Вот такой мой ответ. Принимаете мое предложение - я остаюсь, нет, - прошу прощения. Я даже сделал попытку привстать.
- Согласны, - без паузы на раздумье ответила за всех Наталья Ивановна, и кивнула фотографу. Тот ловко подхватил «Арарат» и скрипнул пробкой.
- Послушайте, Павел Иванович, а как все же так, ходишь по траве, а она еще лучше растет?! - первым задал вопрос нетерпеливый Игорь. Полюбовавшись янтарем Арарата, и посмаковав его изумительный вкус, я выдержал небольшую паузу. Все трое уставились на меня так, словно ожидали услышать как минимум чудо. Пришлось разочаровать их своим ответом или мне так показалось.
- Дело в том, – начал я в раздумье, - что почва здесь в тундре весьма специфичная. Ее специфичность, как известно - вечная мерзлота, которая распространяется далеко на юг, аж до самого Ханты-Мансийска. Здесь, в зоне полярного круга глубина промерзания полкилометра. И все эти пятьсот метров под нашими ногами почти сплошной лед. Если взять, например, стакан такой мерзлоты, то двадцать процентов будет взвесей, то есть песка, а восемьдесят замерзшей воды, то есть льда. И на поверхности этой вечной мерзлоты тонкий, всего сантиметров пятнадцать гумус – растительный слой – трава, мхи, стелющиеся кустарники. Люди, которые здесь живут сотни лет, давно поняли хрупкость этого слоя и что под ним. В результате они создали единственно правильную для этих мест меховую обувь – кисы. На вид это длинные до паха чулки, сшитые из шкуры лося или оленя. Кисы имеют удивительную подошву. Она, эта подошва набирается из небольших кусочков очень твердой шкуры, которая находится между копытами животного и называется «щеткой». У оленя, когда почва мягкая или рыхлая, будь это снег или болото, копыто расширяется, значительно увеличивая площадь опоры. Так вот этот совсем небольшой кусочек шкуры с очень прочным и жестким волосом, похожим на крупные кудряшки, при ходьбе по снегу не позволяет скользить, трудно изнашивается и… не пропускают влагу.
- Как это?! – нетерпеливый Игорь пересел на пол, вытянув ноги, - а швы?!
- Эти шкурки сшиваются, как и все что шьется на севере, с помощью оленьих сухожилий, взятых со спины животного.
Я пригубил свой бокал, чтобы немного передохнуть и продолжил:
- Сшитые между собой эти кудрявые кусочки «щетки» подвешивают в чуме над очагом. Дым и повышенная температура коптят и сращивают, то есть происходит спайка этих кусочков между собой ровно так, как срастается живая ткань при порезах или царапинах.
- Ничего себе! А коптят зачем?
- А прокопченная в дыму шкура не гниет.
Я снова слегка пригубил краешек бокала
- При ходьбе, нога плавно с пятки до носка «прокатывается» по хрупкой и ранимой почве не нанося ей повреждений. И наоборот жесткая подошва нашего сапога или ботинка, особенно каблука, буквально рубит растительный слой, часто добираясь сразу до мерзлоты.
Мои слушатели сидели, не шелохнувшись.
- Но, отвечая на ваш вопрос, эта меховая обувь совершает очень важную экологическую функцию - она культивирует тундровую почву. Поясняю. Летом в тундре верхняя часть травы теплая, а ближе к основанию, к корням она гораздо холоднее, поскольку совсем рядом лед. Так вот при ходьбе подошва приминает верхнюю часть, прижимая теплые травинки к корешкам, передает им свое тепло, культивирует почву, чем и обеспечивает ее лучший рост. Но это происходит когда по одному и тому же месту люди достаточно часто ходят. Особенно, это происходит, как я уже говорил, на месте стоянки чума на следующий год трава вымахивает в высоту – о-го-го! С вертолета легко видны тропы и бывшие стойбища – круглые изумрудные пятна на желто-зеленом массиве тундры.
Но и это еще не все. Третий фактор весовой. То есть площадь подошвы строго зависит от веса человека. Если нарушается баланс, скажем человек, даже в кисах несет очень тяжелую ношу – нарушается или ломается структура гумусного слоя. Это я думаю понятно.
