Я брел по какой‑то дороге…
Куда она вела и как я на ней оказался, мне было непонятно. Зато я отчетливо понимал, что идти по ней можно только вперед, туда, где на горизонте виднелась гора, поросшая редкой растительностью ядовито‑зеленого цвета. Я знал, что не могу повернуть «обратно», что его больше не существовало. Во всяком случае для меня.
Впереди показалась очередь из стариков, старух, молодых людей и детей разных возрастов (попадались даже самостоятельно передвигавшиеся грудные младенцы). Очередь растянулась на многие километры, и, по моим прикидкам, оказаться в ее голове мне светило не раньше, чем через неделю, а то и месяц. Я встал в хвост, размышляя, как просочиться вперед. Сначала я начал нервничать, но, раскинув мозгами, пришел к выводу, что раз есть очередь, значит, есть и чуваки, которые наживаются на том, что продают свое место. Так было в советское время, и, уверен, сейчас мало что изменилось. Я стоял за старухой в белом платке и простом ситцевом платье. Лицо ее показалось мне удивительно знакомым. Она явно никуда не торопилась. Либо потому что местная – либо знала, куда нырнуть, чтобы оказаться впереди. И не торопится, потому что барыжит местами. По‑любому, к ней стоило обратиться, чтобы просечь, что к чему.
– Бабуль, куда стоим‑то? – начал я нарочито простецким тоном. – Дают чего, не в курсе?
– Дают? – Бабка обернулась ко мне, удивленная. – Скорее уж берут. Эх, молодежь, все бы вам паясничать.
– Ну чего сразу учить‑то. Я не местный, первый раз тут.
– Да я и сама не второй раз, – засмеялась бабка.
– Ты лучше скажи мне, – я наклонился к ее уху, – тут наверняка есть эти… как их… «волчки» или «жучки», ну, короче, верткие ребята, которые за денежку без очереди пропускают. Не знаешь таких? Вон, через двух человек, мужик в телогрейке, он не из этих? Мне просто очень надо. Не могу я тут долго, мне по делу, быстрее бы.
– Быстрее? – Мне показалось, что у бабки аж глаза вдавились внутрь от моей наглости. – Никаких мужиков, которые тебе помогут, тут нет. И быстрее не получится. Да и медленнее тоже. Тут все вовремя. Вроде как и не торопится никто.
– Простите, а мы с вами… нигде раньше не встречались? Не разговаривали?
– Не знаю, – пожала плечами старуха и улыбнулась.
– Да? Странно… – только и промямлил я. Бабка ввела меня в ступор своими ответами. Я первый раз видел длиннющую очередь, стоящую за чем‑то очень важным, в которой никто никуда не торопится. До сегодняшнего дня я в реальности такого не видел. Тем не менее не прошло и часа, как я весьма странным образом оказался в голове очереди. Моему взору открылась небольшая площадка, посредине которой стоял стол. Люди, подходя, доставали что‑то из карманов и выкладывали на стол. За столом сидел старик с бородой, одетый в белое. Он оценивал содержимое карманов людей и весело трещал с ними о чем‑то. Многие смеялись в ответ. После беседы со стариком одни уходил направо, другие – налево от стола. Передо мной, кроме бабки, стояли трое детей, их мать и отец и два старика, один из которых был в военном мундире. Из всех этих людей налево пошел только военный. «Понятно, – подумал я про себя, – эти‑то чижики все, простые лохи, а дед, небось, генерал. Или комитетчик бывший. Показал ксиву – и прошел туда, куда простым смертным даже по телевизору не покажут». После деда настала моя очередь. Я подошел к столу, думая, с чего бы начать разговор, чтобы старик сразу воткнул, что я человек серьезный, а не просто погулять вышел. Но он меня опередил:
– Привет, Антон Дроздиков.
– Здрасте. А откуда вы меня знаете? – растерялся я.
– Да не важно, Антон, я много кого знаю, показывай, с чем пришел и куда пойдешь.
– А куда можно?
– Можно налево, можно направо – от тебя зависит.
– А там чего посмотреть‑то хоть есть? – Я, признаться, не врубался, о чем речь.
– Легко.
Перспектива резко прыгнула мне навстречу, и я четко увидел концы дорог, ведущих от стола. Левая упиралась в двери затемненного стекла, правая вела к дверям из стекла простого. Вспомнив лохов, что пошли направо, и генерала, который оказался одним из немногих избранных, я решил, что мне тоже нужно налево.
– Я, наверное, налево пойду, за дедом в мундире. У меня и документик соответствующий имеется. – Я хитро подмигнул старику. – У меня пропуск «Пресса», я с ОРТ.
Чтобы подтвердить свою компетентность, я начал искать по карманам бумажник с набором всяких «ксив‑вездеходов», но отчего‑то его не находил. Хотя точно помнил, что с утра он был. «В офисе забыл, вот урод! – наехал я сам на себя. – Сейчас пойду, как все лохи, направо. А мог бы как человек».
