Я записался в корпус морской пехоты 3 декабря 1942 года в Мэрионе, штат Алабама. В то время я только поступил в Военный институт Мэриона. Мои родители и брат Эдвард уговорили меня оставаться в колледже как можно дольше, чтобы получить офицерское звание в какой-нибудь технической области американской армии. Но, подталкиваемый скрытым чувством беспокойства, что война может закончиться, прежде, чем я успею пересечь океан и вступить в бой, я собирался как можно скорее записаться в морскую пехоту. Эд, выпускник "Цитадели"3 и армейский второй лейтенант, считал, что жизнь в качестве офицера покажется мне приятнее. Мать и отец были в лёгком смятении от мысли, что я окажусь в числе рядовых морских пехотинцев - то есть "пушечного мяса". Так что когда вербовочная команда из корпуса морской пехоты приехала в институт Мэриона, я пошёл на компромисс и записался в одну из нововведённых офицерских учебных программ. Она называлась V-12.
Сержант-вербовщик носил синие штаны, рубашку хаки, галстук и белую фуражку. Его ботинки блестели так, как я ещё никогда не видел. Он задал мне кучу вопросов и заполнил бесчисленные официальные бумаги. Затем он спросил: "Шрамы, родимые пятна или другие особые приметы?" Я описал ему шрам длиной в дюйм на правом колене. Он ответил: "С помощью него тебя смогут опознать на каком-нибудь тихоокеанском берегу, если японцы сорвут с тебя личные жетоны". Так состоялось моё первое знакомство с жёстким реализмом, которым отличался корпус морской пехоты, и который мне ещё предстояло познать.
Учебный год окончился в последнюю неделю мая 1943 года. В июне я провёл месяц дома в Мобиле, затем мне предстояло 1 июля прибыть в Технологический университет Джорджии в Атланте.
Я с удовольствием прокатился от Мобила до Атланты, потому что поезд приводился в движение паровозом. Дым приятно пах, и в свистках слышались печальные нотки, напоминающие о неспешной жизни. Проводники были впечатлены и сделались особенно услужливыми, когда я, с немалой долей гордости, сообщил им, что собираюсь стать морпехом. Мой официальный талон от корпуса морской пехоты обеспечил мне большую порцию вкусного креветочного салата и вагоне-ресторане и восхищённые взгляды дежурного стюарда.
После моего прибытия в Атланту такси доставило меня в университет, где курс морских пехотинцев из 180 человек проживал в общежитии Гаррисона. Рекрутам полагалось посещать занятия круглый год (в моем случае - около двух лет), выпуститься и затем отправиться на базу морской пехоты в Квантико, штат Вирджиния, на офицерскую подготовку.
Командовал нами кадровый морской пехотинец капитан Дональд Пэйзант. Он служил с 1-ой дивизией морской пехоты на Гуадалканале4. Явно гордясь своей службой и своей должностью нашего командира, он любил Корпус, выглядел "бывалым" и исполненным важности. Оборачиваясь назад, я понимаю, что он выжил в мясорубке боев и был просто счастлив, что вернулся одним куском, и вдобавок ему повезло занять место в мирном колледже.
Жизнь в университете Джорджии была лёгкой и комфортной. Проще говоря, мы вообще не чувствовали, что идёт война. Большая часть предметов были скучными и неинтересными. Многих преподавателей откровенно возмущало наше присутствие. Было просто невозможно сосредоточиться на учёбе. Большинство из нас чувствовали, что вступили в морскую пехоту, чтобы сражаться, но там мы снова стали просто учениками колледжа. Ситуация была такой, что многие не могли её вынести. К концу первого семестра девяносто из нас - половина курса - вылетели из колледжа, так что мы могли отправляться в Корпус рядовыми.
Когда военно-морской офицер, заведующий учебной частью, вызвал меня, чтобы задать вопросы относительно моей неуспеваемости, я сказал ему, что я не для того вступил в морскую пехоту, чтобы просидеть всю войну в колледже. Он посочувствовал мне почти отечески и сказал, что на моём месте он чувствовал бы себя так же.
