– Я напишу сейчас же! – решительно сказала Лаис. – Я видела в конце рядов палатку писца – наверное, у него можно будет взять взаймы или купить и папирус, и стилос. Девушки, вы ждите меня здесь, – велела она подругам. – Если попадетесь на глаза Херее и он спросит обо мне, скажите, что я отправилась в сладкие ряды. Пусть меня лучше накажут за то, что порчу зубы орехами, изюмом и этой вкуснейшей прозрачной тянучкой, которую персы называют рахат-лукум, чем заподозрят, что я задумала!
– Иди, иди, – обрадовался Дарей. – А я пригляжу за девушками.
Его выразительный взгляд не оставлял сомнений в том, за кем именно он будет «приглядывать» особенно внимательно. Однако Лаис покачала головой:
– Тебя нельзя снова попадаться на глаза Херее. Конечно, нам вчера удалось от него отделаться, но, если он увидит тебя сегодня, непременно заподозрит неладное, и тогда от него уже не отвяжешься так просто. Ты должен где-то спрятаться, Дарей, и ждать меня.
– Да я ж с тоски помру… – простонал Дарей. – Пусть со мной кто-нибудь из девушек останется… Мы вместе спрячемся…
Лаис и Гелиодора переглянулись, и Лаис строго сказала:
– Нофаро, ты останешься с Дареем. Сядьте вон там, за теми прилавками: с них свешивается парусина до самой земли, вас не будет видно. Только прошу тебя, Дарей, пощади Нофаро и не заставляй ее предаваться там, под парусиной, плотским забавам с тобой! Если об этом прознают в школе, бедняжку вмиг выгонят в порт, а тебе за святотатство придется расстаться сам знаешь с чем. Подожди, пока мы пройдем посвящение, и тогда, не сомневаюсь, Нофаро сама захочет тебе принадлежать.
Дарей вздохнул так тяжко, что волосы на голове Нофаро разлетелись в стороны.
– Знай, Нофаро, я так люблю тебя, что готов ждать сколько понадобится. Даже просто посидеть рядом с тобой – для меня счастье. Но, может быть, я буду вознагражден хотя бы одним поцелуем?
Глаза Нофаро так блеснули, что можно было не сомневаться: Дарей получит желанную награду и, вполне вероятно, даже не единожды.
Лаис бегом бросилась к лавке писца, однако ее ждало разочарование: тот нипочем не желал ни продать предметы своего ремесла, ни хотя бы позволить Лаис самой написать письмо жене Фания.
– Я здесь для того и сижу, в этой палатке, чтобы писать для людей разные послания. А грамотеи пусть покупают себе папирус у старого Тимона и пишут сами… Только лавка Тимона нынче, как назло, закрыта! – злорадно добавил он, заметив, что Лаис вроде бы навострилась бежать и искать эту лавку.
Делать было нечего. Пришлось торопливо продиктовать этому вымогателю короткое письмо жене Фания, поведав о его бедственном положении и попросив помощи, а потом хорошо заплатить. На это ушло почти все, что было у Лаис с собой. А ведь еще предстояло дать денег Дарею, чтобы он уплатил гонцу…
Однако Дарей, у которого после этого времени, проведенного с Нофаро под прилавком, был такой вид, словно его выдернули прямиком из Элизиума, гордо отказался взять деньги с Лаис и был за это вознагражден таким взглядом Нофаро, что ничуть не пожалел о своей щедрости.
– Кажется, ты влюбилась в Дарея? – весело изумилась Гелиодора, разглядывая сияющую, раскрасневшуюся толстушку с горящими от поцелуев губами.
– Я никогда не слышала от мужчины столько восхищенных слов, – застенчиво прошептала Нофаро. – Вообразить не могла, что кто-нибудь в меня так влюбится! Даже мой жених все время упрекал меня и говорил, что я такая толстая, потому что слишком много ем, и он разорится, чтобы прокормить меня. А Дарей… Он такой добрый! Но это стыдно, да, что я в него влюбилась как будто за то, что он влюблен в меня?
