Хэннинен спустил штаны до щиколоток и торопливо присел в кустах. Желудок был расстроен.
Немного погодя он вернулся к костру, вымыл в пороге руки и подсел к огню обсушиться.
– Пошарь‑ка еще в своем мешке, – попросил он Эса.
Тот порылся и вытащил вторую бутылку магазинной водки.
– Дело‑то, вишь, такое, – сказал арендатор, – когда зерно в мешке, а мешок в амбаре, так пускай кто угодно является, хоть нечистая сила.
– Бедняку хорошо, – согласился Эса и протянул арендатору бутылку, чтобы тот ее откупорил, – заниматься… частным предпринимательством… в свободной стране.
Эйно Сяйся
Деревце с родного поля
Перевод с финского Л. Виролайнен
Он проснулся утром и по звяканью раскачиваемой ветром телевизионной антенны сразу понял, какая на улице погода. Морозец больше десяти градусов, – говорил скрип тяжелой антенны, прилаженной к дымовой трубе частного дома. Ветер, видно, довольно сильный, а на открытых местах пронзительный. В комнате тоже холодно. Вечером, ложась спать, он перекрыл батарею, хотя – кали сколько хочешь – на плате за жилье это не отражается. Теперь он босиком проковылял к батарее, включил ее, потом осторожно, стараясь не наступать на всю подошву, вернулся и присел на край постели, надел рубашку, быстро натянул свитер. Сразу стало тепло, и он на минутку замер, не зная, чем бы сегодня заняться. Ничего не придумав, он оделся окончательно.
Хотя хозяева спали в другом конце дома, он, по старой привычке, передвигался бесшумно: сварил себе кофе, достал из‑за окна банку с молоком и масленку, поискал колбасу. «Не забыл ли я с вечера убрать ее на холод?» – думал он, накрывая на стол, и только тут вспомнил, что перед сном впустил к себе хозяйского пса, когда тот начал скрестись в дверь, и скормил ему остаток колбасы.
|
|
Так как выключатель на лестнице слишком громко щелкал, старик купил электрический фонарик. Он спустился, освещая себе дорогу. Восьмая ступенька сверху обычно скрипела, и он на нее не наступал. Пес ждал внизу, радостно виляя хвостом. Старик приветствовал его шепотом: «На улицу хочешь?» Газеты лежали в ящике. Хозяйские, как обычно, он положил на телефонный столик, взял свои, но, прежде чем подняться к себе, погладил льнущую к ногам собаку и сказал: «Бедняги мы с тобой…» А потом задумался над этими словами, возвращаясь наверх.
В комнате старик тяжело вздохнул. Его нередко спрашивали, как он сумел сохранить хорошее зрение до такого возраста – ведь ему даже очки не нужны. Он налил кофе в чашку, развернул газету и, бегло просматривая первую полосу, вспомнил свой ответ: благодаря морковке. На третьей странице новый универсам крупными буквами рекламировал снижение цен. Осенью, пока было сухо, он туда наведался. «А ну, пенсионеры, не зевайте!» – сказал ему кто‑то в толчее. Он купил десять килограмм сахару, взвалил на плечо и притащил домой. Хозяйка побранила его: зачем он носит такие тяжести, а потом упрекнула – почему не сказал ей о такой дешевизне, они бы вместе съездили на их машине.
Она отправилась в магазин одна, но там ей ответили, что дешевая распродажа уже кончилась и, как ему показалось, она рассердилась на него за то, что попала в неловкое положение. «Люди находят время о себе позаботиться», – мимоходом обронила она, и старик решил, что постарается держаться совсем незаметно. Так ведь не позволили. Через несколько дней его пригласили на субботний кофе и усадили смотреть телевизор. Никогда этих людей не поймешь. Однажды, только что войдя с улицы, он ответил на телефонный звонок – дома тогда никого не было – и потом передал то, о чем его просили. Хозяйка стала его поучать: «Будь добр, Калле, отвечай так: „Дом Салоненов“, а потом попроси позвонить позднее». «Я не малолетний», – подумал он и больше ни разу не подходил к телефону.
|
|
Когда часы показали ровно шесть, старик снова спустился вниз, на этот раз в пальто. Собака узнала его шаги и нетерпеливо повизгивала. Шепотом успокаивая ее, он снял с уже привычного гвоздя поводок, закрыл за собой внутреннюю дверь и в холодной темной прихожей долго возился с наружной. Замок от мороза застыл, но в конце концов он все‑таки поддался. Крыльцо с ночи замело снегом, и на нем отчетливо виднелись шаги почтальона. Старик привязал собаку к воротам и подмел ступеньки. «Теперь можно идти», – сказал он псу и прислонил метлу к стене.
