Часть вторая
- И мне не спится… - послышался за спиной полушепот.
Я оглянулся. В дверном проеме, немного смущаясь, стоял Дмитрий Николаевич.
- Да-а, после такого трудно заснуть, – охотно поддакнул я.
- Для кого как. Вон как молодежь принялась отсыпаться. – Он кивнул головой в темноту купе, где действительно, если прислушаться, доносился слабенький, ровный храп Игорька. – А я так уже не могу, – добавил он, по-детски виновато улыбаясь.
- Ну что ж, тогда давайте вместе службу нести, – попробовал и я улыбнуться.
Фотокорреспондент вышагнул из проема и взялся за деревянный поручень, который тянулся во всю длину вагонного коридора. – И что ж это так болтает вагон?! Скорость вроде бы не ахти, а качка как на море.
- Ну, это все та же вечная мерзлота. Это она и землю ломает, и метал гнет.
- Да-а, у меня никак из головы не выходят ваши рассказы об этом Севере.
- Теперь и Вы побывали, и у Вас будет что рассказать.
- Это точно. Одна переправа через Обь что стоит. Или вот этот ледяной вагон!
Когда, звонко поскрипывая снегом, мы подбегали к вагону номер восемь, то и представить себе не могли, что нас ждет еще один шок.
- Ну, че торопимся, че торопимся?! До отправления еще двадцать минут! - грубо и громко проговорила рослая проводница, обдав четверку подбежавших к ней пассажиров перегарочным выхлопом. Она была вся закутана, завернута в какие-то одежды, которые скрывали ее служебное положение. – Че торопимся! Че спешим! В вагоне не теплее! - неожиданно добавила она.
- Вы хозяйка вагона?! – спросил недоверчивый Игорек и уставился на странно упакованную бабу.
- Я сынок, я… Билеты потом…. Сколько вас?! Еще есть пассажиры? Тогда выбирайте любое купе, любые места… Вы все вместе или как?
Чугунная печь в тамбуре гудела и побрякивала. В узенькие щели дверцы с ожесточением и тягучим подвыванием бился огонь. Это обнадеживало. Но когда вошли в сам вагон – не поверили! Полумрак, запах горелого угля, пыли, прелого белья, заброшенного человеческого жилья и чего-то еще были ни что по сравнению с тем, что предстало перед глазами. А предстала совершенно фантастическая картина - наросты белого льда толщиной сантиметров в двадцать точно ребра перечеркивали длинный, узкий коридор, соединив окна с полом.
- Это что, Павел Иванович?! – чуть не в голос прозвучал не менее ледяной вопрос моих компаньонов.
- А что, есть варианты?! – я развел руками. Что можно было сказать. Я и сам не был в восторге от увиденного. Хотя мне и раньше приходилось встречаться с подобными явлениями на северных ветках. Ну, я не знаю…! Надо ехать.
- Ничего, приспособимся, - добродушно проговорил Дмитрий Николаевич и первым шагнул в полумрак нереального. – Где будем устраиваться? - добавил он, не оборачиваясь.
- Далеко не ходите! Чем дальше от печки, меньше тепла, – ответил я ему в том же бодром, как мне казалось, тоне.
- Логично.
Наталья Ивановна молчала. Она молчала ровно с тех пор, как мы провалились в наледь. Я понимал, что у женщины совершенно сдали нервы и, если сейчас ее нечаянно и неосторожно потревожить, то с ней случится, если не истерика, то такого наслушаешься – мало не покажется. И за это затянувшееся молчание я был ей благодарен.
- Вот сюда, давайте все сюда. Надышим, натаскаем матрацев из других купе, ничего, дотянем до Москвы. – Бодрил своим голосом и энергичными действиями фотокорреспондент.
- Да Вы что, Дмитрий Николаевич! - вскрикнул Игорек фальцетом. - Здесь же, как… в могиле!