– Не стоит, Антон, я знаю, что ты «пресса». Тут у нас пропуска не канают. Дай‑ка гляну, что там у тебя. – Старик несколько секунд пристально рассматривал что‑то за моей спиной, затем откинулся на спинку стула и сказал: – Ты прав, Антон, тебе точно налево. Причем с эскортом.
Он сунул руку под стол, и в тот же миг рядом со мной оказались двое ребят в черном, похожих на охранников.
– Это ваш клиент, – сказал им старик.
Воистину, VIP – не надпись на карточке, это состояние души», – подумал я.
– Это точно, – сказал один из чуваков в черном. – Пошли за нами.
– А поуважительней можно? – после того как старик отправил меня вслед за генералом, ко мне вернулась моя обычная уверенность.
– Тут тебе не «Ритц‑Карлтон», – усмехнулся другой.
Чуваки оказались наглыми. Такие обычно либо охраняют очень крутых олигархов, либо работают в ФСО. В любом случае их клиенты – реально важные персоны. Я подумал, что надо бы узнать имя старика, который мне помог.
– Ваше имя‑отчество можно узнать? – спросил я его, обернувшись.
– Петр.
– Ага. Ну, спасибо за помощь. За мной не заржавеет. Увидимся, – я снова ему подмигнул.
– Все в руках Божьих, – спокойно ответил он.
Я шел и рассматривал спины охранников. Они были в сюртуках странного покроя. Очень пыльных, видимо, очень старых, и вдобавок у одного из них сюртук разошелся по шву прямо по центру спины. А обе штанины второго были словно обгрызены собаками. Оказавшись перед дверьми, я решил пошутить, дабы разрядить обстановку:
– Что‑то вы, ребята, выглядите неважно. Если что, у меня есть мастер по костюмам хороший.
– На себя посмотри, – сказал охранник с рваными штанами.
– Норма‑а‑а‑а‑ально, – протяжно ответил ему второй. – Сам как из Кунсткамеры, а мы, значит, плохо выглядим.
Не поняв шутки, я опустил голову вниз и этот момент понял, что означают слова «у меня был шок». Потому что у меня реально случился шок. На обеих ногах были гнойные раны. От брюк кое‑где остались прилипшие к коже лоскуты. Ногти на ногах были синего цвета, обувь сгнила. К правой ступне прилип шнурок, а к левой – язычок от ботинка. Кисти рук были какие‑то вздувшиеся, синюшные. Некоторые ногти почернели. Я поднес к глазам левую руку, чтобы понять, что со мной случилось. И только и смог вымолвить:
– Что это за говно? Как я выгляжу?
– Нормально выглядишь. А как еще трупы выглядят? – засмеялся первый охранник.
– Ну. Трупное гниение. Обычное дело. Ты чего, биологию не учил?
– Эй, вы, придурки, я не понял, что происходит?
– Ругается еще, – сказал чувак с рваной спиной и сплюнул себе под ноги.
– Ага. Прежде чем судить о внешнем виде других, на себя посмотри, – ответил второй.
– ЧТО ПРОИСХОДИТ, ВЫМОЖЕТЕ МНЕ СКАЗАТЬ?! – заорал я.
– Слушай, голосистый он какой, надоел уже, – начал первый охранник. – Или медийщики – они все такие?
– Ага. Даже после смерти не унимаются. Может, покурим? Или спустимся и там покурим?
– Не, лучше на воздухе. А то жди, когда еще очередного забирать. Я уж забыл, как тут поляна выглядит.
– Да, факт. Медийщики живучи, как тараканы. Ладно, доставай сигареты.
– У тебя опять своих нет?
– Я, может, бросаю.
– Ага. Здоровье бережешь, – заржал второй. – Халявщик ты, понял? На, держи.
Охранники как будто не обращали на меня никакого внимания. Они закурили и продолжили разговаривать, будто меня тут и не было. Первое, что пришло в голову, это броситься обратно к столу, чтобы спросить у Петра, в чем дело. Но попытавшись повернуть назад, я понял, что не могу сдвинуться с места. Я сел на землю и заплакал. То есть я понимал, что плачу, но слезы не текли у меня из глаз. Трупы же не плачут…
– Эй, вы, – обратился я к охранникам, – я чё, умер?
– А чё, нет, что ли? – ответил один и осклабился.
– И что теперь?
– Ничего. Теперь с нами пойдешь.
– Это куда?
– На пресс‑конференцию по случаю собственной смерти, – снова заржал охранник с порванной спиной. – Журналисты и телекамеры уже подтянулись.
– Куда‑куда… Если на доступном тебе языке, то в ад.
– Бля… – только и смог сказать я. – А вы кто же? Черти, что ли?
– А вот сквернословить не стоит. Ты не в интернете. Если надо, представимся. Я Велиал, – сказал тот, что с порванными брюками.
