Страх! В опасности! Да! Я пулей лечу в комнату, сажусь за компьютер и за пятнадцать минут дописываю тёмник:
СПОСОБЫМЕДИЙНОГО РЕАГИРОВАНИЯ:
ОСНОВНОЙ УПОР – НАГНЕТАНИЕ КОЛЛЕКТИВНОЙ ПАНИКИ, СТРАХА И УГРОЗЫНОВЫХ ТЕРАКТОВ. БЕЗЗАЩИТНАЯ РОССИЯ.
Показ хроники терактов в России за последние восемь лет, с перебивкой прошлых выступлений Президента и официальных лиц, обещавших поиск преступников и дававших гарантии безопасности граждан в будущем.
Основной вывод: Несмотря на огромное количество терактов в прошлом, официальные власти так и не научились своевременно предотвращать теракты и оперативно ликвидировать их последствия. Каждый из нас – беззащитен!
Публицистические материалы о коррупции в высших сферах органов ФСБ и милиции.
Основной вывод: Будённовск, дома в Москве, «Норд‑Ост», Беслан – каким образом террористы проносят взрывчатку в наши дома, театры, школы и больницы? Они подкупают тех, кто должен им противостоять.
Каких‑либо внятных комментариев, включая хронику событий, антитеррористические действия официальных структур и количество пострадавших в государственных СМИ до сих пор не появлялось. Тогда как интернет‑блоги, форумы и независимые сетевые СМИ публикуют свидетельства очевидцев, видевших трупы и ужасные взрывы. В открытом доступе появляются фото и видео с места теракта (даются ссылки на зарубежные телеканалы).
Основной вывод: Власть пытается замолчать факт теракта.
Публицистические и аналитические материалы, доказывающие организацию теракта путинским режимом. Моделирование ситуации с отменой выборов и третьим сроком из‑за повышения террористической угрозы. Последующее за третьим сроком возрождение сталинского тоталитаризма.
Я проверяю грамматику и кидаю «тёмник» по почте на один из левых ящиков Вадима. Следом шлю эсэмэс: «проверь почту на yahoo». А трава‑то в самом деле ничего – «тёмник» получился хороший. Полазив с полчаса по интернету, я решаю докурить остатки. В целлофане осталось довольно много шмали, и я решаю забить её всю в один косяк. Вспоминается плакат с Абрамовичем. Воистину, когда любишь, не считаешь.
Забив, я снова падаю на диван. Прокручиваю в голове «тёмник» и мысленно возвращаюсь собственно к самому теракту. Всё‑таки гениальная идея – о декорациях. Откуда она взялась там, в кабинете Вербицкого? Он говорил, потом смотрели телевизор, потом… Телевизор!
Я вспоминаю, что эффект декораций был в моём последнем телевизионном сне о театре. Точно! Я затягиваюсь и думаю о своих снах. Говорящий телевизор появляется как раз в те моменты, когда я стою на пороге важных проектов. Такое впечатление, что он ведёт меня к ним. То есть не так. Не к ним. Он вводит меня в медиа. Шаг за шагом открывает мне новые приёмы и фокусы. Это мой проводник. Да. Иначе не объяснить. Ведь не сошёл же я с ума, правда? Иногда мне кажется, это самая настоящая реальность. Да что там – картинки, которые мне во сне показывает телевизор, реальнее самой реальности. Они – изнанка декораций, которые люди и называют реальностью.
Интересно, я один вижу такие сны? Или я один из тех? Из каких «тех»? Вообще, хорошо бы, чтобы я один видел такие сновидения. Ещё лучше, если бы я смог научиться видеть их, когда захочу. Например, не клеится момент – раз, включил во сне телик и всё понял. Как информационный повод склепать, как медиа построить. Спросил – и сразу всё узнал! Хорошо, правда? Вопрос в том, кто мне всё это показывает? «Узнал» у кого? Я снова затягиваюсь. Косяк какой‑то долгий получается.
