– Jesus… – только и сказал Джефф, увидев вылетающие из‑за леса вертолеты. Вся четверка зависла в воздухе, словно средневековые рыцари, готовые к ристалищу. Во всяком случае, окна кабины и тупая морда вертолета вызвали у меня ассоциации с рыцарским забралом и закованным в броню боевым конем.
– Impressive! Once I was on the air show, down to New Orlean. That was nothing, comparing what these guys doing!
– It’s another show, Jeff! It’s totally another show, блядь. – Я похлопываю его по плечу.
– Блиад! – радостно соглашается Джефф и кивает.
Все‑таки какого черта эти ебаные вертолеты прилетели с грузинской стороны? Я беру в руки мегафон и объявляю:
– Всем камерам внимание! Не снимать самолеты над лесом! Не снимать самолеты над лесом! Tолько в воздухе, когда стрелять начнут! DON’T MAKE ANY PICTURES WHILE HELICOPTERS ARE ABOVE THE FOREST! DON’T MAKE A MOVE TILL I SAY!
Я стараюсь кричать как можно громче и все равно не уверен, что мои слова слышны в стрекоте лопастей. Один из вертолетов отделился от звена и стал описывать над нами круги. Выглядело это довольно грозно.
– Jesus! – говорит Джефф. – Watch that one, Anthony! O my God, check that out!
– God is not Jesus anymore, Jeff! Your God is media! Remember! GOD IS MEDIA! – говорю я.
– Sorry. – То ли у меня проблемы с дикцией, то ли здесь слишком шумно, Джефф наклоняется ко мне и переспрашивает: – What do you mean?
– I mean that we are making the history today. We are Gods, Jeff! We are Media Gods! – кричу я ему прямо в ухо.
– Ooh, yeahh! – поднимает он вверх большой палец.
– ON DA AIR! – ору я что есть сил, и камеры утыкаются в небо.
Проходит какое‑то время, и звучит гром или что‑то похожее на гром. Я вижу, как из‑под крыла самого дальнего от нас вертолета вырывается пламя и ракета вдребезги разносит старый ЗИЛ, поставленный в качестве декорации. Картинка должна получиться потрясающей. Хорошо бы, чтобы вертолеты сменили положение, чтобы лес оказался перед, а не за ними. «Грузинские» пушки или «зенитки», черт их разберет, начинают стрелять по вертолетам. Вокруг летающих машин возникают облачка дыма.
Я стою на небольшом пригорке, как Наполеон, ждущий ключей от Москвы. Я уже предвкушаю вечерний эфир. Я представляю себе напряженные лица ведущих «Первого канала», РТР и НТВ, которые не знают, что говорить аудитории. Наверняка эти бездари не придумают ничего лучше, чем назвать свои сюжеты «Провокация на российско‑грузинской границе», в то время как CNN, BBC и прочие выдут в эфир с коротким, но единственно верным титлом: WAR! И миллионы людей сегодняшним вечером позвонят друг другу для того, чтобы начать разговор с единственной фразы: «Видел, что в Грузии творится?» А сотни тысяч счастливых обладателей цифрового телевидения уже не уснут сегодняшней ночью и до утра будут вперивать свои красные глаза в экран, переключая западные каналы, чтобы еще и еще раз увидеть одну и ту же картинку: кровь и огонь. Они будут жадно ловить каждое слово западных аналитиков в надежде понять, что будет завтра со страной и что будет завтра конкретно с ними. Звонить таким же не спящим друзьям, консультироваться, прикидывать, строить прогнозы. А самые возрастные и малообразованные (но зачастую самые богатые) будут зычно призывать на помощь жен, наливая себе третий за последние полчаса бокал коньяка:
– Алла!
– Чего?
– Позови Светку, пусть переводит, непонятно ни хера!
– Да спит она, отстань ты от дочери!
– Да мне до фонаря, тут такое происходит! Я ее учителю английскому плачу двушку в месяц, а она спит! Пусть встает и переводит отцу. У меня в акциях три мулика, мне надо знать, как себя завтра биржа поведет!
– У тебя брокер есть, это его забота. А дочь пусть спит!
– Буди, блядь, я сказал! Бабки мои, а не брокера! Может, завтра спать будем уже в другом месте и на полу!..
А завтра западные правительства выступят с осуждением действий России, возможно даже введут санкции и направят в Грузию миротворческие силы. Президент и правительство станут оправдываться, собираться на ночные заседания, чтобы выяснить, кто проспал подставу, но будет уже поздно. Акции российских компаний упадут, потом Standard and Poors, или еще кто, даст отрицательную оценку инвестиционному климату в России и понизит наш рейтинг до невозможного, и все эти умники – прогнозисты, аналитики, брокеры, портфельные инвесторы, политтехнологи и модераторы – просто говоря, умоются.
А все почему? Потому что отдельно взятый человек Антон Дроздиков замутил весь этот спектакль. Антон, простой и в общем‑то хороший чувак, которого в свое время не оценили. А если бы оценили, ничего бы этого не было. Ни терактов, ни нападений на погранзаставу, ничего. Возможно даже, Антон сочинил бы им другой спектакль, который позволил бы президенту остаться на третий срок или передать власть Преемнику. Смотря по обстоятельствам. А теперь нате, жрите говно, вы этого достойны!
Примерно такой текст лихой кавалерией проносится в моей голове в то время, как ракета, выпущенная вторым вертолетом, попадает в артиллерийский расчет, разнеся пушку на куски. Из облака пыли и ошметков, возникшего над тем местом, которое еще секунду назад было артиллерийским расчетом, вылетает чье‑то тело. «Каскадеры, красавцы какие, – думаю я. – Неужели грузины так работать научились? Чистый Голливуд!» Джефф, стоящий рядом со своими камерами, оборачивается ко мне, снова поднимает большой палец и кричит:
– Nice job, Anthony!