И еще важный момент, может самый важный - тактильный. Нога человека через эту обувь чувствует землю, как скажем, рука кору дерева, его шероховатость, теплоту. Чувствует в нем жизнь, если дерево растущее, как кожа лица чувствует дуновение ветра. Также и нога чувствует, как и куда встать, чтобы и ей и земле было удобно. Они «переговариваются» между собой «договариваясь» о компромиссе.
- Здорово! – через некоторое время, воскликнул Игорь.
- Да-а!, - вслед за ним выдохнул фотограф. И лишь Наталья Ивановна сидела молча. Она смотрела на меня многообещающе.
- А транспорт?! – вдруг всполошился все тот же Игорь, - транспорт-то их как?! Как он-то, как по этой тундре ездит.
- Погоди ты, - перебил его фотограф и с явным удовольствием разлил еще грамм по двадцатьпять Арарата.
- Подумать только! – все же проронила Наталья Ивановна, принимая бокал от Дмитрия Николаевича, – какой-то маленький, едва заметный народец и такая мудрость.
- Ну, этот народец, как Вы сказали не такой уж и маленький. Когда-то, например Угры занимали территорию аж до самой Москвы и вместе с Готами ходили грабить Рим. А мудрость у них от времени, от бесчисленного количества проб и ошибок. У нас времени нет, мы спешим. Поэтому любое решение в пользу экологии надо фиксировать и переосмыслив грамотно использовать.
Так и с транспортом. - Мы дружно чокнулись, и я продолжил. - Ненецкая нарта поистине уникальное сооружение. Именно сооружение. Вчера Вы ее видели в музее. Но Вы бы знали, как она создается, как подбирается материал, как он готовится, обрабатывается, подгоняются детали…, о, это длительный и очень красивый процесс. Но Вы просили в рамках экологии – извольте:
Полозья нарты делаются из лиственницы, древесина строгается так чтобы не нарушать слоев, то есть вдоль волокон. У лиственницы массивный смоленной слой и при морозе эта смола становится точно стекло, скользит замечательно, впрочем, как и летом по траве или кустам. Почти половину длины нарты составляет ее носовая часть. Она имеет плавный загиб. Наезжая на траву, происходит тот же процесс, как и с меховой подошвой, только в этом случае полозья загиба постепенно прижимают травинки к их корешкам, происходит их смачивание и уже по мокрой траве нарта скользит за милую душу.
Вообще-то о конструкции нарты, отдельных ее частей, уникальности ее как транспортной единицы, ее многофункциональности и, в конечном счете, растворении ее в тундре как органического вещества можно говорить и говорить.
- У меня только один вопрос. Можно? – проговорил Игорь просящее.
- Ну конечно. Слушаю.
- Вы говорили, что важный фактор это давление на грунт. А как же с нартой.
- А так что совокупный груз нарты, через полозья давит на грунт примерно так же как и нога человека. У кочевников тундры насчитывается семь типов нарт. От легковой нарты до грузовых. Площади полозьев разные, а давление на грунт одинаковое.
Вот, примерно так обстоят дела с экологией тундровой почвы, - закончил я маленький доклад.
Конечно, никакого чуда, как мне казалось, не произошло, тем не менее, мои слушатели долго сидели, молча переваривая сказанное.
- Ну что ж за такую экологию не грех и выпить, - нарушил молчание фотограф и снова потянулся к бутылке.
- Да-а! - покачал головой Игорь, - оказывается так просто….
- И так гениально! – добавила Наталья Ивановна.
Когда выпили, все тот же Игорь вновь поинтересовался: - А как с рыбой, которую ловишь, а ее все больше становится?
- Ну, это совсем просто, если хорошо подумать.
- И все же? – чуть кокетливо проговорила редакторша. Она хорошела с каждым часом, и мне это нравилось.
- Коренное население, - я продолжил доклад по «многочисленным» просьбам, - делится на фратрии, это что-то вроде родственных кланов. Так вот по их мифологии каждая фратрия берет начало от какого-нибудь зверя, птицы, рыбы, лягушки или даже жука. Люди, кочующие по рекам, как правило, произошли от того или иного вида рыб. Так, например тот, кто произошел от нельмы, эту рыбу не ловит и не ест. А на другой реке или даже протоке фратрия щуки не ловят и не едят щуку. И так по всему бассейну Оби и Иртыша. Если попадается в сети нельма, я это собственными глазами видел на реке Таз, северяне этой фратрии отпускают ее на волю, поскольку это их предок, а другую рыбу оставляют. Неприкасаемая нельма спокойно мечет на этой реке икру и нагуливает вес, поскольку ее не трогают, а конкурентов все время отлавливают.
