У людей много способов сводить счеты с жизнью. Он не может их осуждать, особенно теперь. И все же именно этим он сейчас и занимается. Ветсикко встряхнул головой, стараясь отделаться от этих мыслей, как забывают все, что было записано на листе покупок. Наступает оцепенелое спокойствие. Знакомое равнодушие. Он усмехается и снова прокручивает свою жизнь в хронологическом порядке, начиная с детства. Вспоминаются несколько счастливых минут и долгие скучные дни, когда хотелось лишь мгновенно вырасти, стать взрослым, совершеннолетним, делать все по‑своему. Тогда‑то он и будет счастлив, казалось ему. И ради такого короткого счастья ему нужно было плести эту огромную жизненную сеть? О боже, откуда эта пасторская терминология?! Из него, верно, получился бы отличный священник. И вот эта сеть обветшала и рвется от малейшего прикосновения. Издали, у стены лодочного сарая она еще смотрится, но в воде такой много не наловишь.
Были ли другие по‑настоящему счастливые минуты в его жизни? Ветсикко поймал себя на мысли, что снова и снова думает об этом. Выходит, ему необходимо знать. Может, он был счастлив в те моменты, когда решал освободиться от чего‑то, что начинало тяготить, когда стоял на распутье. Да, уход всегда хорошо на него действовал. Можно было обдумать прошлое и представить, что его ждет впереди. Нужно только спокойно сидеть где‑нибудь, все равно где: в такси, автобусе, поезде, самолете, на пароходе, лишь бы ехать куда‑то, где его, кто знает, может быть, ждет то, что называется счастьем. Может быть, это все же правда?
До сих пор, как бы ему ни было хорошо, это проходило, и он снова видел себя в дороге куда‑то. Он умел уходить, наслаждаться мгновеньем, когда главная цель еще вырисовывается неясно и все – только начало. Вот, кажется, то, что он знает о своей жизни. Настал момент подвести черту. Итак, он и теперь все тот же – снова уход и снова дорога, как всегда. Был ли теперешний миг счастьем? Он поглядел на небо, свет стал бледнее, тени сгустились. Ветсикко рассмеялся, – как это символично! И то, что он всегда замечает такое. И запоминает навсегда. От этой привычки не избавиться, неотъемлемое свойство старого пса. Она всегда будет в нем, пока он жив. А потом это продолжится в ком‑то другом. И так будет вечно.
|
|
Ветсикко поглядел на телефон, будто ожидая, что кто‑то позвонит и скажет ему, что все в порядке, проблемы отпали, впереди – радость жизни. Но никто не звонил, а сам он больше не хотел никуда звонить. Итак, вот, оказывается, в чем дело, что ж, да будет всеобщая связь! Таблетки на столе теперь казались ему чепухой, так же как и затея с телефоном. Реквизит! Он вдруг ясно ощутил, что и сам является участком спектакля. Тихонько поднялся, улыбаясь своим мыслям, сгреб таблетки и швырнул их в корзину, точно осенний ветер – мокрый снег.
Черт побери, все это нужно устраивать гораздо торжественнее, фанфары, фейерверк, по меньшей мере.
Спустя мгновение он уже сидел за столом и работал как ни в чем не бывало. Под усыпляющий шум города он писал цифры, одну за другой, он переводил цифры на язык слов. Краски лета за окном постепенно угасали, Ветсикко откинулся в кресле и целиком погрузился в мир размышлений. Скоро ночь беззвучно упадет на землю, и под сенью ее мы увидим сны. Море станет спокойнее и неподвижнее. Сегодня утром казалось, что огромная птица распростерла свои крылья на его поверхности, собираясь взлететь. Откуда она и куда исчезла?
|
|
Впереди длинная череда дней и слов, которые можно варьировать как угодно. С их помощью можно вить веревки, можно взлетать под облака, можно продолжать жить. Будут все новые и новые взлеты и падения. Все, что угодно. Лишь бы сил достало. И он снова улыбается, словно нашел решение всего.
