– Мои проекты, – глаза Аристарха зажглись, – мне трудно с ними. Понимаете, что такое жить здесь и сейчас, когда трудно дышать?
– Не говорите. Слава богу, традиции русского меценатства не умерли. Так вот, о моём проекте.
– Да! – мне показалось, что Аристарх даже присел, чтобы заглянуть мне в лицо. – О вашем проекте. Я весь внимание.
– Представьте себе детей. Беспризорных детей России. Которых используют, как знамя идеологии…
После открывшей вечер Прасковьи пошёл парад уродов под названием «Нас не разъединить». Сначала стучали в бубен дагестанцы, потом барабанные перепонки собравшихся терзали чукчи игрой на китовом усе. Станцевали грузины, самый молодой после выступления подарил ведущей розы со словами: «Пусть зацветут эти розы нашей свободы и в ваших сердцах». «Понятно, у вас‑то электричества нет, чтобы отапливать оранжереи», – подумал я про себя. После грузин выступали татары и хохлы, которые начали с неплохого слогана типа «Во времена дружбы Тараса Шевченко и Александра Пушкина ещё не было газа». Затем вышел детский еврейский хор. Я заметил, что народ начал скучать. Мне же после разговора с Аристархом, наоборот, стало веселее. Посмотрев на часы, я понял, что за полчаса до банкета люди не разойдутся, но всё‑таки захотел уточнить у Вадима, что будет дальше. И тут ко мне подошёл промоутер Олег, отвечавший за организацию концерта:
– Ну чё, как тебе народное творчество? – фамильярно обратился он ко мне.
– Вроде ничего, народ только заскучал. Как бы не «нанародничались» они до банкета.
– Да не успеют, не переживай. Все нормально идёт.
– Дай бог. Ты спросить чего хотел?
– Ага. Антон, когда тёлок ставить?
– Что? Каких телок? – Спина моментально делается мокрой от пота. – Я не врубился, каких, на хуй, телок?
|
|
– Ну, как… – Олег делает ослиное лицо. – Ты же сказал, вечером олигархи подъедут, всё должно быть культурно. Правильно?
– И… и что?
– Ну, я и спрашиваю, номера со стриптизом сейчас выводить или перед самым банкетом?
– Бля…бля… – Я отстраняюсь от него как от чумного, достаю рацию и ору в неё:
– Вадим, быстро подойди ко мне, бегом, бля!
Через минуту подбегает Вадим. Олег тут же наскакивает на него и орёт:
– Нет, чё не так? Ты скажи, чё не так? Чё он орёт на меня, я ему чё, клоун?!
Я курю и считаю про себя до десяти. Три раза. Поворачиваюсь к Вадиму и спрашиваю:
– Вадик, ты объяснил Олегу концепцию вечера?
– Да. В общих чертах…
– В общих? Хорошо же ты объяснил, как я погляжу. Он нам тут тёлок собрался ставить, врубаешься, нет?
Вадим удивлённо поворачивается к Олегу:
– Олег, зачем нам тёлки?
– Не, чуваки, так не пойдёт. Не надо меня грузить. Вы меж собой разберитесь сначала. Мне сказали, «будут олигархи», я подогнал стриптиз. Теперь вы паритесь и парите меня. Чё плохого в тёлках, я не понимаю! Мужики, может, вы просто, типа, нервничаете? Может, вам «сняться»? – Он характерно втягивает воздух ноздрями. – А чё, у меня есть.
Меня заколотило, едва я представил лицо Вербицкого в тот момент, когда на сцене появятся голые бабы, а жены банкиров начнут кривить рожи и разворачивать своих драгоценных к выходу. Я снова закуриваю и медленно, растягивая слова, говорю:
– Вы случайно не читали мой план мероприятия? Ну, про творчество многонациональной России в духе «культура народов СССР»? А слова «культурное мероприятие» вам там попадались?
|
|
– Да, но… – тянет Вадим.