- Ну не так то это и просто как вы говорили. – Наталья Ивановна оставила, наконец, в покое пустой бокал и поставила его на столик. – Наверно со зверем так же? – добавила она и взглянула в мою сторону.
- И со зверем так же, - бесцветно ответил я и потянулся за кусочком черного шоколада.
- Павел Иванович, а расскажите еще что-нибудь про рыбу, – проговорил Игорь.
- Что именно? – ответил я, и пожал плечами.
- Вообще-то интересно как они ее ловят? – добавила Наталья Ивановна, зябко кутаясь в пуховой платок, и так смотрела на меня, что я… стал таять, как шоколад во рту. И снова более чем явственно представлял ее в близости, отчего, слегка перехватывало дыхание. Куда мужики смотрят, я с недоумением покосился на одного и другого. Это же….
- Может что-нибудь забавное, если можно.
- Конечно можно, - ответил я ей и, пробежав по памяти, отобрал пример.
Однажды, - начал я таинственным полушепотом, - я путешествовал по Гыданскому полуострову. Это по правую сторону от Обской губы. Плавал по многочисленным притокам реки Таз. Так на одном из притоков я наткнулся на два старых чума, в которых жили старик со старухой и кучей маленьких детишек, не менее пятнадцати.
- Ого! – выскочило у Игоря.
-Да, семьи у них большие. Не редко, когда бывает и по десять и даже по двенадцать детей. В данном случае, продолжил я, - это были внуки и правнуки стариков, а дети со взрослыми внуками ушли со стадом оленей на побережье Карского моря, на, так называемую «летовку».
Вокруг чумов выстроилась целая армада нарт с зимней поклажей. Дело в том, - я решил объяснить процесс миграции людей вместе со стадами оленей подробнее, - что с древних времен, люди приучились ходить за стадами оленей, которые по строгому «расписанию» с началом весны шли к морю, где меньше комара, больше травы, прохладнее. А с началом холодов обратно, то есть в лесотундровую зону. Где наоборот теплее, снег более рыхлый и в нем легче отрыть ягель. Так вот путь, который проходят люди с оленями – пятьсот километров в одну и пятьсот в другую сторону. То есть из года в год они проходят по тысяче километров.
Вещи и предметы людей делятся на летние и зимние. В их перечень входит укрытие - чум, одежда, постельные принадлежности, предметы промыслов и тому подобное. Так проходя середину пути, то есть примерно двести пятьдесят километров зимние вещи они меняют на летние. Это «переодевание» происходит в определенных местах. Ну, разумеется, на обратном пути, они вновь меняют летний скарб на зимний, и уходят с оленями в лесную зону.
Часто на месте «переодевания», то есть на местах хранения поклажи, которая, кстати говоря, надежно упакована на нартах и защищена от непогоды и зверя, остаются старики, которым уже тяжело каслать, то есть кочевать с более молодыми. С этими стариками оставляют и малых детей. Так вот, пока родители пасут оленей далеко у моря, их дети, то есть внуки этих стариков живут, будто на даче, в условиях более благоприятных, чем на побережье, если так можно выразиться, где есть в достатке дрова и рыба. А рыбу ловят все, кто может держать удочку, причем ловят с утра до вечера.
Но я обратил внимание на иное. Рядом с чумами точно «окна» на болоте были «разбросаны» небольшие водоемы, примерно по два метра в диаметре и с полметра глубиной. Причем эти водоемы были естественного происхождения. Так вот, когда я заглянул в них, у меня от неожиданности волосы на голове шевельнулись. В каждом из водоемов на дне точно длинные толстые поленья стояли огромные страшные рыбины. Рыбины были настолько огромны, что я поначалу не поверил, что они настоящие, живые. Но, присмотревшись, заметил как они лениво «помахивали» плавниками. Это были осетры.
- А как, как они туда попали? - не выдержала Наталья Ивановна.
- Оказывается, как я потом выяснил, этих рыб по весне отлавливают в реке Таз. Приводят их на веревках по протокам на выбранное для летней стоянки место и запускают в эти лужи.
- Ни хрена себе! – у Игоря округлились глаза.
