Что с ним делать? Убить?
Фаний вздохнул. С самого начала он был убежден, что это решение – единственно возможное и его будет легко исполнить. Но чем больше проходило времени, тем более трудным становилось исполнить задуманное. Хоть иногда он ненавидел Орестеса за то, что тот владел Алфией, но все-таки Фаний успел привязаться к юноше. Днем тот был так приветлив, услужлив, трудолюбив, расторопен и сообразителен! Оказалось, что этот островной козопас, у которого на первый взгляд не было ничего, кроме изумительной красоты, обладает сноровкой и сметливым умом. Он насквозь видел вороватых рабов и обличал их перед хозяином. Благодаря Орестесу Фаний узнал, что его обкрадывал прежний управитель, и выгнал паршивца. Теперь надо было искать кого-то другого, но Фаний все чаще думал о том, как было бы хорошо подучить Орестеса и поставить его управлять афинским домом. Сам Фаний не любил Афины, хоть это и был его родной город. Он бы очень хотел переехать в Пирей, жить у моря, как Элий, завести собственный корабль, создать хорошую команду и отправлять судно в торговые плавания. А сам Фаний не расставался бы с Алфией, растил сына, которого родит в конце концов его жена…
Нет, Орестеса нельзя оставлять ни в Афинах, ни в каком-нибудь другом доме. Воспоминания о том, как он стонал, извергаясь в лоно Алфии, могут рано или поздно свести Фания с ума! Юношу надо продать. Убивать жалко, а продать в какой-нибудь другой город – можно.
Фаний сообщил об этом жене, однако та не шелохнулась: наверное, уже уснула и не слышала его.
А Фаний не спал и все думал, думал…
Орестес не сумел оплодотворить Алфию – значит, придется поискать другого раба, который смог бы сделать это. Конечно, трудно будет найти второго такого красавца, но тут уж не до красоты, главное – плодовитость. Нужно искать раба, о котором точно известно, что у него есть дети. Если смог сделать одного ребенка, сделает и другого. Ах, как хотел Фаний, чтобы у него было много детей! Но будет безмерно рад и единственному сыну или даже дочери. Перед ним вдруг возникло лицо прелестной девочки, похожей на Алфию, и он блаженно улыбнулся, засыпая.
Ладонь его соскользнула с плеча жены.
Алфия приподнялась, осторожно оглянулась. Муж крепко спал.
– Время этого мальчишки истекло, – вдруг пробормотал он сквозь сон.
Алфия судорожно вздохнула, глядя в темноту глазами, все еще блестевшими от слез.
…Фаний проснулся оттого, что его томила жажда. Почти не открывая глаз, он протянул руку вправо – здесь на столике всегда стояла чаша с водой. Фаний нашарил ее, коснулся края губами – и разочарованно вздохнул: там было пусто.
– Что за нерадивые рабы пошли, – проворчал он, спуская ноги с ложа, и только теперь заметил, что жены рядом нет.
Иногда, когда у Алфии приходили лунные дни, она уходила спать отдельно. Но ее дни, кажется, недавно миновали. Куда же она подевалась теперь? Может быть, отправилась в отхожее место?
Но надо позвать раба принести воды.
Он хлопнул было в ладоши, однако Орестес не появился.
Фаний вскочил с постели и заглянул в соседнюю опочивальню, где могла спать жена. Ее ложе было пусто, сундук открыт, а на полу – он ясно видел это в лунном свете – валялись какие-то вещи. Вот платок, который когда-то привез Фаний из Микен в подарок жене, но Алфия его не любила. Не любила она и этот браслет, изделие знаменитого ювелира с острова Лемнос, а эти сандалии ей натирали ноги, она их никогда не носила… Что же это значит, почему Алфия вдруг вытащила из сундука именно эти нелюбимые вещи?
Фаний заглянул в сундук – да так и ахнул. Сундук был пуст, совсем пуст.
«Она сбежала от меня! – догадался Фаний. – Сбежала со всеми вещами, а эти, ненужные и нелюбимые, бросила! И меня бросила, будто какие-нибудь сандалии! Почему?! Что я сделал?! Чем провинился?!»