Я выпускаю струю вверх. Столб дыма, ударившись о потолок, осыпается вниз, приобретая форму не то горной гряды, не то водопада. Странно, но одновременно он похож и на то и на другое. Может, это оттого, что дым конопляный? Вот так и я – выстраиваю конструкции, которые одним кажутся водопадом, другим горами, являясь на самом деле дымом. Этот дым проникает в мозги аудитории и медленно разъедает их. Люди смотрят на мои конструкции, а я просто курю косяк.
Я начинаю вначале тихо посмеиваться, а потом мой смех переходит в лошадиное ржание. Люди смотрят на мои конструкции, а я просто курю косяк! Я гогочу так, что мне кажется, будто я сам себя слышу со стороны.
Я делаю глубокую затяжку, задерживаю дым в лёгких и выпускаю. Виски приятно ломит. Голландская гидропоника не сравнится ни с одной другой травой. Все эти «афганки» и «чуйки» – полное говно.
Мне снова вспоминаются «сообщающиеся сосуды», меняющие местами мозги и дым. Если все переводить в профессиональное русло, получается, что дым, выпущенный мною, замещает в головах аудитории их собственные мозги. Он им передаётся через телевизоры. Они смотрят телевизоры и видят сны, вызванные моими глюками с косяка. Во! Даже не так. Никакого телевизора нет, это просто тлеющий уголёк моего косяка, который кажется им экраном телевизора. В этот момент мой косяк тухнет.
Я смотрю в потолок и думаю о том, что если телевизоры, которые смотрят люди, это тлеющие косяки, которые курят медийщики, то что такое мой телевизор? А‑А‑А‑А‑А‑А‑?!
И тут меня осеняет. Телевизор во сне – это тоже косяк. И тогда все встаёт на свои места. Ничего никуда не пропадает! Получаются сообщающиеся сосуды! Мой мозг вытесняется дымом косяка, который курит кто‑то Главный. Затем мой мозг переходит в дым моего же косяка, который вытесняет у людей их собственные мозги. А их мозги, в свою очередь, становятся сырьём, которое Главный забивает в свой косяк. И я и люди смотрят на тлеющие косяки, думая, что это телевизоры, и торчат! Вот почему говорят: информационная зависимость. Мы, реально, медийные торчки!
А сама Медиа – это то, что появляется, когда Верховный Политтехнолог курит косяк. Его видения передаются медийщикам, те создают ядовитое информационное поле, в котором, как Лев в «Волшебнике Изумрудного города», засыпает аудитория. Засыпает и не может из него выбраться. Потому что Верховный Политтехнолог курит постоянно, торкая нас. А мы, в свою очередь, продолжаем возделывать поле. Во бля, я загнался‑то…
Хотя почему загнался? Скорее всего, я придумал основной закон Медиа: Закон сообщающихся сознаний…
Я просыпаюсь под звук работающего телевизора. На экране Кутузовский проспект, по которому в обе стороны сплошным потоком едут автомобили. По разделительной полосе идёт коротко стриженный худощавый молодой человек в безукоризненном приталенном костюме. Не то итальянский модельер, не то телеведущий. Когда подходит ближе, я понимаю, что это Леонид Парфёнов.
– Сто двадцать одна, сто двадцать две, сто двадцать три, – считает он вслух, – это все за двадцать минут. Вы знаете, что является индексом благосостояния страны? Это общая стоимость машин, проходящих за двадцать минут по главной столичной трассе. Причём в расчёт принимаются только машины стоимостью от ста пятидесяти тысяч долларов. В нашем случае получилось около восемнадцати с половиной миллионов долларов. Индекс – «18,5». И это не Тверская, – улыбается он, – это всего лишь дачная трасса. Этот же индекс может являться … – Машины внезапно замирают, Парфёнов, как Нео, отрывается от земли, зависает в воздухе и чертыхается. От его левого ботинка к земле тянется серая нитка жвачки. Он трясёт ногой и некоторыми усилиями стряхивает её. После чего взмывает вверх и замирает на нужной высоте: – Этот же индекс может являться индексом толерантности граждан к правительству. В народе говорят: «Курица не птица, Жуковка не заграница». Пока ещё.