И действительно, когда зажегся слабенький свет, все на мгновение замерли. Во-первых, в выбранном купе картина с ледяным наростом была еще страшнее, чем в коридоре. Толстенный слой льда вморозил в себя даже оконные шторки вместе со стержнем, на котором они висели, плавно «стек» на столик этаким полупрозрачным языком и, накрыв собой всю столешницу, «спрыгнул» на пол, где замер полуметровым мерцающим сталагмитом. А во-вторых, при дыхании от нас шел пар точно также, если бы мы были на улице.
- Это абзац! – обреченно выдохнул из себя Игорек. Я прошел дальше по вагону, заглядывая в остальные купе. Во всех картина была точно такой же. Вагон был заморожен. Я наклонился и пощупал трубу системы отопления. Как ни странно, но она была теплой, а точнее не холодной. Значит, была какая-никакая надежда. Либо что-то с самой системой, либо проводница поздно затопила.
- Слушайте, а давайте посмотрим, что делается в соседних вагонах. Не может быть, чтобы они все были морозильниками.
- Посмотрим, посмотрим, по ходу, а пока давайте располагаться, – спокойно отреагировал фотокорреспондент и первым стал укладывать вещи. – Главное чтобы мы ехали, Игорь. Потому что когда поедем, то Москва с каждой секундой будет все ближе и ближе, - философски изрек Дмитрий Николаевич и стал стаскивать сверху матрацы. – Сколько там до отправления?
И действительно, когда поезд, скрипя, треща, свистя, визжа колесами, рельсами, всеми своими промороженными сочленениями двинулся, покатился, поехал, стало как будто теплее.
- Билетики мои дорогие, билетики и паспорта, - в проеме стояла проводница все в той же экипировке.
- Слушайте, хозяюшка, а почему у вас так холодно? – Игорек едва сдерживался, чтобы не сказать менее миролюбиво.
- Белье брать будете? – продолжала «хозяюшка» грубым, прокуренным и пропитым голосом, не глядя на журналиста-стажера. – Значит, белье брать не будете, - выдохнула она, и в купе вообще стало нечем дышать.
- А-а, туалет?! Туалет у вас работает?! – став совсем маленьким робко спросил стажер.
- Туалет не работает и не будет работать, - бесцветным, монотонным голосом проговорила проводница.
- Извините, - не унимался Игорек, - а-а куда прикажете… ходить?!
- Ходить будете в... бутылочку, или баночку, - она бросила ненавистный взгляд на Наталью Ивановну, - А по «большому» в пакетик целлофановый. Думаю найдете. – И тут же выдохнула – так белье будете брать - нет?!
- Э-э, любезная, ну-ка выйдем на минутку, - проговорил я, едва сдерживая нахлынувший гнев.
- Че-е-е?! – она смерила меня презрительным взглядом и, мне показалось, хотела даже сплюнуть, чтобы окончательно добить.
Я крепко взял ее за локоть и грубо вытолкнул из купе.
– Слушай, лебедь ты моя хрустальная! Фуфлыга кукольная! Еще раз свою «поганку» раззявишь…, - меня трясло как в драке.
- Ты че-е, «Козырь», в натуре?! – у бабы округлились глаза.
- Мухой четыре стакана горячего чаю…
- Чифирку что ли? – баба немного оживилась
На моем лице отразилась вся ненависть, злость и огромное желание натыкать ее в грязь, лед, в ее собственную грубость и хамство.
- Я сказал чаю, - повторил я сквозь зубы.
- И что я буду иметь?
- Мое «мерси», - проговорил я тихо, продолжая смотреть так, как будто уже рвал ее голыми руками. Она выдержала взгляд.
- А че тогда под фраера косишь? – она шмыгнула бордовым носом, будто я уже сделал ей больно. – Эти тоже блатные? – кивнула она на дверной проем.
- И что б туалет через полчаса работал! – добавил я сквозь зубы и открыл дверь в купе.