– Я читал, – встревает Олег, – и бюджет писал согласно твоей «многонациональной России». Щас пройдут все эти чурки и чукчи с жидовским хором, после них будут «Фреш арт», потом «Комеди клаб». И стриптиз, чтобы веселее разогреть.
– Кто?! Какой «Арт»?! Какая «Комеди»?! Вы тут головой все ебанулись? Вадим, ты думаешь, что снова работаешь директором по рекламе и делаешь клубную вечеринку?
– Так «Комеди клаб» – армяне, вот и многонациональная тема, – отвечает Олег и непонимающе смотрит на Вадима, который стоит зелёный, под цвет стены. Я подхожу к нему вплотную и ору в лицо:
– Ты, сука, хочешь подставить меня? Или ты просто тупой урод? Ты проверил, чего он подготовил или просто тупо спиздил с ним бюджет? Какие тёлки? Какие «Фреш арт»? Тут через полчаса будут серьёзные люди с жёнами. – Я провожу перед его лицом рукой. – Серьёзные люди с жёнами, понимаешь? Понимаешь, что начнётся, когда на сцену выйдут шлюхи сиськами трясти? Ты думаешь, мы что делаем? Гламур‑пати? У нас концерт и банкет, посвящённый благотворительности, а не блядский домик. Может, он ещё сюда пригласил двух‑трёх дилеров, чтобы было чем «сняться»?
Олег в этот момент посмотрел в пол. Вадим достал сигарету и начал судорожно хлопать по карманам в поисках зажигалки.
– Значит так. Слушайте меня оба, бараны! Армян и прочий «арт» – на хуй отсюда. Тёлок не выпускать из гримерок до конца вечера. Олег, ты сейчас собираешь своих и на хуй отсюда, скачками! Если кто‑то останется недоволен, вам пиздец. Особенно тебе, мой клубный друг Вадик.
|
|
– Э, я не понял, я тёлкам из своих платил. Вы мне ещё пятёрку остались должны. И чего теперь?
– Теперь? Галопом отсюда.
– Не, а пятёрку ты мне когда вернёшь? Ты меня чё, кидаешь? Я не сирота, можно потом порешать…
Я говорю в рацию:
– Трёх охранников ко мне.
Олег быстро исчезает в толпе. Я беру под локоть Вадима и иду с ним в туалет. Подбежавшего охранника оставляю стеречь дверь. В туалете Вадим прислоняется к стене и лопочет: «Антон, я все объясню». Я бью его под дых:
– Почему ты не проверил программу?
– Аааантон, – Вадим хватает ртом воздух, – я ему доверял, понимаешь…
Он выпрямляется, и я снова бью его. На этот раз в лицо.
– Нужно проверять, а не доверять. По старой привычке решил чуть‑чуть бюджета откусить?..
– Антон, прошу тебя, я ошибся!
– Ты мне сейчас все мероприятие завалишь, понимаешь, урод?
– Антон…
– Я тебя уволю, сука! Завтра, к ебеням.
– Прошу тебя, дай мне шанс.
– Мы не оставляем друг другу не единого шанса, скотина.
Я потираю ушибленную руку и в сопровождении охраны иду к Свете, которая занимается артистами. Света сидит за кулисами, пьёт кофе и непонимающе разглядывает список выступлений.
– Антон Геннадьевич, тут только что приходил Олег…
– Я в курсе. Кто после евреев выступает?
– «Комеди клаб» уехал, девушки и эти из…
– Так. Скрипачи твои тут ещё?
– Да. Они уже…
– Так. Обещай им вторую ставку, пусть играют ещё полчаса до банкета. На банкете кто играет?
– Арфистка.
– Она тут?
– Только приехала.
– Что ещё в программе?
– Если девушки не будут выступать, то…
– …девушки не будут. Всё?
– Всё.
– Запускай скрипачей.
«Идиот! Какой же я баран! Ужас. Катастрофа», – я бегу к банкетной зоне и говорю сам с собой. Видимо, придётся проверить и кухню заодно. Меня изрядно трясло, но где‑то в чулане сознания я понимал, что счастливо спасся.
