Перед домом тихо появился высокий человек. Он возник в безлюдном пространстве, ожидавшем его; остановился, словно утверждал свою власть над этим местом. Он вышел откуда‑то из‑за деревьев и остановился на краю лужайки. Несколько мгновений Эдвард лихорадочно перебирал свои последние фантазии и решил: это Джесс. Конечно, это Джесс, спустившийся вечером в свои владения, как и представлял себе Эдвард поначалу, пока Джесс отсутствовал столь таинственно и бесконечно долго. Высокая фигура, король, вернувшийся в свое королевство без объявления, конфиденциально. Но потом Эдвард подумал: «Джесс здесь, и это никак не может быть он. Это кто‑то другой и, боже мой, мне неизвестный… Нет, не может быть, это же Стюарт!»
Эдвард стрелой выскочил из комнаты, пронесся по каменным ступеням, едва касаясь их, добежал до двери Западного Селдена и, немного повозившись, открыл ее – после его появления в доме дверь обычно не запирали. Моргая, он вышел наружу, в теплый бескрайний вечер, неожиданно светлый, и поковылял дальше по неровным камням дорожки.
Человек выступил вперед. Яркий темный свет озарил внушительную фигуру Стюарта, его большое бледное лицо и янтарные глаза, его голову с коротко подстриженными светлыми волосами. В одной руке он держал шапку, а в другой – маленький чемодан, который теперь поставил на землю.
– Эдвард, старина, ты здоров?
– Ну да, конечно, черт побери, – ответил Эдвард. – А с чего это мне болеть? Ты какого дьявола здесь оказался?
– Похоже, ты все же болен. Может, тебе лучше присесть? Давай войдем и… Какое странное место. Мы‑то все гадали, куда ты пропал.
– Идем, – сказал Эдвард.
Он был в ужасе от необъяснимого появления брата, и первым его позывом было спрятать незваного гостя, а потом – избавиться от него.
|
|
Эдвард нетвердыми шагами опять двинулся по камням. Несколько мгновений он сопротивлялся, а потом уступил сильной руке Стюарта, поддержавшей его. Через открытую дверь они вошли в Селден, в полутьме кое‑как поднялись по лестнице в комнату Эдварда. Эдвард зажег лампу и неловким движением задернул шторы, потом сел на кровать, подавляя почти непреодолимое желание лечь. Стюарт остался стоять.
– Но каким образом, – произнес Эдвард, стараясь удержать голову, которая страшно заболела, – каким образом ты узнал? Зачем ты приехал?
– Она мне написала…
– Кто тебе написал?
– Миссис Бэлтрам. Она написала, что ты здесь, что ты не в себе, болен и что… я нужен тебе. И я, конечно же, сразу приехал.
– Ты кому‑нибудь говорил?
– Нет. Отец уехал, а…
– Миссис Бэлтрам… – Эдвард не сразу сообразил, кто это. – Ах да, матушка Мэй. Но она не должна писать тебе, она не могла… и ты мне не нужен… ты последний человек, который мне нужен…
– Вот ее письмо.
Стюарт протянул Эдварду листок, наклоняя его к свету.
Уважаемый мистер Кьюно!
Мой пасынок Эдвард, ваш брат, находится у нас. Он в расстроенных чувствах, ему нехорошо, и ваше присутствие пошло бы ему на пользу, если у вас найдется время посетить нас здесь, где вы будете приняты как желанный гость.
Искренне ваша
Мэй Бэлтрам.
– Я бы позвонил, – сказал Стюарт, – да в телефонной книге нет номера. Слушай, может, тебе лучше лечь? У тебя что, грипп?
– Да. Но… – Эдвард посмотрел на дату письма. – Я не был болен, когда она его написала… а это доказывает, что… или уже был? Господи Иисусе, не могу вспомнить…
|
|
– Я подумал, я решил, что ты звал меня…
– Нет! На кой черт ты мне сдался! Здесь и так все катится в тартарары, а тут еще и ты!
– Извини, – проговорил Стюарт. Он сел на стул с плетеным сиденьем и оглядел комнату, сводчатый потолок, кровать под балдахином, картину Джесса, изображающую девушку в реке. – Милая комнатка. Мне нравится потолок. Ну, поскольку я уже здесь, не лучше ли мне взяться за дело и помочь? Я умею, ты же знаешь. Думаю, у меня получится.
– Ничего у тебя не получится, – ответил Эдвард. – Ты – последняя соломинка. Пожалуйста, уходи отсюда, уезжай домой. Сейчас.
– Сейчас нет автобусов. Я посмотрел расписание – они не ходят после…
– Остановишь какую‑нибудь машину, тебя подвезут.
