«Хочу я, чтоб страха не знали пред вами.
Хочу, чтобы в память о радостном чуде
Познали веселье великое люди.
Да будет в сердцах человечьих отрада
И пусть не боятся змеиного яда!»
Ответили Астике змеи согласно:
«О праведник, то, что сказал ты, прекрасно.
Пусть люди запомнят одно изреченье
И скажут потомкам своим в поученье.
Кто скажет заклятье, тот станет сильнее,
Чем самые злые, кусливые змеи:
«Подвижник с душою, для блага раскрытой,
Да будет мне Астика верной защитой,
Несчастных, страдающих друг постоянный,
Да будет мне Астика верной охраной,
Он – Астика, он – Существующий Вечно,
Затем, что деянье его – человечно!»
О добрые люди, пусть этим рассказом
Насытятся чистое сердце и разум.
Кто выслушал этот рассказ от начала,
Не будет бояться змеиного жала.
Начнем его снова рассказывать людям
И страха пред змеями ведать не будем.
Сожжения змей вы прочли описанье,
На этом кончается наше сказанье.
РАМАЯНА
Перевод с санскрита Веры Потаповой.
Подстрочный перевод и прозаические введения в тексте перевода Б. Захарьина.
КНИГА ПЕРВАЯ
ДЕТСТВО
Святой подвижник Вальмики, красноречивейший из людей, просит всеведущего Нараду назвать безупречного мужа, самого отважного и добродетельного, прекрасного ликом, стройного статью и умудренного знаньями.
Нарада рассказывает ему о сыне царя Дашаратхи, доблестном Раме из рода Икшваку. Он призывает Вальмики восславить жизнь и подвиги витязя в мерных стихах песнопения, смысл которого был бы внятен всем живущим.
Они расстаются. Задумавшийся Вальмики медленно прогуливается, сопутствуемый учеником. Внезапно он замечает двух куликов-краунча. Они предаются любви и не видят, что к ним подкрался охотник. Краунча-самец падает наземь, убитый стрелой. Его подруга горестно кричит. Вальмики потрясен. Он проклинает охотника, и… слова проклятия оказываются мерными строками стихов.
Немного спустя Вальмики сознает, что случай исторг из его сердца неведомый прежде размер песнопения – шлоку.
Неожиданно Вальмики является бог-творец Брахма. По его слову, песнопенье о Раме должно быть создано размером шлоки.
Следуя веленью Брахмы и разуменью собственного сердца, Вальмики слагает эту прекраснейшую из поэм.
[Царство и столица Дашаратхи]
(Часть 5)
Сарайю-рекой омываясь, довольством дышала
Держава обширная – славное царство Кошала,
Где выстроил некогда Ману, людей прародитель,
Свой город престольный, Айодхью, величья обитель.
Двенадцати йо́джанам[173]был протяженностью равен
Тот город, и улиц разбивкой божественной славен.
На Царском Пути, увлажненном, чтоб не было пыли,
Охапки цветов ароматных разбросаны были.
И царь Дашаратха, владетель столицы чудесной,
Ее возвеличил, как Индра – свой город небесный.
Порталы ворот городских, защищенных оружьем,
Украшены были снаружи резным полукружьем.
Какие искусники здесь пребывали, умельцы!
На шумных базарах народ зазывали сидельцы.
В том граде величия жили певцы из Магадхи,
Возничие жили в том граде царя Дашаратхи.
И были на башнях твердыни развешаны стяги,
Ее защищали глубокие рвы и овраги.
А если пришельцы недоброе в мыслях держали,
Им ядра булыжные в острых шипах угрожали!
Столица, средь манговых рощ безмятежно покоясь,
Блистала, как дева, из листьев надевшая пояс.
Там были несчетные кони, слоны и верблюды.
Там были заморских товаров навалены груды.
С дарами к царю Дашаратхе соседние раджи
Съезжались – ему поклониться, как старшему младший.
Дворцы и палаты искрились, подобно алмазам,
Как в райской столице, построенной Тысячеглазым.
Был сходен отчасти с узорчатой, восьмиугольной
Доской для метанья костей этот город престольный.[174]
Казалось, небесного царства единодержавец
Воздвигнул дворцы, где блистали созвездья красавиц.
Сплошными рядами, согласья и стройности ради,
На улицах ровных стояли дома в этом граде.