На бегу я открываю двери гримерок, чтобы найти стриптизёрш и лично сказать им, чтобы до конца события рожи не высовывали. Я нахожу тёлок в маленькой каморке, где стоят веники, ведра и всякая бытовая химия. Трое девушек, практически верхом друг на друге, умудрились разместиться среди тряпок и швабр. Когда я рывком открываю дверь, одна из них испуганно вскрикивает, другая закрывает рот рукой.
– О! Вот вы где, балерины мои. Значит так. До конца вечера два часа. Если хоть одна из вас покинет эту «лаунж‑зону» – всем пиздец. Я ясно выражаюсь?
– А пописать выйти можно? – спрашивает самая смазливая.
– Боюсь что нет, сударыня. Боюсь что нет. – Я корчу идиотскую улыбку и показываю пальцем на ведра.
– Мы вообще‑то танцевать сюда приехали, а не в коптёрке сидеть, – продолжает она.
Я вплотную подхожу к ней, беру в руки швабру и говорю:
– Милая моя, если ты сделаешь хотя бы шаг за пределы этой комнаты, твоим шестом до конца дней будет вот это. Ферштейн?
Девушки дружно опускают глаза. Я выхожу из комнаты и двигаю на кухню, на всякий случай выставив у каморки охранника.
Убедившись, что ни со спиртным, ни с едой проблем не будет, я вышел к гостям. По рации мне передали, что приехал Вербицкий. Пройдя через группу журналистов, я нашёл его в углу, беседующим с Пашей, одним из наших интернетчиков.
– Здравствуйте, Аркадий Яковлевич.
– Привет.
– Я отходил кухню проверять. Ну и как вам?
– Да всё нормально вроде. Скоро начинаем?
– Через пять минут. Ждём, когда основные гости приедут. Как митинг? Вам уже показали записи?
– Знаешь, Антон, давай на днях все это обсудим. Вяловато как‑то… Всё то же самое. Новизны нет, понимаешь? Той самой фантазии, о которой мы с тобой давно говорили. В целом есть вопросы.
– Может, мы их сейчас обсудим?
– Нет, Антон, не стоит. Давай после. Я гостей пойду встречать, а ты прессой займись. Да, кстати, ты не знаешь, что за разговоры пошли про финансовый кризис?
– Вы имеете в виду кризис в банке «Зевс». – Я удивился тому, как быстро стала распространяться информация из интернета.
– Ну, вроде.
– Говорят, у них лицензию отзывают. А я сегодня дал команду масштабировать в СМИ банковский кризис на фоне ситуации с «Зевсом».
– Да? – Вербицкий удивлённо вскинул брови. – Интересно. Ну, дай бог. Дай бог. Завтра расскажешь. Если в самом деле есть о чём.
Моё настроение, изрядно испорченное Вадимом, сделалось просто омерзительным. Старый козёл. Фантазии нет. А, блядь, бюджеты под неё есть? Ну, я тебе завтра покажу фантазию. Если выгорят дела с Зайцевым, детьми‑бомжами и банком, я тебе такую смету за фантазию выкачу, оба «Дозора» отдохнут. Я тебе завтра покажу «Дроздиков пикчерз представляет». Фантазии у меня нет. А у тебя она, значит, есть? Чего же ты тогда людей нанимаешь? Коньяк пить не с кем? Делал бы все сам и не пиздел. Придурок.
Я тем не менее заставил себя улыбнуться, подойти к журналистам и потрещать ни о чём, постоянно поглядывая на часы. До начала банкета оставалось несколько минут.
Когда почти все уже собрались, наконец распахнулись двери в банкетный зал. Мы потянулись дружными рядами: журналисты, политологи, аналитики, политтехнологи и прочая медийная шлоебень рангом пониже. За нами степенно движутся банкиры, нефтяники, газовики, просто мильонщики и пара олигархов. Сегодняшний вечер плавно финиширует.