– А я Вельзевул, – откликнулся первый. – Как известно из древних книг, Библии например, у нас тысячи имен. О самых старых мы уже забыли. Как человек образованный, ты об этом наверняка читал. Или в кино видел.
– В любом случае это тебе без надобности, – подытожил Велиал и выкинул сигарету. – Пошли.
Я оглядел их снизу вверх и только сейчас заметил маленькие рожки на головах. Странно, как я их раньше не разглядел? Велиал повозился с ключами, затем все‑таки отпер дверь. «Вельзевул. Фиг выговоришь. Буду Валей звать, а то язык сломаю», – подумал я.
– А вот за это сразу по ебальнику получишь, – шепотом сказал мне в ухо Вельзевул. – Имей уважение.
Я, признаться, не на шутку разозлился. Дело выходило со всех сторон гнилое. Мало того что я попал в ад, к настоящим чертям, так они еще и мысли мои читали. При таких раскладах, даже объединившись с другими здешними обитателями, невозможно замыслить побег.
– Почему? Замыслить‑то можно. Только куда ты бежать собрался? В рай, что ли? – Вельзевул захохотал, и за дверью лаем отозвалась собака.
– Все, граждане, заходим. Время вышло, – позвал Велиал.
Я вошел вслед за чертями. За дверью находилась огромная комната, в углу которой сидел пес о пяти головах. Велиал подошел к нему вплотную и попытался щелкнуть по уху на крайней слева голове. Пес бесился, ревел и бросался на Велиала, насколько позволяла цепь. Велиал отпрыгивал. Судя по брюкам, иногда псу удавалось вцепиться ему в ногу.
– Интеллектуальное занятие, – отметил я. – А если цепь когда‑нибудь оборвется?
– Ой, чья бы корова мычала! – обернулся ко мне Велиал. – Ты, когда народ годами дразнил, думал о том, что цепь оборвется? То‑то и оно.
Мы пересекли комнату по диагонали и вышли в другую дверь. Все пространство, которое мог охватить человеческий взор, было пустыней с растрескавшейся от засухи землей. Мы долго шли молча, перепрыгивая через трещины, достигавшие порой ширины в несколько метров. Встав на краю одной из них, я глянул вниз.
– Э, аккуратней, а то провалишься! – крикнул Велиал.
– Куда? – не понял я.
– В тартарары.
– Это понятно, а что там, внизу? Подземная парковка, что ли?
– Говорят же тебе, баран, – тартар.
– А чё это? – не понял я.
– Мусульманские дела. Не заморачивайся.
Мы продолжали идти, и я даже научился почти так же ловко, как черти, скакать между трещин. Черти тихо переговаривались меж собой на каком‑то тарабарском языке. Окружающий пейзаж довольно быстро утомил меня своим однообразием.
– Послушайте, – обратился я к чертям, устав от молчания, – а вот говорят «адские сковородки», «адский огонь», «грешники», а чё‑то никого не видно. Мы не дошли еще, что ли?
– Ты нижние этажи имеешь в виду? – спросил Вельзевул. – Так это тебе год через них идти, и не факт, что дойдешь. Довольно запутанная схема.
– Сам черт ногу сломит, – многозначительно поднял вверх палец Велиал.
По левую руку я вдруг увидел горный хребет, представляющий собой одну сплошную витрину с красочными картинками. Развратного вида девицы вертелись вокруг шестов для стриптиза; возле игровых столов толпилась нарядная публика; юноша‑гей нюхал с приятелем кокаин; стареющий плейбой ехал в кабриолете; двое мужиков пороли пышногрудую блондинку. Витрины переливались неоном и были стилизованы под обложки глянцевых журналов или заставки телепередач. Выглядело все примерно как салон игровых автоматов, манящие огни которого привлекают ночью таксистов, праздношатающихся и окрестных бомжей.
– Гламурненько тут у вас, – пошутил я.
– Это точно, – отозвался Велиал.
– Просто праздник какой‑то, – продолжал я. – Тут чё, зона отдыха?
– Типа того. Для навсегда уставших.
– А кого сюда пускают? Или это для почетных чертей? Попасть‑то можно?
– Ты уже и так попал.
– Не понял!
– Это промоушн, чувак, про‑мо‑ак‑ци‑я, – по слогам выговорил Вельзевул и посмотрел на меня так, как ветеринар должен смотреть на больного осла.
– А… ну… а что внутри? – недоверчиво поинтересовался я. – Можно взглянуть?
– Говно вопрос, – сказал Велиал и ловко прошел сквозь витрину с девкой. Следом за ним прошел Вельзевул. Я остался стоять, недоумевая, каким образом мне повторить маневр чертей. Через пару секунд сквозь витрину просочилась голова Вельзевула:
– Ну, ты идешь или передумал?
Я сделал шаг к витрине и ткнул в нее рукой. Она не поддавалась. «Видимо, законы физики подчиняются только чертям», – подумалось мне.