Антти Туури
Год жизни
Перевод с финского В. Смирнова
Отец пришел около половины первого, сразу после закрытия заведения. Эркки раскладывал пасьянс в общей комнате, мать кричала из своей комнатушки, чтобы он прекратил баловство, это безбожное занятие, да и час уже вон какой. Отец расчистил место на столе, унес в мойку грязные стаканы и тарелки, ножи и вилки. Их надо было вымыть. Эркки сказал, что сейчас, ночью, ему не хочется заниматься этим делом, а утром он вряд ли успеет перед тем, как уйти в школу.
– Я вымою, – сказала мать.
– Ничего, Эркки найдет время, не браться же за это тебе, больному человеку.
Отец подсел к столу и принялся выгребать из карманов монеты в десять, двадцать и пятьдесят пенни. Он извлекал деньги из пиджака, из брюк. Когда он достал из кармана носовой платок, монеты посыпались на пол и, стукаясь о ножки стульев и стола, покатились к стене. Отец подбирал их, сколько мог видеть в свете лампы. Эркки помогал ему, ползал на четвереньках под столом и, шаря рукой под комодом, выуживал деньги вместе с хлопьями пыли. Монеты они складывали столбиками на столе. Мать вышла из комнатушки в ночной рубашке, вставные зубы она вынула на ночь и теперь поэтому шепелявила. Отец складывал марки стопками, Эркки делал то же самое, мать причитала. Стопки шли рядами через весь стол. Отец тем временем напевал: «Ах, как мал кусочек хлебца у меня в этом мире…»
|
|
У отца был хороший певческий голос. Мать считала стопки по мере того, как они выстраивались. Места на столе не оставалось, и из монет в пятьдесят пенни пришлось сделать десять кучек. После этого отец усадил мать на скамью у стола и сам стал считать. Эркки принялся считать с другого конца стола.
– Двести пятьдесят три, – сообщил отец.
– У меня столько же.
– Для одного вечера очень неплохо, да еще месячный заработок впридачу.
– Ну, это просто такое особенное воскресенье выдалось, – сказал отец.
– А иногда за неделю набиралось всего несколько марок, – заметила мать.
– Эти тоже приходится выжимать чуть ли не силой. Трактир всегда полон знакомых. Для них дать швейцару на чай – ничего не стоит.
– Это «темные» деньги, скрытый от налога доход, – сказал Эркки.
– Ты что, считаешь меня дураком?
– Где же твой социализм? Днем на лесопилке вы такие принципиальные!
– В странах социализма швейцарам не дают на чай, – сказала мать.
– Вот слышишь?
– Коммунизм такой же грех, как игра в карты, – отрезала мать и, уйдя в комнатушку, закрыла за собой дверь. Отец сгреб монеты со стола в пластиковую сумку для покупок и повесил ее на вбитый в стену гвоздь. Он сказал, что отнесет утром сумку барышням из банка, чтобы они пересчитали деньги. Эркки положил колоду карт на комод возле приемника и отправился на второй этаж по лестнице, ведущей из сеней. Там в комнате горел свет, чтобы видно было, как пройти через недостроенную часть дома. С чердака несло запахом старых, ношеных вещей, обуви и одежды. Эркки погасил в комнате свет и взглянул в окно на дома и на дорогу. Деревья уже начали одеваться листвой, на обочине дороги виднелась груда досок, обляпанных цементом во время закладки соседского дома, по дороге, выписывая кренделя, брел какой‑то завсегдатай трактира, не столь прыткий, как отец. Эркки задернул занавески и улегся спать. Тишина стояла такая, что слышно было потрескивание деревянных стен и шелест ветра на гонтовой крыше. Сон не шел, и тогда Эркки встал, зажег свет, взял книгу и читал, пока сон не сморил его. Когда он отложил книгу и потушил свет, в голову полезли мысли о смерти: он желал умереть ночью во сне или днем так, чтобы до последней минуты сознавать происходящее. Он снова взялся за книгу, и читал до тех пор, пока смог не думать; ощущение падения охватило его тотчас.
