Один из нас поднял руку, и сержант спросил: "Окей, что у тебя за вопрос?"
Тот начал со слова "сэр". Сержант засмеялся и сказал:
- Называй меня "сержант", а не "сэр".
- Есть, сэр!
- Вот смотрите, парни, вы теперь американские морские пехотинцы. Вы уже не в учебном лагере. Просто расслабьтесь, упорно трудитесь и делайте своё дело как следует, и у вас не будет никаких сложностей. Так у вас появится больше шансов продержаться на войне.
Он тут же завоевал наше уважение и восхищение.
- Мое дело - научить вас работать с 60-мм миномётом. 60-мм миномёт - это важное и эффективное оружие пехоты. С этим оружием вы можете сорвать атаку противника на позиции вашей роты и можете ослабить вражескую оборону. Вам придется стрелять по врагу через головы ваших товарищей, так что вы должны чётко знать, что делаете. В противном случае получатся недолёты, и вы убьёте и раните своих собственных солдат. Я служил в расчёте 60-мм миномёта на Гуадалканале и видел, насколько эффективным было это оружие против джапов. Есть вопросы?
В холодное январское утро на нашем первом занятии по миномётному делу мы сидели на земле под ясным небом и внимательно слушали нашего инструктора.
- 60-мм миномёт - это гладкоствольное, дульнозарядное оружие с большим углом возвышения. Оружие в сборе весит приблизительно сорок пять фунтов и состоит из трубы - или ствола - сошек и опорной плиты. Каждая стрелковая рота располагает двумя или иногда тремя 60-мм миномётами. Миномёты имеют большой угол возвышения и особенно эффективны против войск противника, укрывшихся в низинах или складках местности, где они защищены от огня нашей артиллерии. У японцев тоже есть миномёты, и они умеют ими пользоваться. Они будут особенно стараться поразить наши миномёты и пулемёты ввиду потерь, которые эти виды оружия могут нанести их войскам.
Затем сержант перешёл к терминологии. Он продемонстрировал приёмы обращения с оружием, во время которых сошки отстёгивались и раскладывались из транспортного положения, опорная плита плотно устанавливалась на землю, острия сошек втыкались в землю, и прицел прикреплялся на положенное место. Нас разделили на отделения по пять человек, и мы отрабатывали действия до тех пор, пока каждый из нас не научился выполнять их бегло. Во время последующих уроков сержант посвятил нас в премудрости работы с прицелом с его продольным и поперечным ватерпасами и объяснил, как наводить миномёт по ориентирной вешке, совмещённой с целью. Мы потратили многие часы, обучаясь определять по компасу зону обстрела и затем устанавливать вешку перед миномётом, чтобы она соответствовала данным компаса.
Каждое отделение отчаянно старалось стать самым быстрым и самым точным в упражнениях с оружием. Когда наступала моя очередь выступать первым номером, я мчался на позицию, снимал миномёт с правого плеча, устанавливал его, наводил по вешке, убирал от него руки и кричал: "Готов!" Сержант смотрел на секундомер и называл время. Многочисленные крики ободрения раздавались из отделений, побуждая поторапливаться. Каждый из нас побывал первым номером, вторым номером (который бросал мину в трубу по команде первого номера) и подносчиком боеприпасов.
Нас как следует натаскали, но мы всё равно сильно нервничали, первый раз получив боевые мины. Мы стреляли по пустым бочкам из-под масла, установленным на сухом склоне холма. Обошлось без неприятностей. Когда я увидел, как первая мина с глухим "бум!" разорвалась примерно в двухстах метрах от стрелкового рубежа, то вдруг понял, с каким смертоносным оружием мы имеем дело. Облако чёрного дыма расползалось в точке взрыва. Разлетающиеся осколки стали подняли фонтанчики пыли по участку примерно в девять на восемнадцать ярдов.
- Дружище, мне уже жаль любого джапа, который попадёт под все эти осколки, - пробормотал один из моих наиболее впечатлительных друзей.
- Да, задницу им порвёт в самый раз. Но не забывайте, они тоже будут вас забрасывать настолько быстро, насколько смогут, - сказал сержант-миномётчик.
В этом, как я осознал, и заключалась разница между войной и охотой. После того, как я пережил первое, я отказался от второго.