- Сначала фрайерами прикинутся, а потом…. - забурчала она негромко и, судя по всему, отправилась выполнять «просьбу».
Когда я вернулся, Наталья Ивановна устраивалась на верхней полке. Дмитрий Николаевич обкладывал ее со всех сторон матрацами и одеялами, которые Игорек таскал из других купе.
- Сейчас чай будем пить, – проговорил я, как мог бодро.
- Классно! Хорошо, если он будет, хотя бы теплым! - Игорек тоже хорохорился. – Значит, уговорили хозяйку? – юноша с любопытством смотрел на меня. – Вы так галантно с ней обошлись!
- Да, девушка оказалась очень… понимающей, сердечной и отзывчивой. Обещала напоить хорошим чаем.
- Вот это да! Будем ждать.
Долго ждать не пришлось. Минут через пять в дверном проеме показалась проводница. Она держала поднос с четырьмя стаканами чая в мерцающих подстаканниках и горстью белоснежных кубиков сахара на плоском блюдечке. На этот раз на хозяйке одежды было гораздо меньше, зато поверх того, что осталось, она натянула мятую бело-серую куртку, что носят работники вагонов-ресторанов.
- Ваш заказ… дорогие… вы мои… пас-с-сажиры, – проговорила она со странной полуулыбкой и поставила поднос прямо на стопу одеял, собранных Игорьком.
- О! Вот это да! Какой аромат! А пар-то как валит! Да Вы же волшебница, спасительница! – Игорек первым схватился за ручку подстаканника. - Слушайте, кипяток! Честное слово кипяток!
То ли от горячего чая, то ли отопление, наконец, раскочегарилось, только в купе действительно стало чуточку теплее. Ледяной нарост на окне стал прозрачным. Он медленно таял. Капли, срывались с края стола и, падая на пол, снова превращались в… лед. Сталагмиты не думали таять.
Напившись чаю, стал укладываться и Игорь, за ним по-стариковски - Дмитрий Николаевич.
Я вышел в коридор. Чертовски хотелось спать, но такова дорога, вернее негласный закон северных направлений – кто-то спать не должен. В поездах всякое может случиться.
Вагон продолжало качать, дергать, трясти. Он издавал то жалобные стоны, даже вопли, то взвизгивал и лихо свистел, ликующие гудел, то вновь жалобно стонал и жаловался на судьбу.
И в коридоре лед на окнах стал прозрачнее. Он заметно светился сиреневым светом. На часах было начало одиннадцатого. Я собрался с мыслями, чтобы подытожить и саму поездку, и последние события, как сзади послышалось шуршание. «Кому-то все же не спится», - едва я подумал, как услышал голос Дмитрия Николаевича. – Не помешаю?
- Ну что Вы! - что ж придется вдвоем охранять сон молодежи.
С минуту-две мы молча смотрели в кривую темноту льда наросшего на окно, крепко держась за поручни, поскольку вагон изрядно качало. Я уже было собрался вновь вернуться к своим мыслям, но фотокорреспондент опередил.
- …До редакции я ведь где только не поработал, Павел Иванович, а вот пришел в этот журнал и как-то сразу успокоился, осел, что называется.
- А какое Ваше базовое образование? – я решил поддержать откровения фотокорреспондента.
- Вы не поверите - высшее военное, - ухмыльнулся он.
- Военное?! Вы хотите сказать, что Вы бывший военный?! – я действительно был крайне удивлен.
- Подполковник в отставке, представьте себе. – Он принял военную выправку и даже вскинул подбородок как по команде «смирно». – Конечно, годы свое берут, вернее уже взяли, но кое-что еще можем… – и он тихо рассмеялся.
Я представил его в военной форме старшего офицера и, честно говоря, не «увидел» статного и блестящего вояки.