- Все лето старики и детки их кормят, точно поросят в наших деревнях. А когда наступает первая стужа, эти водоемы быстро промерзают до дна. Вместе с ними в лед вмерзают и осетры. С Севера приходят взрослые со стадом, вырубают этих осетров и прямо в виде ледяных глыб, как бревна кладут на грузовые нарты и привязывают. По дороге на зимнюю стоянку и потом зимой этих осетров пилят поперечной пилой, выпиливая необходимый кусок из серединки. Половинки сдвигают, поливают водой, замораживая стык, и едут дальше. Так, что в конце остается лишь хвост и голова.
- Обалдеть! - снова не выдержал Игорь. А Дмитрий Николаевич все же задал свой вопрос. – Но зачем всю глыбу то везти, я имею ввиду со льдом, это же вес?!
- Чтобы не выветрилась и слишком не промерзла. Это, во-первых. А во-вторых, чтобы не было запаха. Собаки, знаете ли, тоже не прочь поживиться рыбкой, или на крайний случай метку поставить, - закончил я улыбаясь.
- Нет, но такого я даже представить себе не могла! А Вы или кто-то уже это написал? Я имею статью или может книгу?
- Пока не встречал, - честно ответил я. – Хотя, думаю, что у этнографов явно есть такой материал.
- Но почему такой материал не известен широко? – не сдавалась редакторша.
- Это тоже объяснимо.
- Будьте добры.
- Хорошо, – ответил я, проследив, как фотограф разливает очередную порцию Арарата. - Как-то, когда я делал первые шаги в науке, то ли меня пригласили, то ли я случайно попал на небольшую, но достаточно солидную конференцию по этнографии. Было видно, что все участники друг друга хорошо знают, поэтому в самом конце конференции ведущий вдруг обратил на меня внимание. Я представился. Тогда некоторые из участников задали мне вопросы, аналогичные тому, что задавала Наталья Ивановна сегодня за столиком в ресторане, дескать, и что же тут делает товарищ дизайнер?
- Ну, я же извинилась, - мило улыбнувшись, проговорила женщина.
- Я сравнил не в обиду, - ответил я не менее любезно, - просто к слову. Ну, так вот, когда я назвался и пояснил цель моего присутствия на столь авторитетной конференции, они не поняли и продолжали смотреть на меня, недоумевая. И действительно было странно, что какой-то дизайнер интересуется их высокой наукой. Тогда я попробовал объяснить более подробно – не получилось. Ученые смотрели на меня примерно как на лазутчика. Они слушали и снисходительно кивали, но в глазах оставалось недоверие. И вдруг я подумал, а какого черта?! Ну, и говорю им, а знаете уважаемые товарищи, здорово, что вы ходите в экспедиции, собираете материал, классифицируете его, пишите диссертации, статьи, собираетесь на конференциях ну и так далее. Только одного не могу понять, почему положив этот материал в отведенную для него ячейку, вы закрываете ее на ключ, который тут же выбрасываете в форточку?!
- Вы так сказали?! – Наталья Ивановна аж подалась вперед.
- Почти так, - ответил я уклончиво.
- И что же дальше?! Как они…, ну как прореагировали?! Это же… скандал! – глаза женщины выбросили сноп искр и до предела округлились. Они увеличились и запылали черным огнем.
Я смотрел в них и видел небесную бездну. Эта бездна накрыла меня с головой. Такого со мной еще не было. На мгновение я зажмурился. Наталья Ивановна продолжала на меня смотреть. Ее взгляд был материален, его хотелось потрогать. Он проникал вовнутрь и касался сердца. От такого прикосновения всегда ждешь чуда.
Я громко кхекнул, потряс головой, и это зыбкое ощущение пропало. «Черт….?! Вот ведь…!».
Между тем фотограф, о чем-то тихо переговариваясь с Игорем, разливал остатки янтарного Арарата. Наталья Ивановна продолжала на меня смотреть с выражением, что должно вот-вот что-то произойти. Глаза тепло горели и красиво искрились.
Теперь я смотрел в них иначе. И видел уже иное, вернее совсем другое, чем минуту назад. Я видел в них не только ночь, в этих темных чуть навыкат глазах я видел девичье озорство, бесшабашную смелость, страсть и открытость. Эти глаза, как цветочный бутон утром, неожиданно раскрыли передо мной самые сокровенные тайны и секреты своей хозяйки, открыли их потаенную суть. «Ничего себе! – у меня даже сбилось дыхание, а по спине побежали мурашки - точно приворот».
С большим усилием я оторвался от этого волшебства и взглянул на мужчин. Оказывается, фотограф наливал всего лишь второй бокал. А казалось, прошла вечность.
- Так Павел Иванович, - пропела Наталья Ивановна, - расскажите, чем же все закончилось.
Мне было трудно вернуться к непринужденному повествованию. Но я все же сделал над собой усилие и бесцветно проговорил: - Да так. Ничем все и закончилось. Хотя, - через некоторое время добавил я, - мне все же пришлось объясниться.
- И что вы им сказали? – это проговорил фотограф, протягивая мне бокал.
- Я им рассказал, что поскольку их информация, вместе с научными выводами как бы замыкается в себе, то есть, в ней нет намека на прикладное значение, поэтому я вынужден сам ходить в подобные экспедиции, собирать тот же материал, обрабатывать и применять в своих проектах.
- Как это?! – расправив сморщенное лицо, после выпитого коньяка торопливо спросил Игорь.
- Да, поясните, пожалуйста, - добавила Наталья Ивановна.
Я задумался. Нужно было выбрать удобоваримый пример, на котором они бы поняли, что наука не может быть дискретной, что все в ней находится в довольно жесткой взаимосвязи, то есть в системе.
- Хорошо, - наконец проговорил я, и мне действительно было хорошо. Внутри горел коньяк, сердце продолжали держать нежные ладони женского взгляда, было тепло и удобно. Я посмотрел на мужчин, потом перевел взгляд на редакторшу….
- Арктика это, прежде всего, бесконечность и бездорожье. Меня давно, а точнее с самого начала занимал вопрос транспорта. Сколько бы мы не пытались осваивать эти пространства с наскока, слегка модернизировав существующие так называемые вездеходы – ничего не получалось. Главным образом не получалось с проходимостью, а уж потом и с адаптацией и экологией. Тогда я искал всяческий материал о скорости. Меня интересовало сочетание всевозможных диапазонов скорости передвижения и отрицательных температур. Кроме того, хотелось определить, что такое само понятие скорость на севере.
- Это как? – искренне удивился Игорек.
- Как оказалось не просто, но и не сложно. Начну по порядку.
Всем хорошо известно, что скорость передвижения принято измерять как отношение пройденного пути, чаще всего в километрах, к затраченному на это времени в часах. Так?
- Ну а как же еще?! – чуть не хором проговорили мужчины.
- Как ни покажется странным, но, определяя скорость передвижения человека пешком или на транспортном средстве – оленьей упряжке, мотонартах, лодке или лыжах мы обязаны мерить ее не количественной мерой - расстояние на время, а совсем иначе.
- Интересно?!
- Давайте рассмотрим пример. Измеряет ли, скажем, охотник-туземец пройденные им километры или свою скорость, когда промышляет зверя, идет по следу, осматривает капканы и так далее? Вряд ли. Ему это не надо. Он просто работает - и все. Тот факт, что в ходе работы он передвигается с определенной скоростью и проходит определенное расстояние - следствие работы, ее побочный результат. Так, нет?
Скорость передвижения охотника по своему маршруту зависит от того, насколько долго его внимание задерживается на каком-то одном месте и действии, как быстро он разбирается, к примеру, в следах птиц, зверей, насколько неожиданны для него некоторые обстоятельства и многое другое, что отнимает и время и расстояние. Одним словом, скорость передвижения спрятана в характере самих его действий.
Я поочередно осмотрел своих слушателей. У всех на лицах было недоумение.
- А теперь представим себе, что охотник, осматривающий местность, станет передвигаться со скоростью меньшей или большей по сравнению с обычной? Он просто не сделает свои дела. Не выполнит запланированную работу. При слишком малой скорости произойдет затяжка всех его действий, при большей – он будет менее внимательно рассматривать следы, местность, обращать внимание на приметы, собьется с ритма.
- Но скорость то присутствует?! - у Игоря взметнулись к верху брови.
- Разумеется. Определенная скорость передвижения, конечно, присутствует в его делах и ее в принципе можно измерить. Но мерить ее важно не мерой – километр, поделенный на час, а характером рабочих действий. Их быстротой и качеством.
Я поочередно посмотрел на своих слушателей. Все молчали. И в этом молчании было больше вопросов, чем понимания.
- То, что я сказал довольно банально, – продолжил я осторожно. - Однако несколько лет назад мне всерьез пришлось поразмышлять над этой банальностью и сделать из нее достаточно продуктивные выводы. В частности, при проектировании мотонарт, которыми должны пользоваться оленеводы.