– Не тревожься, – ласково сказала Гелиодора. – Эрос стреляет украдкой, и любовь приходит разными путями. Я, правда, никогда не была влюблена и не знаю, как настигнет меня Эрос. Может быть, я даже и не полюблю никого!
– Я тоже никого больше не полюблю, – пробормотала Лаис. – С меня хватит! Любовь причиняет безмерную боль! И вообще, мне сейчас не до этого, главное – спасти Фания. Если повезет, пожертвую венок Афродите. Хотя нет, зачем ждать? Лучше с этого начать!
Девушки поспешили к небольшой статуе богини в центре площади, купили у жрицы корзину роз и голубя, любимую птицу Афродиты. Голубя отпустили в небо, а розы сложили к ногам статуи.
Здесь их и застала наставница, сопровождавшая аулетрид в торговые ряды. Оказалось, что почти все девушки уже наполнили свои корзинки… кроме подруг.
– Цветочки покупаете? – прошипела Маура, подходя поближе к Лаис и стараясь, чтобы не услышала наставница. – А ничего из того, что нужно, не купили? Ну, значит, у вас тоже будут цветочки сегодня же вечером… красные и синие… Только расцветут они на ваших хорошеньких задницах!
– Такие же, как тот, что вдруг распустился у тебя под глазом? – не удержалась от ехидного шепотка Лаис.
Маура зашипела было какую-то ответную гадость, запоздало пытаясь прикрыть немалый синяк на лице, который, конечно же, был оставлен ревнивым Хереей, но тут раздался возмущенный голос наставницы:
– Чем же вы были заняты, что ваши корзины пусты?!
– Просто все наши покупки лежат в моей корзине, – спокойно ответила Гелиодора. – Я ее оставила у одного торговца, чтобы не тащить сюда, к алтарю, она слишком тяжелая. Позволь, госпожа, сбегать за ней!
– Мы не можем ждать тебя, – проворчала наставница. – Наступает время обеда. Мы пойдем вперед, а ты догонишь. Но будь осторожна! Ходят слухи, что кто-то похищает одиноких гетер…
– Да ведь я еще не гетера, – спокойно сказала Гелиодора, улыбнулась подругам и исчезла в скоплении людей.
Лаис и Нофаро переглядывались, но не осмеливались обменяться словом: Маура и преданная ей, как собака, рыжеволосая Клития, навострив уши, не отставали от них.
Девушки были встревожены, потому что прекрасно понимали: даже если Гелиодора сейчас носится по торговым рядам, разыскивая и покупая все нужные вещи, она ничего не успеет! Ведь к обеду все торговцы сворачивали свои дела, отправлялись поесть да поспать до того времени, пока не спадет послеполуденная жара, и вновь открывали лавки только к вечеру.
Однако, к несказанному изумлению подруг, Гелиодора догнала процессию аулетрид, неспешно тянущихся к Акрокоринфу, довольно скоро. Она была налегке, а позади торопливо шагал носильщик, сгибаясь под тяжестью немалой корзины, доверху наполненной теми самыми многообразными мелочами, которые девушки должны были купить.
Заглянув в корзину, наставница довольно кивнула. Лица Мауры и Клитии сморщились от злости, а Лаис и Нофаро с превеликим усилием сдерживались, чтобы не вытаращить глаза и не засыпать Гелиодору вопросами, как же ей удалось совершить такое чудо. Впрочем, она сама понимала, какое любопытство раздирает подруг, и не стала их долго томить.
– Пока некоторые бегали к писцу, а некоторые целовались под прилавком, я все купила, – пояснила она тихонько, чтобы не услышал никто, кроме подруг. – Вы обе были заняты довольно долго, и я многое успела сделать.
– Благослови тебя Афродита! – в один голос прошептали Лаис и Нофаро.