- Я служил на границе. Начинал с замполита - заместителя начальника заставы по политической подготовке. Потом перевели в отряд в политотдел, потом снова на заставу уже начальником. Потом снова в отряд, ну и так далее. Строевой подготовкой я не очень-то себя утруждал. Ни фигурой, ни выправкой, увы, как вы видите, не вышел… - он, словно прочитал мои мысли.
- Как интересно! – мне действительно стало интересно. – Ловили шпионов, берегли покой любимой страны?
- С полной отдачей сил! Верой и правдой! Двадцать пять лет! – проговорил он не без гордости. Но через мгновение расслабился, обмяк, превратившись в прежнюю бесформенную массу пожилого человека.
- И как же Вас угораздило?! – не удержался я.
- Угораздило стать военным или фотокорреспондентом?
- Ну, как военными становятся, я догадываюсь. А вот как угораздило на творческую стезю переключиться, вот это интересно.
- Во-первых, и в армии есть место творчеству ровно в том смысле, в каком Вы нам говорили. А во-вторых, я с детства рисовал. Участвовал в выставках, конкурсах, ну и так далее. Перед тем как уйти в отставку, в штабе округа сделал выставку своих работ. Картины раздарил друзьям, по отрядам, по заставам, где служил.
- И что же, - я был искренне удивлен. - Вы забросили это занятие?
- Да ну что Вы, Павел Иванович, продолжаю рисовать, пишу картины, да вот еще в колледже подрабатываю. Часов не много, зато удовольствие!
- А что Вы преподаете?
- Рисунок и композицию.
- О! Так мы коллеги! Ну что ж, за это и не грех по чуть-чуть. – Мне на самом деле захотелось выпить, вернее, согреться.
- Давайте перейдем в соседнее купе. Не будем молодежи мешать. Все же наволновались ребята.
- Это точно. Наталья Ивановна, молодец, держится, я вам скажу, на уровне!
- Она у нас такая.
Тихо, как заговорщики, взяв все необходимое для выпивки и закуски, мы прошли дальше по вагону и нырнули в открытый проем. Включили свет. Достали с верхних полок матрацы и подложили под себя.
- Ну вот, теперь можно и не шептать.
- Слушайте, ну холод-то, какой!
- Думаю, все системы разморожены. Видели печь? Вот-вот взорвется. А тепла в вагоне нет.
- Главное, Павел Иванович, едем! Едем домой. В тепло и уют. – Дмитрий Николаевич за разговором скрутил пробку и налил в стаканы грамм по пятьдесят. По холодному купе поплыл запах Юга, Армении, лета. – Давайте за тех, кто остался там в Салехарде.
- Вот это правильно. – Мне стало немного стыдно, что вот так втихаря, как партизаны мы покинули замерзающий город и теперь катим, хоть и в ледяном вагоне, но все-таки катим домой в тепло.
Чокнулись, выпили, взяли по пластинке сыра. Помолчали с минуту.
- Ну что, между первой и второй промежуток небольшой? - Дмитрий Николаевич посмотрел на меня вопросительно. Я кивнул.
- А вот теперь я хотел бы выпить за вас, Павел Иванович.
- Ну, вот нашли героя, - мне даже стало досадно.
- Напрасно Вы так, я ведь на полном серьезе. Нам никак нельзя было опаздывать. Всем троим. А сейчас, кажется, успеваем…
- Рано говорить – «хоп»…
- И, тем не менее, Павел Иванович… Ближе к Москве мы Вам поведаем причину нашей спешки и треволнений. Ну ладно, тогда давайте за всех нас.
- Ну, вот это лучше.
Мы еще сколько-то посидели, выпили по третьей, сходили, проверили редакторшу со стажером. Вернулись и только тогда разговорились.
- Никак не могу понять, почему у студентов такая пассивность к учебе? Ведь что интересно, Павел Иванович, поступали, переживали, тряслись на экзаменах, баллы подсчитывали, думаю, ночи не спали, родителей измучили и что? Поступили и словно уснули. Расскажите, что Вы думаете по этому поводу или у Вас не так?