– Интересно, как эти индексы между собой соотносятся? – спрашиваю я. – А главное, как объяснить такое соотношение аудитории со средней зарплатой в пятьсот долларов США?
– Для этого, Антон, нужна правильная идеология, – я уже не удивляюсь тому, что с телеэкрана ко мне обращаются по имени, – а ещё для этого нужны мы.
– Скажите, а вы курите? То есть… извините… а вы и есть Верховный Политтехнолог?
– Я избегаю заумных словечек вроде модераторы, политтехнологи, медийщики. Я называю нас просто – сантехники. Когда у вас дома трубу прорывает и говно начинает хлестать, вы звоните в ЖЭК и вызываете сантехника. Сантехник приходит и чинит трубу. Так и здесь. Когда говно начинает хлестать из всех щелей, зовут нас. Только у нас есть одно отличие. Если настоящий сантехник трубу реально чинит, то мы просто заставляем всех поверить, что говно перестало течь.
– Послушайте, а на самом деле хотя бы кто‑то чинит эти самые трубы?
Он задумался…
– Знаете… Я видел тех, кто трубы ломает, тех, кто льёт туда говно, тоже видел, некоторых даже знаю лично. Иногда вижу тех, на кого льётся это говно. Ну, этих вы и сами знаете. – Он обвёл рукой стоящие рядом машины. – А вот тех, кто трубы чинит, мне видеть не доводилось. Пожалуй, я и не слышал про таких…
– Это что же получается? Оно само собой, что ли, чинится? Или говно иссякает?
– Трудно сказать, – он почесал подбородок, – само собой ничего не чинится, как показывает российская практика. Может, мы постепенно привыкаем к говну, а может, имеет место банальный закон сообщающихся сосудов. Оно просто перетекает дальше. Я не путано излагаю?
– Нет, нет, что вы, – при упоминании о сообщающихся сосудах меня будто током дёрнуло, – вам бы учебники по политтехнологиям писать.
– Спасибо, – засмеялся он.
– Постойте. Но тогда получается, что эти сосуды сообщающиеся слишком локальны, что с точки зрения усиливающегося глобализма маловероятно. Допустим, наше говно идёт в Белоруссию, Армению, Киргизию и прочие мини‑сосуды в рамках СНГ, но дальше‑то куда ему деваться? Ну, частично в Европу, согласен. Частично на Ближний Восток. Но Штаты‑то изолированы. Так же не может быть. Это уже не сосуды, а каскадный фонтан многоуровневый, да?
– С вами приятно беседовать, Антон, настолько вы метафоричны. Если продолжать и дальше, мы придём не к фонтану, а скорее, к двум огромным ваннам. Одна, в географическом плане, будет состоять из России, Китая и Европы, а другая – из США, Ближнего Востока и Южной Америки с Австралией. И их содержимое плавно перетекает из одной ванны в другую. Когда в одной из ванн ничего не остаётся, в другой, наоборот, что называется, льёт через край. В ванне с большим объёмом говна в данный момент происходят большие события, тогда как в ванне, откуда говно перетекло, вообще ничего не происходит. Но события тем не менее зеркальны, что лишний раз доказывает сообщаемость ванн. Это легко можно увидеть, если посмотреть на события мировой истории последних лет под определённым углом. Например, если в одной ванне утонет подводная лодка, то в другой под воду непременно уйдёт целый город. Если в одном случае рухнут «хрущёвки», в другом разрушатся всемирно известные небоскрёбы. Сосуды сообщаются. Причём точки сообщения этих сосудов находятся где‑то на уровне Палестины и, как это ни парадоксально…
– Чечни…
– Антон, вы меня поражаете. Вам уже кто‑то излагал эту тему?
– В общих чертах. Но не так, чтобы очень. Мне всё‑таки не даёт покоя главный вопрос.