… – О чем ты думаешь, Лаис? – вдруг раздался голос наставницы и оторвал ее от воспоминаний. – Очнись! Девушки, если вы не будете внимательны и сосредоточены на моих матиомах, то не научитесь хорошо танцевать. Глубокая ошибка думать, что танец – всего лишь беспорядочное перемещение под музыку. Гетера должна помнить, что для нее танец – прежде всего средство как можно выгоднее показать свою красоту и грацию и изысканно совлечь с себя одежды, возбудив мужчину до последней степени. Скажем, фригийский танец обратит внимание зрителей на стройность и легкость ваших ног. Для критского танца вы должны развить мышцы верхней части тела и талии так, чтобы ваши груди и плечи могли то страстно дрожать, то двигаться плавно и томительно, словно от кончиков одной руки до кончиков другой перетекают волны. Ионийский танец покажет соблазнительность ваших бедер, которые будут жить словно бы своей собственной жизнью, когда все ваше тело неподвижно и вы стоите на месте. Стопы развивает и делает соблазнительными лаконский танец…
С тех пор, как Дарей отправил гонца в Афины, минул месяц, и Лаис казалось, что время ее жизни еще никогда не тянулось так медленно.
Она воображала, как в Коринф вместе с гонцом приезжает Элий, вызванный женой Фания, как несчастного Килиду освобождают и возвращают ему имя и положение. Конечно же, привольная, спокойная жизнь дома скоро вернет ему память!
Однако гонец приехал один и привез нерадостные вести: он не нашел жену Фания, потому что она уехала некоторое время тому назад вместе с мужем. В доме хозяйничал молодой домоправитель, который был очень обеспокоен тем, что господа так долго не возвращаются.
Гонец отдал ему письмо Лаис и просил передать известие в Пирей, Элию. Домоправитель уверил его, что все исполнит.
– Теперь не тревожься, Лаис, – успокаивал ее Дарей, который снова привел водоносов в храм и улучил минуту перекинуться словечком с Лаис. – Гонец сказал, что домоправитель Орестес поклялся ему известить Элия и вскоре приехать за Фанием.
Лаис покачнулась, и Дарей едва успел поддержать ее:
– Что с тобой?!
– Орестес? – повторила Лаис, не слыша своего голоса. – Так он жив?! Неужели это возможно? Твой друг рассказал, как выглядит этот Орестес?
– Да, он упомянул, что у него синие глаза и золотистые волосы.
При этих словах Лаис чуть не разрыдалась. Орестес… Неужели он жив? Возможно ли это? Какое счастье! Наверное, Фаний пожалел прекрасного юношу и решил не убивать его. Любопытно бы знать, зачала жена Фания столь желанного ими ребенка? Она исчезла одновременно с мужем… Где она может быть? Неужели отправилась с ним в путешествие и тоже попала в рабство?
Да, ответы на эти вопросы удастся получить не скоро – только когда Орестес приедет за своим господином.
Лаис пришлось смирить нетерпение и ждать.
Договорились, что Дарей непременно даст знать, когда Орестес появится в Коринфе: по их расчетам, это должно было произойти через три-четыре дня. А в ответ Лаис пообещала обязательно прогуливаться вместе с Нофаро по галереям храма, когда Дарей снова приведет сюда водоносов – конечно, если поблизости не окажется Хереи и Мауры!
Однако время шло, а Орестес так и не появлялся. Может быть, он заболел? Или…
Само собой, Гелиодора и Нофаро прекрасно знали, как обеспокоена Лаис, и разделяли это беспокойство. Добросердечная Нофаро тоже была убеждена, что Орестес вот-вот приедет за своим господином, а Гелиодора до поры до времени помалкивала.
– Филлис рассказывала, как на Крите проводят день Гермеса, – вдруг сообщила она однажды Лаис. – В этот день господа и слуги меняются местами: господин прислуживает рабу, а раб возлежит в его покоях. Дозволены любые вольности между рабами и господами. Если хозяйка захочет отдаться всем своим рабам, хозяин не может ей помешать. И мстить тем рабам, которые имели дело с его женой, он тоже не должен! В день Гермеса раб даже волен побить хозяина…
В голосе Гелиодоры звучали странные нотки, и Лаис взглянула на нее внимательно.
– Что ты этим хочешь сказать? – не поняла Нофаро.