– Головой вперед ныряй.
– Как в омут.
Из‑за витрины послышался смех и приглушенные голоса. Я разбежался и прыгнул в витрину головой вперед. Витрина всосала мое тело, а затем будто выплюнула под ноги чертям.
– Ну, ты как в бассейне, в натуре, – усмехнулся Велиал.
Я встал, отряхнулся и почувствовал, как меня разворачивают за плечи.
– Смотри, коль пришел, – раздался откуда‑то сверху голос Вельзевула.
На моем лице заплясали тени подобно тому, как это бывает, когда сидишь на удалении от костра. Я вглядывался вдаль, но ничего, кроме какой‑то копошащейся массы, не видел.
– Чё‑то не видно ни хера.
– А ты глазами зырь ярче.
То ли глаза уже привыкли к полумраку, то ли черти исполнили какой‑то фокус, но теперь я видел картину довольно отчетливо. Вся панорама была довольно хитро подсвечена то ли разбросанными тут и там кострами, то ли софитами. Прямо передо мной извивалась привязанная к столбу девица, которую хлестали плетьми два беса. Рядом толпа скелетов кидала на игровой стол собственные кости, а черт‑крупье в смокинге лихо вертел колесо рулетки. От одного из игроков, видимо, проигравшего все свои кости, остался только череп, покатившийся по столу и упавший на зеро. Чуть дальше к другому столу стояла очередь. Из нее по двое выходили люди и садились за стол. Седой черт в яркой, расписанной непонятным граффити майке долбил молотком по их носовым костям, которые тут же превращались в порошок. Люди ловко снюхивали его со столов и уходили прочь. Еще дальше здоровенный черт катался на автомобиле, сложенном из человеческих тел. Стоит ли говорить, что именно отбрасываемые участниками этого адского шапито тени образовывали те самые картинки в витринах. Пройти дальше, чтобы посмотреть на исходный материал соития двух мужчин с блондинкой, я не решился. То ли из‑за того, что сильно воняло серой, то ли из боязни увидеть, кого на самом деле сношают порнушного вида мужики.
– Может, пойдем? – обратился я к провожатым.
– Насмотрелся?
– Ну, типа. Хороший креатив. Кто автор?
– Да у нас этих авторов тут… – скривился Велиал.
– Одни профи. Почитай, все ветераны клубного движения со времен Сотворения… – вторил ему Вельзевул. – Ладно, двинем дальше.
– Может, наискось срежем? – поинтересовался Велиал.
Черти двинулись сквозь толпу грешников, младших бесов, меж сковородок, шестов и столов. Окружающие, завидев нас, падали ниц. Наконец мы преодолели огромную площадь и вышли через витрины с обратной стороны.
– Вы, я вижу, тут ребята уважаемые. А я сначала вас за охранников принял.
– А ты и при жизни особым умом не отличался, что уж теперь‑то, – повернулся ко мне Вельзевул.
– От кого тебя охранять‑то, дурило? – вежливо осведомился Велиал.
– А вы, типа, старшие тут? А на каких постах?
– Я – что‑то вроде заместителя генерального директора. Смотрящий, короче, – скромно ответил Вельзевул.
– А я по технической части. Вроде управляющий. За порядком следить, новые пытки, прогресс – все дела.
– А у меня к вам предложение. С картинками у вас все ништяк. А вот как с идеологией? А? Формирование общественного мнения, работа с аудиторией, комбинаторика, проведение выборов. Нужны такие специалисты? Политтехнологи?
– Политтехнологи? – переспросил Велиал.
– Нужны, нужны. Мы как раз, считай, в предвыборный штаб идем, – кивнул Вельзевул.
Я несколько приободрился. За разговорами мы прошли пустыню и вышли на каменистое плато. Там рядами стояли остроконечные металлические стержни высотой метра два, напоминающие иглы. Когда мы поравнялись с первыми рядами стержней, я понял, что это и есть иглы. Каждый стержень имел небольшое сквозное отверстие у основания, «игольное ушко». У подножия иголок суетились люди, пытавшиеся протиснуться в отверстие. Несмотря на то что все они были разной комплекции – высокие и низенькие, толстые и худые, ни один не мог туда пролезть. У кого‑то застревала голова, кто‑то пролезал до середины, но застревал задницей, кого‑то не пускал живот. Вероятно, «ушко» обладало специальной функцией, позволяющей моментально подстраиваться под любую комплекцию человеческой особи, дабы не пропустить ее через себя.
За последним рядом иголок, через которые лазили люди, начинались небольшие горы. Вершины гор сливались в одну большую площадку, все пространство которой было также утыкано иглами. Но в отличие от своих равнинных коллег, эти иглы были небольшой высоты, тогда как у них «ушко» представляло собой громадный обруч, сквозь который туда‑сюда шастали верблюды. Вся панорама была выстроена таким образом, чтобы люди внизу, выполняя свои манипуляции, всякий раз утыкались взором в верблюдов.