– Какой же?
– Нельзя ли в тот момент, когда говно из твоей ванны утечёт, поставить в месте сообщения заслонку? Чтобы все говно осталось в чужой ванне? Такой чисто сантехнический приёмчик?
– Заслонки имеются, только они не слишком эффективны. Не справляются с потоком и все равно пропускают. Вспомните историю Израиля или хотя бы Грузию с Украиной.
– Так усиливать надо. Одна заслонка не выдержит, значит, надо ещё одну поставить.
– Попробуйте, поставьте. Вы знаете, что бывает, когда трубу неправильно эксплуатируют?
– Ну… прорывает?
– Ага. Ванна – она же не из вечного материала сделана. Сначала намечаются точки вспухания, потом протекать начнёт, а там, глядишь, и струя забила…
– И хорошо! Отлично! Все говно и вытечет, и никакие заслонки не нужны!
– В этом весь смысл, Антон. В этом весь смысл. Ванны могут существовать только наполненные говном. Так предписано Создателем. Вероятно, когда‑то жидкость, перетекающая из одной ванны в другую, имела другую консистенцию, но по прошествии столетий она превратилась в говно. Точнее, обитатели ванн превратили её в говно. А жить вне этой субстанции вы не можете. А вы говорите, «вытечет»…
– Странно. Опять несоответствие. У вас получается, что миром движет говно. А в нашем понимании миром движет нефть.
– Ну, разница невелика. Что нефть, что говно – продукты, так сказать, переработки. Притом нефть – всего лишь то, что вы называете нефтью. И в этом для вас нет противоречий…
– Между тем разница всё же колоссальная, вы не согласны?
– Я склонен полагать, что это тождественные определения. Вы посмотрите на, так сказать, точки вспухания. Они как раз соответствуют центрам нефтедобычи. И политтехнологии особо развиты как раз в местах, где из земли бьёт нефть. Политтехнологи туда стаями слетаются. Понимаете, о чём я?
– Как мухи на говно…
– Вот‑вот. А вы говорите несоответствие. Фольклор, он просто так не рождается, Антон. Только ни нефть, ни говно идеологией быть не могут. Идеологией может быть только слово… А настоящие слова могут говорить только настоящие герои. Желательно мёртвые.
– А что же дальше?
– Дальше? Знаете, у ванны слив ещё имеется?
– Ну да, его обычно пробкой закрывают.
– Именно. Вот вам и ответ на вопрос про «дальше». Придёт Создатель и разом вытянет пробки в обеих ваннах. И начнётся новая история. В практическом плане, полагаю, наступит то, что люди именуют концом света. Но только это ещё нужно заслужить, чтобы он наступил, а то так и будете в говне плавать…
– Странно, а люди, они что, не понимают, что давно уже плавают в говне?
– Для того чтобы люди не понимали, где они плавают на самом деле, есть сантехники, о которых мы говорили вначале. Наш разговор пришёл туда, откуда начинался, Антон…
– И всё‑таки они сообщаются…
– Вы прямо как Галилео Галилей. Сначала признали, потом отреклись, потом снова признали. Почему люди такие непостоянные?
– А нельзя ли точно узнать, когда вытянут пробки? И что будет с сантехниками?
– Идите спать, Антон… Одно могу сказать – если ванной не пользуются, то и сантехник не нужен.
– Эй, постойте! Я хотел спросить… то есть сказать… в общем… я… я не хочу. Мне… – Я зависаю и выпаливаю скороговоркой: – Мне не нужен такой Создатель, которому не нужны сантехники. Я НЕ ХОЧУ СЛУЖИТЬ ТОМУ, КТО ВЫТЯНЕТ ПРОБКИ, СЛЫШИТЕ? Я не верю, что этим можно что‑то решить!
– Служить, Антон, можно только тому богу, в которого веришь… Но для начала нужно понять, кто он. С вами был Леонид Парфёнов и программа «Намедни. Год 2007‑й» на ОРТ.
И телевизор погас.