– Я хочу сказать, что некоторые рабы иногда желают продлить праздник Гермеса на вечные времена, – пояснила Гелиодора.
– Как это? – удивилась Нофаро.
– Мне кажется, раб Орестес слишком увлекся ролью хозяина, – выпалила Гелиодора, стараясь не смотреть на Лаис, которая от возмущения потеряла дар речи.
– Но ведь так день Гермеса отмечают лишь на Крите, а в Афинах этого праздника нет, – возразила простодушная Нофаро.
– Да при чем тут праздник! – с досадой воскликнула Гелиодора. – Знаете, что я думаю?.. Нет, Лаис, ты не пыхти, как дракон, а послушай меня! Я думаю, что добряк Фаний постепенно привязался к Орестесу, которому он спас жизнь, и решил не убивать его, а даже сделал управляющим. Потом они с женой отправились в какое-то путешествие, где их захватили в плен и продали на невольничьем рынке. Они не возвращались очень долго, о них ничего не было известно, и Орестесу постепенно понравилось, что вся власть в доме принадлежит ему.
– И поэтому он не едет за своим господином?! – ахнула Нофаро, наконец-то сообразившая, что к чему.
– Вот именно! – решительно заявила Гелиодора.
– Я сразу поняла, на что ты намекаешь! – наконец-то обрела дар речи Лаис. – Но Орестес не способен на такую подлость! Пойми – он отправился на галеру, чтобы не расставаться со мной!
– Я отлично помню все, что ты рассказывала, – кивнула Гелиодора. – Орестес надеялся уговорить твоего отца отдать тебя ему в жены… и получить за тобой немалое приданое, разве не так? А если бы он знал, что именно его там ждет, ты думаешь, он бросился бы спасать тебя?!
– Конечно! – почти с ненавистью крикнула Лаис, старательно отгоняя воспоминание о понурых плечах Орестеса, который плелся в трюм вслед за Фанием, не бросив на Доркион даже последнего, прощального взгляда…
Слезы так и брызнули из глаз.
Нофаро тоже разрыдалась, с упреком глядя на Гелиодору:
– Ты станешь такой же злобной, как Маура, если будешь вести столь ужасные и жестокие речи!
– Хорошо, – испуганно пробормотала Гелиодора, ошеломленная не столько упреками Нофаро, сколько отчаянием Лаис, – хорошо, хорошо, простите меня… Конечно, я ошиблась, конечно, Орестес не мог так поступить… Он приедет, он скоро приедет!
Однако день шел за днем, а Орестес все не появлялся.
Тем временем Никарета объявила аулетридам: наконец-то начинаются матиомы женской магии. Проснулась столь долго спавшая наставница и нынче же явится к будущим гетерам.
Вредная Маура, как обычно, начала мутить воду:
– Зачем нам вся эта ерунда – колдовство? Все эти глупые мантии [37], зелья, любовные напитки, нелепые движения рук… Ерунда! Они не имеют никакой силы! Разве они помогли Медее и Цирцее? Обе были могущественными колдуньями, а все же не сумели удержать Ясона и Улисса. Пусть лучше новая наставница научит нас, как возвращать девственность! Если это могла делать Афродита, значит, должны уметь и ее жрицы!
– С ума сошла, – проворчал кто-то. – Это дырку на хитоне можно залатать, а как залатаешь прорванное мужчиной лоно?!
Нофаро вдруг ужасно покраснела и заерзала, словно ей стало неудобно сидеть.
«Что это с ней? – удивилась Лаис – Наверное, вспомнила, как это произошло с ней в первый раз…»
Она незаметно оглядела притихших девушек. Ни на одном лице не было светлой грусти или ласковой улыбки: похоже, воспоминание о том, как произошло расставание с невинностью, ни для кого не было особенно приятным!
Вот взять хотя бы ее собственные воспоминания!.. Перечеркнутое шрамами, искаженное похотью лицо Терона возникло перед глазами, и Лаис вся сжалась от отвращения. Сколько раз она мечтала о том, чтобы Терон попал к врагам, которые оскопили бы его! Это была бы достойная кара за его жестокость. Сколько раз Лаис посылала ему проклятия! Если бы не Апеллес, она возненавидела бы всех мужчин. А если бы не Кутайба и Фаний, бедная маленькая косуля досталась бы всей команде и ее уже не было бы в живых. Кутайбу она не в силах отблагодарить, хотя возносит за него молитвы и приносит жертвы его тени при всяком молении, но Фания нужно спасти.
Скорей бы приехал Орестес! Но приедет ли он? Все-таки Гелиодора заронила в душу Лаис зерно сомнения…
– Вернуть невинность свою? – вдруг перебил ее мысли слабый старческий голос. – Ну что ж, Афродита сделать это могла очень просто – стоило лишь ей воротиться на Кипр, где из пены морской на свет она появилась. У вас же вряд ли получится что-то, даже если вы прямо сейчас в земли родные вернетесь. К тому же, подумайте, аулетриды: разве мужчины невинность найти у гетеры желают?! Нет же! Распутство им нужно – и изощренность распутства! Конечно, иные мужчины мечтают первыми быть… Чтоб угодить им, надобно вход в ваше лоно смазать яичным белком или соком лимонным, в который медку чуть подбавить. Будет воистину больно, когда к делу приступит мужчина, – не надобно и притворяться, что больно! А на орудье мужчины окажется кровь, пусть и немного, но будет! Однако все это – незамысловатые штучки, они любой деревенской знахарке известны. От меня ж вы узнаете кое о чем похитрее…
Девушки недоуменно оглядывались, не в силах понять, откуда раздается голос, ведь в зале никого не было, кроме них.
И вдруг…
– Кирилла – имя мое, аулетриды, – прозвучал тот же голос, и они внезапно увидели, что рядом с ними стоит наставница, которую они так долго ждали.
Откуда она появилась?! Откуда ни возьмись – это выражение подходило к случаю как нельзя больше!
Кирилла оказалась именно такой, какой и должна быть настоящая колдунья: старой, скрюченной даже не в три, а в четыре погибели, с лицом настолько морщинистым, что невозможно было разобрать его выражение. На этой сморщенной маске жили только черные огненные глаза, настолько яркие, живые и молодые, что казалось: внутри древней, увядшей оболочки прячется юная девушка, которая только и ждет, когда сможет разорвать узы старости и выскочить в жизнь. Впрочем, ее надтреснутый, слабый и хриплый голос ясно показывал, что Кирилла стара как мир!
– Я буду вас обучать алектомантии и пиромантии, аулетриды. Кроме того, открою арифмомантии и некромантии первые тайны… Помните, что некромантию гонтией также порой называют. Метеромантия вскоре известна вам станет, аулетриды, чтобы вы верные знаки могли отыскать в дуновениях ветра и звездных движеньях. А хиромантия вам подсобит не только изведать судьбу человека, но и мужскую ладонь так приласкать, что любовник ваш разума мигом лишится! [38]
Хоть наставница и предупреждала, что Кирилла будет говорить необычно, все же девушки были поражены. Им показалось, что они внезапно заглянули в те незапамятные, волшебные времена, когда и боги, и люди изъяснялись высоким поэтическим стилем и обладали даром беседовать с животными и птицами, отвечавшими им так же!
– Расскажи нам лучше о толковании вещих снов, – пренебрежительно бросила Маура. – Наверное, человек, который спит недели и месяцы, – большой знаток снотолкования!
Все так и ахнули.
– Маура совсем обнаглела, – прошептала робкая Нофаро. – Невежа! Кому-нибудь другому это не сошло бы с рук!
– Она знает, что Херея не позволит ее наказывать, – с сожалением вздохнула Гелиодора. – Он ведь к ней в самом деле вожделеет! Филлис рассказала мне, что Херея обожает смотреть, как Маура забавляется с Клитией, подражая некоторым женщинам с острова Лесбос… – шептала Гелиодора. – Они трибады! Урнинги! [39]А может быть, и сам Херея играет с Маурой руками и языком, как он хвастался.
– О боги! Какой ужас! – смущенно всхлипнула Нофаро. А Лаис ничего не успела сказать, потому что снова раздался голос Кириллы:
– Да, ты права, фессалийка: я сплю, чтобы вещие сны мне являлись. Но не приходят они по заказу – долго порою их ждешь… Так я ждала, почивая на ложе, пока не изведала тайну. Только тогда я смогла пробудиться и вновь появиться в Коринфе.
– Ты можешь прозревать будущее? Как дельфийский оракул? – восхищенно спросила Гелиодора.
– Что это значит? – спросила простодушная Нофаро. – Кто он такой – дельфийский оракул?
– Деревенщина! – презрительно процедила Маура. – Ничего-то ты не знаешь!
– Я тоже не знаю! – с вызовом бросила Лаис.
– И я, и я… – смущенно признавались другие девушки, и даже Филлис прошептала, рискуя прогневить Мауру:
– И я.
– Зато, без сомненья, все знает вот эта девчонка, – улыбнулась Кирилла Мауре. – Так пусть же она нам поведает, кто он – дельфийский оракул!
– Оракул – это такой древний старик, он живет в Дельфии, – бойко начала Маура. – Он сидит на пне в священной роще и гадает всякому, кто пожелает, по линиям руки!
И она с торжеством воззрилась на Кириллу.
– Здесь соответствуют истине только два слова – священная роща, – усмехнулась старая колдунья. – Оракул – это пророчество бога, кое от имени бога произносит избранник его. В Эпире дуб рос священный в священнейшей роще – и предвещания неба, жрецы уверяли, порою звучали в шуме листвы. Дельфийский оракул был в Дельфах, а не в какой-то там Дельфии, как говорит фессалийка. Оракул чрез Аполлонову жрицу вещал. Пифией жрица звалась! Пифий искали для Аполлона среди самых мудрых колдуний. Я тоже такой оказалась и пифией в Дельфах была. Я долго постилась и омывалась в священном Кастальском ключе, в транс я священный впадала, изрекая пророчества именем бога… Там обрела я уменье грядущее видеть, а также в давно позабытое взором проникнуть – и людям его показать.
– Что говоришь ты, наставница? – насторожилась Лаис. – Ты способна увидеть то, о чем не может вспомнить человек? Способна таинством оживить его память? Это правда?
– Почему ты о том вопрошаешь? – спросила своим надтреснутым голосом Кирилла.
– Наша пыльная львица никак не может вспомнить, скольким мужчинам она дарила свою благосклонность! – захохотала Маура, и Лаис почувствовала, что Гелиодора стиснула ее руку, призывая быть осторожней.
В самом деле, Лаис забылась. Еще миг – и она выдала бы тайну Фания… А заодно и подвергла бы опасности Дарея.
– Я просто так спросила, – пробормотала она.
– Ну что же, – кивнула Кирилла. – А теперь мне б хотелось начать матиому. Я не впервые аулетрид обучаю и знаю, конечно, что многим из вас странно и стыдно ходить голышом постоянно. Гимнофилия, телом нагим любованье, Афродите Пандемос угодна! А еще знать вы должны, что для вашего ж блага придумано правило это! К несчастию, слишком уж много завистниц у вас, у гетер… Замужние жены и девы, что служат Афине и Гере, вас ненавидят за то, что мужчины ваших объятий так жаждут, в них находя утешенье и отдохновенье, что, наслаждаясь беседами с вами, пренебрегают супругами. Те лишь молчат постоянно уныло иль слезы всегда проливают, мужу пеняя сварливо на то, что не сделал иль сделал. Жены гетерам вредить норовят то и дело… Проклятия их и плевки, вслед летящие вам, могли б нанести вам вреда очень много, когда б не ходили гетеры, свои передки обнажая. Сие – оберег очень мощный, так же, как изображение губок, что трутся меж ног ваших, аулетриды! Когда вы раздеты, защищены вы получше, чем когда вы одеты! Ну а коль вы одеты, следует вам непременно носить при себе хоть какую-нибудь драгоценность в виде пеоса (так фаллос порой называют, надеюсь, вы знаете это?) или ракушку – как знак нижних губок прелестных. Надо надеяться, что в списке вещиц, коим быть непременно предписано в кипселе вашем, есть и ракушки иль хоть украшения из них! В крайнем же случае, коли возникает опасность сглаза иль колдовства, вы кукиш сложите, а лучше бы два – и направьте их в сторону ту, где неприятель стоит иль злобная баба… Передок ваш должен быть гладок, как шелк! Если ж у вас начинаются лунные дни, ваша мощь возрастает многажды. Я научу вас кое-каким заклинаниям – ими вы сможете, скажем, тлю уничтожить на поле и даже прогнать саранчу!
Кирилла на мгновение умолкла и внимательно оглядела девушек, а потом снова заговорила:
– Повторяю, вы должны всегда быть готовы услышать проклятия и поношенья – и защититься от них. Как это ни странно, но даже мужчины, которые станут искать наслаждения у вас и тратить на вас кучу денег, втайне будут взирать на вас с пренебреженьем, с презрением даже! Женщины мы, то есть создания низшие, как они полагают, и уважения мы недостойны уже потому, что лунные дни к нам приходят порою…
Тут Кирилла хитро усмехнулась:
– Вернее сказать, эти лунные дни к вам приходят, аулетриды! Мои-то уже давным-давно миновали, я даже успела забыть, когда вообще это было, а чтобы припомнить, мне и самой придется таинство свершить, чтоб память свою оживить!
Девушки дружно расхохотались.
– Итак, за что же мужчины наши лунные дни презирают? Считают они, что в те дни мы все злобные силы собой воплощаем, что мы в это время нечисты. Стоит взглянуть нам на огурцы или розу – иссохнут они, и цветы все завянут, и молодую лозу винограда покроет вдруг плесень, и нож затупится, и проржавеет лопата… И зеркала светлый овал потускнеет!
– Что ж, нам во время этих дней в зеркало не смотреться?! – хихикнула Гелиодора.
– Но знаете, аулетриды, что здесь смешнее всего? – улыбнулась Кирилла беззубым ртом. – Если нечистая женщина на тыльную сторону зеркала этого взглянет, снова оно станет светлым и ярким! Вот чудеса!.. Жаль, что давно потеряли свою вы невинность, не зная, сколь же могучими были в первые после этой потери нечистые дни. Если бы кто-то успел пропитать выделеньями вашими первыми тряпку и сжечь ее в поле, оно стало б навеки укрыто от града. А если же тряпку ту расстелить вдоль порога, никакое злое заклятье вовек не коснется уже обитателей дома.
– Да? – протянула Нофаро. – Никогда об этом не слышала!
– Да тебе-то что? – пренебрежительно посмотрела на нее Маура. – Твоя девственность давно потеряна, так же как и у нас у всех.
– Конечно, – кивнула Нофаро, опуская глаза.
– А теперь, аулетриды, – продолжала Кирилла, – пусть каждая мне сообщит, о каких вы гаданьях или магических тайнах слышали в жизни и какими из них вы владеете, что очень возможно. Возьмите-ка папирусы, стилосы, сядьте вон там и пишите – только прошу вас писать поразборчивей, аулетриды, ведь глаза у меня уже слабы.
Как всегда, когда речь шла о письменных заданиях, среди будущих гетер началась некоторая суматоха. Девушки, которые обычно старались держаться поближе к Мауре, теперь с заискивающим выражением косились на Лаис и ее подруг.
Однако Лаис не удалось даже взяться за стилос: Кирилла поманила ее скрюченным пальцем и, когда девушка приблизилась, заговорщически шепнула:
– А теперь расскажи мне, о Лаис – ведь так твое имя? – чью память ты пробудить возмечтала.
– Я… я же говорю, что просто так спросила, – растерянно забормотала Лаис.
– Не лги мне! – погрозила Кирилла. – В одном из снов своих вещих видела я этот наш разговор.
– Ты, великая пифия, видела во сне меня? – изумилась Лаис. – Но почему?!