- Вот это интересно! – проговорил Дмитрий Николаевич.
- Да это был один из первых моих проектов. В то время отечественной промышленностью уже выпускались такие мотонарты как «Буран», «Лайка» и «Икар». Тем не менее, органично вплестись в деятельность оленевода эти мотонарты не смогли из-за многих технических и эксплуатационных параметров. Так, к примеру, чрезмерный шум двигателя, вроде бы мелочь, между тем, звук, как и запах, в тундре распространяется на большие расстояния. Это мешает контакту с оленем и вредит промыслу зверя, ведь оленевод всегда еще и охотник. А в результате фиксированной посадки водителя все внимание при движении уделяется процессу управления и дороге, а вернее бездорожью, малейшее расслабление, отключение внимания недопустимы. Не будем забывать о крайней экстремальности среды.
При проектировании отечественных, да и зарубежных мотонарт различных конструкций эти многие параметры брались абстрактно. Между тем их надо создавать не как средство транспорта, движущееся с определенной скоростью, а как инструмент для самых различных жизненно важных действий оленевода или охотника-промысловика.
Для этого скорость, прежде всего, должна характеризоваться через действия самого жителя Севера. В результате она предстанет в образах, например: «бежит», «ползет», «несется», «делает рывок», «пробирается», «крадется», «преодолевает», «скользит» и так далее. Эти образы гораздо ближе к действиям человека, а главное дают понять, как должен выглядеть «инструмент для передвижения», какова его конструкция, каким должен быть звук работающего мотора, каковы способы его управления, посадка человека и так далее.
Поэтому скорость на Севере зависит не от бездушных цифровых показателей на спидометре, а от множества действий тундровика или таежника, от их образа жизни.
- Слушайте, никогда бы не подумал, честное слово! – в восторге прервал меня Игорь.
- С другой стороны, - продолжил я, - было бы нелепо отвергать скорость самой машины для Севера. Такие машины нужны и даже очень, но строго в определенных целях: скорая помощь, милиция, охотнадзор, рыбнадзор, почта.
- Ну, здорово! – снова не удержался от эмоций журналист-практикант.
- Теперь я, кажется, понимаю вашу претензию к ученым-этнографам, - посветлела лицом и Наталья Ивановна, - подобного рода аналитическая работа с культурными образцами могла быть несколько короче, глубже и профессиональнее, будь они рядом. Или их материал был бы ориентирован на интеграцию в другие науки или процессы, связанные с решениями проблем Севера.
- Совершенно справедливо, - решил подыграть я девушке. - Хотя, - тут же продолжил, - может я и не прав, рассуждая об этнографии, как науке об этносах, но думаю, что этнографам не помешало бы смотреть и изучать коренное население на принципе интегральности с другими науками и специальностями, так сказать в формате междисциплинарности. а не в одиночестве. Тогда цель исследований стала бы совсем иной, и результат гораздо эффективнее.
- Да-а, - протянул Игорь.
- Наталья Ивановна, - неожиданно проговорил почти все время молчавший фотокорреспондент Дмитрий Николаевич, - думаю, самое время сбегать еще за одним «армянином»?!
- Вы о коньяке? – немного рассеянно ответила женщина видимо все еще находившаяся под впечатлением моего рассказа. Фотограф кивнул. – Ну, раз Вы так считаете…. – добавила она.
Ах, какие у нее были глаза! Все же я обожаю, тип женщин, которые тихо и незаметно приходят к своему настоящему расцвету - ближе к сорока. Молодость это конечно неплохо и даже очень неплохо, но она, к сожалению, так быстро проходит, оставляя за собой не всегда гладкий, а порой и весьма неприглядный след, который тянется многие годы, вплоть до старости. Это как, скажем, дает Бог каждому человеку в начале жизни два огромных сосуда, один с медом, а другой с солью. И, понятно, большинство людей принимаются за мед. Еще бы! Сладко и сытно. А соль ждет своего часа. Но мед быстро заканчивается. На то он и мед. И наступает время соли, а ты еще так молод и вся жизнь впереди, а на столе у тебя только соль.
Такие как Наталья Ивановна, думаю, либо умышленно, либо в силу характера чередовали потребление содержимого из обоих сосудов. Тебе за тридцать, а впереди есть место и счастью и радости ну и как без печали, и все в достаточных пропорциях.