– Послушай, – спросил я черта, – по поводу «легче верблюда протащить сквозь игольное ушко» я врубился, конечно. Но ведь условия соревнований изначально неравны. Верблюды ломятся через вон какую дыру, а люди внизу через те щели никогда не пролезут, дураку ясно. Почему так устроено?
– Наглядная агитация, – сухо ответствовал Велиал.
– Чтобы не забывали, что не стоило при жизни остальных держать за верблюдов и ослов, обещая им блага на том свете. Это же президентская равнина, – разъяснил Вельзевул.
Пройдя сквозь ряды игл с копошащимися людьми, я увидел у одной из них Клинтона, вспотевшего и осунувшегося, просовывавшего голову в одно из «ушек».
– Это тебе за Сербию, козел! – озорно крикнул я ему.
– Как не стыдно, – укоризненно покачал головой Велиал, – а еще называешь себя воспитанным человеком.
– Так это на том свете было, – потупился я.
– А в аду, значит, можно всем хамить? Тем более он тебя не слышит и не видит.
– Ладно, я ж пошутил.
– Проходи, шутник, – вежливо сказал Вельзевул, открывая дверь в стене.
Мы зашли в какое‑то подобие цеха, всю длину которого по обе стороны занимали канцелярские столы. За столами сидели удивительно знакомые люди, макавшие гусиные перья в чернильницы, пишущие ручками и карандашами. Странно, но листы бумаги перед ними были чистые.
– Это писатели, – сказал Велиал, поймав мой вопросительный взгляд.
– Ага. «Муки творчества» называется. Пишут столетиями, оставляя лишь чистые листы. Без результата.
– Логично, – я многозначительно кивнул, – так и в жизни. Сколько ни пиши, никого не научишь образами литературных героев.
– Смотри‑ка, начал врубаться, – удивился Велиал.
Поравнявшись с одним из столов, я заметил мужика с длинным носом, которому бес что‑то читал вслух. Мужик отстраненно смотрел вдаль, сидя в кресле‑качалке. Что‑то до боли знакомое было в его чертах.
– Это ж Гоголь! – вскрикнул я.
– Ну, Гоголь, и что? – бросил Вельзевул.
– А за что он‑то здесь?
– За то, что вторую часть «Мертвых душ» сжег. Там говорилось, как искоренить на Руси мошенников и казнокрадов.
– Да? Я не знал, – смутился Велиал, – а чё он сжег‑то?
– Убоялся. Говорил мне, без них Россия будет другая, а может, и совсем исчезнет. По его версии, они какой‑то баланс сил создают.
– А что ему читают? – спросил я.
– «Casual» Оксаны Робски.
– Странный выбор… очень странный. А почему?
– Да она в интервью брякнула, что Гоголь ее любимый писатель. Вроде учителя. Вот ему и читают «труды ученицы», – заржал Вельзевул.
– И так каждую ночь, – резюмировал Велиал.
Пройдя писателей, мы оказались перед следующей дверью.
«Пресс‑АДдикт», – прочитал я на табличке над дверью. Осмыслив этот нехитрый микст англо‑адского языка, я спросил у Велиала:
– Тут, наверное, журналисты и публицисты сидят?
– Они самые. Обречены на пожизненную верстку номера.
– А чего они сдать‑то его не могут?
– А ты попробуй ему сдай, – подтолкнул меня в дверь Вельзевул.
Тут также стояли столы по стенам, а в конце комнаты, за огромным прилавком из человеческих костей, сидел толстый черт, принимавший тексты у журналиста. Дойдя до стола, я увидел сиевшего перед ним Максима Кононенко ака Мистер Паркер, понуро уткнувшегося в лежавший перед ним документ. «Люцифер Люциферович™», – прочел я заголовок.
– Глагол должен жечь сердца людей! – орал на него черт. – Видишь, как у меня!
Черт провел по листу ногтем мизинца, и тот загорелся фиолетовым пламенем.
– А у тебя что? Дерьмо, а не тексты. Популизм и приспособленчество. Иди, тренируйся.
– Да, Паркер и тут ту же песню заводить пытается, – пробормотал я.
– Ты, можно подумать, здесь в шахтеры переквалифицируешься, – съязвил Вельзевул.
Пройдя пресс‑цех, мы оказались на мостике, под которым плескалось озерцо из коричневой жижи. Над поверхностью тут и там показывались человеческие головы, выныривающие и плюющие друг в друга этой жижей. Стоял нестерпимый запах дерьма.
– А это кто? – спросил я Вельзевула.
– Литературные, театральные и кинокритики, ресторанные обозреватели, светские хроникеры, папарацци. Шлоебень всякая, одним словом, в говне плавает.
– И они друг в друга говном плюются?
– Ну да. Им не привыкать. Те же действия, только в других декорациях.
– Я смотрю, у вас тут со смекалкой все в порядке.