Наконец время подошло к половине девятого, двери магазинов открылись, и Калле побрел к центру города. В ближайшие кварталы проводили центральное отопление и раскопали всю улицу. Вьющаяся по краям траншеи неровная тропинка была скользкой, и Калле – человек осмотрительный – двигался с опаской, чтобы не упасть; если что‑нибудь сломаешь в этом возрасте, долго придется валяться в постели. На углу через траншею были перекинуты мостки, скрипевшие от мороза. Потом Калле увидел огромную землечерпалку. Она стояла без дела. На косогоре застыли другие такие же чудовища и железная коричневая подсобка, но людей нигде не было. Калле смотрел и думал: «Дождались зимы, чтобы начать работу, так вот оно и получается». На прошлой неделе три дня без перерыва валил снег, потом грянул мороз, а теперь машины стоят без дела и всюду нетронутый белый покров. Калле свернул на ровную поперечную улицу, и походка его изменилась – он будто стал моложе. Несмотря на резкий ветер, было не холодно. Если ногам тепло, холод вообще не берет. А уж если ноги застыли, как ни одевайся, все равно замерзнешь.
|
|
Следующая улица была более оживленной, на ней убрали снег, и они казалась шире. Калле опять повернул за угол. Навстречу ехала машина. Далеко впереди шли два соседа, его ровесники, с которыми он был едва знаком – оба с продуктовыми сумками. А он не догадался завести такую, дома‑то ведь раньше женщины и ребятишки заботились о покупках; шагая за мужчинами, Калле почувствовал, что начинает нервничать, а по мере того, как им завладевали обычные теперь мысли, плохое настроение стало превращаться просто в физическую усталость. Ведь еще летом все было так хорошо… еще в августе… Погруженный в эти думы, он машинально свернул еще раз, приближаясь к центру.
Здесь было большое движение. Калле знал на этом пути все скользкие участки и снова пошел очень осторожно. Ветер, дующий вдоль улицы, ударил в лицо. Старик подумал: дома, перед коровником, где место открытое, такой ветер показался бы пронизывающим. К этому времени все утренние дела бывали там уже переделаны, подходил час, когда приносили почту. Прочитав газеты, он шел колоть дрова или заниматься чем‑нибудь другим – чего‑чего, а дел в деревне всегда хватало.
Какой‑то встречный, молодой мужчина, поздоровался с Калле. Он заметил это слишком поздно и, остановившись, повернулся назад, но так и не узнал прохожего. Да и людей на улице стало слишком много. «Будет теперь говорить, что я никого не узнаю, – рассердился на себя Калле. – Это благодаря морковке я сохранил зрение… У Мари были свои секреты, еще в мае она вытаскивала из ящика с песком последние, на удивление крепкие морковины, а теперь вот я не разглядел знакомого».
Но тут думать стало некогда – Калле добрался до центра, где движение было очень оживленным. Чтобы снова не оплошать, он вглядывался в каждого встречного. Улица вела вниз, к рынку. Музыка, доносившаяся из универмага, будто плавала в облаках выхлопных газов. «Это неправда, что я здесь», – пронзило его вдруг, и он с усилием осознал реальность времени и места. По улице шла легковая машина, но Калле остановился как раз на ее пути, и водителю пришлось дать сигнал. Старик очнулся, отступил назад и заметил обращенные на него глаза прохожих. Он оградился от них, шаря по карманам в поисках носового платка – пусть люди думают, будто он задержался, чтобы высморкаться. Наконец в голове немного прояснилось, и он смог продолжать путь.
Знакомый из деревни, ожидавший рейса в говорливой толпе на автостанции, поздоровался со стариком. Калле подошел к нему. Тот легонько пнул ногой полиэтиленовый мешок, стоявший возле него, упомянул о дешевой распродаже стирального порошка «Suno» и сказал, что купил сразу три упаковки.