– Welcome! – небрежно отвечаю я и снова кричу в мегафон: – Больше крупных планов! Переводчики, передайте, больше крупных планов! Работаем быстро, у нас времени еще пять минут.
Вертолеты работают из пулеметов. Кругом стоит грохот, в воздухе висит пыль. За моей спиной что‑то взрывается, и я инстинктивно падаю на землю. Понимая, что мне такое поведение не к лицу, я встаю и поспешно объявляю в мегафон:
– Массовка, в кадр! Массовка, в кадр, легли в развалинах и работаем!
– Так ведь стреляют, Антон Геннадьевич! – кричит мне главный по массовке.
– На войне как на войне! – смеюсь я. Действительно, это война. Великая отечественная медиавойна, которую придумал, срежиссировал, воплотил в жизнь и отснял для истории один человек – я. Я чувствую себя Шивой, который играет роли сразу нескольких сторон – и нападающих, и обороняющихся. И охотников и жертв. Хотя нет, жертв еще нет, аудитория увидит нашу войнушку только вечером. И состояние у меня в этот момент сродни наркотическому опьянению. Хотя нет. Кайф от любого наркотика НИЧТО по сравнению с кайфом, какой ты получаешь, когда управляешь ситуацией. Когда четко понимаешь, что завтра миллионная аудитория впадет в панику и тупо побежит по дороге, которую укажут ей аналитики. Она увидит и услышит войну, которую создал ТЫ, аналитиков, чьими устами говоришь ТЫ. А потом, всему этому поверив, начнет делать выводы и принимать решения. Но все эти выводы и решения давно уже придумал и вложил в их головы ТЫ. Хотят они того или нет, у них нет выбора. Медиа давно решила за них абсолютно все. Она действительно разумна. Потому что МЕДИА – ЭТО ТЫ…
И несмотря на то что в воздухе висит пыль и видно довольно плохо, мне кажется, я различаю вдали солнечные лучи, которых не было еще десять минут назад. Я вижу, как они медленно пробиваются сквозь пыль и бьют в нашу сторону. Или все это мне только кажется?
Ко мне подбегает главный по массовке и спрашивает, почему взорвались машина и пушка, если вертолеты стреляют холостыми. Я объясняю ему про пиротехнику, заранее заложенные заряды, а сам слежу за вертолетами. Один из них снова описал над нами круг и завис над лесом. Вот идиоты! Опять над лесом. Блядь, какого черта он полез туда?! Вообще, какого черта было лететь со стороны Грузии?!
Вертолет открывает огонь из пулеметов. Пули похожи на косой дождь, первые капли которого падают метров за сто перед американскими журналистами, а последние, похожие скорее на град, методично сносят небольшую насыпь, сделанную для удобства операторов. Затем они сносят камеры первого ряда, а в финале – самих операторов. Последний из группы, высокий белобрысый парень, по инерции продолжает снимать в эти секунды стреляющий вертолет, пока пули в клочья не разрывают его тело.
Я думаю, что это какая‑то чудовищная нелепость. Катастрофическая ошибка, сбой приборов. Еще я думаю, много ли мы успели снять, выглядело ли все натуралистично? Успел ли кто‑то снять гибель американской группы? Мои мысли бегают от «Хороший ли получился сюжет?» до «Как же мы будем отмазываться перед америкосами?». И тут ракета попадает в блиндаж, в котором сидит группа, снимающая общий вид. Я успеваю вспомнить, как мы боролись с нависающей на окна маскировочной сеткой, которой укрыта крыша, и тут ракета пробивает крышу, и следует жуткий взрыв. Меня охватывает паника. КТО‑НИБУДЬ ПОНИМАЕТ, ЧТО ПРОИСХОДИТ? КАКОГО ЧЕРТА?
Гремит еще пара взрывов, которые поднимают в воздух несколько человеческих тел. Я вижу, как Джефф оборачивается ко мне с белым, как мел, лицом. Что‑то мне подсказывает, что все происходящее – не спецэффекты. Или мне это только кажется? Тем не менее я кричу:
– RU‑U‑U‑U‑UN! – поворачиваюсь спиной и несусь сломя голову прочь.
– What the hell are they doing? – кричит бегущий за мной Джефф. – They killed the CNN guys!
– I don’t know, Jeff, I’m really sorry, – отвечаю я, не оборачиваясь.
– YOU TOLD ME IT’S GONNA BE SAFE HERE, BASTARD! – свирепеет Джефф, подбегает ко мне и бьет в лицо.
Я падаю. Он еще пару раз поддает меня ногами с криками «Answer me!», «Answer me!». Я закрываю лицо руками и пытаюсь увернуться от ударов. Мне удается откатиться от него, потому что его колотит. Я лежу и смотрю, как Джефф, воздев руки к небу, плачет и кричит, непонятно к кому обращаясь: «Are you a human? No, you’re not!»
Я встаю на ноги и вижу, как вертолеты продолжают поливать свинцом окружающее пространство. Позади Джеффа что‑то взрывается, его подбрасывает, меня вместе с ним. Я падаю, каким‑то чудом успев вытянуть руки перед собой, но все равно грохаюсь о землю, как мешок с костями. В паре метров от меня приземляется Джефф. Точнее, то, что от него осталось. Еще точнее – его голова. В ушах звенит до резкой боли, и все погружается в тишину. То ли вертолеты улетели, закончив свою работу, то ли я оглох. Глядя на голову Джеффа, я вспоминаю нашу первую встречу. Тогда кто‑то из его начальников, представляя его, сказал, что хед‑хантеры всего мира охотятся за его головой. Вот она, берите. Это было последнее, о чем я успел подумать.