– Работаем с огоньком, – язвительно поклонился Велиал, чиркнул пальцем о свою ляжку и прикурил.
С моста мы сошли под своды пещеры. Дорога все больше углублялась вниз. В темноте изредка попадались факелы. Наконец мы подошли к третьей двери с табличкой «Интернет‑АДдикт».
Здесь под присмотром двух чертей рядами сидели согбенные люди, долбившие по клавиатуре. На каждом мониторе во весь экран мерцала надпись «Нет соединения». Эти люди были так увлечены своим безрезультатным трудом, что не обратили никакого внимания на наше появление. Вельзевул сел на карточки, аккуратно, как кот, прокрался в середину зала, выпрямился во весь рост, воздел руки вверх и заревел:
– ПРЕВЕД, КРАСАФЧЕГИ!
Его голос подействовал подобно кнуту. Спины выпрямились, люди дернули головами в сторону Вельзевула, попадали под столы и стройным хором ответствовали:
– ПРЕВЕД МЕДВЕД!
– Я не медвед, я чертиг, не усвоили еще? – Вельзевул повернулся к нам и прокомментировал: – Зомби. Ничему не учатся.
– Интернет – это новый отдел. Толком еще с ним не разобрались. Пока вот без связи мучаются, а там посмотрим, – объяснил Велиал.
Довольно быстро пройдя интернет‑цех, мы оказались у больших железных ворот.
Надпись, сделанная фосфоресцирующей краской, гласила:
АД вертайзинг энд медиа
За дверью находилась проходная, как на старых советских заводах. С вертушкой и стеклянной будкой, в которой сидел пожилой черт. На столе у черта стоял телевизор еще советской модели и лежала кипа журналов с программой передач.
– Привет, Алларих, – поздоровались черти.
– Ага. – Алларих кивнул, снял очки, пожевал губами и спросил: – Новенький?
– По твоей части. Политические технологии и предвыборные кампании.
– В русскую зону?
– Так точно.
– Статья?
– Третий срок.
– Как? – обернулся я. – Не понял, почему третий срок?
– Ну, как… – Велиар почесал свою шишковатую голову. – Первый ты в ФЭПе отбыл, так? – Он загнул грязный палец. – Второй в оппозиции, так? Теперь тут – на третий. Ты же все интересовался, будет он или нет? Могу тебя со всей ответственностью заверить – будет.
– Бля… – Я сплюнул под ноги.
Мимо нас через проходную строем прошли восемь чертей с плетьми, с любопытством оглядев меня.
– У тебя усиление? – спросил Велиар Аллариха.
– Ага. Геббельса из «Европейской» сюда перевели.
– Буянил?
– Пытался соседей склонять к вступлению в ряды НСДАП. Замучил всех, одним словом. Пускай теперь тут покантуется.
– Ну, – сказал Вельзевул, – значится, будешь теперь тут.
– Мы тебя еще навестим, больно ты парень смешной, – крякнул Велиар.
– А я чё, теперь тут навсегда?
– Ну. Ты же политтехнолог, вот со своими и будешь чалиться.
– Бывай, пойдем мы, – сказали черти хором.
– Расписаться не забудьте, – остановил их Алларих.
Вельзевул и Велиар поставили оттиски больших пальцев в кожаной тетради. Из оттисков повалил дым и запахло серой. Черти оглянулись на меня и вышли вон.
– Так. Антон Дроздиков, значит. Дай‑ка я гляну. – Алларих обошел меня и стал ощупывать мою голову. – Да не вертись ты! Да, значит… великовато… н‑да…
Он зашел в свою будку и вернулся с кувалдой в руках.
– Присядь, – сказал черт, размахивая кувалдой.
– Э, дядя, как тебя, ты это зачем? Бить, что ли, будешь? – вскрикнул я, прикрыв голову руками.
– Я тебя умоляю, – скривился Алларих, – руки убери, а?
Он размахнулся и вдарил мне кувалдой сначала по одному виску, затем по второму. Голова загудела как колокол.
– Так‑то, – Алларих снова пошел в свою будку и на этот раз вернулся с большим телевизором «Рубин». Черт пыхтел – видимо, телевизор был весьма тяжелый.
– Не вставай, погоди, – и водрузил мне на голову телевизор.
Судя по тому, насколько плотно он сел, Алларих четко подогнал мою голову к отверстию. Я встал, закачался под весом телека и бухнулся на задницу.
– Я чё, теперь все время буду так ходить?
– Ну, в общем да. Иногда послабления случаются, в честь праздников. Если война на Земле начнется или теракт какой.
– А как с ним ходить‑то?
– Да привыкнешь. Поначалу всем неудобно. Давай провожу.
Черт отвел меня к двери, поддерживая под руку, и перед тем как открыть ее сказал:
– Знаешь, какое самое большое мучение для медийщика?
– Телевизор на голове?
– Нет, Антон. Самое большое мучение для вас – самим стать аудиторией. Помни это. Хотя, я уверен, такое не забудешь.