Фаний хотел закричать, поднять тревогу в доме, но горло его словно судорогой свело, он не мог издать ни звука. Так, молча, разрываемый изнутри горем, негодованием, воплем, он пронесся по всему дому, бессмысленно надеясь, что жена еще здесь, что никуда не ушла, что это просто какая-то глупая шутка… И чуть не зарыдал от счастья, вдруг услышав ее встревоженный голос во дворе, около высокой каменной ограды, и наконец-то увидев ее!
Но Алфия была не одна. Верхом на ограде сидел Орестес, который протягивал ей руку и говорил:
– Ставь ногу сюда, вот сюда, и я втяну тебя наверх! Нет, сначала дай мне узел. Нет, подожди, любимая, лучше я спущусь и подсажу тебя.
С этими словами Орестес спрыгнул во двор, обхватил Алфию за талию и приподнял, чтобы посадить на ограду, но молодая женщина обвила его шею руками, и пара слилась в поцелуе, таком жарком, какого Фаний в жизни не видел. Никогда жена не целовала так его!
– Орестес, возьми меня! – хрипло проговорила Алфия, с трудом отрываясь от губ молодого раба. – Прямо сейчас, сию минуту! Прямо здесь, на земле! Я с таким трудом сдерживала свои чувства, чтобы муж не догадался, какое блаженство я испытывала от твоих ласк! А мне хочется кричать от восторга, когда ты извергаешься в мое лоно!
– Давай сначала выберемся отсюда, – послышался голос Орестеса. – Да поскорей!
Эта кошмарная, возмутительная картина привела Фания в чувство и вернула ему голос.
– Куда это вы собрались?! – взревел он, бросаясь вперед. – Изменники! Подлецы! Как ты могла, жена?! А тебе конец, неблагодарный раб!
Алфия вскрикнула, но тут же умолкла.
Орестес отстранил ее от себя, кинулся к Фанию и с силой толкнул его на ограду. Несчастный ударился головой и сполз по каменной стене наземь. И все же сознание еще не вполне покинуло его. Он ничего не видел, но слышал голоса, которые доносились до него словно издалека.
– Мы пропали! – рыдала Алфия. – Он очнется и разлучит нас!
– Он не очнется, – мрачно сказал Орестес. – Я этого не допущу.
– Что? – испуганно вскрикнула Алфия. – Неужели ты убьешь его?! Но ведь он когда-то спас тебе жизнь!
– Он предоставил меня той судьбе, которую он выбрал для меня, – с ненавистью ответил Орестес. – А сейчас я сам решу свою судьбу! И твою! И судьбу Фания! Нет, я не буду его убивать. Мне поможет зелье из асфоделей… Я случайно купил его у одной знахарки. Как чувствовал, что может пригодиться! Один глоток – и Фаний все забудет. Потом я уведу его подальше от дома, и он больше никогда не найдет дорогу сюда. Мы останемся здесь, а его здесь не будет!
– Только не убивай его! – долетел до Фания плачущий голос жены, а потом он ощутил горячее дыхание Орестеса на своей щеке.
– Не волнуйся, хозяин! – прошептал тот. – Я не обагрю рук кровью. Я просто продам тебя с торгов на самые тяжелые работы, чтобы через самое короткое время тебя загнали в могилу. Теперь ты сам узнаешь, что это такое – быть рабом, обреченным на смерть!
Афины
– Куда это, интересно бы знать, подевались все жители этого города? – озадаченно бормотал Дарей. – Я думал, здесь по улицам ходить невозможно: Афины! Столица! А тут словно повымерли все! Эй, малый! – окликнул он мальчишку, который мчался со всех ног мимо. – Что случилось в Афинах? Где люди?!
– Все в храме Зевса Олимпийского! В храме Зевса Олимпийского близ Акрополя! – проверещал мальчишка и промчался дальше.
– Во имя Вседержителя и Всесокрушителя! – проворчал Дарей. – Что же там происходит, в этом храме?!
Лаис пожала плечами, с жадностью оглядываясь вокруг.