Сказание о ледорубе
– …И только после этого на место происшествия приезжают менты, фээсбешники и настоящие машины «скорой помощи». В суматохе никто не будет разбираться, с каких станций приехали первые «скорые» и куда повезли пострадавших и убитых. Спецподразделения начнут оцеплять район, чтобы работать на месте взрыва. Они только рады будут тому, что кто‑то очистил «поляну». Даже если какая‑то из наших «скорых» задержится с приёмом людей, документы проверять никто не будет, не до того. Но такого не произойдёт, наши машины подъедут сразу после того, как прогремят взрывы. В течение дня сюжет о теракте в метро непременно попадёт в новости федеральных каналов. Но уже к вечеру власти выяснят: ни в одной из московских больниц нет пострадавших. Интересно, да? Трупы на плёнке есть, а пострадавших нет. Что дальше? На следующий день состоится пресс‑конференция, на которой кто‑то из пресс‑службы правительства начнёт рассказывать о «странности» теракта. О том, что «скорые» были непонятно чьи, что неясно, куда делись потерпевшие. Существовали ли они вообще? Скорее всего, нет – таким будет резюме официальных лиц. И это на фоне всеобщей паники, показанных видеоматериалов и визга СМИ. И нам останется сделать всего‑навсего один ход. Задать выступающему простой вопрос: «Неужели вы хотите сказать, что никакого теракта не было?»
Я наливаю в стакан воды, в два глотка опустошаю его, аккуратно ставлю на стол и заканчиваю речь:
– Это контрольный выстрел в голову… БАХ! – Я хлопаю в ладоши, изображая выстрел, Женя Сазонов вздрагивает и проливает на себя кофе. Это выводит всех из состояния оцепенения. Женя берёт со стола лист бумаги и неловко пытается вытереть пятно на брюках.
– Тебя рикошетом задело, что ли? – смеётся над ним Паша Берестов.
– Не смешно, я аж вздрогнул, – бубнит Женя, – аккуратней надо.
– Так это же понарошку, Женя. Это инсценировка, врубаешься? Выстрел был ненастоящим, – подначивает его Вадим. Все дружно хохочут.
– Евгений, вы слишком восприимчивы к спецэффектам, с такой тонкой душевной организацией на современном радио вам делать нечего, – продолжает цирк Гена Орлов.
– У меня костюм новый, между прочим, – Женя продолжает неистово натирать пятно листом бумаги, – кофе плохо отстирывается.
– Ты так натурально подскочил, может, тебя в статисты записать? – продолжает стебаться Гена. – А что, статистам неплохие деньги платят. Антон, сколько актёры получили за «Реальных богов»? Они, кстати, профессиональные были?
– Кстати об актёрах, – интересуется Паша, – где мы их возьмём и где будем тренировать?
– Хороший вопрос. Есть мнения? – спрашиваю я. – Они же потом должны исчезнуть.
– Надо из дальних колхозов привезти. Сказать, кино снимаем. Мы же на митинги привозим людей из селений, – предлагает Гена, – так и тут.
– И сколько они у тебя тут отвисать будут? Они же получат первые авансы и напьются. Собирай их потом по городу, – Паша кивает, – да‑да, именно так и будет. Они всё всем растрезвонят ещё до акции.
– Ладно. Привезти их за день до события. Накануне построить павильон, раз пять сделать прогон. А после того как «скорые» их соберут, отправить обратно в регионы, – Генка щёлкает пальцами, – и вся любовь.
– Машины есть где взять. Останется только их под «скорые» покрасить, – говорит Вадим, записывая что‑то в органайзер. – Пять штук хватит?
– Много, куда тебе пять? – спрашиваю я. – Я думаю, трёх выше крыши, а ещё одну, максимум две, под ментовские заделать. Купить «шестёрки» или что‑то в этом роде. Водить их кто будет?
– Пусть наша служба безопасности выделит из своих бойцов. Они же все проверенные, – Паша опускает голову и чуть тише заканчивает: – И не делают, в общем, ни черта.
– Они же пусть и пиротехнику обеспечат, – поддерживает его Вадим.
– Каким образом будем осуществлять первый вброс материала? Случайно оказавшаяся группа или прохожий с камерой? – подхожу я к одному из самых сложных моментов.
– Случайно оказавшийся в кустах слон – рискованный ход, – рассуждает Паша. – Группу немедленно вызовут на допрос, а там, глядишь, кто и расколется. Лучше всего прохожий.
– Ну да. Всё равно потом налетят камеры и обеспечат картинку с места событий. – Вадим переворачивает страницу блокнота и поднимает вверх карандаш: – Вот ещё что. Мы снимать же на улице будем?
– А как ты себе представляешь съёмки в метро? – удивляется Женя. – Хочешь станцию закрыть для пассажиров?
– Нет конечно. А раз взрыв будет на улице, люди, которые не статисты, увидев дым, ломанутся обратно в метро. Там неминуемо возникнет давка. Могут затоптать друг друга. Будут жертвы. – Вадим выпячивает нижнюю губу, все замолкают.
Первым отзывается Генка:
– А как иначе, – обводит он взглядом собравшихся, – это же теракт…
– Ребята, вы понимаете, о чём говорите? – испуганно смотрит на всех Женя. – Это же пиздец. Если всё откроется, нам дадут пожизненное из‑за того, что люди погибнут.
– Тьфу‑тьфу, – стучит Пашка по поверхности стола, – не сглазь.
– Ты про людей? – поворачивается к нему Женя. – Если будет давка, жертв не избежать.
– Я про «всё откроется», – отворачивается Пашка.
– Жень, ну тебя на хуй. Хватит ныть. Ты всегда ноешь, типа, самый человечный. А когда в прямом эфире говорил о «судьбе Зайцева», ты не думал, что всё откроется? – Гена раздражается, встаёт, засовывает руки в карманы брюк и начинает ходить по комнате.
– Так, закончили на этом. – Я беру со стола пульт и включаю телевизор. Ставлю Первый канал и убираю звук, чтобы отвлечься от дурных мыслей хотя бы картинкой. – Переходим к «тёмнику» по СМИ. Все успели ознакомиться?
– У меня основные вопросы по пресс‑конференции, – начинает Паша.
– У меня тоже. Можем её сразу в сеть транслировать, – включается Гена.
Следующие полчаса проходят в шлифовке слаженной реакции СМИ и составу участников конференции. Все настолько втянулись в тему, что даже очковавший до этого Женя яростно доказывает необходимость приглашения самых отмороженных и хамских журналистов.
– А я тебе говорю, это неважно, – спорит он с Пашкой, – да, у него всегда проблемы с аргументацией, зато он своими наглыми вопросами мёртвого разбудит.
– Послушай, он прошлый раз на прессухе по «делу Зайцева» говорил так, будто сам был очевидцем операции, надо же берега видеть, – отвечает Паша.
– Хорошая мысль, – оборачивается ко мне Генка. – Антон, а очевидцы планируются? Психи, юродивые, просто аферисты?
– Не помешало бы, – соглашаюсь я. – Может, с Горчаковой поговорить?
Все разражаются хохотом. Вдруг Вадим подбегает к телевизору и кричит:
– Смотрите, смотрите! Сон в руку!
– Чего такое? – не врубается Женя.
– Нашу ебанутую показывают! Антон, включи звук!
Он отходит от телевизора, открывая нам обзор. В углу экрана фотография Горчаковой. Я включаю звук:
– Вчера около двенадцати часов ночи, – говорит диктор, – в Москве было совершено нападение на известную правозащитницу Марину Горчакову. По словам пострадавшей, как только она вошла в собственный подъезд, двое неизвестных напали на неё и начали избивать. Горчаковой удалось вырваться и почти добежать до двери своей квартиры, на пороге которой ей был нанесён удар острым металлическим предметом, после чего пострадавшая потеряла сознание. Соседи оперативно вызвали милицию и «скорую помощь», которая доставила Горчакову в больницу, где ей была сделана операция по извлечению металлического предмета из области мягких тканей. Предмет, которым было нанесено ранение, классифицирован оперативниками, как ледоруб. Сама пострадавшая связывает это нападение со своей профессиональной правозащитной деятельностью. Это уже второе нападение на Горчакову за последние полгода. Напомним, что…»
– Блядь! – Я выключаю телевизор и швыряю пульт на пол.