Капитан Пэйзант произнёс для девяноста из нас ободряющую речь перед зданием общежития. В то утро мы должны были грузиться в поезд и ехать в учебный лагерь Центра подготовки новобранцев Корпуса морской пехоты в Сан-Диего, штат Калифорния. Он сказал нам, что мы - лучшие курсанты и лучшие морпехи на всём курсе. Он добавил, что он восхищён нашим боевым духом и желанием отправиться на войну. Думаю, он говорил искренне.
После речи автобусы отвезли нас на вокзал. Мы пели и смеялись всю дорогу. Наконец-то мы едем на войну. Если бы мы знали, что ждёт впереди!
Примерно через два с половиной года я снова проезжал через вокзал Атланты по дороге домой. Вскоре после того, как я вышел из вагона, чтобы пройтись, молодой армейский пехотинец подошёл ко мне и протянул руку. Он сказал, что заметил нашивку 1-ой дивизии морской пехоты и ленточки за участие в кампаниях у меня на груди, и поинтересовался, воевал ли я на Пелелиу. Когда я сказал, что воевал, он сказал, что просто хотел выразить своё бесконечное восхищение солдатами 1-ой дивизии морской пехоты.
Он сам воевал в 81-й пехотной дивизии ("Дикие коты"), которая пришла нам на помощь на Пелелиу5. Он служил пулемётчиком, был ранен огнём японцев на хребте Кровавый Нос и оставлен своими товарищами. Он знал, что либо умрёт от ран, либо его зарежут японцы, когда наступит ночь. Рискуя жизнями, несколько морпехов пробрались к нему и перетащили его в безопасное место. Солдат сказал, что был так впечатлён храбростью, мастерством и боевым духом морской пехоты, которую он видел на Пелелиу, что он поклялся благодарить всех ветеранов 1-ой дивизии морской пехоты, с которыми когда-либо встретится.
Все "Даго" - так называли нас, отправляющихся в Сан-Диего - сели на поезд на большой железнодорожной станции в Атланте. Все пребывали в приподнятом настроении, как будто бы мы отправились на пикник, а не в учебный лагерь - и потом на войну. Поездка через всю страну заняла несколько дней и прошла без событий, но интересно. Большинство из нас никогда не бывали на Западе, и мы любовались пейзажами. Чтобы скрасить монотонность поездки, мы играли в карты, подшучивали друг над другом, и махали, кричали и свистели всем женщинам, которых видели. Несколько раз мы обедали в вагоне-ресторане, но в некоторых местах поезд ждал на запасном пути, так что мы ели в ресторане на вокзале.
Почти все проезжающие мимо железнодорожные составы были военными. Мы видели длинные поезда, составленные почти полностью из платформ, гружённых танками, полугусеничными машинами, артиллерийскими орудиями, грузовиками и другим военным снаряжением. Много поездов с войсками проезжали в обе стороны. Большая их часть везла армейских. Железнодорожное движение впечатлило нас масштабностью военных усилий страны.
В Сан-Диего мы прибыли рано утром. Собрав свои вещи, мы вышли из вагонов и построились, а первый сержант прошёл вдоль строя и сказал унтер-офицерам из нашего поезда, в какие автобусы садиться. Этот первый сержант нам, подросткам, казался старым. Так же, как и мы, он был одет в зелёную шерстяную форму морской пехоты, но носил на груди ленточки за участие в сражениях. Ещё он носил зелёный французский аксельбант на левом плече. Позже, как военнослужащий 5-го полка морской пехоты, я тоже с гордостью носил аксельбант на левом плече. Но у сержанта к тому же две петли висели поверх рукава. Это означало, что он служил в полку (5-м или 6-м полку морской пехоты), которые получили награду от Франции за выдающиеся боевые заслуги во время Первой Мировой войны.