– Я, засыпая, надеялась видеть опасность, грозящую храму, – прошептала колдунья. – И увидала тебя…
Лаис даже покачнулась:
– Опасность грозит храму из-за меня?!
– Глупая девка, – рассердилась Кирилла. – Разве я это сказала?! И не ори – всех тут перепугаешь напрасно! Я увидала тебя – и память того человека, которому ты так благодарна, что все готова ради него совершить.
– Ты видела во сне его память?! – всплеснула руками Лаис. – Ты знаешь, что с ним случилось?!
– Кто он? – настойчиво спросила Кирилла. – Скажи его имя, коль знаешь!
– Фаний, торговец из Афин, – выпалила Лаис. – Здесь его зовут Килидой из-за родимого пятна на плече.
– А как того юноши имя, которому Фаний спас некогда жизнь и который теперь заправляет в доме его, как хозяин?
– Орестес, – пробормотала Лаис, чувствуя, что у нее похолодели пальцы от изумления: Кирилла и в самом деле была колдуньей и провидицей!
– Правильно, да, – кивнула Кирилла. – Сии имена в моем сне прозвучали! Значит, воистину прошлое Фания мне приоткрылось и могу я тебе обо всем сообщить.
– Почему? – прошептала взволнованная Лаис. – Почему ты хочешь открыть мне это?
– Я ведь уже говорила, что была среди пифий в Дельфийском святилище, – медленно и торжественно произнесла Кирилла. – То, что мы бога служили устами, наложило на всю нашу жизнь отпечаток священный. Бывшие пифии годны нечто более важное делать, чем болячки людей врачевать иль помогать молоденькой глупой девице приворожить жениха. Мы годимся на большее даже, чем обучать магии жриц Афродиты и твердить всякие глупости вроде того, что трава сатирьон возбудит любого мужчину, коли у головы ты положишь эту траву, но если ж во время соитья положить ее в ноги, самый неистовый муж ослабеет и будет с тоскою взирать на орудие, что вдруг поникло бессильно. О, это все ерунда, чепуха, это мелочь! Бывшие пифии Дельф, пифии, что Аполлону служили, использовать силы должны – свои вещие силы! – чтобы исправить тот вред, какой люди приносят себе же подобным. Сейчас, мне известно, свершилась великая несправедливость. И ты, именно ты можешь исправить ее. Это открыли мне сны, и я готова поведать тайну тебе… тайну большого злодейства!.. Вы там пишите, пишите! – махнула она своей ручонкой, больше напоминающей цыплячью лапку, на девушек, которые с любопытством косились на колдунью и Лаис, что так таинственно и тихо переговаривались неведомо о чем. – А ты сядь вот здесь. Прислонись-ка к стене да закрой поскорее глаза. Ну, смотри же и слушай! И решай уж потом, что со всем этим делать!
* * *
– …Ну что, Алфия? – ласково спросил Фаний, поглаживая жену по животу. – Неужто твое чрево все еще пусто?
Алфия лежала, свернувшись комочком. Фаний умиленно смотрел на ее нежные плечи, которые чуть заметно вздрагивали, и понимал, что она не может сдержать слез. Так было всегда после того, как Орестес оставлял ее ложе. Бедняжка Алфия умирала от стыда, и эта ее стыдливость смягчала ревность Фания. Если бы она испытывала наслаждение в объятиях этого жалкого раба, может быть, Фаний уже не справился бы с ревностью, не перенес бы мучений, которым подвергал сам себя каждую ночь вот уже несколько месяцев. Однако Орестес все еще не оплодотворил Алфию, и Фаний с горечью думал, что он ошибся в выборе. Кто бы мог подумать, что этот юный красавец окажется неспособен сделать то, ради чего был спасен от насилия и позорной гибели?
Конечно, Алфия понимает: эти вынужденные сношения с другим мужчиной ей придется продолжать, чтобы все же зачать ребенка. Фаний это тоже понимает. Он должен еще какое-то время сдерживать ревность и длить свои мучения. Но с Орестесом пора расстаться. Мальчишка ни на что не годен!