Афины! Миновало лишь несколько месяцев с тех пор, как она покинула этот город, но все кажется здесь другим. Они въехали через Дипилонские ворота, и с тех пор Лаис только и делала, что сравнивала свои воспоминания с тем, что видела раньше.
– А вот этого дома не было! – восклицала она. – А здесь стояло дерево… Большой-пребольшой абрикос, и я помню, как все окрестные мальчишки паслись рядом, чуть только начинали поспевать плоды! Кому понадобилось его срубить?!
– Да… – неуверенно проговорил Фаний, чей медлительный, как бы задумчивый осел семенил рядом с ослом Лаис. – Кажется, я тоже помню это дерево… Конечно, конечно, я и сам когда-то пасся под ним, когда был маленький!
Дарей с высоты своего коня следил за ними со снисходительным видом взрослого, который слушает глупости несмышленых ребятишек. А Лаис все казалось, что это происходит не с ней, а с кем-то другим.
После того, как Кирилла открыла ей память Фания, они обе обратились к Никарете с просьбой исправить несправедливость, совершенную по отношению к несчастному афинянину. Сила и влияние Кириллы, бывшей пифии Дельфийского оракула, были столь велики, что великая жрица школы гетер не посмела перечить.
Но, конечно, прежде всего нужно было вырвать Фания из тьмы забвения, куда его погрузило зелье из асфоделей.
– Это вернейшее средство, чтобы забыть все на свете, – приговаривала Кирилла. – Не зря же растут асфодели в тех самых полях, куда души умерших уходят и где они бродят, забыв свою жизнь и всех позабыв, кого прежде любили! Лета, забвенья река, те поля омывает – она ж асфодели питает забвенною силой.
– Но неужели можно вернуть память человеку, испившему это зелье? – недоверчиво спрашивала Лаис.
– Одна только смерть безвозвратна, – отвечала Кирилла. – Да и то, говорят, вывел однажды Орфей из Аида свою Эвридику. Из царства умерших вывел жену, да вдруг оглянулся, глупец, – вот и утратил снова ее, теперь уж навеки! А этот бедняга побывал не в Аиде, а только лишь в мире забвенья. Конечно, оттуда вернем мы его – только бы не оглянуться, подобно Орфею!
– Какая же трава может ослабить силу асфоделей? – спрашивала Лаис.
– Не трава, а цветок. Вьёлета [40]имя его. Первым он выглянет из-под земли по весне – и вспомнится людям о том, как унес Аид Персефону в подземное царство. Вьёлетой дает Персефона весть о себе. И настойка вьёлеты – первое средство забвенье разрушить!
Конечно, Лаис верила Кирилле, конечно, не сомневалась в ее колдовской силе, а все же испытала истинное потрясение, когда Фаний, выпивший настойку вьёлеты, вдруг повел глазами, встретился взглядом с Лаис и воскликнул изумленно:
– Малышка Лаис, дочь Леодора! Неужели это ты?
Он слабо улыбнулся, вспоминая их первую встречу, а потом воспоминания – страшные, злые воспоминания! – нахлынули с такой силой, что Фаний схватился за голову, закачался – и упал бы, если бы Лаис не помогла ему устоять на ногах. Еле сдерживая слезы, он рассказал, как застиг жену с Орестесом, повторив то, что девушка уже знала от Кириллы, а потом Лаис, с трудом подбирая слова, сообщила ему о его рабском положении.
Фаний лишился сознания от этого потрясения, и Лаис уже начала беспокоиться, что старания Кириллы были напрасны и даже вредны для него, однако он все же очнулся – и стал молить Лаис о помощи. Фаний хотел вернуться в Афины, предстать перед ареопагом и, восстановив свое имя и звание, просить о наказании предателю Орестесу.
Никарета, повинуясь распоряжениям Кириллы, от имени жриц храма выкупила Фания из службы водоносов. Сделано это было на следующих условиях: если бывшему рабу удастся доказать свои права в Афинах, он возместит выкуп коринфскому храму. Если же он не сможет победить, значит, его долг будет выплачивать Лаис из своих доходов гетеры.