Однажды летним вечером они все же явились, хотя обещали сделать это в конце зимы, потом весной, потом в начале лета. Предварительно они договорились обо всем и, заручившись согласием Эркки, вошли вечером в дом – две девушки и два парня. Мать, в утреннем халате и туфлях на босу ногу, выползла из своей комнатушки взглянуть на пришедших.
– Уж я ли не пробовала говорить с Эркки. Ну да разве он послушается меня, – сказала мать.
– Кто же вы такие, девочки и мальчики? – спросил отец.
Они представились и старались держаться чинно, с достоинством, говорили длинными книжными фразами. Матери хотелось, чтобы они спели ей несколько духовных песен, но отец воспротивился, и парни стали извиняться, что им спешно надо идти. Мать принялась выговаривать отцу за безбожие, отец нацепил на лацкан пиджака золотистый значок швейцара и отправился в трактир. Он позволил Эркки быть на духовном собрании, и мать благословила его.
– Я ничего не обещаю, – сказал Эркки, когда они уже были во дворе.
– Ничего, ты еще пойдешь вместе с нами, – сказали они.
Их разбирал смех, когда они подошли к своим велосипедам, стоявшим у стены сарая.
– Не понимаю, что тут смешного, – удивился Эркки.
– И верующим можно веселиться.
Они выкатили велосипеды на дорогу. В селе по правилам приходилось ехать гуськом друг за другом, но вот они выбрались на поля и направились к школе по двое, по трое в ряд. После больницы перед поворотом была низина и огороженный выгон для скота. Они заглянули туда. По низине среди ольшаника бежал к озеру ручей, от земли поднимался туман. Здесь было свежо, словно уже наступила ночь.
После поворота на взгорке они слезли с велосипедов и покатили их, держа руль рукой. Песок громоздился целыми кучами, идти было трудно, велосипеды и их хозяева оставляли глубокие следы, слева в недостроенном доме ребята вели войну, со спортивной площадки доносились голоса игравших в лапту.
Пройдя взгорок, они снова сели на велосипеды и свернули к старой школе перед домом пожарной команды. Легавая учителя выскочила из конуры и залаяла, все бросились ласкать ее, особенно девушки, они гладили собаку по спине и называли разными ласковыми именами.
– Один университетский пастор из Оулу обещал приехать с проповедью, – сообщили девушки.
– Студентов здесь хватает, – сказал Эркки.
– Но не пасторов.
– Он не приедет.
– Поступай на богословский, я хожу на лекции с начала до конца года, – посоветовал один из парней.
– Я поступлю на математический, естественно‑научный, – сказал Эркки.
– Конечно, не всем обязательно учиться на священника, – стала оправдываться одна из девушек.
Университетский пастор приехал на автомобиле по большой дороге и, дав задний ход, поставил машину у стены дома пожарной команды на краю лужайки. Он вылез из автомобиля, запер его, обошел машину кругом, подергал ручки всех дверей и заглянул в фары – не горит ли свет. Девушки пошли ему навстречу и провели его на середину двора, расспрашивая, как он доехал и какая погода в Оулу. Пастор обошел весь двор, здороваясь с присутствующими за руку.
– Здравствуйте во имя божие, – повторял он.
– Добрый день, – сказал Эркки и сунул руку, которую пожал пастор, в передний, а потом сразу же в задний карман брюк, где лежал бумажник. Все направились в школу. Прихожане еще подъезжали на машинах из церкви, другие шли пешком. Вахтер впускал людей в переднюю школы и в класс. Парты на лето взгромоздили друг на друга у стены, той, что без окон, а на пол поставили рядами деревянные скамьи из актового зала и вдобавок уложили на чурбаках толстые доски.