Я задумался. Начинать будоражить душу о больном, а, пожалуй, самом больном в моей преподавательской практике, и хотелось, и не очень. Время - да время было, и собеседник - не дурак и даже коллега, но что-то тормозило, хотя, если честно, наверное, небольшая робость - кому приятно показывать незнакомому человеку свое сомнительное и трепетное, хрупкое и ранимое профессиональное честолюбие…
- Разумеется, Дмитрий Николаевич, - после некоторого раздумья решился я, - у нас в институте проблема та же, да и в других учебных заведениях. Дети-то те же самые, только одни к вам пошли, другие к нам, а поколение-то… Мы любим учить, но не учиться. Причем все. С малолетства и до седин.
- Я с Вами согласен, Павел Иванович, полностью согласен.
После выпитого стало теплее и голова странным образом прояснилась.
- Однажды, - я решил рассказать байку своему собеседнику, - сын моей знакомой, пятнадцатилетний Сергей, парень интересный, неплохо воспитанный задал мне потрясающий вопрос: «Дядя Паша, посоветуйте – кем мне стать?!» Удивительно простой вопрос, на который безумно трудно ответить. Не правда ли? Поэтому я не смог ответить ему сразу, попросил подождать до утра. Весь вечер ломал голову, плохо спал, весь измучился, но утром когда Сережа пришел за ответом я сказал следующее: «Знаешь Сергей, если бы вместо тебя сейчас стоял я сам, такой же, как ты пятнадцатилетний, то я бы посоветовал себе стать… великим! Великим в любом деле, которое для себя выберешь.»
«Ого! Но это же невозможно! – Сергей был крайне удивлен моим ответом. – Это Вы себе бы так ответили, потому что этого хотели, но я этого не хочу!» «Да, - говорю я, - это почти невозможно. Но ты меня спросил, я ответил» – я немного был разочарован реакцией юноши. «Но почему именно великим?!» - вновь раздосадовано проговорил Сергей. «Потому, что все остальное - доступно, - ответил я ему. – Цель надо ставить недостижимую. Так интересно жить. Очень вероятно и, скорее всего, что ты не станешь великим, но жить с мечтой о высоком даст тебе много, даже очень много. И ты не будешь жалеть о прожитых годах. Если ты идешь, к примеру, в спорт и не собираешься стать олимпийским чемпионом, значит, ты не тот выбрал путь и в спорте мало чего добьешься или попросту разочаруешься в своем выборе. А когда мечтал о золотой медали, а получил серебро или бронзу - это здорово. Когда не стал олимпийцем, а выиграл первенство города или области - и это тоже здорово. Но у тебя была мечта, она грела, она вела тебя, она давала тебе шанс...»
- Должна быть цель. И не просто цель, а сверхцель – вот что дает стимул к жизни, оправдывает предназначение, обогащает судьбу, делает жизнь человека интересной и полноценной.
- Ну да, какой солдат не мечтает стать генералом, - вставил свою реплику Дмитрий Николаевич.
- Совершенно справедливо. Хотя то, что я сказал это сугубо мое мнение. Для кого-то это неприемлемо, это его дело. Почему я вспомнил этот случай? А потому, что мы не создаем нашим детям атмосферы романтического будущего. Мы с самого детства подгоняем их под стандарты и стереотипы обыкновенного обывателя. Сейчас объясню, что я имею ввиду. – Меня понесло. Я чувствовал, что говорю не совсем то, что хотел сказать, и надо было как-то возвращаться к основной мысли. – Дело в том, что мы заставляем учиться. Заставляем насильно, требовательно, а порой и жестоко. А где насилие, там нет свободного полета, там нет энтузиазма. При насилии искажается мечта. Я несколько упрощаю, но Вы, я надеюсь, понимаете, Дмитрий Николаевич. Разумеется, под учебой я вижу идеальный учебный процесс и обязательно творческий с большой амплитудой креатива, инициативности и так далее…
Трудно определиться, а тем более увидеть свое будущее в таком возрасте, если нет условий в самораскрытии, самоощущении, самовидении что ли и самослышании. Легко ошибиться. Но желание должно появиться, вызреть, сознательно или подсознательно, не важно. Должно быть страстное желание заглянуть за горизонт.