– Вот это номер! – Паша встаёт, потом опять садится, потом снова встаёт.
– Я говорил, не надо с ней так, – Женя опасливо косится на Вадима.
– Мы же говорили, отпиздить несильно, чего случилось‑то? – непонимающе смотрит на Вадима Генка.
– Вадим, тебе не кажется, что вы как‑то… перестарались, что ли? – Я пытаюсь сообразить, что же произошло.
– Антон, это недоразумение… я… я не понимаю… Просто бред какой‑то.
– Надо было с ней иначе действовать, – говорит Генка.
– Как? – злится Вадим.
– Ледоруб в жопе. Бред какой‑то, – констатирует Паша.
– Представляете, какие появятся заголовки в интернете? Думаю, самое мягкое, что мы получим: «Ледоруб в заднице российской оппозиции». – Гена смотрит то на меня, то на Вадима.
– Остроумно, – замечаю я. – Это же Сашки Епифанова бойцы?
– Да, ты мне сам рекомендовал через него вопрос решить, – оправдывается Вадим.
– Да помню я! – Выхватив телефон, я набираю Сашку. – Алло. Да. Привет. Спасибо. Ага. Скажи, ты новости смотрел? Про Горчакову. Нет? Если коротко, ей какие‑то бойцы засадили в задницу ледорубом. Ага. Весело. Ты не знаешь, кто бы это мог быть и как их найти? Да что ты? Ты уж постарайся. Очень надеюсь. Непременно.
Вадим ёрзает в кресле и старается на меня не смотреть. Когда я заканчиваю разговор, он робко интересуется:
– Вербицкому что скажем?
– А ты сам не знаешь?! – ору я. – Скажи ему правду. Расскажи, как мы придумали эту комбинацию, потому что Горчакова всех заебала. Как твои бойцы зачем‑то пошли на дело с ледорубом и воткнули его ей в жопу.
– Антон, это не мои бойцы. Это бойцы Епифанова.
– А чего же ты своих‑то не нашёл? Или ты можешь только промоутеров искать? Которые на вечеринках для гражданской оппозиции норовят гостям блядей и кокс впарить!
Все притихли. Вадим молча смотрит на меня, дожидается, когда сойдёт на нет приступ истерики, и говорит:
– Я своей вины не отрицаю. Я просто задал вопрос, какую версию мы излагаем Вербицкому. Моё предложение – наше участие в деле отрицать. Исходя из недавних успехов и грядущего проекта, Вербицкого не следует сбивать с волны доверия. Я предлагаю нам всем договориться на предмет Горчаковой и сам сейчас позвоню Вербицкому. Идёт? Ребята, вы, надеюсь, понимаете, что проект с Горчаковой не наш?
Все молчат.
– Есть иные мнения? Женя, ты к этому проекту имеешь отношение?
– Нет, Вадим, что ты! – Женя испугался даже больше, чем во время обсуждения теракта. – Конечно нет. Мало ли у неё врагов? У дуры старой.
– Действительно, – кивает Пашка, – сама напросилась. Или, может, хулиганы какие?
– А может, они сами её и отпиздили? Ну, чуваки из Комитета Третьего Срока. Она же много на них быковала, – предполагает Гена. – Как думаешь, Вадим?
– Интересная версия. Кстати, она мне представляется наиболее логичной. Я думаю, что и Вербицкому она понравится. Ну, я предлагаю сделать небольшой перерыв. Нам с Антоном кое‑какие детали нужно обсудить. Возвращайтесь минут через десять, ок?