Эркки сел сзади, в самом дальнем ряду, и прислонился спиной к стене. Вахтер ходил между рядами и раздавал книги церковных песнопений тем, у кого их не было. Прошлой зимой он примкнул к пятому движению пробуждения и отдавал теперь половину заработной платы пророчице в Оулу и ее сестре, пил не больше двух чашек кофе в день, не курил и не брал в рот вина; жевал бруснику, потому что пророчица написала, что в бруснике благодать божья, целыми неделями ел простоквашу, потому что в ней тоже была благодать, посещал духовные собрания и сам устраивал их в школе и у себя дома.
Запели псалом. Университетский пастор поднялся на возвышение за учительским столом. Он передал привет от пророчицы в Оулу и ее сестры и от первой общины, основанной в Оулу, рассказал о приметах, говорящих о близком конце света, о зверях Апокалипсиса, которых, по слову Библии, ныне можно распознать в образе влиятельных современных политических деятелей на Западе и на Востоке, о Страшном суде, который теперь уже не за горами. Женщины и девушки заливались слезами; Эркки чувствовал, что вот‑вот заплачет. Нет, лучше смотреть в окно на дом пожарной команды, вышку для просушки шлангов, автомобиль во дворе, дорогу, собаку учителя, и думать обо всем том, что удержалось в памяти: о штабеле балансовой древесины, о перекопке картофельного поля осенью, когда с яблонь уже опали листья, о запахе компоста, который на зиму прикрыли слоем земли, о весне.
Пастор кончил говорить и предложил спеть духовную песню. Ее спели. После этого выступали другие верующие. Теперь ничто не мешало рассмотреть пастора и людей в зале. Когда посланец из Оулу снова заговорил, Эркки встал и вышел. Снаружи было свежо и можно было дышать глубоко и задерживать воздух в груди как угодно долго. Из общежития преподавателей показался учитель в спортивном костюме, позвал собаку из конуры и, ведя ее на веревке, тронулся в путь, но тут увидел Эркки на крыльце школы и подошел к нему пожать руку.
– Пусть принесут удачу те письменные работы.
– Спасибо, спасибо.
– Они прошли превосходно.
– Ну, в общем‑то я доволен.
– И знаешь, куда пойдешь учиться?
– В общем да.
– На медицинский?
– Вряд ли.
– Стоит ли в нынешние времена поступать на какой‑либо другой факультет?
– По‑моему, стоит.
– Если б у меня еще был выбор, я бы стал учиться на дантиста, завел бы обширную клиентуру и работал бы шесть месяцев в году, а остальное время бродил бы по лесу и охотился.
– Это было бы великолепно.
Учитель хотел уйти, но передумал. Он достал из кармана свисток и стал подзывать собаку. Она уже успела убежать к школьной спортивной площадке, однако, повинуясь свистку и знаку рукой, возвратилась к хозяину и села.
– Лежать! – приказал учитель. Собака легла.
– Не двигаться! – сказал учитель и побежал. Собака осталась на месте, учитель перешел на шаг. Время от времени он делал броски в сторону и вперед, останавливался и вновь пускался бегом.
– Лежать! – кричал он собаке. Собака повизгивала и била хвостом по песку, скребла песок лапами, но не двигалась с места. Учитель вернулся к ней, похлопал ее по бокам и спине, погладил по шее.
– Вот какая наша Рику. Из нее выйдет хорошая помощница, – сказал учитель.
– Да, она хорошо выдрессирована, – согласился Эркки.
– Ты был там, на собрании? – спросил учитель.
– Был.
– Ты участвуешь в «движении»?
– Нет, просто зашел посмотреть, поскольку они уговаривали меня всю весну и лето.
– Ты веришь, что наступает конец света?
– Не знаю.
