ко мне подходит Вадик и шепчет:
– Я закрыл счет, поехали отсюда!
Я оборачиваюсь, хочу ему ответить и вижу владельца ресторана Игоря Бухарова, наблюдающего картину «Недопущение отрока Никитоса к плавсредству». Он поворачивает голову, и мы встречаемся взглядами. Я киваю, он кивает в ответ и грустно смотрит на меня и моих друзей. Кажется, его взгляд вопрошает: «Таки будут громить?» Я дважды моргаю: «Таки да», – и развожу руками, изображая бессилие. И читаю в его глазах всю скорбь еврейского народа. Он подзывает к себе метродотеля. А Никитос с криком: «Да пошел ты, каз‑зел!» – наносит охраннику первый удар под дых. Охранник на шаг отступает, но не сгибается от боли – то ли удар слишком слабый, то ли охранник слишком крепкий. Никитос снова замахивается, но в этот момент к нему подбегают еще двое охранников и заламывают руки. Никита матерится, пытается их раскидать, но охранники трезвы и натренированы, в отличие от него.
Никитоса уводят. За ним, шатаясь, идет Сашка, приговаривая скороговоркой: «Ланамужикиептаотпуститемоегодруга». За Сашкой плетемся мы с Вадиком. Поравнявшись с Бухаровым, я говорю: «Извините, мы выпили», – на что он, глядя на меня искоса, отвечает:
– Значить так. Вы не ходите ко мне больше. – И после паузы выдыхает: – Пожалуйста.
Мы с Вадиком вываливаемся из «Шатра», и я верчу головой в поисках своих в жопу пьяных приятелей, но никого не вижу.
– Поехали, поехали, – тянет меня за рукав Вадик.
– Не… погоди, – я икаю, – мне нужно прогуляться. Давай кружок вокруг пруда?
– Ну… ок, пойдем, – нехотя соглашается Вадим. Мы молча доходим до метро. На площади перед памятником Грибоедову в это время весьма многолюдно. Традиционные влюбленные парочки, клиенты ночных палаток – и две группы молодежи и студентов. Первая – тусовка готов: девочки с густо подведенными глазами, ярко‑красными, в поллица губами и фиолетовыми волосами, и мальчики, которые, в общем, мало чем отличались от девочек. Одеты все в черные хламиды, высокие ботинки или казаки. Все, понятное дело, с пивом. Вторая группа, более политизированная, состояла в основном из студентов старших курсов. Парни в джинсах и пиджаках, девушки опрятного вида, некоторые в майках с портретом Че Гевары или Лимонова, кое у кого значки молодежного движения «Яблоко». Знаете, из тех, которые никак не определятся, что им делать по жизни – кушать яблоки вместе с Явлинским, кидать помидоры в окна ФСБ с Лимоновым или просто пиво пить. Поскольку в их возрасте внешняя атрибутика бьет по мозгам сильнее внутреннего содержания, все они являли собой этакий симбиоз леволиберального толка. Эта компания сгрудилась вокруг длинноволосого урода, тренькавшего на гитаре что‑то из репертуара «Гражданской Обороны».
Между ними, как бы разделяя эти группы, стояли несколько мужиков весьма потрепанного вида с баночными коктейлями и пивом, горячо обсуждавшие проблему телевизионной рекламы. Это было, в общем, то немногое, что я смог разобрать из их маловнятной речи. Учитывая мое состояние. Я подошел к памятнику и вдруг довольно ловко взобрался на парапет. Вадим попытался было поймать меня за ногу, но я брыкнулся, что твой горный козел, и он ногу отпустил. Приняв соответствующую позу, я мутным взором осмотрел аудиторию и громко крикнул:
– Здравствуйте, дорогие сограждане!
Многие прохожие остановились и повернули головы в мою сторону. Готы с интересом принялись разглядывать меня, студент перестал играть на гитаре. Даже мужики отвлеклись от своих коктейлей.
– Здравствуйте еще раз, граждане свободной России!