Она была согласна на все, взамен просила только об одном: позволить ей сопровождать Фания в Афины.
Последовали переговоры Никареты и старшины водоносов. Ему и в голову не могло взбрести пререкаться с великой жрицей храма, от которого зависело благосостояние города! Вдобавок имя Кириллы было настолько знаменито, что каждое ее слово воспринималось как приказ. Однако, набравшись храбрости, старшина все же попросил позволения отправить бывшего раба в Афины в сопровождении не только Лаис, но и стражника. С могучим охранником хрупкой аулетриде и изможденному Фанию путешествовать будет гораздо безопасней!
Никарета, выслушав эту просьбу, только усмехнулась. Забота о чьей-то там безопасности совершенно ни при чем. Понятно, что старшина беспокоился: а вдруг, если афинскому торговцу не удастся доказать свою личность, он сбежит? Однако Никарета много повидала в жизни разных людей и не сомневалась ни в Фании, ни в его удаче.
Осталось только решить, кто будет сопровождать аулетриду и освобожденного раба.
Лаис бросилась к Кирилле. Старая колдунья выслушала ее просьбу, хитро усмехнулась – и назвала Никарете имя охранника Дарея с таким видом, как будто ее только что озарило благим пророчеством.
Конечно, если бы Дарея в качестве охранника предложила Лаис, от вопросов ей было бы не отбиться, да и разрешение вряд ли дали бы, а с Кириллой никто не смел спорить.
Вот так и получилось, что однажды из Коринфа отправилась тройка путешественников: муж и жена (под видом семейной пары ехали Дарей и Лаис, укрывшая лицо легким покрывалом и заранее получившая от Никареты прощение за то, что, будучи жрицей Афродиты Пандемос, облачилась в одежду замужней женщины), а также их захворавший родственник (Фаний), которого они сопровождали к знаменитому афинскому врачу Диоклу. Фаний был настолько потрясен воскрешением своей памяти, настолько озабочен судьбой невесть куда пропавшей Алфии, настолько ослабел в бытность свою рабом, что ему совершенно не нужно было притворяться: любой, самый недоверчивый и придирчивый человек с первого взгляда признал бы, что он очень болен.
Полдороги Дарей пребывал в превеликой тоске оттого, что вынужден был расстаться с прекрасной и столь любимой им Нофаро, однако каждый стадий пути в Афины приближал их встречу после возвращения в Коринф, и вскоре Дарей перестал грустить.
И вот путешественники в Афинах! Однако эти Афины странным образом опустели…
Чтобы добраться до дома Фания близ Пирейских ворот, нужно было проехать на юго-запад через весь город, и совсем скоро путешественники услышали странный рокот, доносившийся со стороны Парфенона. Сначала им показалось, что это рокочет море, чудесным образом подступившее в самый центр Афин. Однако вскоре стало ясно: это без умолку шумит толпа, переговариваются люди.
– Что там такое? – не уставал спрашивать любопытный Дарей. – Давайте подъедем и посмотрим!
– Мы здесь не затем, – резко ответила Лаис. – Нам нужно сначала уладить дела Фания, а потом зевать по сторонам!
– Конечно, – примирительно кивнул Фаний. – Но так хотелось бы узнать, что здесь происходит!
– Вы хотите узнать, что здесь происходит? – раздался внезапно голос, исполненный такой звучности и красоты, что путники невольно воздели очи вверх, решив, что с ними заговорил какой-нибудь небожитель, взглянувший на грешную землю сквозь редкую завесу облаков, однако в небесах никого не обнаружилось, даже птиц.
– О слепцы, вы смотрите, да не видите! – провозгласил голос раздраженно, и тогда путешественники опустили глаза – и увидели совсем рядом невысокого и несколько кривобокого (одно плечо чуть выше другого) человека в белом хитоне и алом щегольском гиматии. Его голова была увенчала лавровым венком – отнюдь, впрочем, не из свежих листьев, которыми издавна венчали знаменитостей, а из листьев изрядно привядших, какие годились только в похлебку. Видимо, незнакомец был этим венком награжден уже давно, однако берег его, чтобы ни он сам, ни окружающие не забыли о его достижениях.
