В течение нескольких следующих дней 5-й полк морской пехоты патрулировал большую часть южной половинки "клешни". Мы установили оборонительные позиции, чтобы предупредить любой ответный японский десант на всём протяжении открытого южного берега.
Около 25 сентября (D+10) потрёпанный 1-й полк морской пехоты был сменён 321-м пехотным полком из 81-й пехотной дивизии армии США. 1-й полк переместился на наш участок, где ему предстояло ждать кораблей для отправки на Павуву. Мы собрали своё снаряжение и выдвинулись из относительного спокойствие побережья, чтобы погрузиться на грузовики, которые должны были отвезти наш полк на позиции, перерезающие западную дорогу. Оттуда нам предстояло наступать к северу вдоль западной стороны горных хребтов.
Мы шагали по одной стороне узкой дороги, а 1-й полк растянулся по другой, готовясь занять наши позиции. Я видел знакомые лица, когда три поредевших батальона тащились мимо нас, и меня потрясло отсутствие столь многих, кого я знал из этого полка. Во время частых остановок, обычных при смене одного подразделения на другое, мы обменивались приветствиями со знакомыми и спрашивали о судьбе общих друзей. Мы в 5-м полку могли рассказать о немалом количестве убитых и раненых, но в 1-м полку их было столько, что становилось страшно.
- Сколько человек осталось в вашей роте? - спросил я старого знакомого по Кэмп-Эллиотту.
Он устало посмотрел на меня воспалёнными глазами и сдавленно ответил:
- Двадцать человек, Кувалда - всё, что осталось от целой роты. Они нас почти что смели. В нашей роте я один остался из всей нашей компании в миномётной школе в Эллиоте.
Я смог только покачать головой и прикусить губу, чтобы не всхлипнуть.
- Увидимся на Павуву, - сказал я.
- Удачи, - произнёс он унылым и безучастным голосом, как будто не веря, что я сумею выбраться.
То, что когда-то было ротами 1-го полка, теперь выглядело, как взводы; взводы стали похожи на отделения. Я почти не видел офицеров. Я не мог отогнать мысли о том, ждёт ли и 5-й полк подобная судьба на этих зловещих скалах?
Через двадцать кровавых, изнурительных, ужасных дней и ночей, 15-го октября (D+30) мой полк будет сменён. Его ряды поредеют почти так же сильно, как те, что сейчас тянулись мимо нас.
Мы погрузились на грузовики, которые отвезли нас к югу по восточной дороге, а затем немного к северу по западной дороге. Пока мы тряслись вдоль аэродрома, нас поразил объём работ, проведённых подразделениями "Морских пчёл" (военно-морских строительных батальонов) на аэродроме. Повсюду виднелась тяжёлая строительная техника, и мы видели сотни человек из вспомогательных войск, которые жили в палатках и ходили на работу, как будто находились на Гавайях или в Австралии. Несколько групп военнослужащих из числа армейских или морских вспомогательных войск глядели на нашу проезжающую пыльную колонну. Они носили аккуратные кепи и форму, они были чисто выбриты и выглядели беззаботно. Он глядели на нас, словно мы были дикими животными в цирке. Я посмотрел на своих товарищей в грузовике и понял, почему. Контраст между нами и зеваками был поразительным. Мы были с оружием, в касках, небритые, грязные, уставшие и осунувшиеся. Вид чистеньких довольных некомбатантов нагонял тоску, так что мы пытались поднять себе настроение, обсуждая техническую и технологическую мощь Соединённых Штатов, которую видели.
Мы слезли с грузовиков где-то на западной дороге, идущей параллельно находившемуся в руках американцев участку гор справа от нас. Мы слышали стрельбу на ближайшей горе. Солдаты, которых я видел вдоль дороги, когда мы выгрузились, принадлежали к 321-му пехотному полку, ветераны Ангаура.
Обменявшись несколькими словами с этими бойцами, я проникся уважением и духом товарищества к ним. Журналисты и историки любят писать насчёт взаимной неприязни между военными; она определённо существует, но я обнаружил, что участники боёв из всех видов войск демонстрируют искренне взаимное уважение, когда сталкиваются с одними и теми же опасностями и невзгодами. Боевые солдаты и моряки могут называть нас "джиренами88", а мы их "пёсьими мордами" и "швабрами", но мы полностью уважали друг друга.
После смены 1-го полка морской пехоты начался новый этап битвы за Пелелиу. Морпехам уже не предстояло нести непомерные потери в бесплодных фронтальных атаках на горные хребты. Вместо этого мы начали взбираться по западному берегу в обход упорной вражеской обороны в поисках наилучшего пути к последним очагам сопротивления.