Хранился у жителей города рис превосходный,
Что «шали»[175]зовется и собран порою холодной.
Амбары Айодхьи ломились от белого шали!
Там сахарный сок тростника в изобилье вкушали.
Мриданги[176], литавры и вины в том граде прекрасном
Ценителей слух услаждали звучаньем согласным.
Так божьего рая святые насельники жили,
За то, что они на земле, как отшельники, жили!
В столице достойнейшие из мужей обитали.
Они в безоружного недруга стрел не метали.
Отважные лучники, в цель попадая по звуку,[177]
Зазорным считали поднять на бессильного руку.
Им были добычей могучие тигры и вепри,
Что яростным ревом будили дремучие дебри.
Зверей убивали оружьем иль крепкой десницей,
И каждый воитель владел боевой колесницей.
Властитель Кошалы свой блеск увеличил сторицей,
Гордясь многотысячным войском и царства столицей!
Там были обители брахманов, знающих веды,
Наставников мудрых, ведущих с богами беседы.
Там лучшие жили из дваждырожденных, послушных
Велению долга, мыслителей великодушных,
Радевших о жертвенном пламени,[178]чтоб не угасло, –
В него черпаком подливавших священное масло.
[Город Айодхья]
(Часть 6)
Айодхьи достойные жители – вед достиженьем
Свой ум возвышали и пользовались уваженьем.
Их царь Дашаратха, священного долга блюститель,
Из рода Икшваку великоблестящий властитель,
Исполненный доблести муж, незнакомый с боязнью,
Для недругов грозный, за дружбу платящий приязнью,
Был чувствам своим господин[179], и могущества мерой
Он с Индрой всесильным сравнялся, богатством с Куберой.
Преславный Айодхьи владыка был мира хранитель,
Как Ману, мудрец богоравный, людей прародитель.
И град многолюдный, где властвовал царь правосудный,
Был Индры столице под стать, – Амара́вати чудной.
От века не ведали зависти, лжи и коварства
Счастливые и беспорочные жители царства.
Не знали в Айодхье корысти, обмана, злорадства.
Охотников не было там до чужого богатства.
Любой, кто главенствовал в доме, не мог нахвалиться,
Как род благоденствовал и процветала столица!
Исполненных алчности, не признающих святыни,
Невежд и безбожников не было там и в помине.
Владел горожанин зерном, лошадьми и рогатым
Скотом в изобилье, живя в государстве богатом.
Снискали мужчины и женщины добрую славу,
И этим обязаны были безгрешному нраву.
Привержены дхарме, в поступках не двойственны были,[180]
Души красота и веселость им свойственны были,
И сердцем чисты, как святые отшельники, были,
И перстни у них, и златые начельники были,
Никто не ходил без пахучих венков и запястий,
И не было там над собой не имеющих власти,
И тех, что вкушают еду, не очистив от грязи,
Что без омовений живут[181]и сандаловой мази,
Без масла душистого, без украшений нагрудных,
И не было там безрассудных иль разумом скудных.
А жертвы богам приносить не желавших исправно[182]
И пламень священный блюсти – не встречалось подавно!
И не было там ни воров, ни глупцов, ни любовной
Четы, беззаконно вступающей в брак межсословный.[183]
Мыслители и мудрецы, постигавшие веды,
Ученые брахманы, предотвращавшие беды,
Дары принимая, о благе радетели были,[184]
Собою владели, полны добродетели были.
Не знали в Айодхье мучителей и нечестивцев,
Уродов, лжецов, ненавистников и несчастливцев.
Вовек не встречались на улицах дивной столицы
Злодеи, глупцы, богохульники или тупицы.
Шесть мудрых порядков мышленья усвоены были
Мужами Айодхьи[185], что храбрые воины были.
Притом отличались они благородства печатью,
А женщины – редкой красой и пленительной статью.
Отважный, радушный, за гостя богам благодарный,
Делился народ на четыре достойные варны.
Держались дома́ долговечных и благосердечных
Мужей, окруженных потомством от жен безупречных.
Над воинством – брахманов славных стояло сословье.
Ему подчинялись с достоинством, без прекословья.
Отважных воителей чтили всегда земледельцы,
Торговцы, потомственные мастера и умельцы.
Купец ли, ремесленник, воин ли, брахман ли мудрый, –
Трем варнам служили с отменным усердием шудры.
Пещерой со львами был город, наполненный войском,
Готовым его защищать в нетерпенье геройском.