– Не видите вы, что граждане афинские погрязли в глупости и безделье! Вместо того чтобы приумножать свои богатства и радовать богов жертвоприношениями, они все как один, подобно стаду глупых овец, потащились смотреть на нелепую мазню недостойного краскосмешивателя и стенопачкателя по имени Апеллес.
– Апеллес? – вскрикнула Лаис, от неожиданности выпустив край своего покрывала. Лицо ее открылось.
Незнакомец уставился на девушку ошеломленно, потом потряс головой и пробормотал, обращаясь к Дарею, но не отрывая глаз от Лаис:
– Осмелюсь сказать, друг, твоя супруга прекраснее Прекраснейшей! Вы чужеземцы или афиняне?
– А почему ты спрашиваешь? – настороженно, как и подобает ревнивому супругу, буркнул Дарей.
– Такое ощущение, что я уже видел это прекрасное лицо… Возможно, во сне?..
– А ты случайно не видел в том же сне синяка, которым я украсил твою физиономию? – осведомился Дарей. – Если нет, то ведь его можно и наяву получить…
– Успокойся, о странник! – внушительным тоном произнес незнакомец. – Я строгий охранник устоев брака. Супруги нужны нам, чтобы давать детей и присматривать за хозяйством – для всего прочего годятся гетеры и наложницы. Но я думаю, что приличная женщина вправе появляться на улице только тогда, когда ее не спросят, чья она жена, а спросят, чья она мать! Конечно, вы, чужеземцы, можете не знать наших обычаев, но я держусь такого мнения, что тебе бы лучше – ради вашего же блага! – прикрыть лицо твоей жены. Просто чтобы она не искушала добродетельных афинских граждан. У нее такие глаза… Эти глаза совратят любого мужчину!
Незнакомец приблизился к растерявшейся Лаис и заглянул в ее лицо, а потом снова обратился к Дарею:
– Прости меня, друг-чужеземец, но ты уверен, что твоя жена не бывала в Афинах раньше?.. Зевс Громовержец, помоги мне вспомнить, где я видел это лицо!
Лаис вдруг сообразила, что лицо этого человека тоже знакомо ей. Она его уже видела раньше. Но где? Когда? Возможно, случайно, на афинской улице…
Вдобавок она помнила этот богатый оттенками, звучный голос… И его она тоже слышала на улице!
Да ведь это…
– Демосфен, ты Демосфен! – вдруг, словно очнувшись, воскликнул доселе устало молчавший Фаний. – Ты – великий краснословец Демосфен!
Человек в увядшем лавровом венке запахнулся в свой алый гиматий и принял торжественную позу. Судя по выражению его лица, он был необычайно доволен тем, что его узнали.
– Я не имел удовольствия быть знакомым с тобой, друг, но, не сомневаюсь, ты достойный человек, если знаешь меня, – изрек он благосклонно. – И ты поймешь мое негодование. Конечно, тебе приходилось слышать имя Апеллеса. Этот бездарный и безродный мазила вознесся на волне кровавых завоеваний наших врагов-македонцев. Не стану называть имени его покровителей – они слишком хорошо известны тем, что убили множество афинян. Но благодаря покровительству нового царя – этого тирана Александра! – почти все храмы, которые строятся в Афинах, расписаны жалким ремесленником, который годится самое большее на то, чтобы растирать краски или грунтовать стены. Вы спрашивали, почему пусты улицы, куда стеклись все афиняне? Да они все потащились, как стадо глупых коз, глазеть на новую фреску Апеллеса. Она называется «Рождение Афродиты». А знаете ли вы, друзья, кто позировал для этой фрески? Известно ли вам, что Апеллес выставил перед всеми нашими согражданами и их почтенными супругами обнаженные телеса девки, которая раньше была наложницей македонца Александра? Она царю надоела, вот он и швырнул ее нашему великому художницу. Наградил объедками со своего стола! И теперь прелести этой распутницы украшают храм Зевса-громовержца!