– Да, вот так. А ты каким пользуешься? – спросил он у Калле, который не понял вопроса. Но ни спросившего, ни окружающих это не очень‑то интересовало. Многие лица были здесь Калле знакомы, только имен он не помнил, потому что никогда никаких дел с ними не имел.
– Мы пользуемся «Omo», – заметил один из стоявших в толпе, – он хорошо отмывает и пенится.
– А в порошке «Sunili» можно совсем не замачивать. И так все отходит… с одного раза, подумать только!
Сторонник «Omo» не поверил этому и рассказал, как у него дома отказались от «Sunili» именно потому, что он не отстирал пятно на рубашке.
– В тот день, когда праздновали… да вон он и сам стоит, виновник этого торжества… лицо красное, живот выпятил… в тот день, когда праздновали помолвку этого Ренне, я пролил себе на грудь кофейного ликеру. Только‑только купил рубашку и решил – надену‑ка ее в гости к Ренне.
– Ты бы попробовал «Luvili». Люди его очень хвалят, может, отмоет.
– Теперь уже поздно. Интересно, брак‑то у Ренне получился удачный?
– Отчего ж ему быть неудачным? Оба – люди опытные.
Калле рассеянно слушал эти разговоры, потом вошел в здание вокзала.
Через стеклянную перегородку было видно, что в кафе нет ни одного свободного места. Впрочем, старик и не собирался туда входить. Как в прежние времена, он изучал расписание. Вот знакомое направление: ближайший рейс в девять пятнадцать, потом в половине одиннадцатого. И, глядя в окно на очередь к своему автобусу, он повторил наизусть все расписание. В кафе из‑за столика встал какой‑то плотный человек, не сводивший глаз со старика. Калле заметил его слишком поздно и не успел достаточно быстро распахнуть выходную дверь.
– Я опаздываю, – растерянно бормотал он. Но незнакомец уже преградил дорогу, не позволяя Калле выйти.
– Не финти, – скомандовал он, протягивая свободную руку за подаянием. Калле бросило в жар. Он шарил по карманам и что‑то бормотал.
– Папаша, – прохрипел бродяга и легонько похлопал старика по груди. Калле ничего не оставалось, как послушаться и вытащить из‑за пазухи кошелек. Отвернувшись, он достал требуемые две марки.
– Паинька, – одобрительно кивнул вымогатель, великодушно потрепал старика по плечу и пожелал: – Благослови тебя бог, папаша, – потом открыл дверь и выпустил его.
Калле добрался до автобуса, вошел и, усевшись, почувствовал знакомое, рожденное воспоминаниями, облегчение. Он, конечно, заметил, что автобус тронулся, что он идет, но только после того, как далеко разросшийся город остался позади, а впереди раскинулась дорога, теряющаяся в заснеженном лесу, только после этого он в самом деле очнулся и распрямил спину. Его пробудил этот снежный мир: занесенные метелью деревья и дома, белый покров озера, пробудила настоящая снежная зима, которую он, казалось, уже забыл.
В доме недоумевали: неужели он приехал один? И шел пешком от самого шоссе?
«Это, наверно, и ость новая хозяйка?» – думал Калле, увидев женщину, которая выглянула в окно, заметив, что он стоит перед коровником, а потом вышла к нему. Быстро же она догадалась, кто он такой.
– Заходите в дом. Тут на горе так продувает, даже за амбаром не укроешься.
– …шквальный ветер, – с оттенком высокомерия уточнил Калле и не стал продолжать разговор. Женщина задержала на нем внимательный взгляд чуть дольше, чем следовало, потом по‑дружески взяла Калле под руку и ввела в дом, говоря при этом, что мужчины где‑то близко и, должно быть, скоро вернутся.
– У вас точно такие же часы! – обрадовался Калле, едва войдя в дверь.
– Надо же! Мы и повесили их на том же месте, оно самое удобное. Садитесь! Мы ведь раньше не встречались. Меня зовут Катри. И о чем только думали – дали ребенку какое‑то старомодное имя, – говорила женщина так, словно они давным‑давно знакомы. Она отвернулась к плите, занятая стряпней, и спросила:
– Приехали поглядеть на родной дом? А мы уже гадали – почему вас не видно? Не болели?