Хотя ожесточённым боям за Пелелиу предстояло тянуться ещё два месяца, 1-я дивизия морской пехоты захватила все имеющее стратегическое значение участки в первую неделю жестокой битвы. После ряда изнурительных боёв дивизия захватила жизненно важный аэродром, господствующую над ним высоту, весь юг острова и восточную часть горы Умурброгол. Однако плата оказалась высокой: 3946 человек. Дивизия потеряла один полк, как боеспособное подразделение, и мощь двух других была серьёзно ослаблена.
Глава 5
Ещё один десант
Пятый полк морской пехоты получил задание захватить северную часть острова - то есть верхнюю часть большей половинки "клешни". Следуя заданию, полк должен был снова двигаться на юг, к восточной части хребта Умурброгол, чтобы завершить его окружение. Большинство из нас никогда не видели карты Пелелиу, кроме как во время тренировок на Павуву, и мы никогда не слышали, чтобы горную систему называли её истинным названием, "гора Умурброгол". Мы обычно называли всю систему горных хребтов "Кровавый Нос", "гора Кровавый Нос" или просто "горы".
Пока мы двигались через боевые позиции, японские пулемёты прочесывали вершину горы справа от нас. Пули и синевато-белые трассеры прижали к земле американские войска на горе, но пролетали высоко над дорогой. Местность была плоской, с редкой растительностью. Нас поддерживали танки, и по нам вёлся огонь из ручного оружия, артиллерийских орудий и миномётов с высоких горных хребтов и с соседнего острова Низебус в нескольких сотнях ярдов к северу от Пелелиу.
Наш батальон повернул направо на пересечении Западной и Восточной дорог, направляясь по последней, и остановился лишь с наступлением сумерек. Как обычно, окапывания, как такового не было, в основном, мы искали воронки или углубления и наваливали вокруг них камни, это была вся защита, что мы могли себе устроить.
Мне было приказано отнести пятигаллонный бак с водой на командный пункт роты. Когда я туда добрался, А.А. изучал карту в свете крошечного фонарика, который его курьер прикрывал другой сложенной картой. Ротный радист сидел рядом с ними, тихо настраивая рацию и вызывая артиллерийскую батарею 11-го полка.
Поставив бак с водой на землю, я уселся на него и с восхищением любовался нашим шкипером. Никогда я так глубоко не сожалел о недостатке художественного таланта и своей неспособности нарисовать сцену передо мной. Крошечный фонарик слабо освещал лицо капитана Халдейна, изучающего карту. Его мощная челюсть, покрытая угольно-чёрной шетиной, выдавалась вперёд. Его густые брови были сосредоточенно нахмурены прямо под краем каски.
Радист подал А.А. микрофон. Он запросил выпустить некоторое количество 75-мм фугасных снарядов перед фронтом роты "К". Морпех на другом конце радиоканала поинтересовался причиной запроса.
Халдейн ответил вежливо, но твёрдо: "Так или иначе, я хочу, чтобы мои ребята чувствовали себя спокойно". Вскоре 75-мм снаряды засвистели у нас над головами, разрываясь в тёмных зарослях за дорогой.
На следующий день я рассказал нескольким нашим о словах А.А. "Вот это настоящий шкипер, всегда подумает, каково бойцам", - подвёл итог один из парней.
Прошло несколько часов. Пришла моя очередь нести вахту в нашей ячейке. Снафу спал беспокойно, и во сне громко скрипел зубами, как с ним всегда бывало в боевой обстановке. Дорога из белого коралла ярко сияла в бледном свете луны, пока я напрягал зрение, вглядываясь в тёмные заросли на другой стороне.
Внезапно две фигуры вынырнули из неглубокой канавы за дорогой прямо напротив меня. Бешено размахивая руками, издавая хриплые бессвязные вопли, они приближались. Моё сердце замерло, а затем застучало, словно барабан. Я скинул карабин с предохранителя. Один из вражеских солдат свернул вправо от меня, промчался несколько шагов по дороге, пересёк её и исчез в одной из ячеек на позициях роты у правого фланга. Я сосредоточился на втором. Размахивая над головой штыком, он направлялся ко мне.
Я не осмелился стрелять в него, потому что прямо между нами находилась ячейка с двумя морпехами. Если бы я выстрелил, а пехотинец в эту секунду встал бы, чтобы встретить японского лазутчика, моя пуля угодила бы ему точно в спину. В голове у меня промелькнула мысль: "Почему Сэм и Билл не стреляют в него?"
С диким воплем японец прыгнул в ячейку, где ночевали двое морпехов. Началась неистовая, отчаянная рукопашная схватка, сопровождаемая самыми гнусными ругательствами, дикими криками, звериным рычанием и хрипом. Из ячейки раздавались звуки ударов и падающих тел.