Сержант произнёс несколько слов насчёт трудностей обучения, с которыми нам предстоит встретиться. Он выглядел дружелюбным и понимающим, почти отечески. Его манера держаться вселила в нас ложное чувство благополучия и оставили нас совершенно неподготовленными к шоку, который поразил нас после того, как мы вышли из автобусов.
- Разойдись, и приступайте к посадке в назначенные автобусы! - приказал первый сержант.
- Так, народ! Все по автобусам! - закричали унтер-офицеры. Они, казалось, становились всё более деспотичными по мере приближения к Сан-Диего.
Проехав всего несколько миль, автобусы остановились в обширном центре подготовки новобранцев - учебном лагере. Я с тревогой глядел в окно и видел многочисленные взводы новобранцев, марширующих вдоль улиц. Каждый строевой инструктор выкрикивал свою, в высшей степени индивидуальную, речёвку. Новобранцы выглядели зажатыми, словно сардины в банке. Я забеспокоился, увидев, насколько серьёзными - или, скорее, запуганными - были их лица.
- Так, народ, вылезайте из этих чёртовых автобусов!
Мы вывалили наружу, построились вместе с пассажирами из других автобусов и нас разбили на группы примерно по шестьдесят человек. Мимо проезжали несколько грузовиков, в которых ехали группы парней, проходящих обучение в лагере или недавно его окончивших. Все они глядели на нас с понимающими ухмылками и глумились: "Вы ещё пожалеете!" Это было стандартное неофициальное приветствие для всех новобранцев.
Вскоре после того, как мы вышли из автобусов, к нашей группе подошёл капрал. Он заорал: "Взвод, смирно! С правой ноги, шагом марш! Бегом марш!"
Он гонял нас туда и сюда по улицам, как мне показалось, долгие часы и, наконец, подвёл нас к двойному ряду бараков, где мы должны были на время разместиться. Мы задыхались. Он, казалось, даже не запыхался.
- На месте стой! - он опёр руки на бёдра и презрительно оглядел нас. - Вы, народ, вообще тупые, - заорал он. С этой минуты он доказывал нам это каждый день и каждую минуту. - Меня зовут капрал Доэрти. Я ваш инструктор по строевой подготовке. Вы взвод номер 984. Если кто-то из вас, идиотов, думает, что исполнять мои приказы не надо, пусть просто сделает шаг вперед, и я надеру ему задницу прямо сейчас. Ваши души, может быть, и принадлежат Христу, но ваши задницы принадлежат морской пехоте. Вы, народ, теперь новобранцы. Вы не морские пехотинцы. У вас нет того, что должно быть у морпехов.
Никто не осмелился пошевелиться, мы едва дышали. Мы все притихли, потому что не было ни малейшего сомнения, что инструктор сделал бы ровно то, что пообещал.
Капрал Доэрти ни по каким стандартам не был крупным человеком. Ростом он был около пяти футов и десяти дюймов, весил он, по-видимому, фунтов 160, фигуру имел мускулистую, с выпуклой грудью и плоским животом. У него были тонкие губы, красноватое лицо, и по происхождению он был ирландцем, если судить по его фамилии. По его выговору я рассудил, что он родом из Новой Англии, возможно, из Бостона. Его глаза были самого холодного, злого зелёного цвета, что я когда-либо видел. Он глядел на нас, словно волк, чьим первым и главным желанием было разорвать нас на части. У меня возникло ощущение, что единственная причина, по которой он так не сделал, в том, что корпус морской пехоты собирался использовать нас в качестве пушечного мяса для поглощения японских пуль и осколков, чтобы поберечь настоящих морпехов, которые захватят японские позиции.
В том, что капрал Доэрти был суровым и жёстким, как гвоздь, никто из нас не сомневался. Большая часть морпехов вспоминали, как громко их строевые инструктора орали на них, но Доэрти кричал не особенно громко. Вместо этого, он кричал ледяным, угрожающим тоном, от которого нас продирал мороз. Мы верили, что если он не запугает нас до смерти, то японцы не смогут нас убить. Он всегда был безукоризненно одет, и его форма сидела на нём так складно, как будто её пошил лучший портной. Он держался прямо, и в его осанке отражалась военная точность.
Обычно строевых инструкторов изображают с сержантскими нашивками. Доэрти заслужил наше уважение и вселил такой страх в наши сердца, что не смог бы справиться лучше, если бы носил шесть шевронов первого сержанта вместо двух капральских. Один факт проступал с безжалостной ясностью: этот человек станет хозяином нашей судьбы на ближайшие несколько недель.
Доэрти редко муштровал нас на главном плацу, он отправлял нас бегом на побережье залива Сан-Диего. Там глубокий, мягкий песок делал пешее передвижение утомительным, чего ему было и надо. Многие часы, многие дни мы маршировали туда и сюда по мягкому песку. Первые несколько дней у меня ужасно болели ноги, так же, как и всех остальных. Я заметил, что когда я концентрирую внимание на складке воротника впереди идущего или пытаюсь сосчитать корабли в заливе, мускулы болят не так сильно. О том, чтобы выпасть из строя из-за усталости в ногах, нечего было и думать. Стандартным средством от подобных уловок был "на месте бегом марш, чтобы привести ноги в норму" - а затем ругань и унижения перед строем от инструктора. Я предпочитал терпеть боль такому средству.
Прежде, чем направиться в жилую зону в конце каждого занятия по строевой подготовке, Доэрти останавливал нас, брал у одного из нас винтовку и говорил, что сейчас продемонстрирует правильную технику удержания оружия при передвижении ползком. Однако для начала он ставил винтовку прикладом на песок, разжимал руку и давал винтовке упасть, добавляя, что у каждого, кто сделает то же самое, будет скверный день. При таком большом количестве людей во взводе, было поразительно, насколько часто он именно мне приказывал дать ему винтовку для демонстрации. Затем, показав, как правильно держать винтовку, он приказывал нам ползти. Естественно, что ползущие впереди набрасывали ногами песок на винтовки тех, кто полз сзади. Так и ещё с помощью других приёмов инструктор заставлял нас чистить винтовки по несколько раз в день. Но мы быстро и надёжно выучили старый трюизм корпуса морской пехоты: "Винтовка - лучший друг морпеха". Мы всегда обращались с ними именно так.
В первые дни Доэрти как-то задал одному новобранцу вопрос относительно его винтовки. Отвечая, злополучный новобранец назвал винтовку "моя пушка". Инструктор вполголоса продиктовал ему какие-то инструкции, и новобранец вспыхнул. Затем он принялся бегать взад-вперёд вдоль домиков, держа в одной руке винтовку, в другой - свой пенис, и распевая: "Вот моя винтовка", - тут он поднимал вверх свою М-1, - "А вот моя пушка", - тут он двигал второй рукой, - "Это для джапов", - он снова поднимал М-1, - "А это игрушка", - он показывал вторую руку. Излишне говорить, что никто из нас больше никогда не употреблял слово "пушка", если только речь не шла об артиллерийском орудии, гаубице, или морской артиллерии.
Типичный день в учебном лагере начинался с подъёма в 0400. Мы выбирались из коек в холодной темноте и спешили бриться, одеваться и завтракать. Изнурительный день закачивался отбоем в 2200. Однако, в любое время между отбоем и подъёмом инструктор мог поднять нас на осмотр оружия, занятия по строевой подготовке или пробежку вокруг плаца или по песку возле залива. Эти жестокие и бессмысленные на вид процедуры впоследствии сослужили мне хорошую службу, когда я узнал, что война никому не даёт спать, особенно пехоте. Бой гарантировал только сон вечного типа.
За первые несколько недель мы два или три раза переезжали в новые бараки, каждый раз без предупреждения. Следовал приказ: "Взвод 984, построиться с оружием, полным снаряжением, личные принадлежности уложить в вещмешки, быть готовыми к выходу через десять минут". Затем следовала безумная суматоха, пока мы собирали и упаковывали свои вещи. У каждого находились один-два близких товарища, которые приходили на помощь и помогали забрасывать тяжёлые мешки на прогибающиеся плечи. Несколько человек из каждого барака оставались, чтобы навести чистоту в бараке и на прилегающей территории, пока весь остальной взвод боролся со своей ношей по дороге к новому расположению.
Прибыв в новое расположение, взвод останавливался, получал распределение по баракам, расходился и раскладывал снаряжение. Едва мы входили в бараки, как тут же получали приказ строиться на строевую подготовку с оружием, подсумками и штыками. Чувство срочности и спешки никогда не покидало нас. Наш инструктор был неисчерпаем на идеи нагружать нас.
Одно из мест нашего расположения было отделено забором от авиазавода, где производили огромные бомбардировщики Б-24 "Либерейтор". Там была и взлётно-посадочная полоса, и огромные четырёхмоторные самолёты взлетали и садились низко над крышами бараков. Однажды один из них приземлился на брюхо и пробил забор возле наших бараков. Никто не пострадал, но несколько наших побежали посмотреть на катастрофу. Когда мы вернулись в расположение, капрал Доэрти произнёс одну из лучших своих речей относительно того, что новобранцы никогда не покидают расположения без разрешения своего инструктора. Мы все остались под впечатлением, особенно от потрясающего количества отжиманий и других упражнений, которые мы выполнили вместо ужина.
Во время строевой подготовки, невысоким тяжелее всего удавалось держать шаг. В каждом взводе были свои коротышки, едва одолевающие гигантские шаги в конце строя. При росте в пять футов девять дюймов, я оказался в два раза ближе к концу, чем к началу взвода 984. Как-то раз, когда мы возвращались с занятий по штыковому бою, я сбился с шага и не мог попасть в ритм. Капрал Доэрти шагал рядом со мной. Своим ледяным голосом он произнёс: "Мальчик, если ты не попадёшь в шаг, и не будешь идти в ногу, я отвешу тебе такого пинка, что нас обоих придётся отвезти в медпункт. И потребуется целая операция, чтобы вытащить мою ногу из твоей задницы". Эти вдохновляющие слова звенели у меня в ушах, я поймал шаг, и никогда, никогда больше его не терял.
Погода становилась холодной, особенно по ночам. Мне приходилось укрываться одеялом и курткой. Многие из нас спали в штанах и свитерах в добавление к обычному белью. Когда задолго до рассвета звучала команда на подъём, нам оставалось только натянуть ботинки, прежде, чем строиться на перекличку.
Каждое утро после переклички мы выбегали в мутную темноту на широкий асфальтовый плац для гимнастики с оружием. Стоял на деревянной платформе, мускулистый инструктор по физкультуре проводил с несколькими взводами длинную серию утомительных упражнений. Из громкоговорителей играла запиленная запись "В три часа утра"6. Нам полагалось попадать в ритм музыки. Монотонность занятий нарушали лишь частые проклятия вполголоса, ругательства в адрес нашего бодрого инструктора, и излишне регулярные появления различных строевых инструкторов, которые крадучись рыскали вдоль рядов, желая убедиться, что все занимаются энергично. Упражнения не только закаляли наши тела, но и наш слух сверх-обострился, когда мы прислушивались, не идёт ли инструктор, если пропускали одно-два повторения, чтобы отдохнуть несколько мгновений в чернильной тьме.
В то время мы не вполне осознавали и не признавали важности того факта, что прививаемая нам дисциплина исполнять команды в условиях стресса впоследствии будет много решать в бою - зачастую между успехом и провалом, или даже жизнью и смертью. Тренировка слуха также оказалась незапланированным преимуществом, когда японские лазутчики пробирались к нам по ночам.
Вскоре нам было объявлено, что мы будём выходить на стрелковый рубеж. Мы приняли объявление с восторгом. Прошёл слух, что нам выдадут традиционные широкополые шляпы. Но запасы иссякли к тому времени, как пришёл наш черёд. Мы завидовали и изображали равнодушие всякий раз, когда видели на стрелковом рубеже крутые широкополые шляпы, как у Медведя Смоки7.
Рано утром в наше первый день на стрелковом рубеже мы приступили к самой совершенной и самой эффективной стрелковой подготовке, из всех, что проходили любые войска любой страны во время Второй Мировой войны. На первую неделю нас разделили на команды по два человека для "сухой стрельбы", то есть без патронов. Мы сосредотачивались на правильном прицеливании, плавном спуске, докладах о стрельбе, использовании кожаного ремня в качестве вспомогательного средства и других основах.
Вскоре стало ясно, почему мы все получили толстые прокладки, которые следовало пришить на локти и правое плечо наших форменных курток. Во время "сухих стрельб" каждый из нас со своим напарником занимались вместе, один стоял в позиции для стрельбы (стоя, на колене, сидя, лёжа) и нажимал на спуск, а другой бил по рычагу затвора основанием ладони, обёрнутой пустым матерчатым подсумком. От удара винтовка отскакивала назад, что имитировало отдачу.
Строевые инструктора и инструктора по стрельбе постоянно всех контролировали. Всё должно было быть, как положено, и никак иначе. Наши руки болели от того, что изгибались в различные положения, а кожаный ремень стягивал суставы и вгрызался в мышцы. Большинство из нас испытывали проблемы с отработкой стрельбы из положения сидя (которого я ни разу не видел в бою). Но инструктор помогал всем тем же способом, каким помог мне - просто навалившись всем весом мне на плечи, пока я не сумел "занять правильное положение". Те, кто уже был знаком с огнестрельным оружием, быстро позабыли всё, что знали и выучились, как принято в морской пехоте.
Безопасность стрельбы по важности уступала только меткости. Её принципы вбивались в нас безжалостно. " Держите оружие направленным в сторону цели. Никогда не направляйте винтовку на то, во что не собираетесь выстрелить. Проверяйте винтовку каждый раз, когда берёте её в руки, чтобы убедиться, что она не заряжена. Множество несчастных случаев происходит с "незаряженными" винтовками".
Мы вышли на стрелковые позиции и получили боевые патроны на следующей неделе. Поначалу звук винтовочных выстрелов сбивал нас с толку. Но недолго. Наша стрелковая подготовка без патронов была такой скрупулёзной, что мы выполняли движения автоматически. Мы стреляли по круглым мишеням со 100, 300 и 500 ярдов. Другие взводы работали на мишенном вале8. Когда офицер отдавал команду: "Справа готовы, слева готовы, все на позиции готовы, приступить к стрельбе!", я чувствовал, что моя винтовка стала частью меня и наоборот. Я был полностью сконцентрирован.
Дисциплина никуда не делась, но нагрузки, которые составляли наше ежедневное меню, сменились беспощадно серьёзным, деловым обучением стрельбе. Впрочем, наказания за нарушения правил следовали быстро и сурово. Один паренёк рядом со мной слегка повернулся, чтобы обменяться парой слов со своим приятелем после команды "прекратить огонь", при этом ствол его винтовки отклонился от мишеней. Зоркий капитан, распоряжавшийся на стрелковом рубеже, налетел сзади и так пнул паренька в зад так, что тот свалился лицом вниз. Затем капитан рывком поднял его с земли и разнёс его громко и тщательно. Мы поняли мысль.
Настала очередь взвода 984 занять место за мишенным валом. Когда мы сидели в безопасном рву и ждали, пока завершится очередная серия выстрелов, в голове у меня крутились мрачные мысли насчёт щёлкающих над головой пуль.
День сдачи зачёта выдался ясным и солнечным. Мы волновались, потому что нам сказали, что те, кто не отстреляется так, чтобы получить звание "стрелок"9, не поедет за океан. Когда объявили результаты, я был разочарован. Мне не хватило до уровня "стрелок-эксперт" всего двух очков. Однако, я все равно с гордостью носил свой значок "меткого стрелка" в виде мальтийского креста10. И я не упускал случая указать своим друзьям-янки, что большинство лучших стрелков в нашем взводе были с Юга родом.
Чувствуя себя стреляными воробьями, мы вернулись в учебный лагерь для завершающего этапа подготовки. Строевые инструктора, впрочем, обращались с нами не как с ветеранами, нагрузки быстро вернулись на прежний уровень.
К истечению восьми изматывающих недель стало видно, что капрал Доэрти и другие инструктора хорошо поработали. Мы закалились физически, выработали выносливость, и выучили свой урок. Что, пожалуй, ещё более важно, мы стали крепче психически. Один из помощников инструктора даже как-то позволил себе пробурчать, что к концу из нас может быть, и получатся морпехи.
И наконец, к вечеру 24 декабря 1943 года мы построились без винтовок и подсумков. Мы были одеты в зелёную повседневную форму, и каждый из нас получил по три бронзовые эмблемы морской пехоты в виде глобуса и якоря11, которые мы спрятали в карманы. Мы прошагали к амфитеатру, где расселись вместе с остальными взводами.
Это был наш выпуск из учебного лагеря. Невысокий, приветливого вида майор, стоя на сцене, произнёс: "Господа, вы успешно завершили курс подготовки для новобранцев и теперь стали американскими морскими пехотинцами. Надевайте эмблемы Корпуса морской пехоты и носите их с гордостью. Вы приобщились к великой и славной традиции. Вы стали членами лучшего боевого подразделения мира, будьте его достойны". Мы вынули наши эмблемы и прикрепили по одной на лацканы воротника и одну на левую сторону наших пилоток. Майор отпустил несколько пошлых шуток. Все смеялись и свистели. Затем майор сказал: "Удачи, господа". Это был первый раз, когда к нам обращались "господа" за всё время в учебном лагере.
На следующее утро до рассвета взвод 984 собрался перед бараками в последний раз. Мы взвалили на плечи наши мешки, взяли винтовки и потащились к складу, где стояла колонна грузовиков. Капрал Доэрти сказал, чтобы каждый следовал в назначенный ему грузовик после того, как услышит свою фамилию и назначение. Несколько человек, выбранных для обучения на специалистов (радарных техников, авиамехаников, итд) должны были сдать свои винтовки, штыки и подсумки.
Когда парни выходили из строя, слышались тихие слова: "До скорого, увидимся, будь здоров". Мы знали, что немало дружеских отношений заканчивается прямо сейчас. Доэрти объявил: "Юджин Б. Следж, 534559, с полным снаряжением и винтовкой М-1, пехота, Кэмп-Эллиот".
Большинство из нас попали в пехоту и отправились в Кэмп-Эллиот или в Кэмп-Пендлтон12. Пока мы помогали друг другу влезть на борт, нам и в голову не приходило, почему так много нас получило назначение в пехоту. Нам было суждено занимать места постоянно растущих потерь в стрелковых и линейных ротах на Тихом океане. Нам предстояло загребать жар войны собственными руками. Мы стали пушечным мясом.
После того, как были объявлены все назначения, грузовики тронулись с места, а я посмотрел на Доэрти, наблюдающего за нашим отъездом. Мне он не нравился, но я его уважал. Он сделал из нас морских пехотинцев, и я задал себе вопрос: о чём он думал, пока мы уезжали?
Глава 2
Подготовка к бою
Пехотная подготовка
Большую часть построек в Кэмп-Эллиот составляли аккуратные казармы, выкрашенные в бежевый цвет с тёмными крышами. Типичные двухэтажные казармы имели в плане форму буквы Н, с жилыми расположениями в вертикальных частях буквы. Жилые помещения с множеством окон вмещали около двадцати пяти двухъярусных металлических коек. Помещение было большим, просторным и хорошо освещённым. Следующие два месяца были единственным периодом за всё время моей службы во Вторую Мировую войну, что я прожил в казарме. Остальное время я спал в палатке или под открытым небом.
Никто на нас не орал и не выкрикивал приказы поторапливаться. Унтер-офицеры выглядели расслабленными до состояния летаргии. Мы могли свободно перемещаться по лагерю за исключением нескольких запретных зон. Отбой и затемнение наступали в 2200. Мы были словно птицы, выпущенные из клетки после ограничений и нагрузок учебного лагеря. С несколькими парнишками, что занимали соседние со мной койки, мы попивали пиво в "помойке" (клубе для личного состава), покупали конфеты и мороженое в армейском магазине и обследовали территорию. Наша свежеобретённая свобода опьяняла.
Первые несколько дней в Кэмп-Эллиот мы провели на лекциях и демонстрациях различных видов вооружений полка морской пехоты. Нас познакомили с 37-мм противотанковой пушкой, 81-мм миномётом, 60-мм миномётом, пулемётом 50-го калибра, ручным и станковым пулемётами 30-го калибра13 и автоматической винтовкой Браунинга. Мы также прослушали курс тактики для стрелкового отделения. Большая часть наших разговоров около казарм касалась различных видов оружия и выйдет ли "хорошая служба", если оказаться в расчёте 37-мм орудия, ручного пулемёта или 81-мм миномёта. Всегда находился кто-то, чаще всего - собственно, всегда - из Новой Англии, который всё точно знал и обо всём имел авторитетное мнение.
"Я в магазине разговаривал с одним парнем, который учился на 81-мм миномёт, он говорил, что эти чёртовы миномёты такие тяжёлые, что он пожалел, что не пошёл на 37-мм пушку, там ездил бы в джипе, который её таскает".
"Я в Кэмп-Пендлтон говорил с одним парнем, он рассказывал, как миномётная мина взорвалась, едва вылетев из ствола, и убила инструктора и весь расчёт. Я иду на ручные пулемёты, говорят, это хорошее дело".
"Чёрта с два. Мой дядя в Первую Мировую войну служил во Франции, он говорил, что средняя продолжительность жизни пулемётчика в бою примерно две минуты. Я стану стрелком, так что не придётся таскать все эти тяжести".
И так далее. Никто из нас не имел ни малейшего понятия, о чём речь.
В один из дней мы построились и нам приказали разделиться на группы в соответствии с видами оружия, на которые мы хотим учиться. Если по нашему первоначальному выбору не оставалось свободных мест, можно было выбрать что-то другое. Сам факт того, что у нас был выбор, поразил меня. По-видимому, идея была в том, что боец будет более эффективен с оружием, которое выбрал сам, а не с тем, которое ему назначили. Я выбрал 60-мм миномёт.
В первое утро те из нас, кто выбрал 60-мм миномёт, промаршировали за склад, где стояли несколько лёгких танков. Наш инструктор по миномётному делу, сержант, сказал нам сесть и слушать то, что он скажет. Он был привлекательным, подтянутым, светловолосым, и носил аккуратную форму хаки, выцветшую ровно до того цвета, чтобы создавать "бывалый" вид. В его манере держаться сквозила спокойная уверенность. В нём не было высокомерия или заносчивости, однако он явно был человеком, который знает, чего стоит, знает своё дело и ни от кого не потерпит шуток над собой. Он создавал неуловимое впечатление лёгкой, скрытой отрешённости, свойство, присущее столь многим ветеранам тихоокеанской кампании, с которыми мне доводилось встречаться в то время. Иногда его мысли, казалось, уносились за миллион миль, как будто теряясь в каких-то меланхолических грёзах. Это была его истинная черта, спонтанная и ненаигранная. Проще говоря, её нельзя умышленно имитировать. Я подметил её в свои первые дни в корпусе морской пехоты, но не понимал до тех пор, пока не стал замечать её в своих товарищах после Пелелиу.