– Пока все в порядке, – медленно ответил Калле, оглядывая комнату. Вон перед тем окном у него стояла качалка. Там было светло читать газеты.
– Жилье у нас, видно, хорошее, если на старые моста не тянет?
– Жаловаться не на что.
– Вы не купили акций? Правда, у кого средства есть, так они ни к чему. И чего‑то все гоняются за этими акциями?
– Комната у меня теплая, все хорошо.
– Мы так и думали, раз не приезжаете: неплохо, значит, живется. Да и где может быть лучше, чем в городе? Все удобства под рукой, а случись заболеть… ведь кто не болеет… так и к врачу недалеко. И больница рядом.
Калле не подхватил этого разговора, спросил – сколько у них коров.
– Пока четыре, а когда приехали, было две. Они ведь нынче дорогие.
– Значит, три стойла еще пустуют.
– Там у нас телята подрастают. Хотим завести восемь коров, – и женщина рассказала, как они задумали перестроить хлев. Потом она освободила стол и накрыла его скатертью.
– Вон и Мартти едет, – заметила она. Калле тоже повернулся к окну и увидел, как знакомый трактор въезжает во двор.
– А вы и трактор купили? – спросил он.
– Да как же тут без трактора? Вот Мартти и взял. Он ведь был совсем новый.
– Конечно. Только‑только успел приобрести… Вот оно, значит, как…
Женщина о чем‑то задумалась и отошла к плите.
Хозяин, сойдя с трактора, сразу вошел в дом. Сельчане рассказали ему, что видели Калле. Бодрость хозяина передалась и старику, когда он, сидя на своем старом месте, пил кофе.
– Которое тут ваше‑то место было? – спросили у него и усадили там.
– С этим столом мы вовек не расстанемся, – похвалился хозяин. По старому обычаю, стол был куплен вместе с домом.
– Не раскаиваетесь? – спросил Калле, после того как ответил на вопросы хозяина о своем житье‑бытье и здоровье.
– Мы‑то? Нисколько. Мы ведь это давно задумали, – сказал хозяин и взглянул на жену, которая пила кофе, сидя у плиты, отдельно от мужчин.
– Работы, конечно, много, – подхватила жена. – Пока силы есть, стараемся. И мальчишки не так отбиваются от рук, если некогда по улицам шататься.
Хозяин снова повернулся к гостю.
– Это‑то и было главное. Трое мальчишек растут, им надо дело найти. А тут его хватает, было бы желанье. Старший уже вон что выпросил, – он, усмехнувшись, кивнул на охотничье ружье, которое висело на гвозде. – Хотя и разрешенье‑то получит только через два года… или когда это будет?
– Не на будущий год, а через лето.
– Вот, только тогда сможет снять его с гвоздя. Уж так ему хочется…
– Видал у мальчишек. Им ведь все надо, что у других есть, – сказала хозяйка, поднялась и поставила свою кружку в мойку. Налив мужчинам по второй чашке, она пошла в спальню и оставила дверь приоткрытой, а когда муж взглянул в ту сторону, поманила его к себе. Тот немного помедлил и направился к ней. Жена закрыла дверь.
– Ну что?
– Зачем он приехал? – тихо спросила она. Муж пожал плечами.
– Он и про трактор ничего не знал. Разве ты не заплатил за него кругленькую сумму?
Хозяин хотел вернуться в комнату.
– Зачем при нем‑то?..
– Видно, этот негодяй распорядился всем по‑своему и был таков. Бумаги‑то в порядке ли?
– Конечно. Все ведь было на него записано, чего же ему не распорядиться?
– И ни в чем отцу не отчитался, загнал его в какую‑то каморку. Поди знай, каково ему там живется?
– Тише! А нам‑то не все равно?
– Не все равно, раз он к нам в гости приехал. Что ты ему скажешь? Не спрашивай ничего о сыне.
– Конечно нет.
– Может, он больной?
Муж поглядел на нее с минутку и решил:
– Я подвезу его до автобуса, когда он обратно поедет. А пока будем принимать как гостя. Приготовь ему поесть.
– А ты поговори с ним. Чтоб только ничего худого не случилось.