В банкетном зале мильонщики и их жёны стоят особняком и мило беседуют о планах на уикенд, росте биржевых котировок, угрозе потери бизнеса в свете последних действий государства, новом европейском оффшорном законодательстве, отдыхе на Сардинии, Лондонском экономическом форуме, небывалых затратах на новогодние корпоративы с приглашёнными звёздами а‑ля Кайли Миноуг и прочих важных делах. Когда в разговорах всплывает фамилия Ходорковского, тональность понижается. Некоторые из мильонщиков оглядываются и даже отворачиваются. Впрочем, такие разговоры быстро стихают, и беседа возвращается в привычное светское русло. С человеком, поднявшим эту тему, собеседники тут же начинают обсуждать что‑то хорошее, например, новое купе от Bentley, делая вид, что упоминание о Хайдере они не заметили. Так обычно ведут себя хорошо воспитанные люди, когда в их присутствии кто‑то пукает. Хотя, конечно, среди этих милых людей есть и те, кто предпочёл сразу покинуть эту компанию, сославшись на то, что у жены пустой бокал и ему нужно отыскать официанта. Реально, в этакой духоте весьма трудно стоять с пустым бокалом. Особенно дамам.
Изредка к «тузам» подкатывают медийщики, интеллектуально‑творческая элита и прочие производящие «духовные ценности» люди. Приторно улыбающиеся и быстро говорящие. Подходя ближе, они словно уменьшаются в размерах. Даже те из них, кого Бог наградил богатырским ростом, становятся вровень или даже меньше самых маленьких пузатых миллионеров, с которыми они разговаривают. Издали это выглядит столь чудно, что невольно задумываешься, как этим людям удаётся попирать все законы физики, увеличиваясь и уменьшаясь в одну и ту же единицу времени. Людям знающим понятно, что когда речь идёт о финансировании новых проектов, кинофильмов, правозащитных и культурных организаций, физика перестаёт быть такой уж точной наукой. Тут же снуют молоденькие журналистки, на бегу поправляющие декольте, в надежде на интервью с мильонщиками. Впрочем, ближе двух метров они не рискуют приближаться, поскольку жёны будущих интервьюируемых ещё недостаточно пьяны. Те же из этих молодых валькирий, кто всё‑таки решается подойти достаточно лизко, встречаются взглядами с ещё трезвыми супругами, немедленно превращаются в мышей и исчезают в паркетных щелях.
Неподалёку стоят политтехнологи, некоторые со своими боссами. По манере отпивать из бокала можно определить настроение и степень удачливости каждого. Мои улыбающиеся и кивающие головой коллеги стоят с полными бокалами, довольно внимая словам начальников. Мы же стоим рядом с молчащим Вербицким. Гена, Вадим и ваш покорный слуга. Мы часто прикладываемся к шампанскому, невежливо окрикиваем официантов, проносящихся с полными подносами, и переговариваемся. Ибо делишки наши идут не совсем хорошо. Просто хуёво, если честно.
Рядом находится гражданский клуб «Ум, честь и совесть», члены которого, седые и тучные политологи, которых пускают сюда за былые, уже не ведомые никому из присутствующих заслуги, раскатисто басят что‑то об «идеальном мире Солженицына», «Сахарове, опередившем время» и прочих столпах русской общественной мысли. Судя по тому, с какой частотой в их базарах проскакивают словечки «Русь святая», «Православие», «сука журналистская», «иудушка Глебушка» и «блядь питерская», они уже основательно поддали.
На другом конце зала идут пьяные братания «непримиримых» аналитиков, придерживающихся диаметрально противоположных взглядов на демократический путь России и получающих зарплату от одних и тех же людей.
У самой стены, подобно декорации к нашему «обществу спектакля», сидит перезрелая красотка пышных форм, в белом бальном платье и играет на арфе, дабы услаждать слух присутствующих. Она подслеповато зырит на всех из‑под полусонных век и перебирает струны. То ли эта её манера смотреть, то ли клубы сигаретного дыма, от которых она периодически чихает, отворачиваясь куда‑то в область подмышки, делают её похожей на большого говорящего попугая, который хочет спать, но не может из‑за припозднившихся в хозяйском доме гостей. Кажется, вот‑вот она встанет, прекратит играть и громко выругается матом, которому научилась пять минут назад от пьяных людей. И кто‑то из домашних подойдёт, мило хихикнет и прикроет клетку тканевым колпаком, чтобы попугай мог уснуть.