Я видел, как человеческая фигура выскочила из ячейки и пробежала несколько шагов в сторону командного пункта. Затем я увидел, что ближайший к бегущему морской пехотинец вскочил. Держа винтовку за ствол и взмахнув ей, как бейсбольной битой, он нанёс лазутчику сокрушительный удар.
Справа от меня, где японец проник на фланг роты, раздавались долгие, жуткие крики, их невозможно описать. Эти дикие, первобытные, зверские вопли напугали меня больше, чем то, что происходило в поле моего зрения.
Наконец, винтовочный выстрел прогремел яз ячейки передо мной, и я услышал слова Сэма: "Я его прикончил".
Фигура, получившая удар винтовочным прикладом, стонала на земле футах в двадцати слева от моей ячейки. Вопли с правого фланга внезапно оборвались. К этому времени, естественно, никто уже не спал.
- Сколько там было нипов? - спросил подошедший сержант.
- Я видел двоих, - ответил я.
- Их должно быть больше, - вставил кто-то.
- Нет, - настаивал я, - черед дорогу перебрались только двое. Один побежал направо, где были все эти крики, а второй спрыгнул в ячейку, и Сэм его прикончил.
- Ну, хорошо, если нипов было всего двое, то кто это там стонет? - спросил он, указывая на человека, сбитого с ног ударом приклада.
- Я не знаю, я видел только двух японцев, и я совершенно уверен,- сказал я твёрдо, с упорством, которое придало мне душевного спокойствия на все годы с тех пор.
Морпех из ячейки рядом с нами сказал: "Я пойду разберусь". Все замерли, пока он подползал к стонущему человеку в тени. Раздался выстрел из пистолета 45-го калибра. Стоны прекратились, и морпех вернулся к своей ячейке.
Через несколько часов предметы вокруг стали смутно различимыми в рассвете, и я заметил, что неподвижное тело, лежащее слева от меня, не кажется японским. Это был либо японец, одетый в форму морского пехотинца, либо морской пехотинец. Я подошёл поглядеть, кто это.
Прежде, чем я дошёл до лежащего тела, его личность стала мне очевидна. "Господи Боже!" - произнёс я в ужасе.
- Это Билл, - сказал я.
Офицер и сержант поспешили ко мне с командного пункта.
- Его застрелил один из этих японцев? - спросил сержант.
Я не ответил, а лишь посмотрел на него пустым взглядом, мне вдруг стало нехорошо. Я поглядел на морпеха, который лазил разобраться со стонущим человеком в темноте. Он выстрелил Биллу в висок, ошибочно приняв его за японца. Билл никому из нас не сказал, что собирается покинуть ячейку.
Когда осознание страшной ошибки начало доходить до морпеха, его лицо стало пепельно-серым, губы задрожали, и похоже, он готов был расплакаться. Однако, он повёл себя, как мужчина и направился прямиком к командному пункту, где доложил о происшествии. А.А. вызвал к себе и опросил нескольких человек из ближайших ячеек, в том числе и меня, чтобы точно установить, что произошло.
А.А. сидел у себя один.
- Вольно, Следж, - сказал он, - Ты знаешь, что случилось прошлой ночью?
Я ответил, что знаю очень хорошо.
- Расскажи мне подробно, что ты видел.
Я рассказал, подчеркнув, что видел двоих, ровно двоих японцев, и сообщил об этом вовремя. Я также сказал ему, где я заметил японских солдат и куда они направились.
- Ты знаешь, кто убил Билла? - спросил капитан.
- Да, - ответил я.
Тут он сказал мне, что произошла трагическая ошибка, которую при определённых обстоятельствах мог бы совершить каждый, и чтобы мы не обсуждали этот случай и не упоминали имени морпеха. Затем он отпустил меня.
По общему рассуждению, виноватым в трагедии оказался Сэм. Во время происшествия Сэм должен был стоять на вахте, пока Билл мог получить свою порцию долгожданного сна. Было заведено, что в условленное время тот, кто стоял на вахте будил своего напарника, и, передав ему все, что видел или слышал, самому лечь спать.
Эта стандартная процедура в боевых условиях основывалась на фундаментальном принципе доверия. Мы могли положиться на своего напарника, он мог положиться на вас. Принцип действовал и за пределами ячейки. Мы чувствовали себя безопаснее, зная, что в каждой ячейке один человек стоит на вахте всю ночь.
Сэм нарушил уговор доверия и совершил непростительное вероломство. Он лег спать на вахте, находясь на боевых позициях. В результате его напарник погиб, а другому человеку придётся тащить тяжелую ношу осознания, что он нажал на спуск, хоть это и была случайная ошибка.
Сэм признал, что мог отключиться. После того, что случилось, бойцы были чрезмерно суровы по отношению к нему. Он явно раскаивался, но это ничего не значило для остальных, которые открыто проклинали его. Он плакал и говорил, что был слишком уставшим, чтобы бодрствовать на вахте, но слышал лишь ругательства от бойцов, которые устали так же, как он, но не подвели.