Нас также обучали рукопашному бою. Занятия состояли в основном из дзюдо и боя на ножах. Чтобы впечатлить нас эффективностью своего предмета, инструктор по дзюдо швырнул каждого из нас об землю, когда мы пытались его атаковать.
- Что толку от этой ерунды, если японцы могут нас достать с пятисот ярдов из пулемёта или из пушки? - спросил кто-то.
- Когда на Тихом океане наступает ночь, - ответил инструктор, - Японцы всегда отправляют солдат на наши позиции, чтобы они попытались проникнуть на линию обороны или просто посмотреть, сколько американских глоток они смогут перерезать. Они опасны и они любят рукопашный бой. С ними можно справиться, но надо знать, как.
Излишне пояснять, что с той минуты мы уделяли этому предмету самое плотное внимание.
- Не стесняйтесь применять против японцев грязные приёмы. Большинство американцев ещё с детства приучены не бить ниже пояса. Это не по-спортивному. Но японцев этому никто не учил, а война - это не спорт. Пните его по яйцам, пока он не пнул вас, - прорычал наш инструктор.
Нас познакомили с лучшим другом всякого морпеха, ножом "Ка-Бар". Этот смертоносный режущий инструмент производила компания, носящая его имя. Нож был длиной в фут с лезвием длиной в семь дюймов и шириной полтора дюйма. Пятидюймовая рукоятка была набрана из резиновых шайб, а на верхней передней части гарды было отштамповано "USMC"14. Нож был лёгким и отлично сбалансированным.
- Все слышали много историй о разных необыкновенных ножах, которые носят или должны носить в пехоте, о метании ножей, стилетов, кинжалов, и всякой прочей ерунды. Большая их часть - попросту брехня. Уверен, что вы скорее всего вскроете своими ножами куда больше консервов, чем японцев, но если джап запрыгнет к вам в ячейку, то лучше оказаться с Ка-Баром, чем с любым другим ножом. Он самый лучший и проверенный. Если бы вам, парни, предстояло воевать с немцами, я думаю, вам никогда не понадобился бы боевой нож, но джапы - другое дело. Я вам гарантирую, что до окончания войны либо вы сами, либо ваш сосед по ячейке применит Ка-Бар против японского лазутчика.
Он оказался прав15.
Все наши инструктора в Кэмп-Эллиот делали своё дело профессионально. Они знакомили нас с материалом и давали ясно понять, что наши шансы на выживание в значительной степени зависели от того, как мы учимся. Как у преподавателей, у них не было сложностей с мотивацией учеников.
Но я не припоминаю, чтобы кто-то осознавал, что происходит за пределами нашего учебного процесса. Может быть, это был наивный юношеский оптимизм, но устрашающая мысль, что нас готовят стать пушечным мясом в глобальной войне, которая уже поглотила миллионы жизней, никогда не приходила нам в голову. Того факта, что наши жизни могут оборваться или нас может искалечить, хотя мы ещё подростки, казалось, никто не замечал. Единственный вопрос, который нас по-настоящему волновал, заключался в том, что мы можем слишком испугаться, чтобы выполнять свою работу под огнём. Всех нас мучило опасение, что, испугавшись, мы будем выглядеть желторотыми.
Как-то вечером к нам в казарму заглянули двое ветеранов Бугенвиля16, чтобы поболтать с кем-то из нас. Они служили в рейдерском батальоне морской пехоты17, который успешно сражался на Бугенвиле вместе с 3-ей дивизией морской пехоты. Они стали первыми ветеранами, с которыми мы встретились, не считая наших инструкторов. Мы засыпали их вопросами.
- Вам было страшно? - спросил один из моих приятелей.
- Страшно! Ты шутишь, что ли? Когда я первый раз услышал, как по мне летят пули, мне было так страшно, что я едва мог держать винтовку, - последовал ответ.
Второй ветеран добавил: "Знаешь, дружище, все боятся, а кто говорит, что не боится - тот чёртов врун".
Мы почувствовали себя лучше.
Миномётное обучение продолжалось всё время, что я провел в Кэмп-Эллиот. Зачёт по плаванию завершил специальную подготовку, что мы прошли до отправки на Тихий океан. К счастью, в январе 1944 года мы не могли предвидеть события осени. Мы занимались с энтузиазмом и верой в то, что битвы, в которых нам предстоит участвовать, станут непременным залогом победы в войне.