Свой род из Камбоджи вели жеребцы, кобылицы.
Бахлийские лошади[186]были красою столицы.
Слонов боевых поставляли ей горные кряжи:
Встречались в Айодхье слоны гималайские даже!
И это божественное поголовье слоновье
От А́нджаны, от Айрава́ты вело родословье,
От Ва́маны, от Махапа́дмы, что был исполином
И в царстве змеином подземным служил властелинам.
Бхадрийской, мандрийской, бригийской породы был каждый
Из буйных самцов, называемых «Пьющими Дважды».[187]
Айодхьи врагов устрашали их мощь и свирепость.
Слоны украшали ее неприступную крепость.
И, йо́джаны на́ две свое изливая сиянье,
Столица являлась очам на большом расстоянье.
Айодхьи властителю – недругов грозное войско
Сдавалось, как месяцу ясному – звездное войско.
Счастливой столицей своей управлял градодержец,
Как тысячеглазый владыка богов, Громовержец!
Дашаратха, престарелый царь Кошалы, бездетен. Он молит богов о потомстве. Боги отвечают согласием: не потому только, что с давних пор были добры к Дашаратхе, но и оттого, что могут наконец сокрушить всевластие Раваны, предводителя ракшасов-демонов, царя Ланки.
Когда-то Равана был подвижником. Его подвиги славились во всех трех мирах – среди богов, демонов и людей. Сам Брахма, потрясенный силою духа Раваны, предложил ему любой дар. Равана выбрал могущество перед богами и ракшасами; людей он считал недостойными противниками. С тех пор в трех мирах нет покоя. Равана истребляет добро и творит зло.
Равана, сотрясающий гору Кайласа, на которой восседают Шива и Парвати Барельеф из храма Кайласанатха. Индия, VIII в.
Боги решают воплотиться на Земле, потому что только земной муж способен одолеть Равану. Бог-хранитель Вишну должен родиться в облике четырех сыновей Дашаратхи, прочие боги – в облике обезьян, помощников в будущей битве с предводителем ракшасов.
Вишну является Дашаратхе с божественным яством. Старшая из царских жен, Каушалья, съедает половину яства, вторая, любимейшая, Кайкейи, – восьмую часть, Сумитра, младшая жена, – остальное.
В тот же день каждая из трех – понесла дитя под сердцем.
Каушалья разрешается первенцем – Рамой, Кайкейи рождает Бхарату, Сумитра рождает близнецов Лакшману и Шатругхну.
Царевичи растут. Они обучаются ратным искусствам, как то положено воинам-кшатриям, и искусству править страной. Они изощряют свой ум в науке и совершенствуются в долге и вере, и в этом им нет равных даже среди жрецов-брахманов.
Рама и Лакшмана. Барельеф из храма Лоро Джонгрант. Ява, IX в.
К Раме очень привязан Лакшмана. Шатругхна особенно дружен с сыном Кайкейи.
К Дашаратхе приходит святой Вишвамитра, знаменитый подвижник. Он просит царя отпустить с ним Раму, чтобы тот защитил его лесную обитель от бесчинства ракшасов. Царю жаль отпускать юного Раму, но он опасается гнева Вишвамитры. Рама и с ним Лакшмана выходят в путь к подножью Гималаев.
Они переправляются через Гангу. Здесь великий отшельник благословляет их водою святой реки. Он предвещает им славную земную жизнь и блаженство на небесах.
По дороге в обитель, в густом лесу, Рама убивает ракшаси Тараку, злобную и мощную, словно тысяча взбесившихся слонов. Вишвамитра дарит ему волшебное оружие богов: оно является на поле боя по желанию обладателя и всегда приносит победу.
Охраняя обитель, Рама расправляется еще с двумя могущественными ракшасами – Ма́ричей и Суба́ху…
Вишвамитра просит Раму и Лакшману поехать с ним в Митхилу, правитель которой, Джа́нака готовится совершить великое жертвоприношение.
Они путешествуют. Вишвамитра рассказывает о местах, мимо которых они проходят.
Они являются ко двору царя Митхилы. Джанака повествует им о божественном луке Шивы.
Некогда Дакша, тесть Шивы, устроил на небесах великое жертвоприношение. Пригласили всех, кроме зятя. Взбешенный Шива явился на пир с огромным луком, грозя убить всех. Но небожители смягчили его гнев, и он согласился передать свой волшебный лук предку Джанаки, земному царю Деварате на хранение. Теперь этот лук перешел к Джанаке.
Джанака был бездетен и молил богов о потомстве. Когда он вспахивал священным плугом поле, чтобы возвести там алтарь, из борозды навстречу ему поднялась прекрасная дева. Джанака взял ее в дочери и назвал Сита, что означает «борозда». Когда Сита достигла совершеннолетия, Джанака объявил: Сита достанется в жены тому, кто сумеет надеть тетиву на священный лук Шивы. Но никто даже не мог поднять с земли этот лук.
Джанака предлагает Раме попробовать свои силы.
[Лук Шивы]
(Часть 67)
«Божественный лук, Девара́те подаренный Ру́дрой,
Дай Раме узреть», – Вишвами́тра сказал благомудрый.
И раджа велел принести этот лук знаменитый.
Душистым сандалом натертый, цветами увитый.
Пять сотен мужей превосходных, исполненных силы,
В телегу впряглись по приказу владыки Митхи́лы.
На восьмиколесной телеге сундук помещался.
Под крышкой железной блистающий лук помещался.
Узрел этот ларь и сложил для привета ладони
Митхилы властительный царь, восседавший на троне.
И мыслями он поделился тогда с Вишвамитрой,
И с тем, кто рожден Кауша́льей, и с тем, кто – Суми́трой…
Великий подвижник и храбрых царевичей двое
Услышали мудрого Джа́наки слово такое:
«Сей лук запредельный был нашего рода святыней.
Надеть на него тетиву, обуянны гордыней,
Соседние раджи напрасно пытались доныне.
Ни боги, ни демоны им не владеют, – рассудим,
Откуда уменье такое достанется людям?
Стрелу наложить и напрячь тетиву для посылу,
Когда этот лук человеку поднять не под силу!»
«О Рама, – воскликнул тогда Вишвамитра, – о чадо!
Увидеть воочью божественный лук тебе надо».
И ларь, где хранилось оружье Владыки Вселенной,
Открыл дивноликий царевич и молвил смиренно:
«Я Рудры божественный лук подниму и с натугой
Концы, если нужно, сведу тетивою упругой!»
Мудрец и Митхи́лы владетель вскричали: «Отменно!»
И Рама рукою за лук ухватился мгновенно.
И поднял, как будто играючи, над головою,
И туго сплетенной из му́рвы[188]стянул тетивою.
Внезапно раздался удар сокрушительный грома:
Десницей могучей царевич напряг до излома
Оружье, что Джанаки роду вручил Махаде́ва!
В беспамятстве люди попа́дали справа и слева.
Лишь царь, да мудрец Вишвамитра, да Рагху потомки
Смогли устоять, когда лук превратился в обломки.
«Воитель, сломавший божественный лук Махадевы,
Достоин моей, не из лона родившейся, девы.[189]
Явил он безмерное мужество нашему дому! –
С волненьем сказал государь Вишвамитре благому. –
А Сита прославит мой род, если станет женою
Великого Рамы, добыта отваги ценою».
Джанака провозглашает Раму женихом Ситы. Из Айодхьи приезжают Дашаратха с остальными сыновьями. Устраивается свадебное торжество. Одновременно с благородным царевичем Кошалы женятся и его братья: Лакшмана – на другой приемной дочери Джанаки, Бхарата и Шатругхна – на его прекрасных племянницах…
Проходит время. Царь Дашаратха слабеет. Он все чаще думает о наследнике.
Рама и Сита. Индийская миниатюра. Пенджабская школа. XVII в.
КНИГА ВТОРАЯ
АЙОДХЬЯ
[Добродетели Рамы]
(Часть 1)
С Шатру́гхной к царю Ашвапа́ти, любимому дяде,
Отправился Бхарата в гости, учтивости ради.
И были царем Ашвапати обласканы оба,
Как будто обоих носила Кайкейи утроба.
Но помнили братья, покинув родные пределы,
О том, что в Айодхье остался отец престарелый.
Шатругхна да Бхарата были средь поросли юной,
Как Индра великий с властителем неба, Варуной.
Айодхьи правитель, чье было безмерно сиянье,
Царевичей двух вспоминал на большом расстоянье.
Своих сыновей он считал наилучшими в мире:
Четыре руки от отцовского тела. Четыре!
Но Рама прекрасный, что Брахме под стать, миродержцу,
Дороже других оказался отцовскому сердцу.
Он был, – в человеческом облике – Вишну предвечный, –
Испрошен богами, чтоб Равана бесчеловечный
Нашел свою гибель и кончилось в мире злодейство.
Возвысилась мать, что пополнила Рамой семейство,
Как дивная А́дити, бога родив, Громовержца.
Лица красотой небывалой, величием сердца,
И доблестью славился Рама, и нравом безгневным.
Царевич отца превзошел совершенством душевным.
Всегда жизнерадостен, ласков, приветлив сугубо,
С обидчиком он обходился достойно, не грубо.
На доброе памятлив, а на худое забывчив,
Услугу ценил и всегда был душою отзывчив.
Мгновенно забудет он зло, а добра отпечаток
В душе сохранит, хоть бы жизней он прожил десяток![190]
Он общества мудрых искал, к разговорам досужим
Любви не питал и владел, как мужчина, оружьем.
Себе в собеседники он избирал престарелых,
Приверженных благу, в житейских делах наторелых.
Он был златоуст: красноречье не есть краснобайство!
Отвагой своей не кичился, чуждался зазнайства.
Он милостив к подданным был и доступен для бедных,
Притом – правдолюб и законов знаток заповедных.
Священной считал он семейную преданность близким,
К забавам дурным не привержен и к женщинам низким.
Он стройно умел рассуждать, не терпел суесловья.
Вдобавок был молод, прекрасен, исполнен здоровья.
Свой гнев обуздал он и в дружбе хранил постоянство.
Он время рассудком умел охватить и пространство.[191]
Чтоб суть человека раскрылась, его подоплека, –
Царевичу было довольно мгновения ока.
Искусней царя Дашаратхи владеющий луком,
Он веды постиг и другим обучался наукам.
Царевич был дваждырожденными долгу наставлен,
К добру и свершенью поступков полезных направлен.
Он разумом быстрым постиг обхожденья искусство,
И тайны хранить научился, и сдерживать чувства.
Не вымолвит бранного слова и, мыслью не злобен,
Проступки свои, как чужие, он взвесить способен.
Он милостиво награждал и смягчал наказанье.
Сноровист, удачлив, он всех побеждал в состязанье.
Как царства умножить казну – наставлял казначея.
В пиру за фиглярство умел одарить лицедея.
Слонов обучал и коней объезжал он по-свойски.
Дружины отцовской он был предводитель геройский.
Столкнув колесницы в бою иль сойдясь в рукопашной,
Ни богу, ни а́суру не дал бы спуску бесстрашный!
Злоречья, надменности, буйства и зависти чуждый,
Решений своих никогда не менял он без нужды.
Три мира его почитали; приверженный благу,
Он мудрость имел Брихаспа́ти, а Индры – отвагу.
И Раму народ возлюбил, и Айодхьи владетель
За то, что сияла, как солнце, его добродетель.
И царь Дашаратха помыслил про милого сына:
«Премногие доблести он сочетал воедино!
На царстве состарившись, радости ждать мне доколе?
Я Раму при жизни увидеть хочу на престоле!
Пугаются а́суры мощи его и отваги.
Он дорог народу, как облако, полное влаги.
Достигнуть его совершенства, его благородства
Не в силах цари, невзирая на власть и господство.
Мой Рама во всем одержал надо мной превосходство!
Как правит страной необъятной любимец народа,
Под старость узреть – головой досягнуть небосвода!»
Велел Дашаратха призвать благославного сына,
Чтоб царство ему передать и престол властелина.
[Мантхара видит празднество]
(Часть 7)
Случайно с террасы, подобной луне в полнолунье[192],
На город взглянула Кайкейи служанка, горбунья.
Она, – с колыбели приставлена к этой царице, –
Жила при своей госпоже в Дашара́тхи столице.
И видит горбунья на улицах, свежих от влаги,
Душистые лотосы, царские знаки и флаги.
И дваждырожденных узрела она вереницы,
Что сладкое мясо несли и цветов плетеницы,
И радостных жителей города, валом валивших,
Омытых водою, сандалом тела умастивших.
Из божьих домов доносился напев музыкальный,
На улицах слышался гомон толпы беспечальной.
И чтение вед заглушалось порой славословьем,
Мешалось с коровьим мычаньем и ревом слоновьим.