Хозяин начал сердиться:
– Вечно ты!.. – он повернулся и вышел в комнату. Жена на некоторое время задержалась в спальне.
И Калле не отпустили без обеда.
– Найдем, как вам уехать, – успокоили старика, когда он заволновался насчет возвращения. Ему предложили остаться до завтра. – Попарились бы в бане и переночевали. Что за спешка в такую зимнюю пору?
Но Калле твердил, что обязательно должен попасть на трехчасовой автобус. Хозяин повез его на тракторе к остановке. Младший сын уже вернулся из школы и вместе с матерью вышел во двор проводить гостя. Калле помогли взобраться на сиденье.
– Хорошо, что это вам досталось, – пробормотал он, влезая.
Хозяйка не расслышала, дала ему с собой гостинцев и переспросила:
– Что вы сказали?
Калле ерзал, с удобством устраиваясь на подложенном специально для него мешке с сеном и спросил:
– Значит… и вы тоже Салонены?
– Салонены мы и есть. Удобно?
– Еще как.
– Не забывайте нас, приезжайте! Приедете? – крикнула хозяйка вслед удаляющемуся трактору.
Сразу под горой, где был поворот, хозяин услышал за своей спиной какую‑то возню и обернулся. Калле стоял на четвереньках и показывал на покрытую снегом обочину.
– Я возьму вон ту! Она моя!
Хозяин ничего не понял, потом заглушил мотор и спустился на землю.
– Я возьму эту елочку.
Без дальнейших расспросов Мартти крикнул, обернувшись к дому:
– Эро! Беги сюда, неси топор! Он на поленнице! – и когда мальчик прибежал, хозяин полез в сугроб, из которого торчала маленькая елочка, утоптал вокруг нее снег и срубил почти у самого корня. Он показал ее Калле, которому она очень понравилась – длиннее и не надо – и отдал ему. Они выбрались на шоссе, и трактор развернулся. Хозяин ничего не спросил о елочке, он только думал: надо ли побыть со стариком, пока нет автобуса. Но тут подъехал знакомый обоим односельчанин и взялся подвезти Калле до самого города.
Старик стоял посреди комнаты, размышляя, где поставить елочку. Может, отодвинуть немного стол? Качалка должна стоять у окна, ее нельзя трогать. Но вот этот стул, он тут совсем не нужен. Калле отставил его в сторону и поглядел на это место от кровати и от качалки. И оттуда, и отсюда елочку будет хорошо видно. Тут ей и место.
В течение вечера его взгляд то и дело возвращался к деревцу. Оно стояло в стеклянной банке, которую он набил бумагой и наполнил водой. В тепле оно начало издавать аромат, и когда подошло время гасить свет и ложиться, в темноте запах елочки стал, кажется, еще сильнее, а комната превратилась в благоухающий лес.
Первая любовь
Перевод с финского В. Смирнова
В то лето в достатке было всего.
Мальчик отправился к крестному, – к тому с утренним поездом на лето приехали дети. Тессу рвалась вперед, натягивала поводок, и мальчику приходилось особенно бережно держать кулек с яйцами – гостинец крестному от матери.
Лесная тропа была шире обычных, но летом на лошадях по ней не ездили. Высокие сосны теснили дорожку с обеих сторон, а чуть отступя росли молоденькие деревца толщиною с удилище, – как говорили, здесь когда‑то был пожар. Всякий раз зимою, когда мальчик думал о лете, ему вспоминалась эта тропа, запах обступающих ее сосен. На гребне взгорка, перед воротами в изгороди, лежали голые камни.
Мальчик чуточку сомневался, следует ли ему вообще идти нынче к крестному, ведь он и так бывал у тетки Анни каждый день. Но вчера тетка, прощаясь, сказала ему, чтобы он непременно приходил, и добавила: – Побудь с ними немного, они скорее приобвыкнутся.
Детей должно было приехать двое: мальчик и девочка, оба из Хельсинки. Он решил, что если они будут дичиться, то он попросту уйдет, отдаст яйца и уйдет. Тессу дергала за поводок, тащила его с тропы. Поэтому сначала он положил кулек с яйцами по ту сторону перекрытого жердями прохода в изгороди, а потом сам пролез низом. Когда между деревьями замелькали дома, мальчик подумал, что, если они не подружатся, все лето, считай, будет испорчено, – такие большие надежды он на них возлагал.