– Я, разумеется, не верю. Этот вахтер всю зиму ратовал с пеной у рта за «движение» даже в коридоре, когда шел навстречу, и при всяком удобном случае совал в руки пропагандистскую листовку. А его жена рассказывает всем о том, что вахтер посылает деньги пророчице в Оулу. В юмористической газете была статья, в ней говорилось, что пророчица снимает роскошную десятикомнатную квартиру в центре Оулу на пожертвования, которые ей присылают со всех концов страны. Не знаю, кому и верить. Уж я бы не стал посылать деньги, да еще не имея прочных доказательств, что в будущем расходы окупятся.
– Этого не будет.
– Ну, я просто пошутил.
Учитель отправился с собакой на поле за взгорком. Бежал он легко и высоко поднимал ноги.
Из школы во двор повалил народ. Эркки стоял на месте, девушки подвели к нему университетского пастора.
– Я слышал, ты осенью отправляешься в Хельсинки учиться, – начал пастор.
– Да думаю…
– Господь бог присутствует и там.
– Возможно.
– Я дам адрес, по которому в Хельсинки собираются наши братья. Туда хорошо бы зайти, послушать слово Библии.
– Я не хочу, – покачал головой Эркки.
– Тебе обязательно надо сходить, Эркки, – сказали девушки.
– Я не пойду.
– Благоприятный случай не так уж часто бывает в жизни человека. Придти на духовное собрание послушать слово Библии – как раз такой случай для тебя. Не упускай его. Он может быть последним, – молвил пастор.
– Конечно. Он пойдет, – сказали девушки.
– Для тебя это будет как нельзя лучше, – продолжал пастор, – Хельсинки такое место, где следует время от времени получать поддержку от общины. Я сам шесть лет проучился там.
– Если ты пойдешь на математический, то там есть по крайней мере двое верующих ребят, – сообщила одна из девушек.
– Есть и еще, – улыбнулся пастор.
– Из нашего прихода никого нет.
– Один‑то по крайней мере есть, это Матти Саарихо, – вспомнила одна из девушек.
– А другой Пааво Анттила.
– Стоит побеседовать с теми, кто уже давно не новички, и если они все еще веруют, тем лучше. Учеба – важное дело, но есть в этой жизни нечто более важное, и это – забота о спасении души.
– Эркки еще в это поверит, – подтвердили девушки.
– Да, конечно поверит. Непременно, – сказал пастор и стал прощаться. Он переходил от одной группы беседовавших к другой, обменивался с ними несколькими словами, потом подошел к автомобилю и отправился в село по шоссе.
– Его даже не угостили кофе, – посетовал вахтер.
– Летние духовные собрания можно проводить и без кофе.
– Уж, конечно, вы, ребята, отнесете скамьи в подвал, – попросил вахтер. Ребята отправились обратно в здание школы. Эркки вывел свой велосипед из стойки, настроил динамо фонаря. Во время езды динамо жужжало и давало ток. Фонарь высветил большие плакучие березы у больницы, боярышниковые изгороди около домов и дорогу.
Под горой, когда дома кончились, Эркки убрал ноги с педалей, и велосипед покатился по инерции. У старого муниципалитета дорога слегка подымалась, скорость снизилась, девушки, ехавшие на велосипедах без фонарей, проскочили мимо, что‑то крича – не Эркки, а друг другу, – и остановились в круге света у перекрестка поболтать. Автомобиль пастора стоял перед кофейней при кооперативе, и видно было, как пастор пьет кофе. Эркки поставил велосипед в стойку и вошел внутрь.
– Иди сюда, я угощу тебя кофе, – сказал пастор.
– Я и сам могу заплатить, – ответил Эркки.
– Ну ладно, плати.
Эркки с чашкой присел к столу пастора. В кофейне были знакомые, они смотрели на них. Девушки подошли к кофейне, поглядели на пастора в окно, сказали что‑то друг другу и прыснули со смеху.
– У вас здесь есть поклонницы, – кивнул Эркки.