Алларих подтолкнул меня в раскрытую дверь, и я оказался в каменном колодце, довольно большом, по которому ходила группа людей с телевизорами на головах. Я не знаю, что показывал «ящик» на моей голове, но «ящики» соседей транслировали новости из прошлой жизни, трупы, спецоперации, результаты exit pools, рейтинги политиков, рекламные ролики каких‑то забытых партий типа «Конгресс Русских Общин» или «Выбор России». Изредка телевизоры показывали лица своих владельцев. Подойдя ближе, я узнал Бориса Березовского, Владимира Гусинского, Льва Троцкого и фигуры меньшего масштаба типа Киселева, Леонтьева, Доренко, Шендеровича, Антона Носика и пары‑тройки известных мне по прежней жизни рекламщиков. Как странно, они ведь все живые! Но и я живой… Или нет?.. Все они ходили по каким‑то своим маршрутам, не сталкиваясь друг с другом. Особняком стоял Йозеф Геббельс, которого, правда, нелегко было узнать. Его телевизор нон‑стопом транслировал сводки с фронта времен 1940 года, партзаседания и собственные выступления автора. Я сделал еще шаг, и волны информации хлынули прямиком в мой мозг. Программные речи, партийные программы, сводки с фронта, компромат, биржевые котировки, выступления аналитиков, рекламные ролики общественных движений, речи правозащитников, выступления президентов и премьер‑министров – все это селевым потоком заполнило мое сознание. Голова, казалось, треснула от поистине адской боли. Аудиотексты сопровождались мелькающими картинками. Фигуры политиков сменялись видео с отрезанными головами, репортажи со светских раутов – убитыми детьми, Ельцин сменил Горбачева, Путин сменил Ельцина, Лебедь стоял рядом с каким‑то полевым генералом, Ленин что‑то говорил с трибуны, затем по очереди появились некий министр и генпрокурор в обнимку с голыми шлюхами. Взлетали ракеты, всплывали подводные лодки, трактора боронили пашни, Че Гевара жал руку Хрущеву, Ходорковский грустно смотрел из‑за решетки, спецназ штурмовал школу в Беслане. Последнее, на чем я успел сосредоточиться, была горевшая Останкинская башня. На какое‑то время она полностью вытеснила остальные картинки, но в конце концов все снова смешалось, как в детском калейдоскопе, и я отключился.
В себя я пришел сидящим у бетонной стены. Тут же расположились мои соседи по бетонному колодцу. У всех нас были сплюснутые головы, но телевизоров на них не было. В центре комнаты стояла бочка, в которой сидел человек. Из бочки виднелась только его голова с приставленными к ушам раструбами, куда двое бесов методично вливали ведра с какой‑то жидкостью. Приглядевшись, я узнал в человеке Сергея Доренко.
– За что его так? – на автомате спросил я рядом сидящего.
– Нарушение режима. Разбил телевизор у Киселева.
– А чё они ему льют‑то?
– Известно чего – говно. Эта пытка называется «Аудитория наносит ответный удар».
– Велиар придумал… – констатировал я.
– Кто ж еще? Кстати, они с Вельзевулом к тебе прониклись, так говорят.
– Да ну?
– Я хотел бы через тебя просьбу передать. Кстати, рад представиться – Йозеф.
Странно, я не сразу его узнал.
– Антон Дроздиков. – Я подался вперед, чтобы пожать его руку, но резкая боль пронзила мою голову. – Ой, бля…
– Что? Голова?
– Ага. Адски болит.
– Это с непривычки. На вот, возьми. – Геббельс достал из кармана вязаную шапочку и протянул мне. – С ней ящик не так натирает. Жуткий дефицит, между прочим.
– Спасибо. – Я спрятал шапочку в карман.
– Подарок Геббельса. Считай, что‑то вроде переходящего вымпела.
– У вас хороший русский, – сделал я комплимент, – там еще учили?
– Не, тут нахватался за неделю. С вашими быстро научишься. Так вот, насчет просьбы…
В этот момент двери с грохотом открылись, и в зал вошли Вельзевул с Велиаром. При этом Велиар был почему‑то одет майором НКВД, а Вельзевул рэпером, в широких штанах и бейсболке. На плече он держал магнитофон со здоровенными колонками.
– Арестанты! – надрывно крикнул Велиар. – Опять косячим? Закон не уважаете? Телевизоры бьем?
– Что это у него за блатной жаргончик? – шепотом спросил я Геббельса.
– Это у тебя надо спросить. Я думаю, он говорит согласно принятой в вашей среде манере общения.
– Телевизор есть главное достояние ада, берегите его. Знаете такую заповедь? – хрипло продолжал Велиар.
– Знаем, – нестройным хором отозвались арестанты.
– Не слышу, бля.
– ЗНАЕМ! – дружно гаркнули мы.
