Белая Пешка (Алиса) начинает и становится Королевой в одиннадцать ходов 10 глава

Тут в разговор снова вмешалась Черная Королева. — Перейдем к Домоводству, — сказала она. — Откуда берется хлеб? Отвечай! — Это я знаю, — радостно начала Алиса. — Он печется… — Печется? — повторила Белая Королева. — О ком это он печется? — Не о ком, а из чего, — объяснила Алиса. — Берешь зерно, мелешь его… — Не зерно ты мелешь, а чепуху! — отрезала Белая Королева. — Обмахните ее, — сказала с тревогой Черная Королева. — А то у нее от умственного напряжения начнется жар! И они принялись обмахивать ее ветками и не успокоились до тех пор, пока Алиса не попросила их перестать, так как волосы у нее совсем растрепались. — Ну, вот теперь она вне опасности, — сказала Черная Королева. — А Языки ты знаешь? Как по-французски «фу ты, ну ты»? — А что это значит? — спросила Алиса. — Понятия не имею! Алиса решила, что на этот раз ей удастся выйти из затруднения. — Если вы мне скажете, что это значит, — заявила она, — я вам тут же переведу на французский! Но Черная Королева гордо выпрямилась и произнесла: — Королевы в сделки не вступают! — Лучше бы они в споры не вступали, — подумала Алиса. — Не будем ссориться! — забеспокоилась Белая Королева. — Скажи мне лучше, отчего бывает молния? — От грома, — ответила без промедления Алиса. В чем-чем, но в этом она была совершенно уверена. Впрочем, она тут же поправилась: — Нет, нет, наоборот! — Не поправляйся! — сказала Черная Королева. — Что сказано — то сказано. Пеняй теперь на себя! — Кстати, — проговорила Белая Королева, опуская глаза и нервно ломая руки, — на прошлой неделе в пятницу была такая гроза! То есть, я хотела сказать — в пятницы! Алиса удивилась. — У нас, — сказала она, — больше одной пятницы разом не бывает! — Какое убожество! — фыркнула Черная Королева. — Ну а у нас бывает шесть, семь пятниц на неделе! А иногда зимой мы берем сразу десять ночей — чтоб потеплее было! — Разве десять ночей теплее, чем одна? — рискнула спросить Алиса. — В десять раз теплее, конечно! — Но, вероятно, и в десять раз холоднее! — заметила Алиса. — Совершенно верно! — вскричала Черная Королева. — В десять раз теплее и в десять раз холоднее! Точно так же, как я в десять раз тебя богаче и в десять раз умнее! ^{b} Алиса вздохнула и не стала спорить. — Похоже на загадку без ответа! — подумала она. — Шалтай-Болтай тоже так думает, — проговорила тихо, словно про себя, Белая Королева. — Он как раз подошел к нашей двери со штопором в руках… — Что ему было нужно? — спросила Черная Королева. — Он сказал, что хочет зайти, — продолжала Белая Королева, — потому что ему нужен гиппопотам. Но в то утро у нас ничего такого в доме, к сожалению, не оказалось. — А в остальные дни? — удивилась Алиса. — Только по четвергам, — отвечала Королева. — Я знаю, зачем он приходил, — сказала Алиса. — Он хотел наказать рыбок, потому что… ^{c} Тут Белая Королева снова ее прервала. — Такая была гроза, такая гроза! Ты даже в мыслях такого представить себе не можешь! (— Конечно, не может, — заметила Черная Королева. — Да у нее и мыслей-то нет!) — Часть крыши унесло, и в дом набился гром! Он раскатывался по всем комнатам, сшибая столы и стулья! Я так испугалась, что собственное имя забыла! — В такую минуту я бы и не пыталась его вспомнить! — подумала Алиса. — К чему оно? Вслух, однако, она этого не сказала, чтобы не обидеть бедную Королеву. — Ваше Величество должно извинить бедняжку, — сказала вдруг Черная Королева Алисе, взяв Белую Королеву за руку и нежно ее поглаживая. — Она очень добрая, но всегда говорит глупости! Просто не может иначе! Белая Королева робко взглянула на Алису; Алиса чувствовала, что должна ее утешить, но, как она ни ломала себе голову, ничего не могла придумать. — Она не получила никакого воспитания, — продолжала Черная Королева. — И все же она добра на диво! Погладьте ее по головке! Увидите, как она обрадуется. Но Алиса не осмелилась последовать ее совету. — Немножко дружеского участия… и папильотки в волосы… и она станет совершенно неузнаваемой! Белая Королева глубоко вздохнула и положила голову к Алисе на плечо. — Я так хочу спать! — простонала она. — Устала, бедняжка! — сказала Черная Королева. — Пригладьте ей волосы! Одолжите ей свой спальный чепчик! И спойте ей колыбельную! — У меня с собой нет чепчика, — возразила Алиса и попыталась пригладить Белой Королеве волосы. — И я не знаю никакой колыбельной. — Придется мне самой ее убаюкивать, — вздохнула Черная Королева и запела ^{d}: На груди Алисы дамы засыпают,
Пир еще не начали, нас не приглашают.
А как пир закончится — мы все пойдем на бал:
Алиса с королевами, и стар и мал.