В низине загона позвякивало ведро. Мальчик остановился у колодца, прислушался. Строения окружали его со всех сторон. Ласточки резали воздух крыльями, высоко под крышей конюшни у них были гнезда. Мальчик недоумевал: что делать дальше.
Но тут дверь дома с шумом распахнулась, и незнакомый, чуть постарше его мальчик с рубашкой в руке пробежал по двору к открытой двери амбара и исчез в нем, даже не удостоив взгляда пришельца и Тессу. Он наверняка видел их, но не смотрел в их сторону. Мальчик смутился. Ему еще труднее стало продолжать свой путь. Хорошо еще, тетка вышла из‑за угла – она поила в загоне телят – и сразу увидела его.
– Доброго утречка, – сказала она, но ответа не получила. – Ты уже познакомился с нашими гостями? – спросила она и остановилась, услышав шорох в амбаре. – Маттс, это ты?
Шорох в амбаре прекратился, и в двери показалась темноволосая голова мальчика.
– Ну что?
– Это Ниило, наш крестник. Он пришел познакомиться с тобой.
Маттс, как его назвали, скользнул взглядом по мальчику и снова исчез. Тетка некоторое время глядела ему вслед, и на ее лице мелькнуло задумчивое выражение, но потом она двинулась дальше и позвала мальчика в дом. Когда тетка встала в дверях, мальчик вспомнил про яйца.
Увидев гостинец, тетка сказала: – Опять твоя матушка прислала яиц.
Она взяла кулек, велела привязать Тессу и идти в дом.
Мальчик не стал привязывать Тессу к кольцу у стены конюшни, а пустил ее побродить между хлевом и старой кузницей, вокруг которой росла высокая крапива. Крыша кузницы наполовину обрушилась, в щели заглядывало солнце. Мальчик решил, что он не нужен этим городским детям. Да и что он мог бы сказать им? Он походит здесь немного и уйдет через взгорок к песчаной яме. Интересно, есть ли там и нынче лисьи норы? Ну да Тессу разыщет их.
Посреди поляны за кузницей высилась груда камней. Тессу направилась к ней и, фыркая, стала искать норы. Мальчик стоял подле, следил за собакой и думал, что незнакомый мальчик не старше его и не годы мешали им познакомиться. И ростом паренек был не намного выше. Словно для того, чтобы проверить это, мальчик обернулся и взглянул на надворные службы. И тут метрах в двадцати от себя он заметил девочку, она стояла неподвижно и, склонив голову набок, смотрела на Тессу.
Девочка была до того погружена в созерцание, что не подняла на мальчика глаз, хотя повернулась прямо в его сторону. В черных волосах девочки был белый бантик, и мальчик понял, что тетка отыскала его в шкафу и повязала перед тем, как отправить девочку во двор. Узкая в плечах белая рубашка, синие джинсы. Хотя девочка совершенно не замечала его – так, как будто его вовсе не существовало, – он совсем не обиделся: девочке понравилась Тессу. Это было видно по ее взгляду, по ее позе – никаких сомнений, и она была такая миленькая, что он невольно отвернулся.
Обнюхав все камни, Тессу потащила его к сараю. Мальчик медленно шел за ней, не смея оглянуться. Тессу на минуту остановилась у молодой поросли ив, потянула носом, фыркнула. Мальчик осторожно, повернувшись вполоборота, посмотрел назад и невольно вздрогнул. Девочка стояла метрах в десяти от него в той же позе, чуть склонив голову набок, скрестив спереди руки и видела только Тессу.
С этой минуты Тессу вертела мальчиком как хотела.
Когда собака направилась к сараю, ом пошел за ней, как будто был лишь продолжением поводка. Около угла сарая Тессу стала что‑то усиленно обнюхивать. Девочка передвинулась в сторону и возникла метрах в пяти от мальчика, и только тут она впервые посмотрела на него, подняв на мгновение брови, и мальчик встретил ее серьезный взгляд.
Когда Тессу задержалась у другого угла и заворчала на чьи‑то следы, девочка подошла к ней. Тессу долго обнюхивала ее ноги.