Пастор сидел с серьезным видом. Ему было не до смеха: он осторожно размешивал и пробовал кофе.
– В начале августа мы совершим миссионерскую поездку по Похьянмаа, наймем на месяц автобус и прокатимся по всем приходам о проповедью о покаянии. У нас несколько проповедников, есть другие помощники и певцы. Хочешь присоединиться к нам? В Оулу объявили, что если за год в Финляндии не наберется десять тысяч праведников, то наступит конец света. На сегодняшний день нашли всего около трех тысяч, так сказала пророчица. Судьба мира зависит теперь от народа Финляндии, он стал новым избранным народом после народа Израиля. Ты лично можешь внести свою лепту в спасение всего мира, – разглагольствовал пастор.
– Я не причастен к «движению».
– Причастен.
– Нет, я не участвую.
– Участвуешь – после этого вечера. Это необходимо. Иначе ты не обретешь душевного покоя.
– Обрету.
– Какая гордыня! Ты должен покаяться в грехах.
Эркки хотелось уйти, пастор схватил его за руку и попрощался. Эркки встал.
– Подумай еще над этим. Вахтер Рантала в курсе всех дел. Обратись к нему, если тебе покажется, что ты хочешь работать на благо всего человечества.
– Я не верю в ваши автобусы.
– А ты подумай, подумай.
Эркки вышел из кофейни. Девушки подбежали к нему и спросили, о чем говорил пастор. Но Эркки сел на велосипед и поехал прямо домой.
– Обратился в веру? – спросил дома отец.
– Нет, по крайней мере сегодня, – ответил Эркки.
– Сходи еще раз, – сказала мать.
– Ни к чему это.
– От этого худа не будет, – заметил отец.
– Вот и иди сам.
– Я уж не в том возрасте, пожалуй не стоит.
Мать стала жаловаться на боли и достала лекарство с полки комода. Она присела к столу и, приняв таблетку, ушла к себе в комнатушку. Эрки поднялся по лестнице на верхний этаж, лег на кровать и стал слушать, как ветер скребет ветвями березы по железной крыше – казалось, будто там ходит какой‑то зверь. Со стороны деревни доносился смех и шум проезжающих автомобилей. Голоса людей на дорого слышались так явственно, словно они были рядом, в комнате. Ветви стучали по крыше. А может, там ходила птица? Утром он был уверен, что не спал всю ночь.
Когда лектор кончил и объявил, что после пятнадцатиминутного перерыва он продолжит лекцию, Эркки сложил свои вещи в портфель и направился к выходу. Слушатели сидели в зале и на ступеньках по всей аудитории, курящие вышли кто в курительную по ту сторону прохода, кто во двор. Эркки поднялся вверх по лестнице к доскам объявлений и вешалке. Старушки‑гардеробщицы взяли у него номерок и принесли ему пальто и шапку. Пааво Анттила приблизился к нему и взял за рукав: он хотел поговорить с ним. Они вернулись назад в полную табачного дыма комнату и отыскали место в курилке, чтобы сесть.
– Я слышал, ты нерегулярно посещаешь духовные собрания и теперь опять намерен бросить ходить на них. Об этом сказали мне твои сокурсники, да я и сам временами замечал это, – начал Анттила.
– Я ухожу, у меня дела в городе.
– Мы так надеялись, что ты будешь посещать наши духовные собрания. Мы часто говорили о тебе и молились за тебя, но кто‑то даже видел, что ты был в ресторане.
Анттила предложил сигарету Эркки. Тот взял ее, закурил и смотрел через окно во двор и на столовую напротив, на дома по улице и желтую стену старого университета.