— Запомнили слова? — спросила она и положила голову к Алисе на другое плечо. — А теперь убаюкайте меня! Я что-то тоже спать захотела. Не прошло и минуты, как обе Королевы крепко спали, да еще и храпели к тому же!

— Что же мне делать? — подумала Алиса, в замешательстве оглядываясь по сторонам. Головы Королев скатились, словно два тяжелых шара, ей на колени. — Такого еще ни с кем не бывало! Стеречь двух спящих Королев! История Англии не знает подобного случая! Ну, конечно, не знает! Ведь в Англии никогда не было сразу двух Королев! — Ах, ну проснитесь же, наконец! — воскликнула она нетерпеливо. Но в ответ раздалось лишь мерное похрапывание. С каждой минутой оно становилось все мелодичнее, все отчетливее, и, наконец, стало ясно, что это песенка — можно даже было разобрать слова; Алиса так заслушалась, что совсем не заметила, как две тяжелые головы исчезли с ее колен. Она стояла перед огромной дверью с аркой, над которой большими буквами было написано «КОРОЛЕВА АЛИСА»; по обеим сторонам двери свисали ручки звонков — над одним стояло «Для гостей», а над другим «Для слуг». — Дослушаю песенку до конца, — подумала Алиса, — а потом позвоню. Только в какой звонок мне звонить? Она задумалась. — Я не гостья, но я и не служанка. Нужен еще один звонок с надписью: «Для Королевы». В эту минуту дверь приотворилась, из-за нее высунулось какое-то существо с длинным клювом и прошипело: — Прием отменяется до послезавтрашней недели! И с грохотом захлопнуло дверь. Алиса долго стучала и звонила, но все было напрасно. Наконец, старый Лягушонок, сидевший невдалеке под деревом, встал и медленно заковылял к Алисе. На нем был костюм ярко-желтого цвета и огромные сапоги. — В чем дело? — спросил он хриплым басом. Алиса рассерженно повернулась. — Где привратник? — гневно начала она. — Почему никто не подходит к двери? — К какой двери? — спросил Лягушонок. Он говорил так спокойно и неторопливо, что Алиса чуть не затопала на него ногой. — К этой, конечно! Лягушонок уставился на дверь большими грустными тусклыми глазами, потом подошел поближе и потер ее пальцем, словно проверял, не сходит ли краска, и снова уставился на Алису.

— Как это: «никто не подходит к двери»? — переспросил он. — Ты же к ней подошла! Он так хрипел, что Алиса с трудом разбирала слова. — Не понимаю, что вы говорите, — сказала она. — Чего ж тут не понять? — ответил Лягушонок. — Небось, я по-английски говорю. Или, может, ты оглохла? Как по-твоему, где ты стоишь? — Ах, оставьте, — отмахнулась Алиса. — Я в нее колочу, а все без толку! — Зря колотишь, — пробормотал Лягушонок. — Так ведь она и осерчать может! С этими словами он подошел к двери и изо всех сил пнул ее своим огромным сапогом. — Не тронь ее — проговорил он, задыхаясь. — И она тебя не тронет! И он, вернулся, прихрамывая, на свое место. В эту минуту дверь широко распахнулась, и пронзительный голос запел: Королева Алиса на праздник зовет ^{e}:
— Собирайся скорей, Зазеркальный народ!
На высоком престоле в блестящем венце
Королева Алиса вас ждет во дворце!

И сотни голосов подхватили припев: Так наполним бокалы и выпьем скорей!
Разбросаем по скатерти мух и ежей
В кофе кошку кладите, а в чай — комара,
Трижды тридцать Алисе ура!

Голоса нестройно прокричали «Ура!», и Алиса подумала: — Трижды тридцать — девяносто! Интересно, кто-нибудь там считает или нет? Потом снова наступило молчание, и тот же пронзительный голос запел второй куплет: И сказала Алиса: — Зазеркальный народ!
Счастлив тот, кто с тремя Королевами пьет.
Это редкое счастье, великая честь —
За обеденный стол с Королевами сесть!

И хор снова подхватил: Так нальем же в бокалы чернила и клей,
И осушим их залпом за наших гостей!
Вина с пеплом мешай, веселись до утра!
Девяностожды девять ура!

— Девяностожды девять! — повторила в отчаянии Алиса. — Этого мне никогда не сосчитать! Войду-ка я лучше в дом! И она вошла. В зале тотчас воцарилась мертвая тишина. Алиса пошла вдоль столов, беспокойно поглядывая по сторонам. Тут собрались звери, птицы и даже цветы — гостей было много, не менее пятидесяти персон. — Как хорошо, что они пришли сами, без приглашения, — подумала Алиса. — Я бы не знала, кого приглашать, а кого нет. Во главе стола стояли три кресла; в одном сидела Белая Королева, в другом — Черная, а кресло между ними было свободно. Алиса уселась в него, смущенная всеобщим молчанием; ей так хотелось, чтобы кто-нибудь заговорил. Наконец, Черная Королева сказала: — Вы опоздали — мы уже съели суп и рыбу. Она махнула рукой и крикнула: — Несите мясо! И слуги поставили перед Алисой блюдо с бараньим боком. Алиса посмотрела на него с тревогой — ей никогда раньше не приходилось резать мясо. — Вы, я вижу, робеете, — сказала Черная Королева. — Разрешите мне представить вас этому боку. Знакомьтесь! Алиса, это Бараний Бок. Бок, это Алиса… Бараний Бок поднялся с блюда и поклонился Алисе; та тоже ему поклонилась, так и не решив, смешно это или страшно.

— Я вам отрежу по кусочку? — спросила она Королев и взяла в руки нож и вилку. — Как можно? — запротестовала Черная Королева. — Вас только что познакомили, а вы уже на него с ножом! Унесите Бок! И слуги тотчас же его унесли, а взамен принесли сливовый пудинг. — Я не хочу знакомиться с пудингом, — быстро сказала Алиса, — а то так мы вообще не пообедаем. Отрезать вам по кусочку? Но Черная Королева посмотрела исподлобья и произнесла: — Знакомьтесь! Пудинг, это Алиса. Алиса, это Пудинг. Унесите пудинг! И слуги тотчас же схватили Пудинг со стола, так что Алиса даже не успела ему поклониться. — Впрочем, почему это одна Черная Королева здесь распоряжается? — подумала она и, решив посмотреть, что получится, крикнула: — Слуги! Принесите Пудинг! И тут же, словно по мановению волшебной палочки фокусника, Пудинг снова оказался перед ней. Он был такой огромный, что Алиса опять немножко оробела. Но она взяла себя в руки, отрезала кусок и подала его Черной Королеве. — Какая наглость! — сказал Пудинг. — Интересно, что бы ты сказала, если бы я отрезал от тебя кусок? Мерзкое ты создание! Он произнес эти слова густым и жирным голосом. Алиса в ответ не могла сказать ни слова: она только смотрела на него широко раскрытыми глазами. — Скажи ему что-нибудь! — воскликнула Черная Королева. — Ведь это смешно: Пудинг говорит, а ты молчишь! — Знаете, мне сегодня читали столько стихов, — начала Алиса робко, ибо она заметила, что стоило ей открыть рот, как в зале воцарилась тишина и все взоры обратились на нее. — И во всех стихах было что-нибудь про рыб… Как странно, правда? Интересно, почему здесь так любят рыб? Она обращалась к Черной Королеве, и та ответила, хоть как-то и невпопад. — Кстати, о рыбах… — медленно и торжественно произнесла она прямо в ухо Алисе. — Ее Белейшее Величество знает премилую загадку, всю в стихах — и всю сплошь о рыбах! Пусть она ее загадает, хорошо? — Ее Чернейшее Величество очень добры, — проговорила Белая Королева в другое ухо Алисы. — Я сделаю это с восторгом! Вы разрешите? — Прошу вас, — сказала Алиса учтиво. Белая Королева засмеялась от радости и погладила Алису по щеке. Потом она начала: Изловить эту рыбку нетрудно — ^{f}
Ребенку под силу.
И купить эту рыбку нетрудно —
Гроша бы хватило.

А в тарелку ее положить —
Так и вовсе безделка.
Потому что она, как известно,
Родится в тарелке.

— Рыбку мне принеси!
— Принести ее вам? Это можно.
— Крышку с рыбки сними!
— Ах, увольте, мне так это сложно, —

Будто клеем приклеена крышка… Теперь
Отгадайте загадку:
Легче рыбку наружу извлечь или нам,
Обнаружить отгадку?

— Даю тебе минуту на размышление! — сказала Черная Королева. А мы пока выпьем за твое здоровье! — Здоровье Королевы Алисы! — завопила она во весь голос. И все гости тут же выпили, хоть и несколько странно: кто нахлобучил себе на головы бокалы, словно колпаки, и слизывал то, что текло по щекам, кто опрокинул графины с вином и, припав к краю стола, пил все, что лилось на пол. А три каких-то существа (очень похожих на кенгуру) забрались в блюдо с жарким и лакали соус. — Словно свиньи в корыте! — подумала Алиса. — Ты должна произнести благодарственную речь, — сказала Черная Королева, взглянув исподлобья на Алису. — Мы тебя поддержим, не беспокойся, — шепнула Белая Королева. Алиса послушно встала, хоть сердце у нее и похолодело. — Большое спасибо, — ответила она тоже шепотом, — я и сама справлюсь. — Это будет совсем не то! — решительно заявила Черная Королева. Пришлось Алисе покориться. («Они так навалились на меня с двух сторон, — говорила она потом сестре, дойдя в своем рассказе до этого места, — словно хотели меня раздавить в лепешку!») Ей, и вправду, пришлось нелегко: Королевы поддерживали ее под локти и так давили с обеих сторон, что чуть не подбросили в воздух. — Я поднялась, чтобы выразить вам свою благодарность… — начала Алиса. И тут она действительно оторвалась от пола и поднялась на несколько дюймов в воздух, однако, успела схватиться за край стола и снова опуститься на пол. — Берегись! — завопила Белая Королева, вцепившись обеими руками Алисе в волосы. — Сейчас что-то будет! И тут (как говорила потом Алиса) началось что-то несусветное. Свечи вдруг вытянулись до потолка, словно гигантские камыши с фейерверком наверху. Бутылки схватили по паре тарелок и вилок — хлопая тарелками, словно крыльями, и перебирая вилками-ногами, они разлетелись в разные стороны. — Совсем как птицы, — успела подумать Алиса в начавшемся переполохе. В эту минуту она услышала у себя за спиной хриплый хохот и, оглянувшись, чтобы посмотреть, что случилось с Белой Королевой, увидала, что вместо Королевы в кресле сидит Бараний Бок. — А я здесь! — закричал кто-то из суповой миски. Алиса снова обернулась. Доброе, круглое лицо Королевы улыбнулось ей из миски и исчезло в супе ^{g}. Нельзя было терять ни минуты. Кое-кто из гостей повалился уже в блюда с едой, а половник шел по столу к Алисе и нетерпеливо махал ей рукой, чтобы она уступила ему кресло. — Довольно! — закричала Алиса. — Я больше не могу! Она вскочила, ухватила скатерть обеими руками и сдернула ее со стола. Блюда, тарелки, гости, свечи — все полетело на пол.

— Ну, а вас… — закричала Алиса, в сердцах поворачиваясь к Черной Королеве, которая, как ей казалось, была всему виновницей. Но Королевы рядом не было: она стала маленькой, как кукла, и крутилась по столу, ловя свою шаль, которая волочилась за ней словно хвост. В другое время Алиса очень бы этому удивилась, но сейчас она была слишком рассержена, чтобы чему-то еще удивляться. — Ну, а вас … — повторила Алиса и схватила Королеву как раз в тот миг, когда она прыгнула на севшую на стол бутылку, — вас я просто отшлепаю, как котенка! ^{h} Глава X
Превращение

С этими словами она схватила Черную Королеву и стала трясти ее изо всех сил. Черная Королева и не думала сопротивляться, только лицо ее сморщилось и стало совсем маленьким, а глаза округлились и позеленели. Алиса все трясла и трясла ее, а Королева у нее в руках становилась все меньше… и мягче… и толще… и пушистее… и

Глава XI
Пробуждение

…и в самом деле оказалось, что это просто котенок!

Глава XII
Так чей же это был сон?

— Ваше Чернейшее Величество зря так громко мурлычет, — сказала Алиса котенку почтительно, но строго и протерла глаза. — Ты меня разбудила, Китти, а мне снился такой чудесный сон! И ты там со мной была — в Зазеркальной стране. Помнишь? У котят есть одна неприятная привычка (как заметила однажды Алиса): что им ни говори, они в ответ всегда мурлычат. — Вот если бы они мурлыкали вместо «да», а мяукали вместо «нет», тогда с ними можно было бы иметь дело! Но разве можно разговаривать с человеком, когда тебе отвечают всегда одно и то же? Котенок опять замурлыкал, но что он хотел этим сказать — неизвестно. А Алиса принялась перебирать шахматные фигурки, лежащие на столе. Наконец, она нашла Черную Королеву, села на коврик у камина и поставила ее перед котенком, чтобы они посмотрели друг на друга. — Признавайся, Китти! — закричала Алиса и с торжеством захлопала в ладоши. — Вот в кого ты превратилась! («Но Китти на Королеву и не взглянула, — рассказывала она потом сестре. — Отвернулась в сторону и притворилась, что даже ее и не видит! Правда, вид у нее при этом был несколько виноватый. По-моему, все же Черной Королевой была она! ») — А ну-ка, выпрямись! — воскликнула с веселым смехом Алиса. — Пока думаешь, что… промурлыкать, делай реверанс! Это экономит время, помнишь? Она схватила Китти на руки и легонько поцеловала. — В честь того, что ты была Черной Королевой! — Снежинка, милая! — сказала она, поглядывая на Снежинку, которая все так же послушно подвергалась умыванию. — Когда это Дина вас, наконец, отпустит, Ваше Белейшее Величество? Теперь понятно, почему я видела вас такой растрепанной в своем сне! Послушай, Дина! Тебе известно, что ты умываешь Белую Королеву? Ты должна обращаться с ней почтительно, а ты что делаешь? — Интересно, а Дина в кого превратилась? — продолжала Алиса, устраиваясь поудобнее на коврике и задумчиво глядя на котят. — Признайся, Дина, ты была Шалтаем-Болтаем? По-моему, да… Только подожди, не рассказывай об этом своим друзьям… Я все еще сомневаюсь. — Кстати, Китти, если ты и вправду была вместе со мной в моем сне, ты, верно, заметила одну вещь… очень приятную для тебя! Я столько слышала стихов, и все про рыб! Завтра утром я устрою тебе настоящий пир! Ты будешь завтракать, а я буду читать тебе про Моржа и Плотника, чтоб ты вообразила, что ешь устриц, милая! — Послушай, Китти, давай-ка поразмыслим, чей же это был сон! Это вопрос серьезный, милая, так что перестань, пожалуйста, лизать лапу! Тебя ведь умыли сегодня! Понимаешь, Китти, сон этот приснился либо мне, либо Черному Королю. Конечно, он мне снился — но ведь и я ему снилась! Так чей это был сон? Неужели Черного Короля, Китти? Кому же это знать, как не тебе? Ты ведь была его женой, милочка! Ах, Китти, помоги мне решить! Оставь на минуту свою лапу! Но Китти, негодница, принялась за другую лапу, притворяясь, что не слышит Алису. Как же, по-твоему, чей это был сон?

Ах, какой был яркий день! ^{a}
Лодка, солнце, блеск и тень,
И везде цвела сирень.

ДОПОЛНЕНИЕ I

Льюис Кэрролл
ШМЕЛЬ В ПАРИКЕ ^[43]

…и она совсем уже собралась перепрыгнуть через ручеек, как вдруг услышала глубокий издох, — казалось, кто-то вздыхал в лесу у нее за спиной. — Кому-то там очень грустно, — подумала Алиса, с тревогой вглядываясь в лес. На земле, облокотись о ствол, съежившись и дрожа, словно от холода, сидело какое-то существо, весьма похожее на дряхлого старичка (только лицом оно больше походило на шмеля). — Я, по-моему, ему ничем помочь не могу, — решила Алиса и повернулась, чтобы перепрыгнуть через ручеек. — И все же я спрошу у него, в чем дело, — прибавила она, останавливаясь на самом краю. И она подошла к Шмелю — без особой, правда, охоты, ибо ей очень хотелось поскорее пройти в Королевы. — Ох, болят мои старые косточки, болят, — бормотал Шмель. — Должно быть, это ревматизм, — подумала Алиса, склоняясь над ним. — Надеюсь, вам не очень больно? — спросила она мягко. Шмель только пожал плечами и отвернулся. — Ах, господи! — прошептал он. — Что я могу для вас сделать? — продолжала Алиса. — Вам здесь не холодно? — И пристает, и болтает! — проговорил недовольно Шмель. — И одно ей, и другое! Господи, что за ребенок! Алиса обиделась — ей очень хотелось повернуться и уйти, но она подумала: — Может, это он от боли такой сердитый? И она решила попытаться еще раз. — Разрешите, я помогу вам сесть по другую сторону дерева. Там не так дует. Шмель взял Алису под руку и, опираясь на нее, перешел на другую сторону; однако, усевшись, он снова сказал: — И пристает, и болтает! Неужели не можешь оставить меня в покое, а? — Хотите, я вам немного почитаю? — предложила Алиса, подняв газету, лежавшую у ее ног. — Можешь почитать, если хочешь, — сказал угрюмо Шмель. — Тебе вроде никто не мешает. Алиса уселась с ним рядом и, развернув на коленях газету, начала: — «Последние новости. Поисковая партия отправилась снова в Кладовую и обнаружила там еще пять кусков сахара, довольно больших и в хорошей сохранности. На обратном пути…» — А сахарного песку там не было? — прервал Алису Шмель. Алиса быстро просмотрела страницу. — Нет, — отвечала она. — Насчет сахарного песку ничего не сказано. — Сахарного песку не нашли! — проворчал Шмель. — Тоже мне поисковая партия! — «На обратном пути обнаружили озеро киселя. Берега озера были сине-белыми и походили на фаянс. Во время снятия пробы приключилось несчастье — два члена экспедиции были поглощены…» — Были что? — спросил сердито Шмель. — По-гло-ще-ны, — повторила Алиса по слогам. — Такого слова в английском языке нет! — сказал Шмель. — Но в газете есть, — возразила робко Алиса. — Пусть оно там и остается, — сказал раздраженно Шмель и отвернулся. Алиса отложила газету. — Боюсь, вы неважно себя чувствуете, — сказала она, пытаясь успокоить Шмеля. — Не могу ли я чем-то вам помочь? — Это все из-за парика, — проговорил Шмель смягчаясь. — Из-за парика? — переспросила Алиса, радуясь, что настроение у Шмеля улучшается. — Ты бы тоже сердилась, если б у тебя был такой парик, — продолжал Шмель. — Все только и делают, что разные про него шутки шутят. И пристают. Ну, я и сержусь. А еще охлаждаюсь. И достаю желтый платок. И подвязываю щеку — вот так. Алиса с жалостью взглянула на него. — Подвязывать щеку надо, если зубы болят, — сказала она. — Очень помогает от зубной боли. — И от чванства тоже, — подхватил Шмель. Алиса не расслышала. — Это тоже болезнь, вроде зубной боли? — переспросила она. Шмель на минуту задумался. — Да н-нет, — сказал он. — Это когда голову держишь высоко… вот так… и шею согнуть не можешь. — А-а, это когда прострел, — сказала Алиса. Шмель возразил: — Это что-то новое. В наше время это называли чванством. — Чванство это совсем не болезнь, — заметила Алиса. — А вот и нет, — ответил Шмель. — Подожди, пока сама заболеешь — тогда узнаешь. А когда ты ее подхватишь, попробуй, повяжись желтым платком! Это тебя живо исцелит! С этими словами Шмель развязал платок — и Алиса с удивлением увидала, что на голове у него надет парик. Парик был ярко-желтый, как и платок, и весь встрепанный и запутанный, словно груда водорослей. — Вы могли бы привести свой парик в порядок, если б у вас был гребешок. — А-а, так ты, значит, курица, да? — спросил Шмель, вглядываясь в нее с большим интересом. — Гребешок у тебя, говоришь, есть. А яйца ты несешь? — Нет, это совсем другой гребешок, — поспешила объяснить Алиса. — Им волосы расчесывают — парик у вас, знаете ли, совсем растрепался. — Я тебе расскажу, как он у меня появился, — сказал Шмель. — В молодости, знаешь, волосы у меня вились. Тут Алисе пришла в голову забавная мысль. Многие из тех, кого она встречала в этой стране, читали ей стихи, и она решила испытать и Шмеля. — Не могли бы вы рассказать об этом стихами? — попросила Алиса очень учтиво. — Я этому не обучен, — отвечал Шмель, — ну, да ладно, попытаюсь… подожди-ка… Он помолчал, а потом снова начал: Когда легковерен и молод я был,
Я кудри растил, и берег, и любил.
Но все говорили: «О, сбрей же их, сбрей,
И желтый парик заведи поскорей!»

— Я вам очень сочувствую, — сказала Алиса от души. — По-моему, если бы ваш парик сидел лучше, вас бы так не дразнили. — Твой-то парик сидит прекрасно, — пробормотал Шмель, глядя на Алису с восхищением. — Это потому, что у тебя форма головы подходящая. Правда, челюсти у тебя не очень хороши. Небось, укусить как следует не сможешь? Алиса расхохоталась, но тут же постаралась сделать вид, что ее одолел кашель. Наконец, ей удалось взять себя в руки, и она серьезно ответила: — Я могу откусить все, что хочу. — С таким-то ротиком? — настаивал Шмель. — Вот, скажем, во время нападения, смогла бы ты ухватить врага зубами за шиворот? — Боюсь, что нет, — отвечала Алиса. — То-то, — сказал Шмель. — Это потому, что челюсти у тебя коротки. Зато макушка у тебя круглая и хорошей формы. С этими словами он снял собственный парик и протянул лапку к Алисе, словно хотел сделать то же и с нею, — но Алиса отошла подальше, сделав вид, что не понимает намека. И Шмель продолжал свою критику. — А твои глаза — слишком уж они сдвинуты вперед. Это точно. Одного бы хватило вполне — зачем же два, если они так близко посажены? Алисе не понравилось, что Шмель ее так разбирает, и, видя, что он совсем оправился и разговорился, она решила, что может спокойно идти дальше. — Пожалуй, мне нужно идти, — сказала она. — Прощайте. — Прощай — и спасибо тебе, — отвечал Шмель. И Алиса снова сбежала вниз по склону, довольная, что задержалась на несколько минут и успокоила бедного старичка ^[44]. ДОПОЛНЕНИЕ II

Г. К. Честертон
ЛЬЮИС КЭРРОЛЛ ^[45]