Девочка смотрела на нее сверху вниз, потом вдруг опустилась на колени и стала легонько гладить собаку по спине. Тессу это было приятно, и она стояла неподвижно, в то же время сторожко примечая все, что происходило вокруг. Поглаживание было настолько легким, что рука девочки лишь чуть‑чуть касалась шерсти собаки. Вдруг Тессу, похоже, заметила какое‑то движение на опушке леса и побежала туда. Мальчик последовал за собакой, и когда та остановилась около метелок кипрея, девочка опять возникла рядом, смотрела на собаку и, убедившись, что вынюхивать особенно нечего, стала перед ней. Снова опустилась на колени и снова принялась ее гладить. Мальчику хотелось сказать, что лучше всего почесать ей горло, Тессу это любит, но слова не шли у него с языка. Однако собака сама подняла голову так, что девочка догадалась обо всем и стала гладить ее по шее. Это Тессу и вправду любила и потому не трогалась с места. Когда девочка вновь стала гладить собаку по спине, Тессу лизнула ее в щеку, а девочка вновь перебирала шерсть на шее. И тут девочка впервые заговорила:
– Как ее зовут?
– Тессу.
Девочка тихо сказала собаке: – Тессу, – и продолжала почесывать ей шею, заглядывая ей в глаза. Тессу была шустра, как всегда на таких прогулках, когда ее вели на поводке, а теперь вот стояла неподвижно, лишь время от времени яростно встряхивала головой, чтобы отогнать комаров, которые лезли ей в глаза. Девочка со всех сторон оглядывала собаку – и что происходило при этом в ее душе? Во всяком случае, мальчик понимал, что девочка сразу, с первой же минуты пленилась собакой.
Они долго пробыли так у изгороди. Напряжение в душе мальчика мало‑помалу спало. Когда сидевшая на корточках девочка хотела устроиться поудобнее и перестала на мгновение ласкать собаку, Тессу отошла от нее. Ибо как ни приятно ей было почесывание за ушами, она предпочитала прогуливаться по лугам и лесам, бродить вместе с мальчиком по окрестностям.
Подойдя к изгороди, Тессу перескочила через нее, а мальчик прополз низом. Выйдя на тропу, перед поворотом, мальчик оглянулся. Девочка стояла неподвижно совсем близко от изгороди и смотрела им вслед.
Вечером мальчик вновь отправился в деревню. Мальчик, которого звали Маттс, ходил в лес, принес оттуда березовую жердь и выстругал из нее копье.
– Идем со мной! – крикнул он мальчику, который стоял у колодца, не смея войти в дом и не решаясь уйти прочь. Маттс с копьем в руке подбежал к изгороди и крикнул еще раз: – Пойдем побросаем? – Мальчик последовал за ним.
Девочка была в доме. Услышав, что мальчик пришел опять, она вышла во двор и, увидев собаку, подошла к ребятам и попросила, чтобы ей разрешили вести Тессу на поводке. Мальчик отдал ей поводок и остался метать копье вместе с Маттсом. Во время состязания он нет‑нет да и посматривал на девочку с собакой, которые прогуливались по краю поля. Он не мог, да и не хотел разбираться в том, какие чувства теснятся в его груди. Но это были приятные чувства.
– Ты приведешь ее завтра? – спросила девочка, отдавая ему поводок.
Мальчик ответил: – Приведу.
Придя домой, он налил Тессу молока и, пока она лакала, разбрызгивая молоко, вспомнил, как девочка падала перед нею на колени, и попытался сам сделать то же: чуть наклонил голову набок, придал своим глазам глубоко задумчивое выражение, какое было у девочки, тихонько погладил Тессу по спине.
На следующее утро, и еще, и еще, пока дачники жили у крестного, мальчик ходил туда; он пошел туда и после того, как дачники уехали, бродил вместе с Тессу по выгону, около сарая и по опушке леса, ходил вдоль водоотводной канавы и у ручья, и хотя, пока шло лето, они каждый день придумывали что‑нибудь новое, самой яркой в его душе осталась та минута, когда девочка, склонив голову набок и не шевелясь, смотрела на Тессу, обнюхивавшую камни. Ибо с этой минуты началось лето, в котором было в достатке всего.
Ойва Арвола