В момент, когда я об этом думаю, открывается дверь, и в зал входит девушка неземной красоты, с подносом, накрытым колпаком. Вечер подошёл к концу. Сейчас всё дожрут и допьют, и мы, соратники по борьбе, наконец сделаем то, ради чего, собственно, собрались – займёмся благотворительностью!
Под людской гомон, пьяные слюнявые поцелуи, звон бокалов, обсуждение новых концепций, столкновение дискурсов и арфу девушка шествует по залу, подходя к разрозненным группам гостей и приподнимая колпак. Под него следует складывать пожертвования детям‑сиротам, «которым в это непростое для России время, как никогда раньше, требуется наша помощь», как написано в приглашении. Кто именно эти дети и почему помощь им требуется «как никогда раньше», в тексте не уточняется. Видимо, публика тут собралась понимающая и не нуждающаяся в дополнительных комментариях. Хотя я лично отрубил бы креативщику, составлявшему текст приглашения, руки по локоть. А заодно и ноги, чтобы клавиатуру уже нечем было держать.
Отметив нетрезвым глазом траекторию её маршрута, первыми съебывают журналисты, кажется, один из них бросает что‑то типа «вечеринка умерла». Члены клуба «Ум, честь…» продолжают бухать, даже не удосуживаясь прерваться, когда девушка подходит к ним. Братающиеся аналитики и творческая элита каким‑то хитрым образом перемещаются в тот конец зала, который девушка уже миновала.
Когда она доходит до нас, я кладу на поднос пятьдесят долларов, хочу убрать портмоне в карман, но через секунду раскрываю его и кладу ещё пятьдесят. На правах организатора, так сказать. Следом наша компания политтехнологов также аккуратно кладёт сложенные пополам купюры на поднос. Из чувства цеховой солидарности, не иначе.
Апофеоз нашего благотворительного ужина наступает, когда девушка подходит к группе «тузов». Настал тот момент, ради чего, собственно, все и заряжалось. Тут же выясняется, что у некоторых нет с собой кошельков, они у водителей, кто‑то, пьяно смеясь, говорит: «А что делать!» – и лезет во внутренний карман, один из гостей, пошатываясь, тут же, на подносе, выписывает чек, роняя на лежащие купюры пепел своей сигары. Некоторых под локоть выводят супруги, иные слиняли ещё раньше. Мужики вроде упираются, но их благоразумные и человечные жёнушки шепчут им на ухо: «У тебя свои дети дома, лучше больше им внимания уделяй». Но в целом оставшиеся «аллигаторы» девушкой окучены.
Кода гости разъезжаются, я выхожу на улицу. Закрыв глаза, втягиваю прохладный воздух ночной Москвы. Для этого времени очень тихо. Даже машин не слышно. Вдруг где‑то вдалеке слышится цоканье каблуков по асфальту. Я схожу по ступеням и вглядываюсь в ночь. Через дорогу быстрыми шажками переходят тёлки, оставленные мной в кладовой. Они оглядываются по сторонам, неестественно переступают, аккуратно выставляя ноги в туфлях‑платформах для стриптиза. Реально они выглядят, как неизвестно откуда взявшиеся страусихи. Я засовываю пальцы в рот и разрезаю тишину громким свистом. Тёлки бросаются бежать, одна из них спотыкается, но ухитряется не упасть.
– Куда, бля?! Стоять! – ору я.
Стриптизерши исчезают в кустах на противоположной стороне улицы. Я разражаюсь смехом. Я ржу в голос минуту, две, три. Меня всего трясёт от смеха.