– Я пробую бросить курить, – рассказывал Анттила, – но это трудно. Курение – грех, я этого не отрицаю. Расстаться с кофе было не трудно, а вот с табаком не могу. Я пробовал делать так: отдал пачку сигарет Аулису, и он каждое утро приносил мне две сигареты в университет, а если вечером уж очень хотелось покурить, приходилось проделывать путь до дома Аулиса, за сигаретой. Из этого ничего не вышло, Аулис нервничал, когда я заскакивал к нему каждый вечер и курил в присутствии его, некурящего, ну, и тогда я стал покупать вторую пачку и выкуривал ее тайком. Вначале я никому не рассказывал об этом, но потом стал испытывать такие ужасные угрызения совести, что никак не мог заснуть ночью и в конце концов пришлось признаться во всем перед другими. Одна только ложь – больший грех, чем курение.
– Я не могу сидеть на лекциях, – сказал Эркки.
– Но ведь тогда ты не сможешь упражняться в счете. Это плохо. Если проделаешь все упражнения в счете, тогда почти не надо будет учить ничего другого. Если выполнять все задания, то перед экзаменом надо будет лишь немного просмотреть материал.
– Не знаю.
– Послушай, давай пойдем вместе, и я тебя вразумлю.
– Ну что ж, пойдем.
Они поднялись и загасили окурки в больших наполненных песком пепельницах. Анттила пошел за одеждой, Эркки стоял в зале и ждал. Погода была промозглая, ветер, казалось, пронизывал тело холодом со всех сторон. Эркки старался шагать быстро, но на площади и на углу длинной улицы ветер прямо‑таки свирепствовал. Они миновали старое здание почты и памятник философу Снельману, потом сразу же после улицы Лийсанкату свернули в подъезд. Лифт со скрипом опустился вниз. Они медленно поднялись на четвертый этаж. Хозяйка квартиры выглянула из двери на кухню, считая пришельцев. Эркки поздоровался, хозяйка захлопнула дверь. С кухни донеслись голоса, затем музыка по радио. В прихожей они повесили пальто на вешалку и вошли в комнату. Там стояла кровать, стол у окна, перед столом стул. Анттила сел на кровать, Эркки на стул.
– Сварить кофе?
– Пожалуй, можно выпить одну чашку. Мне позволительно выпить в день две чашки, это не считается грехом, сегодня я еще не пил кофе.
– А что, если выпьешь в день чашку, тогда на другой день можешь выпить три? Или не пить кофе целую неделю, тогда за день накопится четырнадцать чашек?
– С такими вещами не шутят.
Эркки взял со стола кофейник и, заглянув внутрь, вышел в переднюю, оттуда в клозет и выплеснул гущу в унитаз. Налил кофейник водой из кухонного крана. В комнате Эркки поставил кофейник на электроплитку на полу под окном и воткнул штепсель в розетку в стене. Затем стал приготавливать бутерброды из французской булки. Булка лежала на подоконнике за занавеской, масло за открывающейся рамой. Он развернул свертки, сделал бутерброды, снова положил свертки на старое место.
– Вечером у нас собрание. Как бы все обрадовались, если б и ты пришел. Ну хотя бы просто поговорить. Будет не какое‑то особое собрание, речь пойдет лишь о делах веры и милосердия. Вот бы все обрадовались…
– Ладно, если просто поговорить…
– Разумеется, мне хотелось бы, чтоб и ты нашел какую‑то основу в жизни. Тогда тебе было бы легче выбиться в люди. Все пошло бы замечательно.
Когда вода в кофейнике закипела, Эркки взял пакетик и чайной ложкой насыпал кофе в кофейник, дал кофе вскипеть несколько раз, затем поставил кофейник на застланный газетой стол, чтобы кофе отстоялся. Анттила принес стакан воды и каплями стал подливать ее в кофе. Эркки налил обоим прозрачного кофе, а гущу себе и обратно в кофейник.
– В математике я разбираюсь, а вот в физике нет. Вещи разнимают на мелкие кусочки, которыми потом объясняют некое целое. Они не могут объяснить целое, а лишь его части. И так в каждой вещи, – сказал Эркки.