– Здарова, мужик! Чё, нажрался? – крикнули готы.
– Да, нажрался, вы что‑то имеете против? Или мы не в свободной стране? Вадик, скажи как друг – имею ли я право нажраться в свободное от работы время?
Вадик покраснел и отошел на два шага от памятника. Мужики заржали. Некоторые прохожие вновь заспешили по своим делам. В компании студентов раздался четкий девичий голос:
– Еще один торгаш нажрался, и потянуло на общение. Саш, играй дальше.
– Э‑э‑э… Саша, постой, не играй, – обратился я к невидимому Саше. – Я, может, хочу с вами о будущем страны поговорить.
– С такими, как вы, у страны нет будущего, – ответил мне чернявый паренек с эспаньолкой, бывший, видимо, за лидера.
– Ух как интересно! А с такими, как вы, оно, значит, есть?
– Непременно.
– А с такими, как вы? – обратился я к готам.
– Спать иди, политик! – заржали они.
– Мужики, скажите, может, будущее страны в вас? – повернулся я к любителям коктейлей.
– Свободен, мужик. Чё ты быкуешь? Есть будущее, не парься, – ответствовал мне усатый мужик в черном костюме и светлых летних туфлях.
– И какое же?
– А не ебет, – резонно заметил мужик, – какое надо, такое и будет.
– Уж не хочешь ли ты, брат, сказать, что оно будет такое, как надо именно тебе?
– Может и так.
– То есть оно зависит от тебя?
– Ну.
– Чё ты нукаешь? Чё нукаешь? Я тебе лошадь? Чего от тебя зависит? От тебя даже цена коктейля, который ты жрешь, не зависит.
Молодежь затихла. Видимо, в предвкушении восточных единоборств. Я решаю оставить мужика напоследок и поворачиваюсь к студентам:
– Эй вы, молодая надежда Родины! Да‑да, это я к вам обращаюсь, свободолюбивые вы мои. Я гляжу, у вас тут кружок строителей гражданского общества. Просто вольные каменщики, ёб вашу мать. Масонская ложа имени пива «Клинское» или чем вы тут нажираетесь? Водочкой?
– Антон, слезь. Слезай оттуда, я тебе говорю, прекрати паясничать, нас сейчас в ментовку заберут, – тихо сказал Вадим.
– Да иди ты лесом, Вадик, – миролюбиво заметил я, – никуда я не слезу. У меня такая редкая возможность живого человеческого общения с аудиторией. Неужели ты думаешь, я ее упущу?
– Давай, мужик, отжигай! Аффтар жжот! – послышались крики с готской стороны.
– Итак, граждане свободной России, я имею вам сказать за гражданские свободы! Интересно ли вам это? Или может, вы расскажете, что думаете о грядущих выборах? У вас есть новая идея на этот счет?
– Да нам до фени, – снова заговорил усатый.
– Мы за «лигалайз» пойдем голосовать! – крикнул кто‑то из готов.
Студенты дружно рассмеялись в ответ. Из их рядов послышалось:
– Мы добьемся гражданских свобод революцией. Пойдем вешать буржуазию!
Снова послышался смех. Гитарист заиграл «Все идет по плану». Напряжение стремительно падало. Я прислонился спиной к памятнику и, раскачиваясь на манер Маяковского, заговорил:
– Весьма обидно, дорогие мои сограждане, осознавать, что все вы настолько тупые скоты. И вся ваша идея, – тут я похлопал по ноге Грибоедова, – в «дыме Отечества», который для кого марихуана, а для кого, – кивнул я в сторону мужиков, – так вообще «Гжелка». Мне это вдвойне обидно как человеку, некоторым образом связанному с медиа.
– Антон, заткнись, что ты несешь?… – зашипел Вадим.
– Вы все такие разные, но оказывается, объединяют вас не убеждения, не партийная принадлежность, даже не банальная гражданская позиция. Отнюдь! Единственное, что способно вас сплотить, – это пиво или любой другой горячительный напиток.