Ранее, 20-23 ноября 1943 года, 2-я дивизия морской пехоты провела свою памятную атаку на коралловый атолл Тарава, входящий в острова Гилберта18. Многие военные историки и другие считают битву за Тараву первым современным фронтальным морским десантом.
Атолл был окружён коралловым рифом, пролегающим примерно в пятистах ярдах вокруг него. Тарава известна своими непредсказуемыми приливами и отливами, которые иногда понижали уровень воды, из-за чего десантные катера19 застревали на рифе.
План предполагал использовать амфибийные транспортёры20, или амтраки (сейчас их называют штурмовыми машинами-амфибиями) для доставки войск через риф. Но имеющегося количества транспортёров хватало только на три первые штурмовые волны. После того, как три волны достигли берега на амтраках, последующим волнам пришлось пересекать риф вброд под убийственным японским огнём, потому что их десантные катера застряли на вершине рифа.
2-я дивизия понесла ужасные потери - 3381 убитых и раненых. Однако морские пехотинцы убили всех за исключением 17 из 4836 японских защитников крошечного атолла.
Число потерь вызвало громкую и суровую критику корпуса морской пехоты со стороны американских общественных и некоторых военных деятелей. "Тарава" в США стала именем нарицательным. Она по праву заняла своё место рядом с Вэлли-Фордж, Аламо, лесом Белло 21 и Гуадалканалом, как символ американской отваги и жертвенности.
Молодые морпехи в Кэмп-Эллиот не имели даже отдалённого представления, что через девять месяцев они в составе 1-ой дивизии морской пехоты примут участие в штурме Пелелиу. Этой битве предстояло стать столь ожесточённой и дорогостоящей, что потери 1-ой дивизии вдвое превысят потери 2-й дивизии на Тараве. К ужасам битвы добавляет трагизма то, что последующие события показали, что необходимость взятия Пелелиу была сомнительной. Как отметил не один историк корпуса морской пехоты, к несчастью для памяти тех, кто сражался и погиб на Пелелиу, это битва остаётся одной из наименее известных и наименее оценённых во Второй Мировой войне.
Наконец-то в море
Рано утром 28-го февраля 1944 года личный состав 46-го резервного батальона слез с грузовиков на причале гавани Сан-Диего и построился, чтобы подняться на борт транспортного корабля, который должен был отвезти нас на Тихий океан. "Президент Полк" в мирное время был роскошным лайнером компании "Президент Лайн". Выкрашенный по-военному в серый цвет, корабль выглядел мрачно и зловеще со своими зенитными пушками и спасательными плотами. У меня появилось тревожное чувство, что для многих из нас это будет поездка в один конец.
Нагруженный полным походным снаряжением, скатанной постелью (матрас с брезентовым покрывалом), винтовкой М1 и каской, я с трудом взобрался по крутому трапу. Оказавшись на палубе, мы направились в наш отсек на одну палубу ниже. Поток горячего, вонючего воздуха налетел на меня, когда я вошёл в люк и начал спускаться по трапу. Примерно на половине пути тот, кто шёл передо мной, поскользнулся и с грохотом скатился вниз. Мы все обеспокоились его падением и помогли ему встать и собрать снаряжение. Позже подобные инциденты не привлекали никакого внимания, разве что беглый взгляд и наскоро протянутую руку помощи.
Мы стояли, столпившись, в отсеке, и ждали, казалось, целые часы, пока офицер проверит реестр личного состава и назначит каждому из нас подвесную койку. Каждая койка представляла собой брезент, натянутый на раму из труб, у головы и у ног прицепленную к металлическим стойкам, тянущимся от палубы к потолку. Цепи связывали каждую койку с койками сверху и снизу.
Когда я забрался на своё место, я увидел, что верхняя койка висит всего в паре футов выше. С раскатанным матрасом и разложенным оборудованием едва хватало места, чтобы вытянуться. Мне пришлось залезть на четыре койки наверх, чтобы добраться до своей, которая оказалась почти на самом верху.
Свисающие с потолка тусклые голые лампочки давали так мало света, что едва можно было видеть. При первой возможности я пошёл наверх, чтобы отдохнуть от вонючего, переполненного кубрика. На палубе тоже было полно народу, но воздух был свежим.
Многие из нас были слишком взволнованы, чтобы спать, так что мы часами обследовали корабль, разговаривали с экипажем и наблюдали за окончанием погрузки. Наконец, около полуночи я спустился вниз и забрался на свою койку. Несколько часов спустя я проснулся из-за вибрации от двигателей корабля. Я натянул штаны, куртку и ботинки и помчался наверх, исполненный волнения и тревоги. Времени было около 0500. Палуба была полна морских пехотинцев, подавленных осознанием того, что каждый оборот корабельных винтов будет уносить нас дальше от дома и ближе к неизвестности.
Неприятные вопросы вертелись у меня в голове. Увижу ли снова свою семью? Исполню ли я свой долг или окажусь трусом? Смогу ли я убивать? На некоторое время у меня разыгралась фантазия. Может быть, я попаду в тыловые части и не увижу ни одного японца. Может быть, я стану пехотинцем и опозорю свою часть, сбежав от врага. Или, может быть, я уничтожу десятки японцев и заслужу Военно-Морской крест22 или Серебряную Звезду23 и стану общенациональным героем.
Наконец, напряжение спало, когда мы увидели, как матросы засуетились, отдавая швартовы и готовя корабль к выходу в открытое море.
"Президент Полк" двигался ломаным курсом к пункту назначения, неизвестному нам, задыхающимся от жары в его внутренностях. Наше дневное расписание было скучным, даже для тех, кому, как и мне, нравилось находиться на борту корабля. Каждое утро мы выбирались из коек примерно с рассветом. Утренний туалет состоял из чистки зубов и бритья с непенящимся кремом. Каждый день один из офицеров или унтеров проводил для нас зарядку. И в любое время можно было рассчитывать на проверку оружия. В остальном заданий у нас не было.
Каждый день проводились тренировки по аварийному покиданию корабля, они помогали бороться со скукой. Экипаж судна регулярно проводил учебные стрельбы. Когда они первый раз проводили стрельбы с боевыми патронами, на это было интересно посмотреть. С мостика запускали жёлтые шары. Когда их подхватывало ветром, стрелки по команде управляющего огнём офицера открывали огонь. Скорострельные 20- и 40-мм зенитные пушки, на вид справлялись со своей задачей эффективно. Но на взгляд некоторых из нас, 3-х и 5-дюймовые орудия наносили урон в основном нашим ушам. Учитывая число улетевших шаров, мы считали, что орудийным расчётам надо больше тренироваться. Это, по-видимому, оттого, что никто из нас не был знаком с зенитной артиллерией, и не понимал, насколько труден этот тип стрельбы.
Помимо написания писем и долгих разговоров - так называемых "заседаний по болтовне" - много времени мы проводили, ожидая в длинных очередях, тянущихся по коридорам к корабельному камбузу. После непременного ожидания в очереди мы входили в люк, ведущий на камбуз, где нас встречал поток горячего воздуха, приправленный новым набором ароматов, лишь немного от типичного запаха жилого отсека. К тем же основным ингредиентам (краска, смазка, табак и пот) добавлялись запахи протухшей еды и какой-то выпечки. Гражданскому человеку этого запаха хватило бы, чтобы желудок вывернулся наизнанку, но мы быстро и неизбежно привыкли.
Мы двигались вдоль стойки, как в кафетерии, и указывали потеющему военно-морскому коку, что нам положить на блестящие подносы со многими отделениями. Кок носил майки без рукавов, а руки у него были густо покрыты татуировками. Они все постоянно утирали пот с лиц. Под вой вентиляторов мы ели, стоя за длинными складными столами. Всё было горячим на ощупь, но довольно чистым. Один матрос сказал мне, что эти столы использовались в качестве операционных для раненых морпехов, которые корабль перевозил во время одной из предшествующих кампаний на Тихом океане. После его слов у меня появлялось странное ощущение в животе каждый раз, когда я входил на камбуз "Президента Полка".
Стояла жара - по меньшей мере, 100 градусов24 - но я опрокидывал в себя чашку горячего "джо", чёрного кофе. Этот напиток стал хлебом насущным для морпехов и моряков, заменив собой обычный хлеб. Я кривился, когда порошковая картошка громила мои вкусовые рецепторы противным послевкусием, присущим всей обезвоженной пище времён Второй Мировой войны. Хлеб меня шокировал - тяжёлый, со вкусом, сочетавшим в себе горечь, сладость и вкус непропеченной муки. Неудивительно, что хлебом насущным для нас стал горячий "джо"!
Поев на раскалённом камбузе, мы шли наверх остудиться. Все истекали потом. Было бы большим облегчением поесть на палубе, но нам было запрещено выносить еду из камбуза.
В один из дней, когда очередь продвигалась по какому-то безымянному коридору, я оказался напротив люка, через который мне открылся вид на офицерскую столовую. Там я увидел флотских офицеров и офицеров морской пехоты, сидящих за столами в хорошо проветренной комнате. Официанты с белыми воротничками подавали им мороженое и пирог. Пока мы дюйм за дюймом двигались по жаркому коридору к нашему дымящемуся "джо" и порошковой пище, я прикидывал, не сделал ли я ошибку, поспешив покинуть курс V-12 в колледже. В конце концов, было бы неплохо считаться джентльменом по указу Конгресса и жить на борту корабля по-человечески. Впрочем, к своему глубочайшему удовлетворению, я обнаружил, что подобные прелести и привилегии офицерского звания редко встречались на линии фронта.
Всё утро 17-го марта мы глядели с носа корабля и видели линию белых барашков на горизонте. Большой Барьерный риф тянулся на тысячи миль, и нам предстояло пересечь его, чтобы достичь Новой Каледонии. Пока мы приближались к рифу, мы видели несколько остовов деревянных судов, застрявших на мели, по-видимому, много лет назад их туда забросило штормом.
Приближаясь к гавани Нумеа, мы увидели, как маленькая моторная лодка помчалась навстречу нам. "Президент Полк" подавал лоцманской лодке сигналы флажками и сигнальным прожектором, и вскоре она подплыла к борту. Лоцман взобрался по трапу и поднялся на борт. Последовали все военно-морские протокольные условности и взаимные поздравления между лоцманом и судовыми офицерами, когда он вошел на мостик, чтобы провести наш корабль. Это был мужчина средних лет, приятной наружности гражданский, одетый в хорошо сидящий летний костюм, соломенную шляпу и чёрный галстук. В окружении моряков в синей форме и корабельных офицеров в хаки, он выглядел, как книжный герой из какой-то давно позабытой эпохи.
Синяя вода Тихого океана сменилась зелёной, когда мы проходили через пролив, ведущий в гавань Нумеа. Возле гавани стоял красивый белый маяк. Белые домики под черепичными крышами окружали гавань по склонам высоких гор. Пейзаж напомнил мне фотографии какого-то живописного средиземноморского порта.
"Президент Полк" медленно двигался по гавани, а громкоговорители передавали указания палубной команде быть готовыми к швартовке. Мы пришвартовались к причалу, где стояли длинные склады, куда американский военный персонал стаскивал ящики и оборудование. Большая часть кораблей, что я видел, принадлежали к американскому морскому флоту, но были также и несколько американских и иностранных торговых судов и экзотически выглядящих местных рыбацких лодок.
Первый тихоокеанский абориген, которого мне довелось увидеть, не носил юбки "хула" и не размахивал копьём, а беззаботно рулил грузовым трактором на причале. Он был невысоким мускулистым мужчиной - чёрным, как чернила - одетым лишь в набедренную повязку, в носу у него была продета кость, а голову венчала копна волос, как у Фуззи-Вуззи25 в стихах Киплинга. Самым удивительным в его волосах был их цвет, цвет прекрасного янтаря. Один матрос объяснил мне, что аборигены любят отбеливать волосы синькой, которую достают у американцев в обмен на ракушки. Несмотря на кость в носу, он был отличным водителем трактора.
Новая Каледония
После нескольких недель, проведённых в море набитыми на транспортный корабль, мы испытали большое облегчение, вновь ступив на сушу. Мы погрузились в грузовики Корпуса морской пехоты и проехали через центральную часть Нумеа. Я пришёл в восторг, увидев старую французскую архитектуру, которая напомнила мне старые квартала Мобила и Нового Орлеана.
Грузовики мчались по извилистой дороге, с обоих сторон окружённой горами. Мы видели небольшие фермы и крупные разработки никеля в долине. Кое-где местность была расчищена, но большую часть низин покрывали густые джунгли. И хотя погода стояла приятная и прохладная, пальмы и другая растительность указывали на тропический климат. Через несколько миль мы свернули в лагерь Сент-Луис, где нам предстояло пройти дальнейшую подготовку, прежде чем отправиться "на север" в зону боевых действий в качестве подкрепления.
Лагерь Сент-Луис бы палаточным лагерем, состоящим из поставленных рядами палаток и грунтовых проездов. Нас распределили по палаткам, мы сложили снаряжение и построились на приём пищи. Кухня располагалась на пригорке прямо за лагерной гауптвахтой. На виду стояли две проволочные клетки размером примерно с телефонную будку. Нам сказали, что тех, кто создаёт проблемы, сажают в клетки и периодически обливают и водой из пожарного шланга высокого давления. Строгость дисциплины в лагере Сент-Луис заставила меня поверить, что назначение клеток действительно было таким. Так или иначе, я решил воздерживаться от создания проблем.
Наша подготовка состояла из лекций и полевых занятий. Боевые ветераны, офицеры и унтер-офицеры читали лекции по японским вооружениям, тактике и методам ведения боя. Подготовка была тщательной и требовала внимания от каждого. Мы занимались в группах по десять-двенадцать человек.
Я обычно попадал в отделение, которое обучал крупный рыжеволосый капрал, он служил в рейдерском батальоне морской пехоты во время боёв на Соломоновых островах. Большой Рыжий по натуре был неплохим человеком, но жёстким, как гвоздь. Гонял он нас сурово. В один из дней он отвёл на нас на небольшое стрельбище и показал, как стрелять из японского пистолета, винтовки, ручного и станкового пулемёта. Выпустив из каждого по несколько патронов Рыжий приказал пятерым из нас залечь в яме глубиной около пяти футов за футовой насыпью перед ней и крутым склоном горы позади.
"Есть одна важная вещь, которую вы должны быстро усвоить, чтобы выжить: точно знать, как звучат вражеские выстрелы и из какого оружия они произведены. Теперь, когда я подам свисток, лечь на землю и лежать, пока вы снова не услышите свисток. Если вы встанете до сигнала, вам снесёт голову, а ваши родители дома получат страховку".
Рыжий свистнул в свисток, и мы залегли. Он объявлял каждый тип японского оружия, и выпускал из него несколько пуль над нашими головами в склон. Со своим помощником они стреляли из всего подряд в течение пятнадцати секунд. Казалось, что прошло гораздо больше времени. Пули хлопали и щёлкали, пролетая над нами. Несколько трассеров из пулемёта не застряли в склоне, а отскочили и скатились вниз - раскалившись добела, шипя и брызгаясь - в нашу яму. Мы ёжились и отползали, но никто из нас не обжёгся.
Это было одно из самых важных учебных упражнений, что мы прошли. Позже на Пелелиу и Окинаве были случаи, из которых благодаря нему я выбрался невредимым.
Штыковой бой преподавал опытный сержант. О нём написали в общенациональном журнале, настолько он был примечательным. На засыпанной шлаком дорожке старого рейдерского лагеря я смог пронаблюдать его мастерство. Он учил нас, как голыми руками защититься от нападения со штыком.
- Вот как это делается, - сказал он.
Он вызвал меня из строя и приказал мне атаковать его и колоть остриём штыка в грудь в тот миг, когда я сочту, что я могу его заколоть. В голове у меня тут же встала картина, как я сижу за решёткой в военно-морской тюрьме на Маре-Айленде за то, что заколол штыком инструктора, так что я отклонил штык в сторону, прежде, чем завершить атаку.
- Какого чёрта с тобой происходит? Ты что, не знаешь, как пользоваться штыком?
- Но, сержант, если я вас заколю, меня отправят на Маре-Айленд.
- У тебя меньше шансов на то, чтобы меня заколоть, чем на то, что я надеру тебе задницу за неисполнение приказа!
- Окей, - подумал я про себя, - Если ты так считаешь, то у меня есть свидетели.
Так что я бегом бросился на него и ткнул штыком в грудь. Он ловко отступил в сторону, схватил мою винтовку за мушкой и дёрнул в направлении моего движения. Я, держась за винтовку, повалился на шлаковую дорожку. Отделение взвыло от хохота. Кто-то закричал: "Ну что, Кувалда26, заколол?" Я поднялся, смущённый.
- Помолчи-ка, умник, - сказал инструктор, - Подойди сюда и посмотрим, что ты сможешь сделать, говорливый.
Мой товарищ самоуверенно поднял винтовку, бросился в атаку и тоже закончил её на шлаковой дорожке. Инструктор заставил себя атаковать всех по очереди. И всех перекидал.