В итоге выяснится, что организаторам мероприятия удалось собрать в пользу детей что‑нибудь типа пяти тысяч долларов США, что составляет 0,00125 процента от совокупного, официально заявленного годового дохода гостей вечера, который, по моим самым скромным прикидкам, равняется двумстам миллионам фунтов стерлингов. Что весьма неплохо «в это непростое для России время». Если отталкиваться от текста приглашения опять же.
Напомню, общий бюджет мероприятия – около полтинника. Не включая банкет, разумеется. В целом отдохнули неплохо.
Приехав домой, я первым делом залез в интернет, чтобы посмотреть, как развивается тема с банковским кризисом. На форуме banker.ru после сообщения нашей подставной Ptichka82 образовалась целая простыня комментариев, в которых на полном серьёзе обсуждается кризис в «Зевсе». Тон им задало следующее послание:
DowJones: Теперь понятно, с фуя ли баня сгорела. Что‑то быстро «Зевсовцы» среагировали. В оправдания полезли, значит, у ребят на самом деле крыша горит.
Наша «птичка» выступала ещё пару раз с попыткой опровержения, но посетители форума уже заразились паникой. Двумя гвоздями в гроб темы форума стали вот эти послания:
Stalker: Напротив моего офиса филиал «Зевса». Сегодня он почему‑то закрылся раньше обычного. В пять часов. Интересно, почему?
Forbes_Hero: Ребят, я пытался в восемь снять деньги в офисном банкомате «Зевса». «Автомат временно не работает»… Вот собственно и всё… наверное.
В LiveJournal под постом Olgatt было уже за триста комментариев. Маргинальная молодёжь вкупе с рассерженными клерками собиралась завтра устраивать флеш‑моб у центрального офиса «Зевса». Председателем правления банка была Зинаида Колпина, нетрудно догадаться, что лозунгом флеш‑моба стало сакраментальное «Где деньги, Зин?»
Генка неплохо поработал. Информация о кризисе в «Зевсе» разлетелась по чатам и форумам российского интернета. Пара информационных ресурсов вышла с вечерней новостью «Новый финансовый кризис в России», «Зевс» может покинуть банковский Олимп». Затем я зашёл на yandex.blogs.ru и обнаружил «Кризис в «Зевсе» самой горячей темой дня. Полазив по ссылкам на обсуждение этой темы часа полтора, я сделал в своём блокноте пометки и отправил Сашке эсэмэс:
«Я в шоке».
Через минуту пришёл ответ:
«То ли ещё будет. Оставайтесь с нами».
Кажется, это была первая победа. Или просто удачный день. Мой день. Я включил телевизор и с хорошим настроением посмотрел новости.
По всем каналам прошёл сюжет о митинге в память разгона НТВ, где‑то даже показали меня крупным планом, по Восьмому каналу дали большой сюжет о моих последних выступлениях. Сначала была нарезка с молодёжного митинга, где я стоял с тем парнем, что быковал. Рожа у него была каменная. Наверное, камера поймала нас в тот момент, когда я незаметно саданул ему кулаком под рёбра. В целом единение меня и молодёжи смотрелось убедительно. После этого был большой кусок моей речи с сегодняшнего митинга и короткие интервью журналистам западных каналов. После сюжета про митинги Восьмой канал в новостях упомянул информацию о возможном банковском кризисе, «которая просочилась сегодня в Интернет из компетентных источников». Я подумал о том, что Генка, ничего не знающий о моём проекте с «Зевсом», сидит сейчас довольный и улыбается, глядя на то, какой псевдокризис он замутил сегодня в сети. Наверняка он немного испуган, потому что не ожидал такого эффекта. И не знает, что ему делать с неожиданно получившимся событием завтра. Но отгоняет эту мысль, потому что завтра наступит через какое‑то время. А победа, его победа – уже сейчас.
Я думал, как это, в сущности, просто. Найти модератора, отвечающего за канал распространения информации, кинуть ему «утечку», а он сам донесёт её до своей аудитории. Главное – внушить ему, что это он все придумал и исполнил. Главное – заставить его поверить, что это он герой медиа. Я сел и набил ему эсэмэс:
«Генка – ты Интернет‑гений».
Перед тем как лёг в постель, мне пришло два эсэмэс: «спасибо» от Генки – и от Вадима:
«Антон прости за сегодня. Я всё понял. Я договорился о встрече на послезавтра. Если тебя этот день устраивает дай плиз знать».
Сначала я хотел ответить обоим, но потом решил, что эсэмэситься в два часа ночи могут только молодые любовники. С другой стороны, я им и был. Сегодня я окончательно понял, что влюблён в медиа. Странно, как я не понимал этого раньше?
Всю ночь мне снились прикольные цветные сны, которые, как всегда, не запоминаются. А уже под утро приснилось, что я сижу за столом в большой комнате, похожей на прозрачный куб. На стене перед моими глазами висело штук двадцать экранов, на которых транслировались гонки машинок из «Street racing» моего телефона. На столе стоял огромный монитор, разделённый на квадратики, в каждом находился человек, игравший на своём сотовом в эти долбанные машинки. Некоторые игроки так вошли в азарт, что качались на поворотах или подскакивали на стульях в моменты, когда машина, которой они управляли, проходила трамплин. Мне были видны только спины, но во сне я чётко понимал, что знаю каждого. Игроки сидели, сосредоточенно вперившись в экраны своих телефонов, увлечённо жали на клавиши, хлопали себя по коленкам, когда проигрывали, искренне радовались, когда их машина приходила первой. Некоторые даже устанавливали персональные рекорды. Они выбирали тактику наиболее быстрого прохождения трассы, старались быстрее жать на клавиши. Тогда как я одним щелчком мыши менял им пейзаж, увеличивал или уменьшал их скорость и даже менял машины. Некоторым вместо безымянных чёрных спорткаров ставил «Порши», некоторым – «Феррари», а иным так и вовсе «Жигули». Я следил за движением машин на экранах и одновременно наблюдал за реакцией игроков, которые думали, что это они управляют своими машинками. Каждый из них находился в прозрачной комнате, похожей на мою. Казалось, если кто‑нибудь обернётся назад, он непременно увидит меня, сидевшего на некотором удалении за большим монитором. Но я чётко знал, что никто не обернётся. То ли из‑за того, что каждый увлечён собственной игрой, то ли из‑за того, что никто из играющих даже не допускал самого факта присутствия здесь кого‑то ещё. А ещё я знал, что, возможно, впервые за этот год проснусь с улыбкой.
Универсальные солдаты
С прапорщиком Зайцевым мы практически не торговались. К сожалению, выяснилось, что ампутации не будет, обморожение было не столь серьёзным, зато зайцевская тяга к деньгам оказалась выше ожиданий. Даже задержание расстраивало Зайцева не столько последующим судом, сколько потерей весьма доходного бизнеса по продаже оружия сомнительным ублюдкам.
Как стало ясно из десятиминутного диалога, прапор задумал облегчить свою участь чистосердечным раскаянием и прозрачными намёками, типа, «не я один».
Мы кивали, и в продолжение его идеи двинули тему, что призрачных намёков ментам будет недостаточно. А вот вломить некоторым «козлам, которые, в натуре, обурели» будет очень кстати. Так нарисовалась преступная группа из старших офицеров, которые заставляли честных прапоров тащить оружие на рынок. Вполне в духе дедовщины и издевательства над солдатами. Проблема, правда, была в том, что Зайцев на молодого бойца не тянул, но в конце концов выяснилось, что дедовщина – она… она для каждого своя.