Я слушаю Вадима и не верю собственным ушам. Он сильно вырос за последнее время, этот парень. Из бывшего рекламщика, боящегося брать на себя ответственность, превратился в информационщика с перспективами и хорошего менеджера. Никакой паники, все чётко и по делу. Это и радовало и настораживало одновременно. Всегда чувствуешь себя неуютно, понимая, что рядом растёт кто‑то, готовый тебя заменить. Не сейчас, в обозримом будущем. Меня успокаивало, что проект такой сложности, как метро, без меня всё равно нереализуем. Я и сам, честно говоря, прилично нервничал, как всё пройдёт. Вадим закончил говорить, все покинули комнату, я выдержал паузу, подошёл к нему, доверительно положил руку на плечо и сказал:
– Прости, старик, меня понесло. Нервничаю. Я с тобой согласен. Инструктируй ребят и звони Вербицкому.
– Да, конечно, Антон. Не переживай. Всё будет хорошо. Горчакова это так… ерунда… не бери в голову.
В дверь постучали.
– Да, – обернулся я.
– Антон Геннадьевич, приехали двое от Вербицкого, привезли посылку. Просят расписаться, – просунув голову в дверь, вещала секретарша. – Вы их примите?
– Пусть заходят.
В кабинет входят два тяжелоатлета в чёрных костюмах. Оба здороваются, и тот, что повыше, протягивает мне кожаный дипломат с потёртыми углами и рваной на крышке кожей:
– Это вам из Фонда просили передать.
– Упаковка странная. Лучше, что ли, не было? – интересуюсь я.
– Нас на этот счёт не инструктировали, – отвечает он, – распишитесь.
Я беру листок бумаги с надписью АКТ и подписываюсь под единственной строчкой: «Получено полностью».
– Дату поставьте и время, – просит меня один из курьеров.
– А почему не уточняется, что именно получено полностью? – спрашиваю я, дописывая время.
– Потому что все получено.
– Как это?
– Так. Что надо, то и получено. До свиданья. – Охранники забирают у меня бумагу, разворачиваются и уходят.
– Железобетонно. – Я открываю дипломат и обнаруживаю там аккуратные пачки долларов в банковских упаковках. Поверх первого ряда лежит сложенный вдвое лист бумаги. Я разворачиваю его и читаю вслух:
С новым проектом!
P.S.: С «Г.» нехорошо получилось У ВАС, ребята. Найти бы хулиганов, а? Искренне Ваш, сами знаете кто.
– Во как, – говорит стоящий у меня за спиной Вадим, – выходит дело, он уже в курсе!
– Сдаётся мне, он с самого начала в курсе, – рву я записку.
– Это как? – Вадим чешет затылок.
– А так. Потому что те, кто нас любит, смотрят нам вслед. – Я кидаю клочки в пепельницу и поджигаю. – Причём постоянно. Ведь рок‑н‑ролл мёртв…
– …а мы ещё нет, – резюмирует Вадим.
– Именно, – киваю я, – шаришь в правильной музыке.
– Это за всё метро? – спрашивает Вадим, кивая на чемодан.
– Не похоже, – пробегаю я глазами по пачкам, – это только за репетиции. Я так думаю.
– Оперативно. Ребят звать?
– Погоди, – я убираю кейс под стол, – ага. Теперь зови.
Через полчаса после собрания мы с Вадимом сидим на заднем сиденье автомобиля, везущего нас в офис Сашки Епифанова для встречи с мастерами фехтования на ледорубах.
– Знаешь, – поворачивается ко мне Вадим, – я тут подумал относительно пресс‑конференции. Хорошо бы, если бы на ней выступил очевидец.
– В смысле?
– В смысле человек, который выжил после взрыва. А ещё лучше – сам выжил, а кого‑то близкого потерял.
– Опасная тема, – отмечаю я, – такого свидетеля сразу после выступления начнёт «контора» прессовать, и он сдаст всех, рассказав, как всё было на самом деле.