Вспомните, как мы учились. Что душой кривить, мы точно так же с нежеланием ходили в школу. Тоже терпели насилие своих родителей и педагогов. В результате, сколько поломанных судеб среди наших ровесников, и причина поломки была заложена в той же школе и семье.
- Да-а, Павел Иванович, и каждое новое поколение повторяет ошибки предыдущих.
- В том то и дело, - развел я руками. – Но что происходит дальше? А дальше едва молодой человек выскакивает из ненавистной школы, как тут же попадает в то или иное учебное заведение. Попадает чаще всего под жестким давлением родителей, но отнюдь не в поисках себя, истины или профессионального образования, а так побалдеть, потусоваться, от армии откосить, жениться или замуж выйти…. И только совсем небольшая часть, буквально единицы, связывают свою судьбу с будущей профессией, которую получат в том или ином учебном заведении.
- Да, и в чем же проблема, Павел Иванович?! Как, по-вашему, где здесь собака порылась?!
- Разумеется, есть и должны быть какие-то сверхметоды обучения, но мне видится пока один и очень древний, а стало быть, проверенный. Он заключается в крайне простой формуле, а именно – «делай как я». Я думаю, Вы Дмитрий Николаевич могли бы привести немало примеров из армейской практики, когда командир говорит подчиненным: «Делай как я!» и бежит вместе с солдатами кросс или стреляет на стрельбище, или подходит к спортивному снаряду и безупречно выполняет упражнение?
- Сколько угодно, Павел Иванович, - оживился подполковник запаса.
- Так вот, нам крайне не хватает таких преподавателей, которые могли бы сказать «делай как я», а не читали бы многочасовые лекции, как надо делать. Вспомните, все великие художники начинали подмастерьями у больших мастеров. Годами толкли, мешали краски, грунтовали, делали массу вспомогательных работ, не беря в руки кисти. Зато видели, как мастер творит чудо. Видели собственными глазами, после чего у них оставалось всего два пути: либо повторить мастера, либо превзойти его, другого быть не могло.
В наших учебных заведениях написано множество всевозможных методик на тему «Как научить», и я пока не встречал - «Как научиться».
Но ведь древние говорили: «Готов ученик – готов учитель»?! Не зря слово аспирант, переводится как алчущий знаний. А у нас бывает жалко смотреть на преподавателя, который всего себя отдает равнодушно скучающей группе студентов. Честное слово его жаль. Но виноват в этом он сам.
- Это как?!
- Понимаете, если следовать древнему тезису, который я только что привел, должно происходить следующее: не преподаватель набирает себе студентов, а наоборот, студент ищет, подбирает себе учителя, мастера и просит взять, включить его в процесс разработки научного направления, которое тот ведет. А что значит ведет? Это значит, у преподавателя есть своя программа выполнения этапов или разделов исследования, он собирает и обрабатывает научный материал, экспериментирует, ставит опыты, пишет статьи и так далее. То есть преподаватель, работая над проблемами своего направления, сам… учится.
- Как это?! – фотокорреспондент перестал жевать.
- Знаете, однажды одного известного ученого спросили, что он может сказать по такой-то проблеме. Он ответил, что, мол, знаете, а я об этом еще не писал. То есть не изучал проблему. А изучать проблему это в том числе и учиться. Вот и выходят, что настоящий ученый все время учится. Он всегда в курсе последних научных событий, информации, жизни, как спортсмен в физической форме. Он является образцом. Ему хочется подражать. Рядом с ним интересно и обязательно научишься тому, что умеет он, а со временем и больше него….