Я присел на корточки, подпер голову рукой и продолжил более тихим голосом:
– Блядь, до чего же обидно! И как все просто… Лучшие политтехнологи ломают головы над выстраиванием хитроумных схем, партийных линий, поиском харизматичных лидеров. Мы рассуждаем о протестном электорате, вовлечении избирателей. Ищем информационные поводы, ведем друг с другом идеологические войны, боремся за медиавлияние. А вам все до лампочки. Уроды, господи, какие же вы уроды! Вы даже на секунду не замрете в попытке осмыслить получаемую информацию. Бараны, над чем же мы все тут бьемся‑то, а? К чему вся эта сложность? Вы – тупое стадо, которое понимает только плеть. Вас надо лупить как баранов, а по воскресеньям давать пряники в виде юмористических шоу.
Ненависть подступала к горлу, я снова поднялся во весь рост, получив удар алкоголя в мозг, покачнулся и продолжил:
– Вы способны повторять только то, что вам скажет ваш телевизор, радиоприемник или компьютер. «Свобода слова», «борьба с тоталитаризмом», «будущее свободной страны». Вам все это не нужно, понимаете? Нет у вас никакого будущего.
– Будущее в анархии! – крякнула одна из размалеванных телок.
– Ты, скотина, вообще заткнись! Твое будущее в ближайшем подъезде. Это шприц с «черняшкой». У вас нет будущего. Сначала вы приходите сюда с пивом, гитарой и в левацких маечках, потом спариваетесь со своими идиотками, которые родят вам таких же тупых ублюдков, а потом возвращаетесь сюда уже в виде вот этих неврубных мужиков с коктейлями «по чуть‑чуть», потому что завтра, блядь, на работу. Самые думающие из вас, какими они себе кажутся, не нашли ничего лучше, чем последовать советам тупых политтехнологов игнорировать выборы. Вместо того чтобы повлиять на что‑то своими голосами, вы, уроды, остались дома у телика. Чтобы с утра увидеть выборы, которые прошли без вас, и победителя, которого выбрали не вы. Все, на что вы способны, это проблеять «мэ‑э‑э‑э» в первое утро после выборов. И не удивляйтесь, что вами манипулируют, не свистите про «подтасовки» и вброс бюллетеней. По‑другому не будет. Потому что ни один из вас не хочет принимать решений. Вам это трудно. Очень трудно. И вся политика будущего будет заключаться в дистанционном управлении ленивым стадом через телевизор. Не удивляйтесь, что с вами никто не считается. Вас давно уже нет. Вы – пустота.
– Антон, быстро слезай! – Вадим начал подпрыгивать, пытаясь схватить меня за руку. Изредка он поворачивался к толпе и извиняющимся тоном говорил:
– Он просто пьяный, не обращайте внимания… телевизора насмотрелся, я сейчас его уведу… не обращайте внимания, он сейчас слезет…
Я вырвал руку и заорал:
– Что ты мне рот затыкаешь? Ты же знаешь, что я прав!
– Знаю, знаю. Я тебя прошу, уйдем! Завтра договорим.
– Завтра? Нет, давай уж сейчас. Давай с ними поговорим. Иди, отсоси у каждого. Что ты стоишь? Это же твоя аудитория, нет? Потрещи с ними по‑товарищески, выпей водочки. Уговори пойти на выборы, проголосовать за твоего кандидата. Расскажи, как много ты сделал за последние полгода, чтобы напрочь запудрить им мозги. Только будь поласковей. Расскажи, что твой кандидат цены на пиво и водку снизит, например. Иди, хули ты тут стоишь, лицемер херов! Это же не просто быдло – это же, ёптыть, ЭЛЕктоРАТ. Скажите, вы электорат или овцы? Ну, раз, два, три: МЫ… Да я и так знаю, кто вы.
– Надо милицию вызвать, – сказал кто‑то из прохожих.