– Запомните, это вы у себя на гражданке были политтехнологами, медийщиками и рекламщиками, а тут, у меня вы говно! Простая аудитория. Запомнили?
– Так точно! – снова ответили мы хором.
– Еще один случай – и подключу каждому в ухо радиоволну, а в задницу – интернет‑канал. Будет вам долби‑стерео, – при этих словах Велиара Вельзевул захихикал.
– По ходу бухие они, – сказал я шепотом Геббельсу.
– Не иначе… – отозвался он.
– Разговорчики! – снова крикнул Велиар. – Так, значит, Доренко еще двести ведер, и в карцер.
– Ему столько не влезет, – сказал кто‑то из наших.
– Влезет. Я полагаю, при нынешней ситуации стоило бы прибавить, – ответил ему, кажется, Киселев.
– Сами решим, без соплей. А теперь объявление. По случаю праздника выходит вам послабление. – Велиал выразительно посмотрел на Вельзевула.
– По случаю войны США с Ираном и ожидающихся гор трупов на два дня отключаем в ваших телевизорах звук, – объявил Вельзевул.
– Хоть поговорить можно будет, – сказал я Геббельсу.
– Да с кем тут говорить‑то, – вздохнул он.
– Радуйтесь, суки! – хором крикнули черти.
– Ура! – закричали все.
Велиар и Вельзевул медленно подошли к нам.
– Ну чё, Антоха, обвыкся? – спросил меня Велиар.
– Да так… пока сложно, – ответил я.
– А ты как хотел? Надо было профессию получше выбирать.
– Ну… я же… не самым главным…
– Во грехе нет самых и несамых. Все равны.
– Жалеешь о днях минувших? – усмехнулся Вельзевул. – На вот, музыку послушай, в честь праздника.
Он включил магнитофон, и из колонок зазвучал старый хит «Pet Shop Boys» – «Sin»:
When I look back upon my life
It’s always with a sense of shame
I’ve always been the one to blame.
Черти начали пританцовывать и подпевать в припеве:
It’s s Sin…
– Не ссы, Антоха, сам профессию выбрал, чего уж теперь‑то, – хлопнул меня по плечу Вельзевул и продолжил петь:
It’s a Sin? It’s a‑a‑a‑a‑a Sin…
Домой
Четыре дня спустя
– Итсысин, а, Итсысин? Куда ты тележку попер? – орет какая‑то баба носильщику.
– Клиенту, – огрызается тот.
– Итсысин, стой тебе говорю!
Под эти крики я просыпаюсь в вагоне поезда. Тупо озираюсь по сторонам, встаю и выхожу на платформу. Я иду к выходу, жую жвачку и мечтаю поскорее попасть под душ. После четырех дней отсутствия контактов тела с горячей водой мозг горожанина начинает бредить предметами личной гигиены. Вот и сейчас я смотрю на рекламный щит, установленный на крыше дома, который кажется мне здоровенным куском мыла. Вот такой визуализированный бред.
– Уважаемый!
– Это вы мне? – Я оборачиваюсь и вижу двух молодых ментов. Один из них, рыжий чувак, застегнутый на все пуговицы, ест меня глазами. Второй, мелкий, квадратный, в сдвинутой на затылок фуражке, лузгает семечки, смотрит устало и повторяет:
– Тебе, тебе. Документы имеются?
Я подхожу к ментам, достаю из внутреннего кармана паспорт и протягиваю его квадратному, каким‑то звериным чутьем ощущая, что старший тут именно он.
Квадратный передает паспорт рыжему, быстро ощупывает меня глазами сверху вниз, словно сканируя, на секунду задумывается, сверяя полученное изображение с фотороботами разыскиваемых преступников. Видимо, преступника, похожего на меня, в его базе данных не обнаруживается, и он отводит взгляд в сторону и как бы невзначай интересуется:
– Чё заросший такой и грязный, с охоты что ли?
Мент и сам не понимает, насколько он близок к истине. Этот, казалось бы, простейший вопрос ставит меня в тупик. Я смотрю в пол и не нахожу ничего лучше, чем ответить:
– Ну, типа того.
– Чё значит «типа того»? – продолжает квадратный все таким же отсутствующим тоном.
– Да… с дачи еду… – неуверенно начинаю я.
– Антон Геннадьевич, а дача ваша где находится? – начинает второй.
«Во попал», – думаю я. Странное дело, вроде бы я не совершал ничего криминального. Не нарушал закон, не участвовал в преступных группировках (в общепринятом смысле), а объяснить, где я был, чего делал и откуда еду, не могу. Реально, ну не могу же я рассказать им подробности. Я живо представляю себе, как после моих слов: «Мы снимали постановку „Нападение вертолетов на грузинскую погранзаставу“, а потом в натуре прилетели вертолеты и всех завалили», – за мной приедет «скорая» и увезет меня в дурку. И врожденный (или благоприобретенный) страх перед органами правопорядка заставляет втягивать голову в плечи и м