Поэтому первое – студент должен желать учиться. А если таковые есть, то учитель обязательно найдется. И не просто найдется, а его выберет сам студент, ведь это он хочет научиться.
Примерно так, Дмитрий Николаевич.
- Интересно, интересно! Значит, преподаватель может научить тому, что делает сам. И не просто научить, а дать возможность студенту научиться у него. Подражая, копируя действия, мысли, процессы…. Действительно, получается – «делай как я». – Задумчиво как бы рассуждая вслух, задумчиво проговорил Дмитрий Николаевич.
- И еще, - продолжил я, - любой ВУЗ ценится результатами своего труда. Выпускники, как «продукция» вуза не сразу приносят желаемые результаты. А вот текущая научная деятельность – открытия, изобретения, монографии, диссертации, результаты экспериментов, выступления на конференциях, публикации, выставки и так далее, вот тот результат, по которому можно и нужно оценивать учебное заведение.
И преподаватели должны оцениваться не по красивой, четкой и своевременной отчетности за свою преподавательскую деятельность, а за вклад в Вузовскую науку. Моя бы воля, я отбирал специалистов на ту или иную должность по их научным направлениям, которые совпадают с вузовскими интересами. Это должны быть масштабные фундаментальные исследования в области и данной профессии и региона в целом, а может быть и шире.
- Что Вы имеете ввиду?
- Я имею ввиду то, что претендент на ту или иную преподавательскую должность обязан продемонстрировать ученому совету направление своих научных интересов. Именно своих. Так сказать, перспективу своего научного или творческого пути. Причем не только и не столько тему диссертационного исследования, тем более не тему его коммерческого интереса, а свой главный научно-исследовательский вектор.
Что здесь важно для студента? А то, что учится будет, как я уже говорил, не только студент, но и преподаватель. Лично мне нравится модель некой научной лаборатории, где руководитель и студенты идут к одной цели. Это по сути одна команда. Профессор структурирует деятельность, при необходимости делится со студентами мыслями, сомнениями, источниками информации, они анализируют результаты, делают выводы, оформляют публикации, и так далее. Что от этого получает студент?! Вот именно… Ничего здесь мудреного нет. Опять же все по тому же принципу - «делай как я». Учебное заведение обязано заниматься наукой сверху донизу, то есть от профессора до студента первого курса в тесной связке.
- Слушайте, а ведь на самом деле интересно! Хотя такое впечатление, что я это уже слышал или догадывался.
- Ну конечно! И слышали, и сами догадывались, поскольку это очевидно, очевидно и элементарно. Нас губит отчетность, плановость, программность, ну и другая чиновничья белиберда, которая подменяет истинное творчество иллюзией некой профессиональности. Ради красивых отчетов вышестоящим организациям мы предаем профессию.
- Ну не скажите, Павел Иванович.
- И скажу. А вот Вы скажите, уважаемый Дмитрий Николаевич, кому нужны эти отчетности? Лично Вам или может студентам, или их родителям? Да никому они не нужны. Они отнимают время, силы и здоровье, а главное, они отвлекают от научного и учебного процесса. Мы начинаем бояться, что нас накажут, если вовремя не сдадим, не так заполним, не в ту папку положим. Это бездельники придумали. Придумали, чтобы никто не подумал, что они ничего не делают. Это, знаете, как «эффект присутствия».
А главный отчет, как я уже сказал, это живая, реальная деятельность, это открытия, учебники, практическая реализация. Наука нужна для того, чтобы человек жил долго и счастливо.
……………………………………………………………………………………………
…………………………………………….
Мы долго молчали. Я - потому что выговорился и немного устал. Дмитрий Николаевич, должно быть, переваривал то, что мы наговорили или вспоминал нечто подобное из своей практики.
Мне все больше нравился этот неуклюжий, медлительный и, в общем-то, симпатичный мужик. Он был уютным. Его голос, движения, манера говорить, располагали, вызывая доверие, провоцируя откровенность. Я и отвечал ему откровенно.
- Да-а, - наконец проговорил фотокорреспондент, поскрипывая двухдневной щетиной водя по подбородку ладонью, - только с годами начинаешь понимать и ценить время.
- Вы о чем?
- Да о своем. Понимаете, столько планов настроил, столько хочется успеть, столько сделать….
- Ну и что мешает?
- Возраст. Возраст мешает, уважаемый Павел Иванович.
- Кто-то из великих сказал, что даже тогда, когда жить осталось всего один день – начинать с начала не поздно!
- Не знаю, не знаю…, - задумчиво проговорил собеседник и еще яростнее заскрипел щетиной.
Вагон то мерно покачивало, то вдруг начинало дергать, трясти как спичечный коробок, то колотить снизу чем-то тяжелым. А содержимого в нем за исключением проводницы было по-прежнему четыре человека, то есть мы. Двое спали, двое спать не могли.
Окна посерели, потом стали грязно сизыми, как цвет ягоды черники, - почему-то подумалось мне, а еще через полчаса приобрели свое окончательное бледное ледяное свечение. Спать по-прежнему не хотелось. Хотелось полежать, поразмышлять.
Проводница выключила свет, и в вагоне как будто стало еще холоднее. Хотя через некоторое время мы с Дмитрием Николаевичем заметили, как на полу стали образовываться лужи. Лужи ширились, блестели, важно покачивались. Все чаще стала появляться проводница с тряпкой. Некрасиво раскорячившись почти на всю ширину коридора, она с тихим стоном вперемежку с матом собирала воду, отжимая ее в черное ведро. Она несколько раз прошлась мимо нашего купе продолжая ворчать и нести всякую чушь, не обращая на нас внимания. А вода между тем продолжала прибывать.
- Ну что было стоить отколотить ей этот лед, а не ждать когда он начнет таять. – В крайнем недоумении проговорил Дмитрий Николаевич.
- Попробуйте у нее спросить, - съерничал я.
- Да я представляю, что бы она ответила, – не заметив моей иронии, проговорил собеседник. – А ведь действительно стало теплее, значительно теплее. Стало быть, на Юг едем. А. Павел Иванович?
- Нет, уважаемый Дмитрий Николаевич. Пока всего лишь строго на Запад. Мы едем по великой дороге, построенной в прямом смысле на костях заключенных. Поэтому так и качаемся из стороны в сторону как в затянувшейся беде.
- Неужели?!
- Да, это так называемая 501 стройка. Стройка века. Начатая в 1947 году и со смертью Сталина в 1953 году брошенная по полпути.
- И мы едем по достроенному участку?
- Совершенно верно. Это первый участок до Лабытнанг. А вот второй от Салехарда до Игарки – увы. И, слава Богу.
- Отчего?
- Так представьте себе, сколько бы еще людей полегло под насыпью.
- А почему именно под насыпью?
- А куда людей хоронить, если вокруг мерзлота. Если даже отрыть могилку и захоронить, то мерзлота все равно через некоторое время вытолкнет на поверхность.
- Действительно иная планета, - в задумчивости проговорил фотокорреспондент и надолго замолчал.
Поезд катил себе. Лед таял. Проводница шарашилась с тряпицей и ведром. Молодежь спала.
- Ложитесь, Дмитрий Николаевич, я покараулю. Дорога длинная.
- Что Вы, что Вы, какой сон?! – собеседник даже немного обиделся. – Это Вы ложитесь, я-то привычный. На границе, знаете ли, все наоборот. Днем спишь, а ночью служишь.
Я пожал плечами, дескать, как знаешь бывший подполковник. Хочешь, служи, только не затягивал бы ты меня в свои разговоры.
- Вы, наверное, устали от меня Павел Иванович?
- А Вы знаете, действительно устал Устал от холода, дискомфорта, от потери времени, от всей этой неопределенности. От того, что поездка получилась впустую.