Потом он взял японскую винтовку "Арисака" с примкнутым штыком и показал нам, как японские солдаты умеют загнутой гардой захватывать американский штык. Затем лёгким поворотом запястья он мог выдернуть винтовку из рук своего оппонента и обезоружить его. Он настойчиво учил нас держать винтовку М1 боком, к земле левой стороной штыка, а не режущей кромкой, как нас учили в Штатах. Таким образом, если мы отбивали штык японца, он не смог бы захватить наш.
Мы проводили долгие походы и форсированные марши через джунгли, болота и бесконечные крутые холмы. Мы совершили бесчисленное множество учебных высадок с лодок Хиггинса на маленькие островки у побережья. Каждое утро после завтрака мы выходили из лагеря с винтовками, подсумками, двумя флягами воды, боевыми рюкзаками, пайками и в касках. Обычно мы передвигались ускоренным шагом в течение пятидесяти минут с десятиминутным отдыхом. Но офицеры и унтер-офицеры всегда нас поторапливали и часто отменяли десять минут отдыха.
Когда по дороге проезжали грузовики, мы шли по обочине, как издавна делали пехотные колонны. Зачастую грузовики перевозили армейских солдат, а мы лаяли и тявкали, словно собаки и обзывали их "пёсьими мордами"27. Во время одной такой встречи какой-то солдат свесился с грузовика прямо передо мной и закричал:
- Эй, солдат! Ты, я вижу, устал, да и жарко сейчас. Почему армия не выдаст тебе грузовик, как мне?
Я оскалился и заорал:
- Иди к чёрту!
Его приятель схватил его за плечо и закричал:
- Не надо называть его "солдат". Он морской пехотинец. Видишь эмблему? Он не из армии. Не доставай его.
- Спасибо! - прокричал я. Так состоялась моя первая встреча с солдатами, не имеющими духа. Мы могли ворчать между собой насчёт наших офицеров или еды или насчёт Корпуса морской пехоты вообще, но это больше походило насчёт ворчания о своей семье - всегда с другим её членом. Если посторонний влезал в разговор, всё кончалось дракой.
Как-то ночью во время упражнений по обороне от проникновения вражеских лазутчиков, несколько наших засекли бивуак Большого Рыжего и других инструкторов, которым полагалось стать лазутчиками, и украли их ботинки. Когда настало время им совершить свою вылазку, они бросили несколько шумовых гранат и вопили, как японцы, но не смогли подобраться и захватить кого-нибудь из нас. Когда офицеры узнали, что произошло, то устроили инструкторам разнос за чрезмерную самонадеянность. Инструктора разложили в овраге большой костёр. Мы сидели вокруг, пили кофе, ели пайки и пели песни. Война казалась не такой уж плохой штукой.
Все наши тренировки относились к стрелковой тактике. Мы не посвящали времени тяжёлым вооружениям (миномётам и пулемётам), потому что когда мы отправились бы "на север", наш командир подразделения распределил бы нас туда, где мы необходимы. Назначение могло не соответствовать специальности. После полевых занятий и упражнений на полосе препятствий мы приобрели высокий уровень физической подготовки и выносливости.
В последнюю неделю мая мы узнали, что 46-й резервный батальон отправится на север через несколько дней. 28 мая 1944 года мы собрали снаряжение и погрузились на корабль "Генерал Хаузе". Этот корабль сильно отличался от "Президента Полка". Он был гораздо новее и, по-видимому, строился как корабль для перевозки войск. Он был свежевыкрашен и вылизан до блеска. Я всего лишь с дюжиной других ребят занимал небольшой, хорошо проветриваемый кубрик на главной палубе, ничем не напоминающий вонючую, похожую на пещеру дыру, где мы размещались на "Полке". На "Генерале Хаузе" была библиотека, где пассажиры могли брать книги и журналы. Нам также выдали наши первые атабриновые таблетки. Это маленькие, горькие, ярко-жёлтые пилюли предупреждали малярию. Мы принимали по одной в день.
2 июня "Генерал Хаузе" подошёл к островам Рассел и вошёл в бухту, окружённую обширными рощами кокосовых пальм. Симметричные рощи и чистая вода создавали прекрасный вид. С корабля мы видели вымощенные кораллом дороги и группы пирамидальных палаток под кокосовыми пальмами. Это был остров Павуву, место базирования 1-ой дивизии морской пехоты.