– Отличная идея, – поддержал я, – только не милицию, а зондеркоманду. Для окончательного решения электорального вопроса. Знаете что? Мне пришла в голову отличная мысль. Родненькие мои! Дорогие вы мои россияне! Что если вам всем взять и умереть? А? Прямо сейчас! Ну что вам стоит? Исчезнуть с лица земли. Вас же все равно не существует. Вы даже «голосами» на выборах быть не хотите.
В этот момент из толпы вышла девушка, подняла на меня голову и тихо сказала:
– Простите, что перебиваю. А вы‑то хотите? Что вы делаете для того, чтобы всем стало чуть лучше?
– Я? Что я делаю? Да я… да я ежедневно думаю над тем, как сделать так, чтобы вы окончательно превратились в биороботов. Я хочу научиться манипулировать вами с помощью этих дурацких ящиков, не затрачивая при этом ни одной калории. Вот чего я хочу. А еще, еще я хочу, чтобы вы все умерли…
– А вам никогда не приходило в голову, что мы тоже люди? Такие же, как и вы? И если мы все умрем, что с вами‑то станется?
– Со мной? Ничего. Я отделен от вас броней мощнее танковой. Я нахожусь по ТУ СТОРОНУ ЭКРАНА.
К памятнику подошел усатый, бросил на асфальт жестяную банку, отодвинул девушку и сказал, прищурясь:
– Так ты, сука, телевизионщик, да?
– Да, и что?
– А я думаю, что ж ты, падла, всех ублюдками да скотами ругаешь! А ну слазь, поговорим!
– В тебе, никак, гражданская позиция проснулась, урод?
С этими словами я прыгнул на мужика, вцепился в его пиджак, и мы покатились по асфальту. Толпа стремительно расступилась. Вначале мы просто лупили друг друга, но тут подбежали его дружки, принялись охаживать меня ногами, приговаривая:
– На, сука! На, козел, блядь, вонючий! Учить нас вздумал, за кого голосовать.
В общем, это было последнее, на чем я успел сосредоточиться.
Очнулся я уже в машине. Рядом сидел Вадим:
– Ну что, очнулся? Народный трибун… Гай Тиберий Гракх… Легче стало?
– Куда мы едем?
– Домой тебя везу. Ты как? Ничего не сломал?
Я принялся ощупывать себя. Все тело болело, но не сильно. Видимо, я все еще был пьян. В машине играла Depeche Mode «Enjoy the Silence». Точнее, ее роковый ремикс. Я прислонился к боковому стеклу и тихо сказал:
– Я устал, Вадик. Мне тяжело, и все надоело. Я хочу тишины. Просто тишины, чтобы все это кончилось и никогда не возвращалось, понимаешь?
– Понимаю, Антон. Все когда‑то устают. Это бывает. Ты это…
– Помолчи пока. Доедем, ляжешь спать, и завтра все как рукой снимет. Только выспись, у нас в два клиенты.
– Клиенты… Работать с клиентом, слушать клиента, предлагать клиенту позицию… Мы с тобой две проститутки. Старые, но еще достаточно дорогие бляди. Нет, даже хуже проституток. От простых московских блядей можно подцепить сифилис, а мы заражаем людей сифилисом мозга, понимаешь?
– Понимаю‑понимаю. С другой стороны, кто тебе мешает уйти?
– Ты считаешь, это возможно, Вадик? Мы не оставляем друг другу ни одного шанса, родной.
– Возможно. Другой вопрос – готов ли ты к этому? Ты же специалист только в одной сфере, не так ли?
– Да, специалист. Знаешь, Вадим, я придумал для нас название: мы специалисты по беспорядочным половым связям с общественностью.
В машине повисла тишина. Водитель, видимо, увлеченный нашей беседой, даже приглушил радио. Я смотрел в окно, Вадим хмыкал, собираясь с мыслями. Пока он готовился ответить, я водил пальцем по запотевшему от перегара стеклу, выводя на нем свою роспись. В тот момент, когда Вадим начал говорить «А знаешь…», я уже отрубился. Кажется, он сказал что‑то вроде:
– А знаешь, не так уж это и плохо…
Я открываю глаза уже дома, в собственной кровати. Жутко ломит глаза и болит голова. Спотыкаясь, плетусь на кухню, выпиваю два стакана воды и смотрю на часы – 04:32. Я иду обратно, падаю лицом в подушку и снова засыпаю. Мне снится, что я в Останкино, в студии программы «Пусть говорят», и Андрей Малахов представляет участников шоу.
Малахов: Здравствуйте! В эфире шоу Андрея Малахова «Пусть говорят». Наши сегодняшние героини Елена Ивановна Петухова и Мария Александровна Дорохова из села Стаканкино. Перед тем как мы узнаем их историю, я хочу показать вам документальные съемки.
На экране утренний пейзаж простого русского села. Несколько изб, покосившийся клуб, коровники, два трактора, распахивающих поле, дети, бегущие за гусями, и героини передачи, ведущие к местному медпункту своих маленьких дочерей.
Голос за кадром: Стаканкино почти не отличается от прочих русских сел и деревень. Те же проблемы, те же радости. Многие молодые уехали в город, село ветшает. В нем нет работы, нет перспектив, и, в общем, заняться людям нечем. Но некоторым жителям работы, как оказалось, хватает…
Картинка сельского утра сменяется ночной магистралью, проходящей рядом с селом. Героини передачи стоят у дороги с ведрами в руках, мимо проезжают машины. Тормозит «КамАЗ». Из него вылезают дальнобойщики, Петухова и Дорохова идут к ним, качая полными ведрами. Между водителями и женщинами завязывается диалог. Одна влезает вместе с водителем в кабину, другая удаляется с его напарником в сторону ближайших кустов.
Голос за кадром: Елена Петухова и Мария Дорохова приходят сюда почти каждый вечер. Как на работу. Хотя это и есть их работа. Лена и Маша оказывают водителям‑дальнобойщикам услуги интимного характера. Попросту выражаясь, Лена и Маша – проститутки.
В зале начинается движение. С верхних рядов кричит женщина:
– Шлюхи!
Ей вторят другие:
– Да как вам не стыдно!
– А с виду и не подумаешь!
Петухова и Дорохова начинают кричать в ответ, оправдываясь:
– Да это вранье все! Сама ты шлюха! Мы картошкой ходили торговать!
Начавшая перепалку худая визгливая тетка с верхнего ряда встает во весь рост, поправляет лежащий на плечах платок, тычет в стаканкинских баб указующим перстом и гневно верещит:
– Знаем мы, чем вы торговать ходили! Пи(пи‑и‑ип)ой вы ходили торговать!
Малахов: Женщина в верхнем ряду, прекратите орать! Прекратите, я сказал, я вас из зала удалю!
Зал тем не менее продолжает:
– Как дочерям‑то своим в глаза будете смотреть, шлюхи?
– А мужу?
– У таких и мужей‑то не бывает!
– За коровой надо ходить, а не мужей чужих по кустам ублажать!
– Да картошкой мы в кустах торговали, у меня там лоток с овощами стоял!
– Сама ты в кустах стояла!
Малахов: Все, я вас сейчас удалю из зала. Последнее предупреждение!
Зал медленно стихает. Экраны гаснут. Малахов спускается в нижние ряды и продолжает:
– Это еще не все. Во второй части мы узнаем, что делали наши героини после встречи с водителями.
На экранах снова утренняя деревня. Петухова и Дорохова с пластиковыми пакетами под мышкой поднимаются по ступеням медпункта, открывают дверь и исчезают внутри. Через какое‑то время они, улыбаясь, выходят оттуда уже без пакетов и идут домой. Голос за кадром:
– В качестве оплаты за свои услуги наши «ночные бабочки» получили от водителей, следующих из Таджикистана, наркотики, которые тут же продали врачу своего села. (Зал ахает.) Вот такая работа у наших героинь из простого русского села Стаканкино. А вот перед нами ее плоды.