С лицом, превратившимся в рану сплошную,
Упал Шрутакарман, внезапно сраженный.
Но, луком блистательным вооруженный,
Взревел Шрутаки́рти – ветвь мощного древа:
Родителем воина был Сахадева.
Он стрелы метнул во врага, но прикрытый
Щитом и стрелой ни одной не пробитый,
Взмахнул Ашваттхаман мечом, и от тела
С серьгами двумя голова отлетела.
Шикхандин, победой врага разъяренный,
Напал, многосильный, на отпрыска Дроны,
Стрелою ударил его по межбровью,
Лицо его залил горячею кровью.
Сын Дроны чудесным мечом в миг единый
Шикхандина на́ две рассек половины,
Убийцу Бхимы умертвив, и, объятый
Губительным гневом, на войско Вираты
Напал – на владетелей копий и луков.
Друпады сынов убивал он и внуков,
Всех близких его, всех способных к сраженью
Подверг поголовному уничтоженью.
Живых в мертвецов превращая, повсюду
Тела громоздил он – над грудою груду.
Пандавы, которые мести алкали,
Внезапно увидели черную Кали.
Был рот ее кровью густою окрашен,
А стан – одеяньем кровавым украшен,
И крови теплее, и крови алее,
Гирлянды цветов пламенели вкруг шеи,
Она усмехалась на темной равнине.
Силки трепетали в руках у богини:
Она уносила в силках своих цепких
Богатых и бедных, бессильных и крепких,
И радостно смерти вручала добычу –
Породу людскую, звериную, птичью.
Пандавам являлась она еженощно
Во сне, а за нею, воюющий мощно,
Вставал Ашваттхаман в ночном сновиденье!
С тех пор как вступили пандавы в сраженье
С потомками Куру, – когда засыпали,
Во сне они видели черную Кали,
А с ней – сына Дроны, готового к бою…
А ныне на них, убиенных Судьбою,
|
|
Напал Ашваттхаман под звездным покровом,
Весь мир ужасая воинственным ревом.
Пандавы, богиню увидев, в смятенье
Решили: «О, горе! Сбылось сновиденье!»
Сын Дроны, как посланный Временем строгий
Крушитель, – рубил им и руки, и ноги,
И ягодицы, – превращались пандавы
В обрубки, что были безбрюхи, безглавы.
Ревели слоны, кони ржали от боли,
И месивом плоти усеялось поле.
«О, кто там? О, что там?» – дрожа от испуга,
Бойцы и вожди вопрошали друг друга,
Но меч возносил надо всеми сын Дроны,
Как смерти владыка, судья непреклонный.
Он трепет пандавам внушал и сринджайям,
Враг падал, оружьем возмездья сражаем.
Одни, ослепленные блеском оружья,
Тряслись, полусонные, страх обнаружа,
Другие, в безумье, в незрячем бессилье,
Своих же копьем или саблей разили.
Опять на свою колесницу взошедший,
Сын Дроны, оружие Шивы обретший,
Рубил, убивал, становясь все жесточе:
Он сваливал жертвы на жертвенник Ночи.
Давил он людей передком колесницы,
Стонали безумцы и гибли сновидцы,
А щит его тысячей лун был украшен,
А меч его, синий, как небо, был страшен!
Он воинский стан возмутил ночью темной,
Как озеро слон возмущает огромный.
В беспамятстве жалком, в забвении сонном,
Воители падали с криком и стоном,
А кто поднимался, – в смятенье и в спехе
Не видели, где их оружье, доспехи.
Они говорили беззвучно, бессвязно,
И корчились в судорогах безобразно,
И прятались или, рассудок утратив,
Ни родичей не узнавали, ни братьев.
Кто, ветры пуская, как пьяный слонялся,
А этот – мочился, а тот – испражнялся.
|
|
А кони, слоны, разорвав свои путы,
Топтали бойцов среди мрака и смуты,
И не было на́ поле счета убитым
Под бивнем слона и под конским копытом.
Шли ракшасы за победителем следом:
Большая добыча была трупоедам!
И бесы, увидев побоище это,
Наполнили хохотом стороны света.
Отцы в поединок вступали с сынами,
А кони – с конями, слоны – со слонами,
И все они ржали, ревели, вопили,
И тьма уплотнялась от поднятой пыли.
Живые вставали и падали снова,
И мертвый раздавливал полуживого,
И свой убивал своего, уповая,
Быть может, что выживет он, убивая!
Бежали от врат часовые, в какую
Неведомо сторону, все – врассыпную,
Те – к северу, эти – в отчаянье – к югу,
«О, сын мой!», «Отец мой!» – кричали друг другу,
Но если отцы и встречались с сынами,
То перекликались они именами
Родов своих, не узнавая обличий,
И слышалось горе в том зове и кличе,
И падал воитель, не зная, что рядом –
Племянник иль шурин с безжизненным взглядом.
Одни помрачились умом среди бедствий,
Другие искали спасения в бегстве, –
Из стана гнала их о жизни забота,
Но лишь выбегали они за ворота,
Гонимые горем, познавшие муки,
Сложившие с робкою просьбою руки,
С расширенными от испуга глазами,
Без шлемов, с распущенными волосами,
Без ратных доспехов, одежд и оружья, –
Тотчас Критаварман и Крипа, два мужа,
Не ведавших жалости, их убивали:
Один из ста тысяч спасался едва ли!
Чтоб сделалось поле добычей пожарищ,
Чтоб этим доволен был их сотоварищ,
Весь вражеский стан подожгли они оба.
|
|
Огня – с трех концов – ярко вспыхнула злоба,
И в стане пандавов, при свете пожара,
Сын Дроны свирепствовал грозно и яро.
Разил он отважных, рубил он трусливых,
Как стебли сезама на землю свалив их,[159]
Во прах повергал их, и до середины
Мечом рассекал их на две половины.
Ревущих слонов, и коней вопиющих,
И воинов, с криками жизнь отдающих,
Сын Дроны, разгневанный, сваливал в кучи, –
И двигался дальше воитель могучий.
О, сколько их было – безногих, безглавых
Обрубков, плывущих в потоках кровавых!
Валялись, усеяв собою становье,
А бедра и ноги – как бивни слоновьи,
С браслетом рука, голова молодая,
И пальцы валялись, оружье сжимая.
Сын Дроны у тех отсекал оба уха,
У этих он вспарывал горло и брюхо,
С размаха одних обезглавливал в сече,
Другим же он головы вдавливал в плечи.
Пред миром, раскрывшим в смятении очи,
Явилось ужасное зрелище ночи,
Явилось пред миром, средь мрака ночного,
Ужасное зрелище праха земного.
Здесь якшей и ракшасов было обилье,
Слоны, увидав свою гибель, трубили,
И вместе с конем от меча падал конный,
Сраженный разгневанным отпрыском Дроны.
Бойцы умирали в логу иль у ската
И звали отца, или мать, или брата,
А то говорили: «О, нам кауравы
Содеяли менее зла, чем оравы
Нечистых, на спящих нагрянувших ночью, –
И вот свою смерть мы узрели воочью!
О, если бы Кунти сыны были с нами,
Не гибли б мы вместе с конями, слонами!
Ни якши, ни ракшасы, ни полубоги,
Ни бесы, ни боги в небесном чертоге
Не властны над жизнью пандавов всеправых:
Заботится Вишну о братьях-пандавах!
Привержен божественной истине свято,
Наш Арджуна разве убьет супостата,
Который оружье сложил беззаботно,
Иль просто заснул среди ночи дремотной,
Иль робко скрестил на груди свои руки,
Иль, видя, что гибнут и деды и внуки,
Бежит без доспехов, бежит без оглядки!
О нет, это ракшасов страшных повадки!
Свершить преступленье такое способны
Лишь бесы, которые мерзки и злобны!»
Так воины жаловались перед смертью,
Но тщетно взывали они к милосердью.
И стихли последние вопли и стоны.
Улегся и ропот, убийством рожденный,
Тяжелая пыль улеглась постепенно,
Остыла коней умирающих пена.
Сын Дроны поверг в запредельную область
Утративших стойкость, уверенность, доблесть:
Так Шива, хозяин гуртов неиссчетных,[160]
Во прах повергает домашних животных.
Дрожавших, лежавших, встающих, бегущих,
Сражавшихся храбро, скрывавшихся в кущах,
Обнявшихся иль убивавших друг друга,
Здоровых иль ставших добычей недуга, –
Их всех истреблял Ашваттхаман, сын Дроны,
Всесильный, разгневанный, ожесточенный!
И вот уже ночи прошла половина,
И вражьи бойцы полегли до едина.
Познала нечистых толпа упоенье,
А люди и лошади – гибель, гниенье.
Как пьяные, ракшасы всюду шатались:
Они мертвой плотью и кровью питались.
Огромны, покрыты коричневой шерстью,
Измазаны жиром, и грязью, и перстью,
Страшны, пятиноги и великобрюхи,
С короткими шеями и лопоухи,
С перстами, что загнуты были неладно,
С зубами, что скалились остро и жадно,
С коленями, с бедрами вроде колодцев,
В сообществе жен и младенцев-уродцев,
Склонились над падалью ада исчадья:
Устроили ракшасы пир плотоядья!
Хмельные от крови, насытившись мясом,
Они наслаждались уродливым плясом.
«Как сытно! Как вкусно! Мы рады! Мы рады!» –
Кричали в ночи кровопийцы-кравьяды.
Великое множество бесов плясало,
Наевшись и костного мозга, и сала.
Их были мильоны, мильоны, мильоны,
Их злу ужаснулся весь мир потрясенный.
Они веселились, – для них не отрада ль,
Что мясо живых превращается в падаль?
Где поле в крови, где людей гореванье,
Там силы бесовской – гульба, пированье!
Сын Дроны стоял над кровавой рекою,
А меч его слился с могучей рукою.
Отсель он решил удалиться с рассветом.
Покончив с врагом, на побоище этом
Пожрал он, как пламя в конце мирозданья,
Все твари земли, все живые созданья!
Исполнил он клятву, свершил он расплату,
За гибель отца отомстил супостату.
И так же, как тихо здесь было вначале,
Когда он пришел ради мести, и спали
И люди, и кони, – на мертвом становье
Опять воцарилось повсюду безмолвье,
И вышел из вражьего стана сын Дроны,
Молчаньем убитых врагов окруженный.
Пришел к Критаварману, к Крипе с известьем,
Что недругу страшным воздал он возмездьем.
Обрадовавшись, рассказали те двое,
Что тоже занятье нашли боевое,
Что здесь, где проход преграждают ворота,
Они истребили панчалов без счета.
От горя избавившись, точно от ноши,
Довольные, хлопали громко в ладоши.
О ночь, истребившая бесчеловечно
Панчалов и сомаков, спавших беспечно!
О царь, от Судьбы никому нет защиты:
Они убивали – и были убиты!»
Спросил Дхритараштра: «Зачем же сын Дроны,
Столь доблестный, силою столь наделенный,
Для нашего сына на поприще брани
Не сделал такого деяния ране,
А сделал тогда лишь, – мне правду поведай!
Когда наслаждались пандавы победой?»
Санджайя сказал: «Он пандавов страшился.
Тогда лишь на дело свое он решился,
Когда он узнал, что отсутствует Кришна,
Что гласа Юдхиштхиры в поле не слышно,
Что нет и возничего Кришны Сатьяки, –
Тогда лишь на спящих напал он во мраке.
А были б они, – о, пойми, миродержец, –
Врагов не разбил бы и сам Громовержец!
Уснувших людей истребив столь ужасно,
Три витязя крикнули великогласно:
«Судьба покарала их всех без изъятья!»
Затем Критаварман и Крипа в объятья
Свои заключили рожденного Дроной,
И молвил он, радостный и возбужденный:
«Убил я бессчетных панчалов отряды,
И сомаков смелых, и внуков Друпади,
В ночи уничтожил я матсьев остатки,
И ныне, когда не предвидится схватки, –
Покуда он жив, к властелину поспешно
Пойдем: наша весть ему будет утешна».
[Смерть Дуръйодханы]
Та же книга, глава 8.
Санджайя сказал: «Истребив без пощады
Панчалов, и матсьев, и внуков Друпады,
Три воина смелых, о царь непоборный,
Поспешно помчались на берег озерный,
Где раджа, твой сын, в ожиданье кончины
Лежал на поверхности дальней долины.
Склонились они над владыкой сраженным.
Еще он дыханьем дышал затрудненным.
Он мучился, собственной кровью облитый,
И были два мощных бедра перебиты.
Вокруг него двигалась хищников стая,
И выли шакалы, еду предвкушая,
И царь зарывался в траву головою,
Со страхом внимая шакальему вою,
И харкал он кровью, и корчился в муках, –
Сраженный предательством вождь сильноруких!
Он был окружен, как тремя алтарями,
Тремя огненосными богатырями.
И, глядя, как раджа, всесильный дотоле,
Страдает, – они разрыдались от боли.
Руками с лица его кровь они стерли.
Сказал Ашваттхаман с рыданием в горле:
«О лучший из Куру! Мы будем отныне
Бродить по земле в бесконечном унынье.
О, где без тебя мы отраду отыщем?
Теперь небеса твоим станут жилищем.
Погибших в сраженьях, отвагой богатых,
Ты встретишь на небе военных вожатых.
Они, услыхав мои скорбные речи,
Тебя да почтут, о великий, при встрече!
Наставнику мудрому слово поведай,[161]
Что бой с Дхриштадьюмной я кончил победой.
Карну обними, обними всех ушедших
И новою жизнью на небе расцветших!»
Взглянув на царя, истекавшего кровью,
Припал Ашваттхаман к его изголовью.
«Послушай, – сказал богатырь миродержцу, –
Известье, приятное слуху и сердцу.
Лишь семеро живы из вражьего стана,
Из нашего – трое, о царь богоданный!
Те семеро: пятеро братьев-пандавов,
И Кришна, знаток и блюститель уставов,
И сильный Сатьяка, – вот эти герои!
А я, Критаварман и Крипа – те трое.
Убиты панчалов и матсьев отряды,
Сыны Дхриштадьюмны и внуки Друпады.
За зло было воздано злом. Погляди ты:
Все наши противники были убиты,
Когда они ночью заснули на ложе.
Их кони, слоны уничтожены тоже,
А я Дхриштадьюмну прикончил, злодея,
Животное в этом царе разумея!»
В сознанье пришел государь: утешенье
Обрел умирающий в том сообщенье.
Сказал он: «Ни я, ни Карна солнцеликий,
Ни славный отец твой, ни Кришна великий
Того не свершили всей мощью усилий,
Что ты, Критаварман и Крипа свершили
Для славы моей и для воинской чести!
И если сегодня с Шихкандином вместе
Убит Дхриштадьюмна, презренный убийца,
То с Индрой могу я величьем сравниться!
Да счастья и блага вам выпадет жребий!
Да будет нам новая встреча на небе!»
Сказал – и навеки замолк, и кручина
Объяла поникших друзей властелина.
Они обнялись и, царя на прощанье
Обняв, озираясь в печальном молчанье
И глядя на мертвого снова и снова,
Взошли на свои колесницы сурово».
После блистательного царствования Юдхиштхира отрекается от престола. Царем становится Пари́кшит, сын Абхиманью, внук Арджуны. Парикшита умерщвляет змей Такшака. На престол восходит сын Парикшита Джанаме́джая. Карая за смерть своего отца, Джанамеджая приказывает сжечь всех змей. Во время этого жертвоприношения и рассказывается «Махабхарата».
[СОЖЖЕНИЕ ЗМЕЙ] [162]
Ади Парва, главы 3, 8-52.
[Вступление]
О повести этой мы скажем вначале,
Что люди ее в старину рассказали.
Одни и поныне хранят ее слово,
Другие придут и поведают снова.
Вторично рожден приобщенный к познанью:
Становится дваждырожденным по званью,
А кто пребывает в незнанье дремотном,
Среди человечества равен животным.
Читайте же это старинное чтенье,
И вы обретете второе рожденье!
Послушайте суту, он – царский возница,[163]
В душе его правда преданий хранится.
Спросите у суты, у суты спросите
О повести давней великих событий,
Спросите о птице, спросите о змее,
О том, кто сильнее, о том, кто мудрее,
Спросите об А́стике дваждырожденном,
В делах милосердия непревзойденном!
Как масло жирнее всей пищи молочной,
Как море сильнее всей влаги проточной,
Как мудрый в сравнении с темным, убогим,
Корова в сравнении с четвероногим,
Как все превосходит, бессмертных питая,
Блаженная а́мрита, влага святая,
Так слово предания – лучшее слово,
Источник познания, правды основа.
Спросите у суты, почтенные люди,
О Ва́суки-змее, о птице Гару́де,
О подвигах славных, о старых законах,
О Ка́шьяпе мудром, о двух его женах,
О Ка́дру прекрасной, о чистой Вина́те,
О том, как сражались небесные рати,
Спросите у суты, – расскажет о многом
Красивым, певучим, размеренным слогом.
[Проступок Индры Громовержца]
Певец и подвижник божественноликий,
Был Кашьяпа мудрый всех тварей владыкой.
Святому дана была свыше награда:
Лекарство он знал от змеиного яда.
С красавицей Кадру, с прелестной Винатой
Делился он счастьем, на сестрах женатый, –
На двух тонкостанных, на двух богоравных,
На двух дивнобедрых, на двух благонравных.
Он жаждал потомства, сгорал он от жажды,
И жертву решил принести он однажды.
Потребовал он от всесильных подмоги, –
Пришли мудрецы, полубоги и боги.
Он Индре сказал, повелителю молний:
«Дрова принеси мне, приказ мой исполни».
Подобно горе возвышались поленья,
Но Индра, неся их, не знал утомленья.
Тогда мудрецы, ростом с маленький палец,[164]
Свирепому богу навстречу попались.
Духовные подвиги их истощили,
С трудом стебелек они вместе тащили.
Преграду поставил им жребий суровый:
Вошли они в след от копыта коровы,
И в ямке, наполненной мутной водою,
Боролись подвижники с грозной бедою.
Ревущий громами, гоняющий тучи,
Над ними тогда посмеялся могучий.
Они показались ничтожными богу,
Над ними занес он огромную ногу.
Но в пламени гнева, но в муках печали
Отшельники мудрые слово сказали.
Они совершили огню возлиянье,
Они возгласили свое заклинанье:
«Во имя того, что тверды мы в законах,
Суровы в обетах своих непреклонных,
Пусть явится Индра второй во вселенной,
Стократно сильнее, чем Индра надменный.
Отважный, стремительной мысли подобный,
Менять свою силу и облик способный,
Пусть первого доблестью он превосходит
И ужас на властного Индру наводит».
Ушел Громовержец от слабых и малых
В тоске, ибо гнев справедливый познал их.
Он Кашьяпу, в страхе, отвлек от занятья:
«Избавиться мне помоги от заклятья».
О том, что случилось, всех тварей властитель
Спросил у премудрых, войдя в их обитель.
Они отвечали: «Как скажешь, так будет.
Согласны мы с тем, что подвижник присудит».
И Кашьяпа так успокоил безгрешных,
Им счастья желая в деяньях успешных:
«Сей Индра, исполненный молний блистанья, –
Он Бра́хмою создан, творцом мирозданья.
Не делайте ложным создателя слово,
Не делайте, мудрые, Индру второго!
Но пусть ваша дума не будет напрасной,
Согласен и я с этой думой прекрасной.
Пусть Индра второй средь пернатых родится –
Отважная, сильная, славная птица.
Даруйте же Индре, о мудрые, милость,
Душа его с просьбою к вам устремилась».
Сказали отшельники: «Действуй умело.
Замыслили мы наше доброе дело,
Чтоб Индра явился, но Индра пернатый,
Чтоб цели достиг ты, потомством богатый».
Вината, жена мудреца, в это время
Под сердцем почуяла милое бремя.
Подвижник сказал дивнобедрой богине:
«Двум детям ты матерью станешь отныне.
Родишь ты мне двух сыновей наилучших,
Воителей смелых, счастливых, могучих.
Один из них, птиц повелитель крылатый,
Прославится в мире, как Индра пернатый,
Отважный, стремительной мысли подобный,
Менять свою силу и облик способный».
И молвил он Индре: «Не бойся заклятья.
Мои сыновья тебе будут как братья.
Ты, Индра, на свет сотворен миродержцем,
Навеки останешься ты Громовержцем.
Но впредь никогда не чини ты обиду
Премудрым подвижникам, крохотным с виду.
Почтенны и слабые телом творенья,
Никто твоего не достоин презренья».
Ушел Громовержец на небо с рассветом…
Главу «Махабха́раты» кончим на этом.
[Кадру обращает Винату в рабство]
Два круглых яйца от Винаты-богини
В сосуды с водой положили рабыни.
Смотрел и на Кадру подвижник любовно:
Яиц принесла она тысячу ровно.
Их тоже на пять положили столетий
В сосуды с водой, чтобы вызрели дети.
Пять полных столетий прошли над вселенной,
И змеи родились у Кадру блаженной.
Их тысяча было – и смирных, и злобных,
И молниевидных, и тучеподобных,
Прекрасных, блиставших жемчужным нарядом,
Ужасных, грозивших губительным ядом,
Прелестных, с покрытыми чернью серьгами,
Уродливых, скользких, с пятью головами,
Коротких и длинных, спокойных и шумных,
И полных премудрости, и скудоумных,
Но грозных и слабых друг с другом сближало
С губительным ядом смертельное жало!
Был Ше́ша сначала, шел Ва́суки следом,
Стал каждому также и Та́кшака ведом.
Считать их? Но всех невозможно исчислить,
А сколько их стало, нельзя и помыслить!
А двойни Винаты все не было видно,
И сделалось будущей матери стыдно,
Детей она жаждала сильно, глубоко,
Яйцо, не дождавшись, разбила до срока.
Разбила яйцо – и увидела сына,
Но верхняя лишь развилась половина,
В зачатке была половина вторая,
И молвил ей первенец, гневом пылая:
«О жадная мать, не достигла ты цели,
Меня создала незаконченным в теле.
За это рабынею станешь ты вскоре,
Пять полных столетий прослужишь ты в горе.
Но брат мой родится и крылья расправит,
Несчастную мать от неволи избавит.
Однако яйцо разбивать не спеши ты,
Смиренная, жадностью впредь не греши ты,
Не надобно впредь поддаваться соблазнам,
Чтоб сын твой не вышел, как я, безобразным.
С тем сыном никто не сравнится на свете,
Но жди, чтобы пять миновало столетий».
Так молвил ей, верхней созрев половиной,
Сын А́руна, в горе своем неповинный.
Сказал и поднялся к небесным просторам.
Теперь по утрам он является взорам:
Когда разгорается в небе денница,
Мы Аруну видим: он – солнца возница…
И стала Вината, – глаголет преданье, –
Полтысячи лет проводить в ожиданье.
В то время к двум сестрам приблизился белый
Божественный конь, горделивый и смелый,[165]
Скакун вечно юный, скакун быстроногий, –
Его почитали и славили боги.
А был он подобен, скакун драгоценный,
Потоку нагорному с белою пеной.
Он вышел из влаги молочной, из масла,
Его красота не старела, не гасла.
Потом вы узнаете важные вести:
На свет появился он с амритой вместе…
Воскликнула Кадру, вкушавшая счастье:
«Скажи мне, какой он, по-твоему, масти?»
«Он – белый, – Вината промолвила слово, –
С тобой об заклад я побиться готова».
«О, мило смеющаяся, дорогая
Сестра, ошибаешься ты, полагая,
Что масти он белой. Ответ мой бесспорен:
Я вижу, я знаю, что хвост его – черен.
Давай об заклад мы побьемся с тобою,
А кто проиграет, пусть будет рабою
У той госпожи, что окажется правой!» –
Воскликнула Кадру с улыбкой лукавой.
Они разошлись по домам со словами:
«Мы завтра увидим, исследуем сами».
Но Кадру, сказав: «Победить мы сумеем!» –
Велела тогда сыновьям своим – змеям:
«О дети, должна я прибегнуть к обману,
Не то у Винаты рабынею стану.
Сейчас предо мной волосками предстаньте,
К хвосту скакуна черной краской пристаньте».
Но змеи не приняли слов криводушных,
И мать прокляла сыновей непослушных:
«Придет Джанаме́джая, змей уничтожит,
Змеиному роду конец он положит.
Придет властелин в заповедное время,
Предаст он огню ядовитое племя».
Такой приговор, и жестокий и строгий,
Одобрили Брахма-создатель и боги:
Воистину, всем существам угрожало
Губительным ядом змеиное жало!
Вот солнце явилось, проснулись Вината
И Кадру-красавица, гневом объята.
Они полетели быстрей урагана
Взглянуть на коня посреди океана.
Увидели тот океан необъятный,
Ужасный для смертных, бессмертным приятный,