Красочно живописав его пребывание на зоне, рассказав про глумления, которые там происходят, про блатные понятия и то, что суд в рамках борьбы с терроризмом (а терроризм тебе, Толя, пришьют обязательно) даст десятку по максимуму, мы практически не оставили ему шанса. Я говорю практически, потому что его минимальные шансы на отказ были блокированы суммой в двадцать тысяч долларов. Конечно, он поломался, скорее для вида, но мы как опытные переговорщики быстро объяснили, что при том информационном шуме, который мы организуем, официальные власти предпочтут замять дело, нежели придать ему огласку. А Толе Зайцеву всего и делов – дать одно интервью, сделать заявление через адвоката, которого мы предоставим, пару раз пообщаться со следаками и отказаться разговаривать с кем бы то ни было, сославшись на плохое самочувствие. Остальное сделают СМИ. В любом случае, Толян, говорили мы, ты ничего не теряешь. Откажешься – пойдёшь по этапу, согласишься – будешь жить, да ещё и с бабками. А как выйдешь из больницы, мы тебя в Европу отправим, лечиться. Вернёшься после выборов, все про тебя уже забудут. Толян как человек простой и склонный к афёрам пораскинул мозгами, махнул с нами по сто грамм (несмотря на раннее утро), крякнул: «Да ебись оно всё в рот», – и согласился. В самом деле, чего тут было думать, мы же ему не предлагали опять автоматами торговать, правда?
По пути из больницы в офис пришла эсэмэс от Сашки Епифанова:
«Костя Угол стал ответственным отдела экономики в „Коммерсе“».
– Во бля! – вслух говорю я.
– Ты чего? – Вадим, сидящий за рулём, дёргается.
– Ты осторожнее, сейчас въебёмся куда‑нибудь с твоей дергатнёй, а у нас сегодня дел вагон.
– А чего ты вскрикиваешь?
– Извини, случайно. Помнишь, я тебе вчера говорил, что я начал инспирировать в интернете слухи о скором банковском кризисе?
– Ага. Генка ещё флеш‑мобы там свои мутил со студентами.
– Вот. Наш с Сашкой бывший сокурсник, Костя Угольников, стал ответственным за экономику в «Коммерсанте». Позвоню ему сегодня. Если «Коммерс» поддержит статьёй, мы сможем развить тему «Завтра кризис». А это уже серьёзно. Мы тут такую панику устроим – все в банки побегут деньги забирать.
– Слушай, это тема. Ты с ним встречаться будешь?
– Попробую. Да, чую я, Вадик, Вербицкий станет нас с тобой на руках носить. Два проекта, и оба ломовые.
День начался просто невероятно. Я ощущал себя настоящим модератором. Последний раз такая лёгкость мысли была у меня в первые годы фриланса – в эпоху региональных выборов. Мы ехали молча, и, видимо, каждый радовался за себя. И вдруг, ни с того ни с сего, Вадим отчётливо произнёс:
– Жалко мне этого дурака.
– Ты про кого? Про Костю? Я тебе скажу, он совсем не дурак.
– Нет, я про Зайцева. Разводим втёмную. Его же потом с землёй сравняют.
– А не надо было автоматы из части пиздить. Знаешь, Вадим, виноватых без вины не бывает.
– Да знаю я. Просто чего‑то совестно стало. Может, зря мы все это замутили?
В этот момент мы встаём на светофоре. Я отворачиваюсь от Вадима, поражённый его неожиданной вспышкой совестливости, и думаю, что ему ответить. Мой взгляд упирается в стену, испещрённую граффити. Я читаю надписи, трогаю Вадима за плечо и указываю на стену:
ЗАСУНЬ В ЖОПУ СОВЕСТЬ.
ЭТО РЕАЛЬНОСТЬ!
– Вот, Вадик, читай – глас народа, между прочим. А ты говоришь «совесть». Это медиа, коллега. Мы занимаемся реальными вещами. Здесь задачи посложнее организации банкетов и вечеринок. Понимаешь?
– Это точно, – откликается Вадим, разглядывая стену.
Весь оставшийся путь мы ехали молча.
Приехав на работу, мы идём в мой кабинет, я прошу две чашки кофе и коньяку, мы разваливаемся в креслах и несколько минут болтаем о всякой чепухе. О тёлках, новых фильмах, зарплатах в конкурентных организациях, летнем отдыхе и шмотках. Когда речь заходит о том, что будет, если Путин останется на третий срок, Вадим осекается и спрашивает меня: