Змеиное тело, издохшее тело!
Несчастье отца есть несчастье для сына…
Вновь яростью вспыхнуло сердце Шрингина.
Заплакал он в гневе, воскликнул он в горе:
«Когда о твоем услыхал я позоре,
Я проклял Парикшита, словом владея, –
Да гибель найдет он от гнусного змея!
Пусть Такшака мощный, для злобы рожденный,
Могучим заклятьем моим побужденный,
Придет и змеиную хитрость проявит,
Царя в обиталище смерти отправит!»
Отшельник Шрингину ответил печально:
«О сын мой, деянье твое не похвально.
Парикшит для нас – и закон и защита.
Пусть грубость его будет нами забыта!
Не нравится мне, что ты предал проклятью
Того, кто к державному склонен занятью.
Прощать мы обязаны без промедленья
Царей, стерегущих людские селенья.
Закон, если попран, виновных карает.
Сильнее он тех, кто его попирает.
Без царской защиты, без царской охраны
Мы знали бы горе и страх непрестанный.
Когда охраняет нас царь просвещенный,
Легко мы свои исполняем законы.
Народы закон созидают великий,
Участвуют в этом труде и владыки.
А мудрый Парикшит, как сам прародитель, –
Наш ревностный страж, неусыпный хранитель.
Меня он увидел в коровьем загоне,
Усталый, свое совершил беззаконье.
Молчал я, а путник нуждался в ответе:
Не знал о моем он суровом обете.
О сын мой, по младости лет согрешил ты,
Поступок дурной сотворить поспешил ты.
Твой нынешний грех не могу оправдать я,
Поступок царя не достоин проклятья!»
Ответил Шрингин: «Что свершил, то свершил я.
Пускай поспешил я, пускай согрешил я,
Одобришь ли гнев мой, отвергнешь ли властно,
Но то, что сказал я, сказал не напрасно.
|
|
Я молод? Согласен. Горяч я? Возможно.
Но то, что сказал я, сказал я не ложно!»
«О сын мой, – промолвил отшельник Шрингину, –
Я слово твое никогда не отрину.
Я знаю, ты правду во всем соблюдаешь,
Великим могуществом ты обладаешь,
Я знаю, что слово твое непреложно,
И если ты проклял – проклятье не ложно.
Отца наставленья в любую годину
Полезны и зрелому, взрослому сыну,
А ты еще горя не видел на свете,
Нуждаешься ты, о могучий, в совете!
От гнева и мудрость бывает незрячей,
А ты еще мальчик незрелый, горячий.
Я должен тебя наставлять неуклонно,
Хотя ты и мощный блюститель закона.
Живи же и пищей питайся лесною,
Беззлобно красой наслаждайся земною.
Кто любит людей, тот владеет вселенной.
Жестокий – силен, но сильнее – смиренный.
Пребудь милосерд и обуздывай страсти,
Тогда обретешь ты бессмертное счастье».
Так пылкого сына отшельник наставил,
К Парикшиту с вестью посланца отправил, –
То был ученик его, чистый и строгий.
Пришел он к царю и воскликнул в чертоге:
«О царь над царями, о тигр среди смелых!
В твоих, о властитель, обширных пределах
Отшельник живет, добронравный, спокойный,
Суровый подвижник, молчальник достойный.
О царь, положил ты при первой же встрече
Змею, что издохла, святому на плечи.
Простил он тебя, осенен благодатью,
Но сын его предал владыку проклятью.
Отец его старый не слышал, не ведал,
Когда он проклятью Парикшита предал:
«Пусть Такшака-змей властелина отравит,
Царя в обиталище смерти отправит!»
Отцу не под силу препятствовать сыну,
|
|
И вот он велел мне пойти к властелину.
Желая добра тебе, муж светлоликий
Велел мне поспешно явиться к владыке».
Когда повелитель услышал об этом
Подвижнике, преданном строгим обетам,
В отчаянье впал он, поник он в печали,
Раскаянья муки владыку терзали.
Не столь ему смерти страшна была близость,
Сколь мучила дела недоброго низость.
Сказал он посланцу: «Душа истомилась.
Иди, да подвижник дарует мне милость».
Чтоб сердце свое от тревог успокоить,
Дворец на столбе приказал он построить.
Собрал он бойцов, поседевших в сраженьях,
Собрал он жрецов, преуспевших в моленьях,
Собрал во дворце и врачей и лекарства,
Сидел и вершил он дела государства,
Собрал мудрецов и внимал их советам…
Главу «Махабхараты» кончим на этом.
[Преступление змея Такшаки]
А змей между тем умножалось потомство.
Обычаем было у змей вероломство.
Плодились они, размножались бессчетно,
Хотя пожирал их Гаруда охотно.
Но были и добрые, чистые змеи,
А всех благонравней, сильнее, мудрее
Был Шеша, в обетах своих неизменный,
Усердный паломник, подвижник смиренный.
Покинул он змей и молитвам предался,
Одним только воздухом Шеша питался.
Твердил он: «Голодная смерть мне милее,
Чем жить, как живут вредоносные змеи».
Рвались его мышцы, его сухожилья,
И высохла кожа его от бессилья.
Спросил его Брахма, великий деяньем:
«Зачем ты бичуешь себя покаяньем?
Чего ты желаешь? И в чем твое бремя?
Зачем ты покинул змеиное племя?»
«О Брахма, всю правду обязан сказать я:
Противны мне змеи, противны мне братья!
|
|
Жестоки, трусливы, сильны и коварны,
Они ненавидят наш мир светозарный.
Один перед силой другого трепещет,
Один, озлобясь, на другого клевещет,
И дни провожу я в посте, в покаянье.
Чтоб даже в посмертном своем состоянье,
Когда я покину змеиное тело,
Вовек не имел я со змеями дела!»
Всесущий ответствовал, выслушав Шешу:
«Доволен тобою, тебя я утешу.
Я знаю, о змей, каковы твои братья,
Над ними нависла угроза проклятья,
Но также, о Шеша, я знаю о средстве,
Которое может спасти их от бедствий.
Ты, лучший из змей, от коварства избавлен,
Твой разум к деяниям добрым направлен.
В одной справедливости ищешь отраду, –
О Шеша, чего же ты хочешь в награду?»
Ответствовал змей: «Ничего мне не надо,
Добро и любовь – правдолюбца награда».
Сказал ему Брахма: «О змей наилучший,
Смиренный, себя покаяньем не мучай.
Твою добродетель с любовью приемлю.
Отныне поддерживай шаткую землю
С ее городами, лесами, горами,
С ее рудниками, полями, морями.
О змей, потрудись для всеобщего блага,
Да станут устойчивы суша и влага!»
Был Шеша обрадован светлым уделом,
И стал он поддерживать собственным телом
Богиню Земли, что, на змее покоясь,
Моря́ повязала вкруг стана, как пояс.
Второй среди змей в государстве змеином
Был Васуки признан тогда властелином,
А с Такшакой, с третьим, во всем государстве
Никто не сравнялся во зле и коварстве.
Вот Кашьяпа, в царстве бывавший змеином,
Узнал, что, к тому побужденный Шрингином,
Змей Такшака ныне владыку отравит,
Его в обиталище смерти отправит.
Подумал подвижник, мудрец наилучший:
«Владыку от смерти спасу неминучей,
Царя исцелю от змеиного яда,
За доброе дело мне будет награда».
Он двинулся к цели, что в сердце наметил,
Но Такшака-змей на пути его встретил.
Постиг ядовитый и ложь и двуличье,
Он бра́хмана старого принял обличье.
Спросил у подвижника жрец престарелый:
«О бык средь отшельников, кроткий и смелый,
Куда ты спешишь? Для какого деянья?»
И Кашьяпа молвил: «Спасти от страданья
Парикшита мудрого: Такшака ныне
Ужалит его и приблизит к кончине.
Затем и спешу я, о жрец седоглавый,
Чтоб ныне царя не лишились пандавы.
Нависла беда. Торопиться мне надо,
Царя исцелить от змеиного яда».
«Я – Такшака, – змей отвечал, – я тот самый,
Кто ввергнет царя в обиталище Ямы,
Властителя смерти. Парикшита ныне
Ужалю я жалом в его же твердыне.
Сегодня владыки лишатся пандавы;
Царя не спасешь от змеиной отравы!»
Воскликнул подвижник: «Тобою отравлен,
Он мною от гибели будет избавлен.
Я верю, всесильно мое врачеванье:
Могущество знанья – его основанье!»
Ответствовал Кашьяпе змей непотребный:
«О, если владеешь ты силой целебной, –
Смоковницу, друг мой, тогда оживи ты:
Сейчас я кору укушу, ядовитый.
Ужалю, повергну я дерево в пламя, –
Погибнет с ветвями, листами, плодами!»
Подвижник сказал: «О пылающий злобой,
Со мною помериться силой попробуй!»
Змей Такшака мощный, блестя, пресмыкаясь,
Тогда по дороге пополз, усмехаясь,
Вонзил он в кору ядовитое жало,
Смоковница, яда вкусив, запылала.
Она отгорела и стала золою.
Змей Такшака крикнул с улыбкою злою:
«Ты можешь ли дерево сделать из пепла,
Чтоб снова оно зеленело и крепло?»
Весь пепел подвижник собрал и ответил:
«От знанья – могуч я, от разума – светел.
Владычицу этих лесов оживлю я,
Своим врачеваньем ее исцелю я».
Премудрость сильнее змеиного жала.
Из пепла он создал отросток сначала,
Затем деревцо, неумело, несмело,
Листочками тонкими зазеленело,
Затем зашумело великой листвою,
Затем налилось оно силой живою,
Затем заиграло густыми плодами, –
Мудрец был доволен своими трудами.
И, ствол увидав плодоносный, зеленый,
Тем Кашьяпой, мудрым врачом, оживленный,
Змей молвил: «Уменье твое мне открыло,
Что знанье сильней, чем змеиная сила.
Но что ты получишь, мудрец величавый,
Царя исцелив от змеиной отравы?
Ты знаешь, что проклят людей повелитель.
Зачем обреченному нужен целитель?
Достигнешь ли цели, о жалком радея?
Что даст тебе царь, то получишь от змея.
О мудрый, успех твой сомнителен, право,
Померкнет твоя громкогласная слава.
А я, чтобы сердцем познал ты отраду,
Вручу тебе все, что захочешь, в награду».
«Мечтаю, – подвижник сказал, – о богатстве,
Иду я к царю, не чини мне препятствий».
«Я дам тебе больше, чем хочешь, стократно,
Но, Кашьяпа, только вернись ты обратно».
Услышав подобные речи от змея,
Подвижник, движение дней разумея,
Постигнув, что в следствии скрыта причина,
Увидел, что дни сочтены властелина.
Поскольку проклятье должно совершиться,
Подвижник домой порешил возвратиться,
И, змеем богатством большим награжденный,
Обратно отправился дваждырожденный,
А змей, преисполненный злобной гордыни,
Поспешно направился к царской твердыне.
Узнал он, что царь, опасаясь коварства,
Собрал во дворце лекарей и лекарства,
Собрал храбрецов, поседевших в сраженьях,
Собрал мудрецов, преуспевших в моленьях.
А Такшака-змей не любил заклинаний:
Отраву они обезвредят заране!
Решил он: «Мне сильные средства потребны, –
Обман, и коварство, и морок волшебный…»
Есть в мире нетленная, мощная сила,
Она-то, великая, мир сотворила.
Она существует, творить продолжая.
Но в мире есть также и сила другая:
Обман осязанья, и выдумка зренья,
И видимость мощи, и призрак творенья,
Над истинной силой порой торжествует,
И кажется всем, что она существует.
Случается так, что и тот ее хвалит,
Кого она режет, и рубит, и жалит.
Влечет она многих, свой облик скрывая,
Зовут ее майя, обманная майя!
Смотрите на хитрость жестокого змея:
Он змей своих вызвал и, майей владея,
В подвижников праведных он превратил их,
Плодами, листами, водою снабдил их.
Потом приказал им: «К царю над царями
Ступайте спокойно с благими дарами».
Кто б мог догадаться, что лживы растенья,
Вода – наважденье, плоды – привиденья!
С плодами, листами, водой светлоликой
Предстали отшельники перед владыкой.
Он принял дары, мудрецам благодарный.
Не знал он, что странники эти коварны.
И стала душа у царя веселее.
Когда удалились отшельники-змеи,
Друзей и вельмож удостоил он чести,
Сказал им: «Со мною отведайте вместе
Плодов этих сладких, красивых, душистых.
Полученных мной от подвижников чистых».
И вот на плоде, что владыке достался,
Чуть видный, безвредный червяк показался.
Черны были узкие, томные глазки,
А скользкая кожица – медной окраски.
Советникам молвил властитель державы:
«Теперь ни к чему опасаться отравы.
День гаснет, и нечего больше страшиться.
Но так как проклятье должно совершиться,
То мы червяка возвеличить сумеем,
То мы наречем его Такшакой-змеем.
Меня он укусит, и в это мгновенье
Свершится греха моего искупленье!»
Советники, движимы роком всевластным,
Владыке ответили словом согласным,
А царь засмеялся и с вызовом змею
Себе червяка положил он на шею.
В беспамятство впал он, а все же смеялся,
Смеялся, а к смерти меж тем приближался.
Меж тем из плода, извиваясь кругами,
Змей Такшака вышел, прожорлив, как пламя.
Обвил он царя, смертным ужасом вея, –
Советники в страхе увидели змея!
Они разрыдались в безмерной печали,
От шипа змеиного прочь убежали.
В Парикшита жало вонзил ядовитый,
И царь задохнулся, кругами обвитый.
Тут на́ небо Такшака взвился могучий,
Подобный живой, огнедышащей туче,
И, лотос окраскою напоминая,
За ним полоса протянулась прямая,
Подобная женской прически пробору.
И рухнул дворец, потерявший опору,
Упал, словно молнией быстрой сожженный:
Сожрал его пламень, из яда рожденный.
А в груде развалин, с обломками рядом,
Лежал повелитель, отравленный ядом.
Суровей никто не видал наказанья…
На этом главу мы кончаем сказанья.
[Три ученика мудрого старца]
Затем совершили обряд погребальный.
Жрецы и вельможи, весь город печальный,
Простились навеки с царем знаменитым,
Коварной, змеиною силой убитым.
Замолкли унылые звуки рыданий, –
Другого избрали царя горожане.
То был Джанаме́джая, отрок незрелый,
Парикшита сын благородный и смелый.
Вы помните матери змей предсказанье?
Сказала она сыновьям в наказанье:
«Придет властелин в заповедное время,
Предаст он огню ядовитое племя.
Придет Джанамеджая, змей уничтожит,
Змеиному роду конец он положит».
Не знал о заклятии отрок-властитель,
И царствовал мудро державы блюститель.
Однажды, питая к богам уваженье,
Он жертвенное совершал приношенье.
Молитвы не молкли, и пламя не гасло,
Горело, шипело топлёное масло.
Рожден от Сара́мы, божественной суки,
Щенок прибежал на веселые звуки.
Смотрел он, как масло лилось в изобилье.
Тут братья царя его крепко избили.
Он ринулся к матери с визгом и лаем.
Сарама, – из сказа правдивого знаем, –
Считалась одним из творений почетных,
Являлась праматерью диких животных.
Спросила: «Сынок, кто побил тебя, милый?
Кто горя причина, обидчик постылый?»
«Царя Джанамеджаи старшие братья
Побили меня. Заслужил он проклятья!»
«Но ты пред царем виноват, очевидно?»
«Вины за мной нет, потому и обидно.
Спокойно стоял я, не пел, не плясал я,
И масла топленого там не лизал я».
Сарама, разгневана горестью сына,
Помчалась, предстала глазам властелина,
Предстала с обидой, с такими словами:
«Ни в чем не виновен мой сын перед вами,
А так как, ни в чем не повинный, избит он,
То будешь ты роком всевластным испытан,
Узнаешь ты мощь рокового удара,
Настигнет владыку нежданная кара».
Впервые в печали, впервые в тревоге,
Сидел Джанамеджая в царском чертоге.
Он думал: «Жреца мне домашнего надо,
От слов его чистых мне будет отрада,
Грехов моих действие он уничтожит,
Советом утешит, молитвой поможет».
В то время жил некий подвижник в покое.
Учились у мудрого юношей трое,
Учились его совершенному знанью
И Ве́да, и А́руни, и Упама́нью.
Вот Аруни кликнул мудрец поседелый:
«Ступай и отверстье в запруде заделай».
Отправился Аруни, начал трудиться,
Но это не ладится, то не годится,
И что ни предпримет и что ни построит,
Отверстье в запруде никак не закроет.
Хорошее средство искал он, горюя,
Нашел – и подумал: «Вот так поступлю я».
К воде наклонился он, широкогрудый.
Закрыл своим телом отверстье запруды.
Так несколько суток в воде пролежал он,
И собственным телом поток задержал он.
Наставник давно его ждал, волновался:
«Куда это Аруни верный девался?»
Он юношам молвил: «Что делать нам ныне?
Давайте все трое пойдемте к плотине».
Пришли – и воскликнул дающий обеты:
«Эй, Аруни, сын мой, мы ждем тебя, где ты?
Поняв, что друзья у реки появились,
Тотчас из отверстия Аруни вылез.
Сказал он, представ пред учителем:
«Вот я! Работал весь день и всю ночь напролет я,
Не смог я заделать отверстье в плотине,
И в реку вошел я по этой причине.
Хотел я с порученным справиться делом.
Поток задержал своим собственным телом.
Услышав твой голос, я выпустил воду
И встал, твоему благодарный приходу.
Приказывай: видишь, стою пред тобою,
Доволен я буду работой любою».
Ответил учитель: «За это смиренье,
За то, что исполнил мое повеленье,
Ты вечное счастье получишь в награду,
От гимнов священных познаешь усладу,
Сердца озаришь просвещенной беседой, –
Ступай же и людям закон проповедуй».
…Другой ученик, молодой Упаманью,
Однажды учителя внял приказанью:
«Иди, Упаманью, мой сын, по долине,
Смотреть за коровами будешь отныне».
Весь день проведя за работою мирной,
Пастух возвратился – румяный и жирный.
Увидев, что, полный, веселый, стоит он,
Воскликнул учитель: «Ты слишком упитан!
Но где ты источник нашел пропитанья?»
А тот: «Я прошу у людей подаянья».
Наставник ответил: «Со мною ты связан,
Ты жертвовать мне пропитанье обязан».
Сказал мудрецу Упаманью: «Понятно».
Послушный, он к стаду вернулся обратно.
Домой на закате пришел он однажды:
Ни голода, видно, не знал он, ни жажды!
Опять перед старцем, румяный, стоит он.
Воскликнул учитель: «Ты слишком упитан!
А я-то считал, что живешь ты не сладко,
Добытое – мне отдаешь без остатка!
Но где ты теперь достаешь пропитанье?»
А тот: «Отдаю тебе все подаянье,
Но я на Судьбу не ропщу, не горюю:
Я милостыню собираю вторую».
Воскликнул наставник: «Ты честь попираешь,
Ты жаден, мой сын, ты людей обираешь.
Притом ты и мне оскорбленье наносишь,
Когда подаянье вторично ты просишь».
Сказал Упаманью святому: «Понятно».
Послушный, он к стаду вернулся обратно.
Вот вскоре на время покинул он стадо:
Вручить подаянье учителю надо.
Опять перед старцем, румяный, стоит он.
Воскликнул наставник: «Ты слишком упитан!
Ты все подаянье сполна мне приносишь,
Вторично ты к людям не ходишь, не просишь,
Живешь ты, моим подчиняясь условьям, –
Но чем?» – «Молоком я питаюсь коровьим», –
Сказал Упаманью с глубоким поклоном.
А старец: «Пошел ты путем незаконным.
Тебе дозволенья на это я не́ дал,
Чтоб вкус моего молока ты изведал».
Сказал мудрецу Упаманью: «Понятно».
Послушный, он к стаду вернулся обратно.
С коровами побыл их друг неразлучный,
Пришел на закате по-прежнему тучный.
И вот пред учителем робко стоит он.
Воскликнул мудрец: «Ты все так же упитан!
Ты все подаянье сполна мне приносишь.
Вторично ты к людям не ходишь, не просишь,
Живешь, молоком не питаясь коровьим, –
Скажи, почему же ты пышешь здоровьем?»
Сказал ученик: «О наставник почтенный!
Теперь я питаюсь обильною пеной:
Ее подают мне губами своими
Телята, сося материнское вымя».
Наставник сказал: «Благородны телята.
Добру, состраданью верны они свято.
Тебя сожалея, – узнай же им цену! –
Они испускают обильную пену.
Страдают они от своей благостыни.
Не смей же и пеной питаться отныне!»
Святому ответив послушливым словом,
Опять Упаманью вернулся к коровам.
Жрецу отдавал он суму с пропитаньем,
А после не шел за вторым подаяньем,
Не пил молока и не трогал он пены.
Почувствовал голод страдалец смиренный!
Однажды, унылой дорогой блуждая,
Четвертые сутки в лесу голодая,
Увидел он листья растения арки[171],
Что были, увы, непригодны для варки,
На вкус отвратительны, горьки и едки.
Но листья сорвал он, в отчаянье, с ветки,
Поел их – и вздрогнул от боли великой:
Ослеп он, калекою стал, горемыкой.
Он долго скитался, не зная удачи,
И в яму внезапно свалился, незрячий…
Воскликнул учитель, подвластный обетам:
«Отныне для юноши – все под запретом,
Он крепко теперь на меня рассердился,
Надолго теперь он со мной разлучился!»
Учитель пришел на дорогу лесную.
Он крикнул, приблизившись к яме вплотную:
«Да будет успех твоему упованью!
Ответствуй мне, где ты, мой сын Упаманью?»
«Я здесь! – загудело с травой и листами, –
Учитель, я здесь, оказался я в яме!»
Наставник спросил: «Как ты в яму свалился?»
«Затем и свалился, что зренья лишился.
Прельстился я листьями арки-растенья,
Поел их и сразу лишился я зренья».
Наставник сказал: «Помолись двуединым,
Дневной и вечерней зари властелинам,
Восславь близнецов – и вернешь себе зренье:
Даруют они и богам исцеленье».
Незрячий воскликнул, восстав на дороге:
«Я славлю вас, перворожденные боги!
Томительно яркие, вы лучезарны,
Живое поет вам напев благодарный.
Вы – светлые птицы, могучи в полете,
Две ткани на дивном станке вы прядете.
День белою тканью блестит мирозданью,
А ночь опускается черною тканью.
Есть в стойбищах ваших, обильных, прекрасных,
Двенадцать раз тридцать коров ярко-красных.
Все вместе приносят теленка с восходом,
Теленок такой именуется годом.
У вас – колесо, что вращается вечно,
Окружность того колеса бесконечна,
Вращается быстро, не зная износа,
И в том колесе – все земные колеса.
Оно обладает покоем и сменой,
Двенадцатью спицами, осью бесценной,
Дает оно возраст и землям и водам,
И то колесо именуется годом.
Вы – всадники света, вы – первые ласки,
И вестники цвета, и пестрые краски.
Пьют амриту боги, бессмертья напиток,
Я знаю, вы – амриты этой избыток.
Младенцы к груди материнской припали,
Вы – то молоко, что возникло вначале.
Ашви́ны, для вас облака – изголовье,
Лишь вы, близнецы, мне вернете здоровье.
Лишь вас почитая, мы будем здоровы.
Недаром расцвечены вами коровы.
И я, обездоленный, жалкий и нищий,
Прошу вас: небесной подайте мне пищи!»
Воспеты незрячим, отведавшим арки,
Явились два бога, томительно ярки.
«Лепешки поешь, – предложили с любовью, –
Мы рады, слепой, твоему славословью».
«Нельзя мне поесть, так как буду наказан:
Наставнику пищу отдать я обязан».
Владыки восхода, владыки заката
Сказали: «Наставник твой тоже когда-то
Вознес нам хваленья, источникам света,
Лепешку от нас получил он за это,
Он съел ее сам, чтобы сделаться чище,
Он тоже не отдал наставнику пищи.
Весьма мы довольны тобой, Упаманью,
Да будет награда смиренью, страданью.
И ты поступи, как наставник твой прежде,
Свой путь продолжая к добру и надежде!»
Поел он лепешки – и зренье обрел он.
Явился к наставнику, радости полон.
Наставник сказал: «Я доволен тобою.
Ты будешь обласкан счастливой Судьбою».
Так был он испытан большим испытаньем,
Но радость пришла к нему вслед за страданьем.
Учился у старца и юноша третий,
Чьи силы тогда находились в расцвете.
«О Веда, – наставник сказал, – поработай
Ты в доме моем, послужи мне с охотой,
Придут к тебе благо, и свет, и победа».
«Согласен», и ответил учителю Веда.
Так Веда занялся работой домашней,
А также и садом, и лугом, и пашней.