– Эдвард, ляг, пожалуйста. Ты болен. Я не могу уехать и оставить тебя. Может, мне пойти и представиться миссис Бэлтрам? Кажется, не очень вежливо сидеть здесь и болтать с тобой, не поздоровавшись с хозяйкой.
– «Не очень вежливо», «болтать». Боже мой!
В этот момент дверь открылась, и снаружи хлынул свет. Вошла Беттина с лампой в руке. Помимо этого, она зажгла лампу в нише на лестнице, и теперь та светила за ее спиной, просвечивала сквозь юбку. На Беттине было вечернее лилово‑белое платье и множество ожерелий, сверкавших и тихо звеневших. Темно‑рыжие волосы она заплела в одну большую косу, лежавшую спереди на плече. Волосы были убраны назад, обнажая ее резкую орлиную красоту. Она вошла в комнату, одной рукой сделала приглашающий жест Стюарту, который тут же встал; Беттина сделала реверанс.
|
|
– Миссис Бэлтрам?
– Нет, я Беттина.
– А я Стюарт.
– Да, мы знаем. Добро пожаловать в Сигард.
– Она – одна из сестер, моих сестер… – грубовато сказал Эдвард.
– Давай я покажу тебе твою комнату? А ужин ждет нас внизу.
– Его комнату? Где? – спросил Эдвард.
Все это напоминало отвратительный издевательский фарс.
Стюарт взял свой чемодан и последовал за Беттиной. Эдвард пошел следом и увидел, что Беттина открыла дверь большой угловой спальни. Из бокового окна был виден склон холма и лес, темный на темнеющем рыжеватом небе. Беттина поставила лампу, закрыла ставни на обоих окнах и задернула шторы, а потом зажгла лампу, стоявшую на столе.
– Мы пользуемся этими лампами. Выключить ее можно, повернув вот это колесико вправо. Электричество мы бережем для более важных вещей – для морозилки, например, и накачивания воды. Вот ванная, вот горячая вода. В ящике есть электрический фонарик. Я потом приду и выключу обогреватель. Ужин через полчаса, если тебя устраивает.
– Спасибо, – сказал Стюарт, – огромное спасибо.
– Я приду за тобой, – пообещала Беттина. – Эдвард, ты что делаешь? Ты должен лежать в кровати.
– Я тоже спущусь, – сказал Эдвард. – Покажу ему дорогу.
Мысль о том, что Стюарт будет сидеть внизу с женщинами, что они будут сидеть вчетвером, есть, пить и говорить об Эдварде, была абсолютно невыносима. Появление Стюарта не только оскорбительно – оно нарушало законы природы. Это непростительное вторжение на чужую территорию вызывало у Эдварда желание встать и завыть, как животное. От ревности, злости и потрясения ему стало нехорошо. Стюарта ждали. Может быть, они видели в окно, как он приближается, и поспешили включить обогреватель. Или его целый день не выключали.
Он бросился к себе комнату, а Стюарт остался разглядывать картину Джесса, изображавшую сидящих молча людей, парализованных катастрофой. Эдвард автоматически снял куртку и натянул длинную рубаху цвета овсянки, которую надевал к обеду.
За открытой дверью не было слышно почти никаких звуков, и вдруг в комнате появилась Илона. Она тоже заплела волосы – на школьный манер, в две косы с лентой.
– А, Илона… Приехал Стюарт.
– Я знаю. Я пришла дать тебе… сказать…
Илона внезапно обняла его. Потом он почувствовал что‑то холодное на коже. Она повесила ему на шею цепочку.
– Я сделала это для тебя.
Эдвард ухватил ее за складки платья.
– Спасибо… но…
– Пусть это будет на тебе сегодня вечером. Ради меня. Я пришла сказать тебе…
– Что?
– Пусть тебя ничто не пугает. Запомни: я твоя сестра, и я тебя люблю.
– Мне так нехорошо, – пожаловался Эдвард.
Но она уже ушла.
– Эдвард нам сказал, как вам понравилось это место, – сказала матушка Мэй. – Позвольте угостить вас нашей особой пищей. Мы, видите ли, вегетарианцы. У нас тщательно сбалансированная диета, лучшая диета в мире, мы часто докучаем этим Эдварду, правда, Эдвард? Мы всегда так едим – как на пикнике. Для простоты. Позвольте?
– Да, пожалуйста.
Матушка Мэй тоже заплела волосы в косу и уложила ее на затылке. В свете лампы ее лицо было видно в туманных подробностях: доброжелательное и внимательное, мягкий взгляд, уверенная линия рта, выражение дружелюбное, спокойное и внимательное. Эдвард еще не видел ее такой довольной и светящейся. Ее стройную моложавую шею охватывала нить голубых бус, которых он не видел прежде.