Увидя льняные одежды на няньке придворной,
Что взором своим изъявляла восторг непритворный,
Горбунья окликнула няньку: «Скажи мне, сестрица,
С чего ликованья полна Дашаратхи столица
И щедро казну раздает Каушалья-царица?
Сияет владыка земной, на престоле сидящий.
Какое деянье задумал Великоблестящий?»
Придворную няньку вконец распирало блаженство.
«Наследника царь возлюбил за его совершенства,
И завтра, едва засияет созвездие Пу́шья, –
Ответила женщина эта, полна простодушья, –
Прекрасного Раму властитель венчает на царство!»
Проснулись дремавшие в Ма́нтхаре злость и коварство.
Поспешно горбунья покинула эту террасу,
Что видом своим походила на гору Кайласу.
Царицу Кайкейи нашедшая в спальном покое,
Прислужница гневно сказала ей слово такое:
«Я радость и горе делила с тобой год от года.
Ты – старшая раджи супруга[193]и царского рода!
Но диву даюсь я, Кайкейи! Неужто спросонья
Закон отличить не умеешь ты от беззаконья?
Медовых речей по жалея тебе в угожденье,
На ложе супруги послушной ища наслажденья,
Твой муж двоедушный наивную ввел в заблужденье!
Придется тебе, венценосной царице, бедняжке,
Ходить у любимой его Каушальи в упряжке!
Обманщик услал благосветлого Бхарату к дяде
И Раме престол отдает, на законы не глядя!
Твой муж – на словах, – он походит на недруга – делом.
И эту змею отогрела ты собственным телом!
Тебе и достойному Бхарате, вашему сыну,
Он чинит обиду, надев благородства личину.
Для счастья тебя, несравненную, рок предназначил,
Но царь Дашаратха тебя улестил, одурачил.
Спасибо скажи своему ротозейству, что ходу
В Айодхье не будет кекайя семейству и роду!
Скорей, Удивленно-Глядящая, действуй, поколе
Царевич еще не сидит на отцовском престоле!»
Царица, и впрямь изумленная речью горбуньи,
Сияла подобно осенней луне[194]в полнолунье.
Она подарила служанке, вставая с постели,
Свое украшенье, где чудные камни блестели.
«О Мантхара, это известье мне а́мриты слаще!
Пусть Раму на царство помажет Великоблестящий.
Мать Бхараты – Рамой горжусь я, как собственным сыном.
Ему из двоих предначертано быть властелином, –
Сказала царица Кайкейи: – Мне дороги оба,
Как будто обоих моя породила утроба.
Два любящих брата не станут считаться главенством.
О Мантхара, я упиваюсь душевным блаженством!
За то, что известье твое принесло мне отраду,
Проси, не чинясь, дорогая, любую награду!»
[Козни Мантхары]
(Часть 8)
«Где Рама, там Бхарата… В мире не станет им тесно.
Отцовской державой они будут править совместно».
Ответила Мантхара: «Глупо ты судишь о власти,
Бросаешься, недальновидная, в бездну несчастий.
У Рагху потомка[195]– неужто не будет потомства?
Откроется Бхарате царской родни вероломство.
Глумленье изведает этот могучий: не брат же,
А сын богоданный наследует новому радже!
Известно, что дуб от порубки спасает колючий
Кустарник, растущий поблизости в чаще дремучей.
С Шатру́гхною Бхарата дружен, – его покровитель,
А Лакшмана ходит за Рамой, как телохранитель,
И а́швинами, божествами зари и заката,
Недаром зовутся в народе два преданных брата.
Пойми, госпожа, если Раму помажут на царство,
Не Лакшману – Бхарату он обречет на мытарства!
Пусть Раму отправит в изгнанье, в лесную обитель,
А Бхарате царский престол предоставит властитель!
Купаться в богатстве ты будешь, Кайкейи, по праву,
Когда он родительский трон обретет и державу.
Для льва трубногласный владыка слоновьего стада –
Противник опасный, с которым разделаться надо.
Так Рама глядит на твое несравненное чадо!
Над матерью Рамы выказывая превосходство,
Не можешь надеяться ты на ее доброхотство.
Коль скоро унизила ты Каушальи гордыню,
Не сетуй, найдя в оскорбленной царице врагиню,
И Раме, когда заполучит он земли Кошалы,
С горами, морями, где спят жемчуга и кораллы,
Покоя не будет, покамест он Бхарату-брата