– Надо изучать законы природы.
– Так ли?
– Послушай, в конце концов все наши земные дела – это не так уж важно. Изучай их сколько душе угодно, хоть наизусть. Есть кое‑что поважнее.
Эркки налил две чашки, закурил и предложил закурить. На третью чашку кофе не хватило.
– Обещаешь прийти вечером? – спросил Анттила.
– Пожалуй.
– Мы собираемся в моей комнатушке в студенческом общежитии. Около восьми.
– Я приду.
– Приходи обязательно.
Анттила взял свой портфель и вышел в переднюю. Эркки встал, чтобы помочь ему одеться. Хозяйка квартиры выглянула в щелку и быстро прихлопнула дверь, когда увидела, что на нее смотрят.
– Ну, до вечера, – сказал Анттила с площадки.
– Ладно, ладно.
Хозяйка открыла кухонную дверь, когда входная закрылась. Она вышла в переднюю, – маленькая, низенькая, – и сказала:
– Когда приходят гости, с улицы в комнаты несут слякоть и всякую заразу. Не то чтобы к вам много ходили, но так, на будущее, чтобы в квартиру попадало меньше грязи. Вы, конечно, понимаете?
– Понимаю.
В половине восьмого Эркки отправился на духовное собрание. Надо было пройти улицу Лийсанкату, через парк Кайсаниеми и вокзал к улице Маннергейма. По пути он особенно внимательно всматривался в лица людей, идущих ему навстречу. Все они были разные. В парке он изучал деревья и кусты; они были так непохожи друг на друга. Вглядывался он и в птиц; на земле лежали камни и прошлогодняя трава. На них он тоже смотрел очень внимательно. По городу он шел своим особым путем – придумал такую игру, чтобы из кварталов составлялись прямоугольники, прямоугольные треугольники или другие геометрические фигуры. При этом он мог сказать в любую минуту, по какой части фигуры идет.
Когда прозвонил звонок, Анттила открыл дверь.
– Ну, пришел‑таки, – улыбнулся он.
– Я же обещал.
– Иной раз приходится раскаиваться в своих обещаниях.
Анттила взял у Эркки пальто и повесил его на вешалку в передней. В комнате было трое ребят, один из них Матти Саарихо. Анттила представил двух других и усадил Эркки на кровать. Он предложил ему брусничного сока. Саарихо сел на кровать, подергал Эркки за рукав свитера и спросил:
– Как у тебя с верой? Как у тебя с верой? Отвечай, как у тебя с верой?
Эркки начал разбирать смех. Саарихо рассердился и, отойдя к окну, сказал:
– Покайся, не то я буду вынужден приговорить тебя к пребыванию в аду.
– Прямо так сразу? – спросил Эркки.
– По Библии нам дано право отпущения грехов. Если ты не признаешься в грехах и не принесешь покаяния, я не отпущу тебе их. Нам вручены ключи от царства небесного. Так написано в Библии, если ты нам не веришь.
– Не верю.
– Ты не веришь слову Библии? – удивился одни из присутствующих.
– Все это видела пророчица из Оулу и поручила нам известить об этом всех грешников.
– Десять тысяч праведников – это поразительно много, столько не собрать. А если не отыскать, все погибнут. Но сейчас еще не поздно, – сказал Анттила.
Саарихо вернулся к кровати, снова сел и снова потянул Эркки за рукав свитера. Он тыкал пальцем в ребра Эркки и все твердил:
– Обратись в веру, обратись в веру, обратись в веру.
Эркки встал и пошел к двери. Один из тех, кто сидел на стульях, пытался схватить его за рукав, но это ему не удалось, вдруг все закричали о Страшном суде, вечных муках и скрежете зубовном. Эркки открыл дверь в прихожую. На вешалке он не сразу отыскал свое пальто и шапку среди других. Те, что остались в комнате, с торжествующим видом плевали на пол прихожей и орали: