– Иди к ней! – велела Элспет Саре, и та послушалась.
Дверь за ней закрылась.
– Вам бы лучше убраться отсюда, – сказала Элспет Эдварду. – И зачем вы тут объявились? Она вполне могла бы обойтись без этого. Не хочу показаться невежливой, но вас тут не очень любят. Не хотела бы я оказаться на вашем месте. Бегите лучше к своей матушке Мэй.
Эдвард постоял секунду‑другую, а потом вышел на воздух и с удивлением оглядел окружающий пейзаж – тот же, что и прежде, но залитый солнечным светом, безмолвный, пустой. Солнце высвечивало вдали мягкую светлую зелень наклонного поля. Он прошел немного по платформе в ту сторону, откуда пришел, потом остановился, переполненный острой болью и сильными эмоциями, от которых он чуть не падал на землю. Потом повернулся и посмотрел на коттедж, маленький станционный дом, такой аккуратный рядом с большим тисом. Эдвард увидел гладко отшлифованный камень, вернулся назад и остановился у маленького квадратного окна, почти перекрытого тисом. Он заглянул внутрь. Сестра Марка сидела на стуле, опустив голову на грудь, и казалась теперь похожей на манекен или металлическую чушку. Сара стояла перед ней на коленях и нагибала голову почти до пола, чтобы заглянуть в спрятанное лицо.
Эдвард почувствовал, что его вот‑вот стошнит. Он быстро пошел прочь по платформе и вниз по склону на заросшие травой пути. Он автоматически шагал назад, в сторону дороги. Голова у него кружилась. Солнце появлялось и пропадало, а воздух был полон каких‑то крохотных черных насекомых.
Он шел уже несколько минут, когда вдруг услышал, как кто‑то зовет его, и остановился.
Сара босиком бежала за ним по мокрой траве. Она остановилась в нескольких ярдах от Эдварда и взглянула ему в глаза с возбужденным и враждебным выражением, как у загнанного в угол животного.
|
|
– Что? – спросил Эдвард необычным хрипловатым голосом.
– Ты пришел. Ты шпионил за нами.
– Я и не знал, что ты знакома с сестрой Марка, – ответил он.
Сара захлебывалась словами:
– Я знала ее немного, я немного знала и Марка, ты был не единственный. Она была в Америке, когда ты… когда он умер. Потом она вернулась, и я пришла к ней, а моя мать пришла к ее матери. Мы хотели помочь. Мы пригласили ее сюда. А тут надо же было подвернуться тебе.
– Я не знал… – сказал Эдвард.
– Так вот, больше не приходи и никогда не пытайся увидеть Брауни. Она не хочет слышать твои извинения. Она ненавидит тебя, как ненавидит тебя ее мать. Они никогда не оправятся от этого удара. Не преследуй ее и не пиши ей. Единственное, что ты можешь для нее сделать, – это поступить порядочно и не показываться ей на глаза.
– Хорошо, – произнес Эдвард.
Он развернулся и, не оглядываясь, пошел вдоль путей.
Я бы хотела встретиться и поговорить о смерти моего брата. Завтра в пять часов я буду на болоте, где ряд ив растет вдоль реки. Там еще есть дикая вишня, перевешивающаяся на другой берег.
Бренда Уилсден.
Эдвард смял письмо в руке и сунул в карман. Это случилось на следующий день после его посещения Железнодорожного коттеджа. Человек, передавший письмо, с любопытством глядел на адресата. Ростом он не уступал Эдварду, носил бороду и баки, на голове его росла грива неухоженных жестких волос, и из‑под этой гривы внимательно смотрело красное лицо с крупными чертами. Седины в волосах не было видно, но он был немолод, кожу вокруг глаз бороздили глубокие морщины. Лицо и волосы да и весь он целиком был покрыт мелкой волокнистой пылью, осевшей в складках морщин. Посыльный был одет в красную рубаху, на шее повязан красный платок, а на талии затянут широкий кожаный ремень со старой медной пряжкой, отшлифованной до блеска. Когда этот человек вдруг безмолвно возник перед Эдвардом в огороде, тот сразу понял, что видит одного из лесовиков.
|
|
– Спасибо, – сказал Эдвард.
Человек стоял близко и глазел с нескрываемым любопытством. Эдвард чувствовал запах его пота и слышал его дыхание.
– Он теперь как студень, что ли?
– Кто?
– Студень, желе. Ну, хозяин здешний там, наверху. Да?
– Ничего подобного, – ответил Эдвард. – Он болен, но не до такой степени.
– Прежде все девки были его. Теперь‑то этому конец.
– Спасибо, что принесли письмо.
– Как вас зовут?
– Эдвард Бэлтрам.
– Сын, значит.
– Эти чертовы бабы. Они вас на куски разрежут. Вы бы лучше сматывались, пока они не начали. Вы – его сын.
Эдвард презрительно махнул рукой и отвернулся.
– Все девки были его, – повторил ему вслед лесовик. – Теперь‑то дряхлый стал, бедный старый пакостник.
Эдвард быстро зашагал в дом. Незадолго перед этим прошел дождь, но теперь воздух был теплый, солнце светило ярко, небо, полное света, аркой накрывало плоскую землю. Эдвард остановился в зале и вытащил смятое письмо, но не посмотрел на него. В Сигарде он, конечно, никому не сказал о своем посещении Железнодорожного коттеджа. Он немного разгладил письмо, снова сунул его в карман и медленно пошел по Переходу.
|
|
Илона и Беттина стояли на кухне у исцарапанного деревянного стола.
– Ты принес любисток? – спросила Беттина.
– Нет. Извини, я забыл.
– Спишь на ходу. Ладно, бог с ним. Нарежь‑ка эту траву. Сделаешь?
– Все умирает, – сказала Илона.
– А ты, Илона, пойди и принеси пару луковиц.
– Ласточки умирают, они больше не возвращаются.
– Я сегодня видел одну, – отозвался Эдвард, нарезая траву.
– К нам они больше не возвращаются, а раньше гнездились под крышей конюшни. Наши ласточки все умерли.
– Илона, и не забудь корзинку, дубина ты стоеросовая!
– Ладно уж, – ответила Илона и вышла.
– Ты осторожнее с этой штукой, она такая острая.
В кухне стоял сильный приятный запах пекущегося хлеба, навевающий сон. Беттина рядом с Эдвардом разминала вареную картошку, делала из нее шарики и раскатывала на кружке рассыпанной муки. Эдвард смотрел, как ее сильные коричневатые пальцы в муке разминают одну за другой вареные картофелины. Краем глаза он видел длинную прядь рыжеватых волос, свисавшую по ее плечу до груди и касавшуюся руки. Рукав коричневого рабочего платья был испачкан в том месте, где Беттина закатала его до локтя. Ее руки покрывал золотистый пушок, совпадающий по цвету с бросающимися в глаза длинными тонкими волосками над ее верхней губой. Работая, она покашливала и шмыгала носом, не замечая этого. Эдвард вспомнил лесовика и подумал с недоумением: почему никто из них не пришел сюда и не изнасиловал этих женщин? Почему этого не случилось до сих пор? Размеренный ход двуручного ножа в форме ятагана производил гипнотизирующее действие, и Эдвард продолжал совершать им однообразные движения туда‑сюда, увеличивая пахучую зеленую горку нарубленной душицы и петрушки. Он отпустил одну ручку, подвинул поросший листьями стебелек поближе к себе и вдруг почувствовал острую боль в одном из пальцев. Зеленые листики мгновенно окрасились кровью.
– Ах ты дурачина! – воскликнула Беттина. – Сунь руку под кран, иначе весь стол испачкаешь.
Кровь лилась из пальца фонтаном – ранка, похоже, была глубокой. Эдвард включил холодную воду и смотрел, как кровь и вода смешиваются в старой, покрытой пятнами фарфоровой раковине. Беттина уже отскребала кровь со стола, потом сунула испачканные листики в дуршлаг.
– Не мешай. – Она промыла зелень струей воды. – Пожалуйста, не изгваздай кровью эту скатерть.
– Ну и что же я должен делать? – спросил Эдвард. – Кровь‑то не останавливается.
Он был готов расплакаться. Порез был болезненный и казался темным и жутким, как колотая штыковая рана во время атаки. Он все еще чувствовал острое лезвие в своей плоти.
– Держи его над раковиной. Я принесу бинт.
Эдвард пустил воду на полную, стараясь смывать кровь с такой скоростью, чтобы можно было разглядеть ранку во всей ее глубине. «Ну вот, я ранен, и теперь это произойдет», – думал он. Но он никак не мог сообразить, связано это «теперь» с Беттиной, или с Джессом, или с ней. Он резко опустился на стул, натянул на палец рукав и стал смотреть, как расплывается по материи красное пятно.
Снова появились коричневатые руки Беттины – она принялась обматывать его палец белым змеистым бинтом. Красное пятно проступало на нем снова и снова.
Он сразу же понял, что бинт Беттины – ошибка. Она извлекла его из старой пыльной побитой жестянки с надписью «Первая помощь», которая, судя по виду, вполне могла быть выпущена во времена Первой мировой. В Сигарде даже лекарства не покупали. Кусок старой и явно грязной тряпки пропитался кровью и просто прилип к ранке. Палец (к счастью, на левой руке) не гнулся, горел и пульсировал от боли. На следующее утро Эдвард предпринял попытку снять бинт, но эта процедура показалась ему слишком болезненной, а потом и бесполезной. Он не знал, нужно ли дезинфицировать такой глубокий порез, не следует ли наложить швы. А вдруг начнется гангрена, потребуется ампутация? Возможно, он должен обратиться к врачу, вот только где его взять? В любом случае, в тот день он никуда не смог пойти. Вчера поздно вечером он слышал, как женщины спорили о чем‑то в Восточном Селдене. Они говорили очень эмоционально, возвышая голоса. Он хотел подкрасться поближе и подслушать, но не осмелился. За завтраком ему сказали, что Джесс все еще «отсутствует», пребывает в трансе, и посетить его невозможно. Раньше Эдвард планировал настоять на встрече с ним, может быть, попытаться его разбудить. Но теперь вместо этого он стоял у реки, около ряда ив, и смотрел на дикую вишню.
В том, как сестра Марка описала это место, было что‑то странное, немного пугающее, словно после рассказа о смерти брата поэтическое описание пейзажа казалось неуместным. Назначенное место Эдвард легко узнал, потому что других ив здесь не росло и заканчивались они прямо у реки, которая была скрыта паводком, когда он приходил сюда в первый раз. Теперь в этой части болота стало сравнительно сухо, и шагать между мелкими прудиками не составляло труда. Но чуть дальше за ивами снова разливались воды, простирающиеся до горизонта, где моря не было видно, хотя день стоял ясный и довольно солнечный. Деревьев там было немного, и маленькая дикая вишня, только‑только начавшая цвести, стала хорошим ориентиром. Река цвета темного пива, более широкая в этом месте, резво текла между крутых берегов, а в излучинах образовывала водовороты и маленькие закрытые спокойные заводи. Эдварда переполняли эмоции, и он сразу огляделся вокруг, однако никого не увидел. Конечно, он пришел рано. Возможно, она решила не приходить, потому что это слишком тяжело, потому что ненависть ее слишком велика. Ведь Сара сказала, что девушка ненавидит его. Эдвард подумал о письмах ее матери. Как невыносима, видимо, такая ненависть, а цель у нее наверняка одна – убийство того, кто ее вызывает. Эдвард посмотрел на свой распухший палец и почерневший бинт, сел на берегу на травяной коврик, и его сердце тоже пронзила боль.
И тут же над самой водой, словно небольшой взрыв, мелькнула синяя вспышка. Эдвард дернул головой и уставился на реку, но ничего не увидел – лишь темный поток воды и светящиеся белые цветы маленькой вишни, склонившейся над рекой, где она отражалась в спокойной воде. Эдвард моргнул. Потом из ниоткуда внезапно возникла птица – зимородок, сидевший на склоненной к воде ветке. Зимородок тут же вспорхнул, очень быстро скользнул над песчаным берегом и нырнул – словно серебряная стрела вонзилась в спокойную воду излучины, – а потом вернулся на свою ветку. Эдвард увидел сильный клюв птицы и рыбку, мгновенно исчезнувшую в нем. Эдвард тихо глядел на неподвижного зимородка, освещенного солнцем; маленькая птичка с яркими синими крылышками и коричневатой грудкой сидела над вишневыми цветами.
Вдруг рядом появилась тень, и Эдвард вскочил на ноги. Девушка пришла в своем синем плаще и высоких сапогах, только теперь на ней были не брюки, как в первую встречу, а бесформенное платье – то же, что в коттедже, довольно потрепанное, в синий цветочек. Она смотрела на Эдварда холодными карими глазами, более темными, чем глаза Марка, и ее каштановые волосы тоже были темнее, чем у брата. Тем не менее ее бледная чистая кожа, широкий лоб, задумчивый рот и живое внимательное выражение лица сильно напоминали Марка, словно его лицо растянули в маску большего размера, откуда все еще проглядывал он сам. Перед мысленным взглядом Эдварда, вытесняя девушку, возникло вдохновенное божественное лицо опьяненного Марка. Потом девушка заговорила, не глядя на него:
– Тут зимородок.
Эдвард повернулся, синяя вспышка мелькнула и исчезла за изгибом реки.
– Да, – сказал он. – Он… он такой красивый.
Девушка села у реки, свесив ноги в сапожках над крутым берегом, ее каблуки погрузились в мягкую песчаную землю. Эдвард – продолжать стоять теперь было нелепо – сел рядом с ней, откинув длинные ноги в сторону. Трава была сырая, к тому же с востока начал задувать холодный ветерок. Она принялась стаскивать плащ. Эдвард смотрел, подавляя в себе желание помочь ей. Но, почувствовав прохладу ветра или сочтя это действие слишком затруднительным, сестра Марка решила остаться в плаще, снова закуталась в него, застегнула пуговицы и нахмурилась. В профиль, когда она закинула назад свои густые волосы и вытянула губы, она тоже оказалась похожа на Марка. Но она была не так красива и явно старше брата, а дальше будет становиться все старше и старше.
Она молчала, глядя в водный поток, и Эдвард чувствовал ее легкое дыхание. Он боялся, что она расплачется. То черное болезненное слабое чувство, которое перебил зимородок, снова вернулось к нему, и он поспешно заговорил:
– Мисс Уилсден, с вашей стороны было очень мило…
– Слушай, – девушка повернула к нему свое строгое лицо с сухими глазами, – меня зовут Брауни, меня все так называют. И пожалуйста, давай так, чтобы без лишних эмоций.
Она говорила твердым, резким, не допускавшим возражений тоном, и этим напомнила Эдварду феминисток, подружек Сары. Он посмотрел на нее и подумал о ней как о Брауни.
– Ты хотела поговорить о Марке… – сказал он.
– Нет. Вообще‑то я хотела, чтобы ты поговорил со мной о Марке. А это другое дело. Мне с тобой не нужно говорить.
– Извини…
– Извини, я не хотела быть грубой. Я хочу, чтобы ты точно мне рассказал, что случилось в тот вечер. Я никак не могу понять. Я должна осмыслить все это. Я не успела на похороны и на следствие, я была на каникулах, и меня не смогли найти… а здесь люди наговорили мне разного и… и… со всякими домыслами… Так вот, не мог бы ты, если у тебя есть такое желание, просто рассказать мне, что случилось.
– Ты младше или старше Марка?
– Старше.
– В тот вечер… понимаешь…
– Слушай, давай без тягомотины, расскажи мне суть. Я тебя не задержу.
– Марк был в моей комнате, и я дал ему…
– В котором часу? Я знаю, был вечер, но который час?
– Около шести. Я дал ему сэндвич, сунув туда наркотик…
– Он не знал…
– Я тебе хотел рассказать. Он не знал, он не одобрял наркотики.
– Но ты одобряешь.
– Одобрял. Он принял наркотик и… отключился.
– Я ненавижу и презираю наркотики, я к ним никогда не прикасалась, мы с Марком в этом были похожи. Продолжай. Хотя постой. Ты сам что‑нибудь принял?
– Нет. Я собирался… приглядывать за ним…
– Так почему же не доглядел?
– Мне позвонила Сара. Сара Плоумейн…
– Да
– И я отправился к ней и пробыл у нее не больше получаса. А когда вернулся… окно было открыто и… он был… мертв.
Последовала короткая пауза. Эдвард, только что ясно увидевший перед собой Марка: тот лежал на диване, такой красивый, расслабленный, улыбающийся, белокурый, в помятой рубашке, – теперь, когда Брауни чуть шевельнулась, посмотрел на жуткое солнце, безлюдный берег, опасную реку.
Брауни, только что глядевшая в сторону, повернулась, тяжело дыша, переставила ноги и своим деловитым тоном спросила:
– Ты можешь описать, каким он был в этом… этом состоянии… он тебе что‑нибудь говорил?
– Ну, приход у него был классный.
Брауни произвела какой‑то звук.
– То есть я хочу сказать… извини… он видел хорошие вещи… он был счастлив… он смеялся… а потом он сказал…
– Что?
– Что все вещи сами по себе… и все стало… одной большой рыбой… и что Бог опускается… как лифт. Я знаю, это похоже на бред, но он так говорил…
– Да‑да. Я знаю, как действуют наркотики. Что еще он говорил?
– Больше я ничего не помню. Что‑то насчет лучей света… и полета…
– Полета?
– Он говорил, что летит.
– И ты оставил его.
– Да. Понимаешь, он уснул…
– Почему ты пошел к Саре? Она тебя пригласила?
– Да. Я думаю, она говорила тебе.
– Я хочу, чтобы ты описал… сказал мне, почему пошел к ней. Это кажется странным. Ты в нее влюблен?
– Нет.
– У вас был роман?
– Нет. Но в тот вечер… в тот вечер мы занимались любовью.
– Уложились в полчаса?
– Да… ну, может, немного больше…
– В коттедже ты говорил про двадцать минут. Вы все еще любовники?
– Нет. Я с тех пор ее не видел, только вчера… У меня не было желания становиться ее любовником, ни малейшего, это все произошло как‑то случайно – то, что мы оказались в постели. Я не собирался, это была ее идея…
– Я не понимаю, почему ты оставил Марка. Тебе не было никакой нужды идти к Саре. Судя по твоим словам, ты даже не хотел к ней идти.
– Я думаю, я как бы… она привлекала меня… немного… пригласила меня выпить…
– И ты подумал, почему бы не пойти?
– Я хотел только… всего на десять минут… да и Марк уснул… и я запер дверь…
– Ты был пьян?
– Нет.
– Но ты знал, как это опасно… как это действует… знал, что нельзя оставлять человека в таком состоянии.
– Да, знал.
– Так почему же ты ушел?
Эдвард шевельнул ногами, впечатывая их в берег и посылая вниз, в воду, струи песка. Голос его сорвался почти на крик.
– Я не знаю! Как я могу сказать, почему я ушел? Я ведь не знал, что случится, я не знал, что погублю свою жизнь…
– Твою жизнь?
– Я не знал, что он проснется и выйдет в окно, я был счастлив, я радовался, что он видит такие хорошие, такие замечательные вещи! Он спал, он был красивый и спокойный, как спящий бог, и вечер был великолепный, я решил, что будет забавно заглянуть к Саре – на десять минут. Я ведь не думал, представить себе не мог…
– Ладно, хорошо…
– Твоя мать писала мне совершенно жуткие письма, говорила, что я убийца. Понимаешь, на следствии я не сказал, что подсунул Марку наркотики без его ведома, а потому, наверное, люди решили, что он сам их принял и что он вообще баловался наркотиками. Твоя мать, видимо, знала, что это не так… и она писала мне ужасные письма, много писем – о том, что я преступник, что она желает мне смерти, что ненавидит меня и будет ненавидеть всегда… Ты, наверное, тоже меня ненавидишь, Сара мне сказала. Но если бы ты только знала, как я несчастен, как все в моей жизни сломано и черно…
– А почему ты здесь, в Сигарде? Это тоже кажется странным.
– Они меня пригласили. Я не знал, куда себя деть, я с ума сходил от горя и чувства вины… и я губил себя… А это сулило перемену. И один психиатр посоветовал мне поехать.
– Психиатр? Кто?
– Томас Маккаскервиль. И я хотел увидеть отца, я его до этого видел, когда был совсем ребенком. Я думал, он мне чем‑нибудь поможет… Все это навалилось как‑то сразу, все смешалось… Но если бы ты только знала, как я страдаю и буду страдать всегда…
– Это правда, что твой отец умирает из‑за отсутствия медицинской помощи?
– Нет, конечно же, нет. Понимаешь, это трудно объяснить… там у них все так странно… Ты и вправду хочешь знать?
– Нет.
Снова наступило молчание, потом Брауни глубоко вздохнула и произнесла:
– Ну что ж…
Она пошаркала ногами, неловко встала на колени и медленно поднялась. Эдвард вскочил на ноги вслед за ней и сказал:
– Спасибо.
Она уже собралась идти, направилась к ивам, но остановилась и, не глядя на Эдварда, проговорила:
– Я попрошу мать, чтобы не писала больше тебе. Может, она уже перестала.
– Не знаю. Письма приходят в Лондон в дом моего отца, то есть отчима… Слушай, я знаю, ты винишь меня, жутко меня ненавидишь, но…
– Я тебя не ненавижу, это смешно. Наверное, я тебя виню, если это что‑то значит. Мне нужно подумать. Но это уже мое дело. Мне не кажется, что ты должен уничтожить себя или погубить свою жизнь… и мне не кажется, что ты можешь это сделать или пожелать. Марку это не поможет… и мне тоже. Ты учишься в университете, да?
– Учился.
– Возвращайся, продолжай работу, в будущем ты сможешь помочь другим людям. Прекрати думать о себе и винить себя. По крайней мере, я так советую. Спасибо, что пришел.
Брауни пошла прочь.
– Пожалуйста, побудь со мной еще немного, – попросил Эдвард.
– Я должна идти.
– Пожалуйста, побудь со мной, я должен с тобой поговорить, ты мне нужна, не уходи, пожалуйста, пожалуйста, не уходи от меня.
Он протянул руку и легонько коснулся рукава ее синего плаща около манжета.
Брауни метнулась прочь, словно собиралась припустить бегом, потом повернулась к Эдварду; слезы внезапно хлынули из ее глаз. Сквозь рыдания, душившие ее, она выговорила:
– Вот и все, мне придется прожить жизнь без него… всю мою жизнь, а она только начинается…
– Боже мой… – произнес Эдвард, беспомощно стоя рядом с ней, и руки его бессильно упали.
Брауни вытащила платок, быстро привела себя в порядок, вытерла лицо, и через несколько секунд пронесшаяся буря казалась миражом. Она заговорила почти спокойным, хотя и хрипловатым голосом:
– Извини. Я должна идти.
– Брауни, ты только скажи… Господи боже, что ты можешь сказать… Пообещай, что еще встретишься со мной! Я встану на колени, ты мне нужна, ты – единственная, кто может спасти меня из этого ада! Пожалуйста, пожалуйста, обещай, что еще встретишься со мной… когда‑нибудь… скоро… Просто скажи, что мы можем встретиться еще, я тебя умоляю, я тебя прошу!
– Ну ладно, хорошо. Только…
– Слава богу.
Внезапно лицо Брауни снова изменилось; она смотрела куда‑то мимо Эдварда в направлении реки, губы у нее чуть приоткрылись. Эдвард повернулся.
На другом берегу реки неподалеку от дикой вишни стоял бородатый человек, широко расставив ноги, и смотрел в их сторону. Эдвард подумал, что это опять лесовик, но тут же понял – это Джесс. Джесс узнал Эдварда, махнул ему, потом повернулся и пошел вдоль берега по кочковатой траве.
– Извини, это мой отец, – сказал Эдвард Брауни.
– Что? Я могу помочь?
– Нет‑нет. Я тебе все объясню потом, если позволишь. Ты ведь сказала, что мы еще встретимся. Я так рад этому. А тут я справлюсь. Спасибо. Спасибо тебе.
Она повернулась и пошла вдоль выстроившихся в ряд ив.
Джесс за это время успел уйти довольно далеко вверх по течению. Его удаляющаяся спина была видна за зарослями бузины. Эдвард побежал во весь дух.
– Постой! Подожди меня! – закричал он.
«Я переберусь на тот берег вплавь», – подумал он.
Джесс остановился и повернулся. На нем была довольно потрепанная рубашка, что‑то вроде бриджей, носки и ботинки. Он стоял, улыбаясь Эдварду. Эдвард понял теперь удивленное выражение на лице Брауни – Джесс, хотя и был одет, выглядел крайне странно. Голова его, которую теперь он хорошо видел, была очень крупная, глаза тоже громадные и круглые, а бриджи создавали впечатление косматых ляжек. Эдвард окликнул его:
– Джесс, подожди меня. Я переплыву к тебе.
Джесс снова беззаботно махнул и начал спускаться по откосу. Потом на глазах Эдварда он вошел в воду и двинулся через реку. Он шаг за шагом осторожно и упорно продвигался вперед, вода бурлила вокруг его ног, порой захлестывая до колен. Ошеломленный Эдвард побежал вниз, где берег не очень круто опускался к небольшому пляжу у воды, и протянул руку. Джесс отказался от предложенной помощи и вышел на берег с победной, как у ребенка, улыбкой. И тут Эдвард разглядел под поверхностью быстро бегущей воды проложенные для перехода камни, которым он не решился бы доверить себя.
– Ах, Джесс, я так рад тебя видеть, – сказал Эдвард. – Это же опасно, ты мог упасть. Я отведу тебя домой. Ты не должен ходить тут один… пойдем, пожалуйста, вместе домой.
Он боялся, что Джесс будет возражать, но тот позволил Эдварду взять его под руку, и они вдвоем неторопливо пошли к Сигарду, чьи причудливые нескладные формы высвечивались солнцем, уже клонившимся к закату.
Они дошли до зеленого лужка, где Эдвард прежде видел желтые цветы, и тут Джесс внезапно остановился и вознамерился сесть на мокрую траву.
– Джесс, давай пройдем еще немного. Дальше по тропинке будет суше.
– Я хочу здесь.
– А куда ты шел, когда я тебя увидел?
– Искал цветы… как они называются… первоцветы. Ни одного не нашел.
Эдвард легонько потянул его за собой, и они дошли до тропинки, где Джесс сразу же сел, а потом и лег между двумя кустами можжевельника. Эдвард присел рядом с ним. Он снял свой плащ, свернул его подкладкой внутрь и подложил под голову Джессу, который чуть приподнялся, чтобы Эдвард мог засунуть эту «подушку» ему под затылок.
– Джесс, как ты себя чувствуешь, нормально?
– Нет, конечно. Ты понюхай, как пахнет. Я помню этот запах – можжевельник. Похож на… на… кокос.
– Правда? Ну да, похож.
– Что это была за девица?
Эдвард удивился, что Джесс запомнил девушку, но ответил:
– Ее зовут Бренда Уиледен…
– Никогда не любил имя Бренда.
– Ее все называют Брауни.
– Вот это лучше, это хорошо…
Джесс лежал, расслабившись и глядя на Эдварда, его огромная косматая голова от собственной тяжести наклонилась набок, скрещенные руки лежали на груди, ноги в заляпанных грязью и плохо зашнурованных ботинках тоже были скрещены. Эдвард снова обратил внимание на перстень с большим красным камнем: широкий золотой поясок глубоко вдавливался в палец.
– Твоя девушка?
– Нет, – ответил Эдвард.
– У тебя есть девушки?
– Нет.
– А были?
– Да.
– О чем ты говорил с этой Брауни?
– Мы говорили о ее брате. Я дал ему плохой наркотик, он выпал из окна и расшибся насмерть. Это моя вина. Она хотела, чтобы я рассказал, как все случилось.
За этими словами последовало молчание, и Эдвард спрашивал себя, какие слова найдет для него Джесс. Он не смотрел на отца, пока говорил, но теперь повернулся и взглянул на эту голову, лежавшую на валике из плаща. Светящиеся умом темные круглые глаза встретили его взгляд.
– Забавно, – произнес Джесс. – Ты выглядел очень хорошо с этой девушкой… на солнышке. А говорили о таких делах.
– Я приехал, чтобы рассказать тебе об этом, – сказал Эдвард. – Мне от этого так плохо, что иногда хочется умереть.
– Ты не умрешь. Нет‑нет. Умру я, а не ты.
– Ты не должен умереть, – ответил Эдвард, – я тебе не позволю. Джесс, дай я отвезу тебя в Лондон, покажем тебя врачу – он поможет. Ты ведь не стар. Пожалуйста, поедем в Лондон…
Джесс улыбнулся, губы его обнажились, окруженные космами темных прямых волос. Эти волосы отливали глянцем, как какое‑то сильное, уверенное в своей жизнестойкости растение.
– Нет‑нет, все происходит здесь.
– Что происходит?
– Жизнь и смерть, добро и зло. Я за этим в Лондон не поеду.
Эдвард подумал: «Да, конечно, то, что я предлагаю, невозможно. Я не очень понимаю почему, но это невозможно».
Джесс продолжил говорить, удивляя Эдварда своей способностью не упускать нить беседы.
– Значит, ты мне хотел рассказать… о том парне, что выпал из окна?
– Да.
– Зачем?
– Я думал, ты мне поможешь, вытащишь меня из этого… ада. Как‑то так… прости.
– А эта девушка, его сестра, простила тебя?
– Не знаю, – сказал Эдвард.
– Тогда я прощаю тебя.
– Ах, Джесс…
Эдвард прикоснулся к тыльной стороне его ладони, потом проворно наклонился и поцеловал руку отца. У длинных волос был соленый вкус.
Джесс, по‑прежнему глядевший на Эдварда и никак не ответивший на это выражение почтения, продолжал:
– А я теперь не вижу молодых девушек… кроме Илоны… а ее давно не было…
– Они ее не пускают. Она тебя любит.
– О, я знаю, знаю…
– И я тоже тебя люблю, Джесс. Я тебя очень люблю. Я должен тебе сказать. Ты мог бы сделать для меня все, мог бы создать меня заново…
Когда эти слова сорвались у него с языка, Эдвард почувствовал страх, словно слова были маленькими животными, которые выпрыгнули из его рта и теперь скакали вокруг. Его гипнотизировали большие выпуклые темно‑красные глаза Джесса, в глубинах которых он, казалось, видел глубокие моря и подводных существ.
– Ах да… я забыл это все.
– Что?
– То, что знал когда‑то… о добре и зле, о тех… обо всех тех вещах… у людей вообще‑то их нет, они с ними не сталкиваются… совсем не сталкиваются в жизни, большинство людей… только немногие… хотят этого… этой борьбы, ты понимаешь… думают, что хотят… добро… должно иметь… зло… тоже ненастоящее… конечно… все в чем‑то другом… это танец… понимаешь… миру нужна сила… все время кругом да кругом… это все сила и… энергия… которая иногда… поднимает свою красивую голову… как дракон… вот в чем суть всего… я думаю… теперь в тени… не могу вспомнить… не имеет значения… что мне нужно… так хорошо выспаться… чтобы все это… приснилось снова. – В этот миг глаза Джесса закрылись, он засыпал или впадал в свой транс. Однако он снова открыл глаза и сказал: – Прекрасный, как огонь.