Юбилей Льюиса Кэрролла это на деле юбилей Алисы в Стране чудес; дитя воображаемое при этом встает перед нашим воображением живее, чем дитя, истинно существовавшее. И в той, и в другой чувствуется некая манерность того времени; и в той, и в другой, вероятно, манерность была скорее внешней, чем истинной. Перед нашим внутренним взором встает, словно на застывшем дагерротипе или старой фотографии тех времен, праздничная группа в солнечный час каникул и скромный священник, который был «доном» или лектором в Оксфорде, сидящий в окружении столь же чинных (по меньшей мере такое они производят впечатление) девочек; он вдруг начинает небрежно чертить диковинные рисунки, рассказывая при этом сказку, где все перевернуто вверх ногами; сказку, более удивительную, чем самые необузданные вымыслы Мюнхгаузена или Ариостовы путешествия на луну ^[46]. Это было нечто новое; нонсенс ради нонсенса; подобно тому, как бывает искусство для искусства. Никто не был бы так шокирован, как сам мистер Доджсон (таково было настоящее имя этого священника), если бы он услышал, что его ставят в один ряд с художниками-анархистами, толкующими о l'art pour l'art. Однако Кэрролл был художником гораздо более оригинальным. Он осознал, что некоторые образы и рассуждения могут существовать в пустоте в силу собственной безудержной дерзости; некой сообразной несообразности; этакой уместной неуместности. И это было не только очень ново, но и очень в национальном духе. Можно даже сказать, что одно время тайной нонсенса владели только англичане. Мосье Каммаэртс ^[47] дает блестящее описание того, какой загадкой кажется поначалу нонсенс нациям, обладающим более логическим складом ума. Это был плод неукротимой фантазии одного века и одного народа, что доказывается и тем, что еще один — и только один — мастер этого рода, Эдвард Лир, писавший «нонсенсы» в стихах, был также англичанином и также викторианцем. Любой образованный англичанин, в особенности англичанин, имеющий (что гораздо хуже) отношение к системе образования, торжественно заявит вам, что «Алиса в Стране чудес» — это классика. И, к нашему ужасу, это действительно так. Тот веселый задор, который во время каникул завладел душой математика, окруженного детьми, превратился в нечто застывшее и обязательное, словно домашнее задание на лето. Легкомысленные забавы логика, выворачивающего наизнанку все логические нормы, окостенев, сами — я произношу эти слова с трепетом — стали нормой. «Алиса» — классика; а это значит, что ее превозносят люди, которые и не думали ее читать. Ей обеспечено надежное место рядом с творениями Мильтона ^[48] и Драйдена ^[49]. Это книга, без которой не может считаться полной ни одна библиотека джентльмена; книга, которую потому он никогда и не рискнет снять с полки. Мне горько об этом говорить, но мыльный пузырь, выпущенный из соломинки поэзии в небо бедным Доджсоном в минуту просветленного безумия, стараниями педагогов лишился легкости, сохранив лишь полезные мыльные свойства. Вина в том не Льюиса Кэрролла, а скорее Чарлза Доджсона; по крайней мере вина того мира, в котором он жил и который собою являл, а до некоторой степени и поощрял и пропагандировал. Его нонсенс — часть особого дара англичан; но также и неумолимого парадокса англичан. Никто, кроме них, не смог бы создать такой бессмыслицы; однако никто, кроме них, создав такую бессмыслицу, не попытался бы отнестись к ней серьезно. Теперь уже нонсенс стал чуть ли не делом патриотическим, против чего я лично и хотел бы скромно возразить. Моральный долг состоит в том, чтобы прислушаться к голосу разума; однако моральный долг не состоит в том, чтобы прислушаться к голосу, отрицающему разум. Это всего лишь забава, и ни один из поклонников Льюиса Кэрролла не превзойдет меня в любви к таким забавам. Как я попытаюсь показать ниже, многие из действительно оригинальных достоинств его фантазии были заглушены тяжеловесными похвалами; похвалами произведению, которое критиковать надо так же, как оно было создано, — легко, без нажима. Публике можно велеть молчать или даже можно, в известном смысле, заставить ее замолчать, если человек, обладающий определенным весом, говорит со смыслом. Но нас нельзя заставить слушать человека, который несет бессмыслицу; это грех противу самого духа и атмосферы того праздника, которым является это произведение. И все же я с ужасом думаю о том, что произведения Льюиса Кэрролла вошли сейчас в систему нашего образования, что в нынешние либеральные времена означает обязательное образование. Как-то я выступал с лекцией на съезде учителей начальных школ, пытаясь убедить их отнестись терпимо к таким человечным вещам, как Дешевые Книги Ужасов или Повести о Дике Терпине и Билле Буйволе ^[50], что продаются за гроши. Я помню, как председатель с выражением утонченного страдания на лице произнес: «Не думаю, что блестящие парадоксы мистера Честертона убедят нас отказаться от нашей „Алисы в Стране чудес“ или от нашего…» — чего-то еще, возможно «Векфильдского священника» ^[51] или «Пути паломника» ^[52]. Ему и в голову не пришло, что нонсенс — такой же побег от педагогической унылости, как скачка за Биллем Буйволом. А я с замиранием сердца подумал: «Бедная, бедная Алиса! Мало того, что ее поймали и заставили учить уроки; ее еще заставляют поучать других. Алиса теперь не только школьница, но и классная наставница. Каникулы кончились, и Доджсон снова вернулся к преподаванию. Экзаменационных билетов видимо-невидимо, а в них вопросы такого рода: 1) Что такое „хрюкотать“, „пыряться“, „зелюки“, „кисельный колодец“, „блаженный суп“? 2) Назовите все ходы шахматной партии в „Зазеркалье“ и отметьте их на диаграмме; 3) охарактеризуйте практические меры по борьбе с меловыми щеками, предложенные Белым Рыцарем; 4) проанализируйте различия между Труляля и Траляля». Приведу лишь один леденящий душу и ужасающий факт, чтобы объяснить, как нонсенсу (речь идет об «Алисе в Стране чудес») было дозволено стать застывшим и хладным, как классическое надгробие. Его пародируют. Люди торжественно берут в руки перо, чтобы сделать бурлеск из этого бурлеска. Они воображают, что могут сделать его смешным или по меньшей мере смешнее, чем он был, придав его чертам гримасу политической карикатуры. Им кажется, что они могут перевернуть то, что не имеет никакого иного смысла, кроме именно этой перевернутости, обратив ее в образы бытовой комедии и обыденного фарса. А ведь никому и в голову не придет совершать подобные операции с тем, что кажется ему действительно смешным. Делать смешным можно лишь вещи серьезные или даже торжественные. Можно сказать, что Шеридан ^[53] пародировал Шекспира; во всяком случае, в «Критике» он пародировал псевдошекспировскую историческую драму. Но никто не смог бы пародировать «Критика». Можно сказать, что Гилберт ^[54] пародировал Суинберна ^[55], Росетти ^[56] и всех прочих полуязыческих прерафаэлитов в своем изображении эстетов в «Терпении». Но человеку в своем уме и в голову не придет пародировать «Терпение». Никто не будет удивлен, если вдруг появится еще один легкомысленный вариант «Баллад Бэба» ^[57], и только желчный и саркастический недоброжелатель мог произнести знаменитый афоризм: «Почему бы кому-нибудь не издать комический „Панч“?» У нас были Комические Истории Англии и Комические Латинские Грамматики, ибо до сих пор многие по традиции думают, что в истории английского народа и в выразительном языке римлян есть нечто величественное и даже священное. Но тем, кто получает удовольствие (чего никак не могу сказать о себе) от так называемого Комического Листка, не придет в голову издать Комический вариант Комического Листка. Однако странным образом впечатление, что «Алиса в Стране чудес» является национальным институтом, классикой педагогической мысли, незамутненным источником английской веры, историческим наследием, наподобие «Отелло» или «Самсона-Борца», настолько укоренилось, что сатирики всерьез принялись за работу, надеясь сделать ее забавной. Политические пародисты решили исправить ее, придав ее чистой и безмятежной бессмыслице некий смысл. Они даже ощутили, как мне кажется, робкий приступ смелости, решившись на вольности с этим монументальным викторианским томом. Им казалось, что, осмеливаясь шутить над такими шутками, они сотрясают основы Британской Конституции. Они оскверняли божественность Черепахи Квази и бросали вызов Болванщику и его молниям. И каждый чувствовал себя чуть ли не Черным Республиканцем, когда позволял себе вольности с Черной Королевой. Освобождать Льюиса Кэрролла от опеки Чарлза Доджсона — занятие увлекательное, но нелегкое. Попытаться вновь ощутить тот первый кружащий голову восторг, когда нонсенс только-только родился, — задача трудная, хоть и чрезвычайно приятная. Для этого надо проникнуться совсем иным настроением, чем у тех поклонников, что появляются после свершения, и почувствовать то первое движение, те толчки, которые этому свершению предшествовали. Многим из этих поклонников наша позиция покажется чудачеством; в своей бесконечной серьезности они и не заметят, что она не так уж отличается от изначальных чудачеств Льюиса Кэрролла. Чтобы оценить создавшееся положение, мы должны более глубоко оценить парадоксальность всего народа и его литературы, а также комический контраст между ее ответственным и безответственным настроением. Существовало множество вещей, к которым Чарлз Доджсон относился более чем серьезно; однако к тому, что воспринимают серь