Мы все очень любили Билла. Он был симпатичным молодым пареньком, ему, думаю, не было и двадцати. В аккуратно отпечатанном списке личного состава 3-го батальона 5-го полка морской пехоты можно прочесть сухие слова ".... Вильям С., погиб в бою с противником (ранение, пулевой, в голову) - останки захоронены в могиле #3/М". Так просто написано. Какие скупые слова! Но для любого, кто был там, они означали трагическую историю и огромную потерю.
Японцы, перебежавшие через дорогу, были, по всей видимости, членами подразделения, которые у противника назывались "частями ближнего боя". Вражеский солдат, которого застрелил Сэм, не был одет, как обычный японский пехотинец. Вместо формы он носил лишь тропические шорты цвета хаки, рубашку с короткими рукавами и "таби" - брезентовые ботинки на резиновой подошве и с перемычкой для пальцев. Из оружия он нёс только штык. Место нападения он то ли выбрал произвольно, то ли нацеливался на наш миномёт. Его товарищ отклонился вправо к пулемёту на нашем фланге. Миномёты и пулемёты были излюбленными целями для лазутчиков на переднем краю. В тылу они подкрадывались к тяжёлым миномётам, линиям связи и артиллерии.
Прежде, чем рота "К" сменила позицию, я прошёл по дороге к другой роте узнать, что случилось за ночь у них. Я узнал, что те леденящие душу крики издавал японец, который, как я видел, побежал вправо. Он прыгнул в ячейку, где встретился со стоящим начеку морским пехотинцем. В последующей драке оба выпустили из рук своё оружие. Пехотинец в отчаянии всадил указательный палец в глазницу японца и убил его. Таковы были жестокие реалии и осязаемый ужас нашей войны.
Остров Низебус
Рано следующим утром наш батальон провёл успешную атаку на небольшую возвышенность на узком перешейке в северной части Пелелиу. Из-за изолированного расположения возвышенность не получала огневой поддержки из окружающих пещер, что делало неприступными большую часть высот на острове.
К этому времени остальная часть полка находилась под обстрелом с острова Низебус. Говорили, что за несколько дней до того японцы подтянули на Пелелиу подкрепления на баржах с крупных островов на севере, несколько барж были подбиты и потоплены нашим флотом, но несколько сотен вражеских солдат достигли берега. Эта новость стала тяжёлым ударом для нашего боевого духа89.
- Похоже на Гуадалканал, - сказал один из ветеранов, - Как только мы начинаем думать, что припёрли засранцев в угол, чёртовы нипы высаживают подкрепление и всё начинается сначала.
- Точно, - отозвался другой, - и как только косоглазые заберутся во все эти пещеры, чёрта с два их оттуда выкуришь.
27-го сентября армейские части заняли наши позиции. Мы переместились к северу.
- Нашему батальону приказано завтра высадиться на побережье острова Низебус, - сообщил нам офицер90.
Я содрогнулся, вспомнив нашу высадку на Пелелиу 15 сентября. Батальон выдвинулся в район северной оконечности и окопался на ночь на спокойном участке. Участок был открытый, песчаный, там торчало несколько поломанных, поникших пальм. Мы не знали, чего ждать на Низебусе. Я молился, чтобы высадка не стала повторением бойни в день "Д".
Рано утром 28 сентября (D+13) мы собрали вещи и выстроились для погрузки на амтраки, которые должны были перевезти нас через 500-700 ярдов мелкого пролива между Пелелиу и Низебусом.
- Мы, наверно, получим ещё одну Боевую Звезду за эту высадку, - с энтузиазмом сказал один из морпехов.
- Нет, не получим, - ответил другой, - Это всё равно часть операции на Пелелиу.
- Какого чёрта, это же другое побережье, - возразил первый.
- Не я устанавливаю правила, старина, но ты уточни у ганни, бьюсь об заклад, что я прав.
Последовало несколько неразборчивых замечаний насчёт того, насколько прижимисто ведёт себя командование при раздаче Боевых Звёзд, которые служат лишь малым утешением за выполнение боевых задач.
Мы погрузились на транспортёры и пытались подавить свой страх. Низебус обстреливали с кораблей, и мы видели, как самолёты морской пехоты F4U "Корсар" приближаются с аэродрома Пелелиу. "В этот раз нас должны хорошо поддержать" - сказал один из сержантов.
Наши амтраки двигались по кромке воды, ожидая часа "Н", пока разрушительный огонь морской артиллерии обращал маленький островок в дым, пламя и пыль. "Корсары" из 114-й истребительной эскадрильи морской пехоты один за другим снижались, осыпая побережье пулями и бомбами. Моторы красивых, с изогнутым крылом, машин ревели, надрывно воя, когда самолёты ныряли вниз и вновь набирали высоту, обстреливая берег из пулемётов, сбрасывая бомбы и выпуская ракеты. Эффект был потрясающим, в воздух летела земля, песок и обломки91.
Наши пилоты превзошли самих себя, и мы ликовали, вопили, размахивали руками и поднимали вверх сжатые кулаки, чтобы выразить им свою признательность. Никогда за всю войну я не видел, чтобы пилоты истребителей так рисковали, не выходя из пикирования до самой последней секунды. Не раз мы были уверены, что пилот начал выход из пике слишком поздно и сейчас разобьётся. Но лётчики были мастерами и задали острову жару, не потеряв ни одной машины и ни одного пилота. Мы вспоминали об их захватывающем налёте даже после окончания войны.
В море слева от нас, помимо крейсера, эсминцев и других кораблей, стоял огромный линкор. Кто-то сказал, что это линкор "Миссисипи", но точно я этого так и не узнал. Он мог сравниться с "Корсарами" в масштабах разрушения, извергаемого на Низебус. Огромные снаряды грохотали, словно грузовики - так морпехи обычно описывали звук, издаваемый снарядами 16-дюймовых корабельных орудий главного калибра.
В час "Н" наш транспортёр взревел двигателем. Мы спустились в воду и начали штурм. Моё сердце колотилось у самой глотки. Повезёт ли мне и на этот раз? "Господь - мой пастырь" - молился я про себя, сжимая приклад карабина.
К нашему облегчению, при приближении к берегу по нам не стреляли. Когда мой амтрак дёрнулся и остановился далеко на берегу, задняя рампа со стуком откинулась, и мы выбрались наружу. С гулом и грохотом обстрел двигался вглубь острова впереди нас. Некоторые из морских пехотинцев роты "К" уже стреляли внутрь ДОТов и бункеров и забрасывали туда гранаты. С несколькими другими бойцами я прошёл немного вглубь острова. Но как только мы дошли до края взлётной полосы, нам пришлось залечь и укрыться. По нам открыли огонь из "Намбу" - японского ручного пулемёта.
Я и мой товарищ съёжились за коралловой глыбой, а пулемётные пули угрожающе жужжали у нас над головой. Мой друг был справа от меня. Глыба была маленькая, мы прижались плечом к плечу и обхватили друг друга руками для защиты. Внезапно раздался тошнотворный треск, как будто кто-то переломил большую палку.
Мой друг закричал: "О господи, в меня попали!" и дернулся, перевернувшись на правый бок. Правой рукой он обхватил свой левый локоть, и, издавая стоны, с лицом, искажённым гримасой боли, колотил ногами по земле, поднимая пыль.
Случайный снайпер заметил нас за камнем и попал в моего товарища. Пуля угодила ему в левую руку, которая была плотно прижата к моей правой руке, когда мы укрывались от пулемёта спереди от нас. "Намбу" стрелял слишком высоко, но снайпер, без сомнения, видел нас в прицеле. Мы оказались меж двух огней. Я потащил своего друга вокруг камня, из зоны досягаемости снайпера, а пули "Намбу" свистели над головой.
- "Медик!" - закричал я, и Кен Кэсвелл, по прозвищу Док92, медик миномётного отделения, пополз к нам, на ходу открывая свою сумку, чтобы достать средства первой помощи. Ещё один человек подбежал к нам предложить свою помощь. Пока я отрезал окровавленный рукав раненого своим кабаром, Док начал обрабатывать рану. Он склонился над пациентом, а другой морпех просунул свой кабар под лямку рюкзака раненого и резко дёрнул нож вверх, чтобы обрезать лямку. Острое, словно бритва, лезвие рассекло толстую лямку, словно нитку. Но прежде, чем морпех успел остановить его движение вверх, нож врезался в лицо Дока, порезав его до кости.
Док отшатнулся от боли, нанесённой ударом ножа. Кровь хлынула по его лицу из ужасного разреза слева от носа. Но он тут же восстановил равновесие и продолжил работу над раздробленной рукой, как будто ничего не произошло. Неуклюжий морпех проклинал сам себя за свой промах, а я спросил Дока, не могу ли я ему помочь. Несмотря на сильную боль, Док продолжал работать. Тихим, спокойным голосом он сказал мне вытащить из его сумки бинт и аккуратно прижать к его лицу, чтобы кровь не текла, пока он заканчивает работу над раненой рукой. Столь преданными своему делу были военно-морские медики, служившие в пехотных частях морской пехоты. Неудивительно, что мы так высоко их ценили. Впоследствии Доку обработали рану на лице, и он вернулся в миномётное отделение через несколько часов.
Исполняя то, что сказал мне Док, я крикнул двум приближающимся к нам морпехам и указал им в сторону снайпера. Они побежали в сторону берега и вызвали танк. К тому времени, когда прибыли носильщики, чтобы унести моего раненого товарища, эти двое пробежали мимо, помахали нам руками и один из них сказал: "Мы достали засранца. Больше он никого не подстрелит".
"Намбу" прекратил стрелять и сержант приказал нам двигаться вперёд. Прежде, чем двинуться в путь, я поглядел в сторону берега и увидел раненых, идущих вброд в сторону Перелиу.
Продвинувшись вглубь острова, мы получили приказ установить миномёты на задней стороне японского ДОТа и приготовиться вести огонь по врагу перед нашей ротой. Мы спросили ротного комендор-сержанта У.Р.Сондерса, известно ли ему что-нибудь о вражеских солдатах в ДОТе. ДОТ выглядел неповреждённым. Сержант сказал, что наши бойцы закинули гранаты через вентиляционные отверстия, и что он уверен, что внутри нет ни одного живого врага.
Снафу и я принялись устанавливать миномёт примерно в пяти футах позади бункера. Миномёт номер один стоял ярдах в пяти слева от нас. Капрал Р.В.Бёрджин подключал автономный телефон, чтобы принимать указания по корректировке огня от сержанта Джонни Мармета, который был наблюдателем.
Я услышал какие-то звуки внутри ДОТа. Японцы переговаривались приглушёнными, взволнованными голосами. Металл позвякивал о железные решётки. Я схватил свой карабин и закричал: "Бёрджин, там в ДОТе японцы!"
Все похватали оружие, а Бёрджин подошёл взглянуть, на ходу шутливо бросив мне: "Что за ерунда, Кувалда, что с тобой?" Он заглянул в вентиляционное отверстие прямо у меня за спиной. Оно было небольшим, примерно, шесть на восемь дюймов, и прикрыто металлической решёткой со щелями в полдюйма. То, что Бёрджин увидел, вызвало поток отборной техасской ругани в адрес всей Японии. Он просунул ствол карабина сквозь решётку, выстрелил два раза подряд и воскликнул: "Я попал ему прямо в рожу!"
Японцы внутри ДОТа затараторили ещё громче. Бёрджин стиснул зубы, и, обозвав врагов сукиными детьми, ещё несколько раз выстрелил сквозь решётку.
Всё миномётное отделение было готово к неприятностям ещё когда Бёрджин сделал первый выстрел. Неприятности последовали в виде гранаты, выкинутой из двери на торце слева от меня. Мне она показалась величиной с футбольный мяч. Я завопил "Граната!" и нырнул за песчаный бруствер возле торца ДОТа. Песчаная насыпь была в четыре фута высотой и имела форму буквы Lдля защиты входа от огня с фронта и флангов. Граната взорвалась, но никого не задело.
Японцы выбросили ещё несколько гранат, не нанеся нам никакого урона, потому что мы все залегли на земле. Большая часть наших проползла к передней стене ДОТа и прижалась к ней между амбразур, так что враги изнутри не могли в них стрелять. Джон Редифер и Винсент Сантос забрались на крышу. Всё затихло.
Я был ближе всех к двери и Бёрджин крикнул мне: "Кувалда, выгляни и посмотри, что там!"
Меня учили исполнять приказ, не задавая вопросов, и я высунул голову над песчаной насыпью и заглянул в дверь бункера. Это едва не стоило мне жизни. Не более чем в шести футах от меня засел японский пулемётчик. Его глаза были чёрными точками на бесстрастном загорелом лице под знакомой грибообразной каской. Ствол его ручного пулемёта смотрел на меня, слово гигантский третий глаз.
К счастью, я среагировал первым. Не имея времени перехватить карабин для стрельбы, я отдёрнул голову вниз так резко, что моя каска чуть не слетела. Долей секунды позже японец выпустил очередь из шести или восьми пуль. Пули прорыли борозду в насыпи прямо над моей головой и засыпали меня песком. В ушах у меня зазвенело от грохота, а сердце, казалось, засело в глотке так, что я чуть не задохнулся. Я отчётливо понимал, что должен был быть мёртв! Он просто не мог промахнуться по мне с такого расстояния.
Миллионы мыслей пронеслись в моей перепуганной голове: как мои родные чуть не потеряли своего младшего, какую глупость я сотворил, заглянув прямо в полный японцев ДОТ, даже не взяв карабин наизготовку, и как сильно я теперь ненавижу врага. Многие ветераны морской пехоты на Пелелиу простились с жизнью за ошибку гораздо меньшую, чем та, что совершил я.
Бёрджин закричал, спрашивая, в порядке ли я. Хриплый писк был единственным ответом, что я смог выдавить, но этот звук привёл меня в чувство. Я пополз вокруг бункера к его передней стороне и залез на крышу прежде, чем вражеский пулемётчик мог попытаться достать меня ещё раз.
"У них там пулемёт!" - закричал Редифер. Снафу с ним не согласился, и разгорелся жаркий спор. Редифер настаивал, что там определённо есть пулемёт и я должен это знать наверняка, потому мне из него чуть не снесло голову. Но Снафу был непреклонен. Как и многое другое, что мне довелось повидать в боях, этот спор казался нереальным. Вот такие дела: двенадцать морпехов держат за хвост быка в виде прочного бетонного ДОТа с неизвестным числом японцев внутри, поблизости нет никаких своих войск, а Снафу и Редифер - ветераны - ожесточённо спорят.
- Отставить! - заорал Бёрджин, и они заткнулись.
Редифер и я залегли на крыше бункера, прямо над дверью. Мы знали, что надо разделаться с японцами, пока они запечатаны внутри, иначе они набросятся на нас со своими ножами и штыками, чего мало кто из нас мог пожелать. Мы с Редифером стояли достаточно близко, чтобы забрасывать гранаты в дверной проём и отскакивать, прежде чем они взорвутся. Но японцы каждый раз выбрасывали их обратно к нам до взрыва. Я испытывал непреодолимое желание это делать. Сколь ни мимолётна была наша встреча лицом к лицу, но я моментально приобрёл чувство сильной личной ненависти к пулемётчику, который чуть не снёс мне голову с плеч. Мой страх отступил, оставив после себя холодную, убийственную ярость и мстительное желание рассчитаться.
Редифер и я осторожно заглянули сверху в дверь. Пулемётчика видно не было, но мы увидели три длинных ствола винтовок "Арисака" с примкнутыми штыками. Мне эти штыки показались длиной в три фута. Их владельцы возбуждённо переговаривались, по-видимому, намереваясь выскочить. Редифер действовал быстро. Держа карабин за ствол, он прикладом сбил винтовки вниз. Японцы отдернули оружие внутрь и затараторили ещё чаще.
Сантос закричал нам сзади, что он нашёл вентиляционную трубу без решёток. Он принялся кидать туда гранаты. Все они взорвались внутри ДОТа под нами с глухим "бум!" Когда у него закончились гранаты, мы с Редифером отдали ему свои, продолжая следить за дверью.
Когда Сантос забросил несколько штук, мы поднялись, чтобы обсудить с Бёрджином, мог ли кто-нибудь внутри остаться в живых. В то время мы ещё не знали, что ДОТ был разделён бетонными перегородками для дополнительной защиты. Ответ мы получили, забросив две гранаты в дверь. Гранаты были выкинуты обратно. К счастью для Бёрджина и его людей, гранаты вылетели на заднюю сторону. Мы с Сантосом закричали и бросились на песок, покрывавший крышу ДОТа, но Редифер лишь поднял руку, прикрывая лицо. Несколько осколков попали ему в предплечье, но серьёзно он не пострадал.
Бёрджин закричал: "Выбираемся отсюда, вызовем танк, чтобы он разнёс нам эту чёртову штуковину!" Он приказал нам отступить и укрыться в воронках примерно в сорока ярдах от ДОТа. Мы отправили на побережье посыльного, чтобы он привёл огнемётчика и амтрак с 75-мм пушкой.
Как только мы спрыгнули в воронку, трое японских солдат выскочили из двери бункера, обогнули песчаную насыпь и побежали в сторону леса. Каждый из них в правой руке нёс винтовку с примкнутым штыком, а левой придерживал штаны. Это зрелище меня так изумило, что я глазел них, не веря глазам, и даже не выстрелил из карабина. Мне не было страшно, как это бывало под артиллерийским огнём, я просто был взволнован. Мои товарищи оказались более результативны, чем я, и уложили врагов градом пуль. Они поздравляли друг друга, а я бранил себя за то, что больше интересуюсь странными японскими обычаями, нежели собственной боевой эффективностью.
С грохотом подъехавший к нам амтрак был, разумеется, встречен с радостью. Когда он выдвигался на позицию, ещё несколько японцев тесной группой выскочили из ДОТа. Некоторые держали винтовки со штыками двумя руками, некоторые несли винтовки в одной руке, а другой придерживали штаны. Я преодолел своё первоначальное удивление и присоединился к остальным, стреляя по японцам, а амтрак поддержал нас огнём пулемёта. Японцы повалились на коралл жалкой кучей босых ног, падающих винтовок и катящихся касок. Мы не чувствовали жалости к ним, а, наоборот, бурно радовались их смерти. Мы слишком много раз побывали под обстрелом и потеряли слишком много друзей, чтобы испытывать сострадание к врагу, зажатому в угол.
Амтрак занял позицию на одной линии с нами. Его командир в звании сержанта, посоветовался с Бёрджином. Затем стрелок выпустил три бронебойных 75-мм снаряда в стену дота. Каждый раз наши уши сотрясало знакомое "ба-бах!", за звуком выстрела тут же следовал взрыв снаряда на близкой дистанции. Третий снаряд пробил в ДОТе сквозную дыру. Обломки посыпались вокруг наших брошенных рюкзаков и миномётов с другой стороны ДОТа. С нашей стороны дыра была примерно четырёх футов в диаметре. Бёрджин закричал танкистам перестать стрелять, чтобы не повредить наше снаряжение.
Кто-то заметил, что если находящихся внутри не поубивало обломками, то это наверняка сделала взрывная волна. Но ещё прежде, чем осела пыль, я увидел, что в проломленном отверстии показался японский солдат. Он был самой решимостью, когда занёс руку, чтобы швырнуть в нас гранату.
Мой карабин был уже наготове. Как только солдат показался на виду, я совместил мушку и целик на его груди и выпустил несколько пуль подряд. Когда первая пуля попала в японца, его лицо исказила гримаса боли. Его колени подломились. Граната выпала из руки. Все остальные наши, включая пулемётчика амтрака, тоже заметили его и начали стрелять. Японец свалился под градом пуль, и граната взорвалась у его ног.
Даже посреди всех этих быстро сменяющихся событий, я взглянул на свой карабин трезво и рассудительно. Я только что убил человека с небольшого расстояния. Я видел боль на его лице, когда в него попали мои пули, и это потрясло меня. Война внезапно сделалась очень личным делом. Выражение лица убитого человека заставило меня исполниться стыда, а затем и отвращения к войне и всем несчастьям, что она приносит.
Мой приобретённый к тому времени боевой опыт говорил мне, что подобные сантименты к вражескому солдату были лишь глупыми переживаниями. Поглядите на меня, я боец 5-го полка морской пехоты, одного из самых лучших, старейших и крепких полков в корпусе морской пехоты - устыдился, застрелив чёртова японца, прежде, чем он бросил в меня гранату! Я чувствовал себя дураком и радовался, что товарищи не могут прочесть мои мысли.
Мои раздумья прервал приказ Бёрджина продолжать огонь. Мы продолжали стрелять внутрь ДОТа, чтобы не дать японцам высунуться до тех пор, пока не прибудет огнемёт. Его принёс капрал Уомак, уроженец Миссисипи. Уомак был храбрым, хорошим парнем, и пользовался популярностью среди бойцов, но на вид он был одним из самых свирепых морпехов, что я когда-либо видел. Огромный, коренастый, с огненно-рыжей бородой, густо присыпанной коралловой пылью, он напоминал мне какого-то дикого викинга. Я очень рад, что мы воевали на одной стороне.
Пригнувшись под тяжестью тяжёлых баллонов на спине, Уомак со своим помощником приблизился к ДОТу чуть в стороне от нашей линии огня. Когда они были примерно в пятнадцати ярдах от цели, мы прекратили стрелять. Помощник протянул руку и повернул кран на огнемёте. Уомак направил ствол в дыру, проделанную 75-миллиметровым снарядом и нажал на спуск. Со звуком "у-у-у-у-у-у-х" пламя повалило в дыру. Несколько приглушённых криков, затем всё затихло.
Даже стоические японцы не могли перенести мук смерти от огня и удушья. Но они не были настроены сдаваться, так же, как и мы, случись нам столкнуться с возможностью сдачи. В сражении с японцами сдача в плен вообще не рассматривалась.
Под возгласы благодарности Уомак с напарником направились обратно к штабу батальона ждать вызова пробить очередную мёртвую точку - или лишиться жизни в попытках. Работа огнемётчика была наименее желанной из всех доступных для военнослужащего морской пехоты. Таскать баки, содержащие примерно семьдесят фунтов огнеопасного загущённого керосина под вражеским огнём по пересечённой местности в жаркую погоду и выбрасывать пламя в жерло пещеры или ДОТа - дело, в котором мало кто выживал, но все исполняли его с удивительной отвагой.
Мы выбрались из воронок и осторожно приблизились к ДОТу. Бёрджин приказал нескольким бойцам обследовать его, а остальные осматривали лежащих японцев, чтобы убедиться, что среди них нет живых, раненые японцы при приближении к ним порой взрывали гранаты, убивая и противника и себя. Все они были мертвы. ДОТ был выведен из строя благодаря огнемётчику и амтраку. Семь вражеских трупов лежало внутри и десять снаружи. Наши рюкзаки и миномёты лишь немного пострадали от 75-мм орудия амтрака.
Из двенадцати морпехов-миномётчиков нашими единственными потерями были Редифер и Лесли Портер, получившие по несколько гранатных осколков. Серьёзно они не