- Скажите, Павел Иванович, - проговорила ведущий редактор, как только захлопнулась дверь за фотокорреспондентом, - а как у Вас все начиналось?!
- Не понял?
- Ну, я имею ввиду Ваш путь, так сказать, на Север. Как и когда Вы увлеклись этой территорией вечной зимы?
- Я понимаю Вашу профессиональную тягу к метафорам, но Север это не только зима и снег. Если бы Вы видели, какие роскошные на Полярном Урале альпийские луга, какие по яркости и нежности цветы, ягоды, хрусталь речек, даже болота не столько пугают, сколько радуют глаз своим многогранным колоритом. Да что Вы! Урал или тундра это фантастика! Трудно подобрать слова, чтобы описать эту красоту. Ее надо видеть. Сколько человек ходило со мной в экспедиции и друзья и студенты, все влюблялись в Север нав-сег-да!
- И все же Павел Иванович, как все началось? – проговорила женщина, одарив меня еще одним откровенным и чувственным взглядом. Я понимал, что в первую очередь это всего лишь профессиональный интерес. Когда-нибудь она все же напишет о Севере, об Урале. А может, попытается на него попасть, при удобном случае. Кто знает? Поэтому мне вдруг захотелось зацепить ее, заманить, подкинуть такую наживку, от которой она не откажется и заглотит до самой глубины, до самого основания.
С чего началось? – задумчиво повторил я. - Кто его знает с чего, если ты родился на Северном Урале и вся жизнь за малым исключением связана с Севером? И не столько коньяк и женские глаза заставили лихорадочно перелистывать память, выискивая точку отсчета, сколько желание самому разобраться, а с чего же на самом деле все началось. Разумеется в рамках профессионального увлечения.
- Знаете что, - наконец произнес я, - а ведь есть начало и довольно забавное.
- Ну-ка, ну-ка! – оживились все, вместе с подошедшим фотографом, крепко держащего за шею «армянина».
- Молодым преподавателем, я водил студенческие туристские группы на Приполярный Урал к манси. Чтобы студентам хоть сколько-то платили за дорогу, учебный отдел института предложил удобный формат – пленэрная практика. Тем более что мы действительно брали с собой альбомы, а нередко и этюдники. В альбомах мы рисовали предметы быта аборигенов. Но поскольку были дизайнерами, то и рисунки носили больше аналитический характер. Мы докапывались до каждого изделия из бересты или дерева, кости или шкуры, рисовали орнамент и технологию его изготовления, разбирали каждый крепежный узел нарты, чума, лодки и так далее. А главное отгадывали природные и климатические факторы, которые повлияли на их формирование, то есть «открывали» законы, если хотите, формообразования.
И вот однажды кафедра предложила сделать выставку наших полевых работ. Едва мы развесили свои работы, как пришел указ ректора института – немедленно демонтировать выставку, а меня… на ковер.
- Ого!
- Ничего, не понимая, я тут же предстал перед ясными очами тогдашнего ректора Альберта Эдуардовича Коротковского, умного, тонкого человека с тихим проникновенным голосом. Что же, говорит он, Вы делаете, Павел Иванович, Вы, говорит, зачем уникальный научный материал выставляете напоказ?! Вот, говорит, когда напишите рефераты, студенты получат дипломы, а вы защитите диссертацию, вот тогда и выставляйтесь. Думаете, мало ловкачей, которые были бы не прочь позаимствовать Ваши идеи? Я говорю, а какая, мол, здесь наука? Я действительно не понимал и даже не предполагал. А он – да ваша, искусствоведческая, какая же еще. Раз Вы со студентами проводите анализ вещей кочевников, да еще столь подробный и под необычным срезом – это и есть наука. Наука это анализ проблемы, осмысление ее, и синтез новых идей и решений. А Север это одна большая проблема.
Вот это, пожалуй, и будет самое начало. Хотя я еще долго созревал для науки. А вот когда уже учился в аспирантуре, вот тогда-то меня как говорится, и проняло.
- Ой, как интересно, - произнес Игорек, хотя в его глазах был явно другой интерес. Он внимательно наблюдал, как Дмитрий Николаевич разливал коньяк из новой бутылки.
- Мальчики, я больше не буду, - кокетливо проговорила Наталья Ивановна. – И не настаивайте, - она отставила свой бокал подальше.