Стюарт оглядывал высокий потолок с деревянными стропилами, неровные каменные стены, гобелен. Эдвард собирался отвести взгляд, чтобы не встретиться глазами с братом, но тот неожиданно посмотрел прямо на него. Знаком, понятным одному Эдварду, Стюарт давал понять, что все это забавно. «Боже мой!» – подумал Эдвард. Он почти застонал от отвращения, но успел перевести это в покашливание.
– Замечательно, что вы оба здесь, – сказала матушка Мэй, одаривая их обоих любящим взглядом.
Она чуть не рассмеялась от радости. Ее довольный вид казался простым и трогательным.
– Хотите вина? Мы сами его делаем.
– Мы все делаем сами, – добавила Илона.
– Обычно мы не пьем, – сказал Эдвард. – Но сегодня особый день.
Он внезапно остро почувствовал, что на нем длинная нелепая одежда и цепочка Илоны на шее, хотя и понимал, что Стюарт никогда не позволит себе насмешек на этот счет. Может, брат просто пытался приободрить его. Но и это Эдварду не понравилось.
– Нет, я не хочу вина, спасибо, – сказал Стюарт.
– Фруктовый сок? Илона, передай кувшин. Это смесь, Эдвард ее любит. Яблоки с бузиной.
– За приезд Стюарта! – провозгласила Беттина, поднимая стакан.
– А где мистер Бэлтрам? – спросил Стюарт. – Я имею в виду не Эдварда, хотя он тоже мистер Бэлтрам. Я говорю… об отце Эдварда…
– Его здесь сейчас нет, – ответила матушка Мэй.
– Сегодня тут только мы, – сказала Беттина.
– Вы очень добры, – отозвался Стюарт. – Но… Эдвард… тебе и правда лучше? Может, стоит…
– Да, мне лучше… спасибо, что приехал, но оставаться здесь тебе не нужно.
– Нет‑нет, вы должны остаться, – возразила матушка Мэй. – Вы нужны нам! Теперь вы оба здесь!
Голос ее звучал весело.
– Вы оба никогда не уедете, – проговорила Илона.
– Нам нужен нравственный самурай, – со смехом сказала Беттина.
– Я знаю, что вы – идеалист, – сказала матушка Мэй. – Но если серьезно, вы можете нам помочь…
Откуда‑то из глубин дома со стороны Перехода раздался странный звук. Он постепенно усиливался, словно одновременно дергали струны и бренчали на множестве музыкальных инструментов. Звук нарастал, будто настраивался оркестр. А потом резко оборвался, и наступила тишина.
– Это для него, – произнесла Беттина, посмотрев на Стюарта сияющим взором.
– Духи приветствуют тебя! – воскликнула Илона и захихикала, прикрывая рот руками.
– Звук арфы, – сказала матушка Мэй. – Не знаю, что это может означать.
Стюарт сидел совершенно неподвижно и едва дышал, погруженный в себя.
Матушка Мэй задержала на нем взгляд, потом посмотрела на Эдварда. Эдвард увидел, что ее глаза спрашивают что‑то у него, рассмотрел в них какую‑то одобрительную искорку, но отверг этот вопрос и отвернулся. Потом она тихо (низким легким шепотом, каким хороший актер обращается к галерке; кажется, его не слышит никто, кроме того, к кому он обращен) сказала:
– Эдвард, мой дорогой, ты себя неважно чувствуешь. Не лучше ли тебе вернуться в кровать?
– Хорошо, – громко ответил Эдвард и резко поднялся, отодвинув назад стул, заскрежетавший по плиткам.
Почти сразу же встал и Стюарт.
– Я, пожалуй, тоже лягу, если вы не против. Я привык рано ложиться.
«Он старается ублажить меня», – подумал Эдвард, уже успевший пройти полпути до двери. Однако у двери в Переход он затормозил и прислушался. Матушка Мэй остановила Стюарта – она спрашивала, когда тот обычно встает, поддразнивала его. Потом Беттина принялась говорить о завтраке. Потом они все рассмеялись.
Эдвард пошел медленнее. Ноги его подгибались, во рту он чувствовал горечь. В Переходе было темно, но он теперь знал его наизусть. Лампа в нише у каменных ступенек Селдена испускала тусклый свет. Потом у него за спиной возник новый свет, послышались шаги. Это была Илона. Она принесла лампу и поставила на одну из полок в коридоре. Лампа, чтобы осветить путь Стюарту. Эдвард ускорил шаг, почти перешел на бег.
– Эдвард… постой… не сердись.
– Я и не сержусь. Я тебе уже сказал. Я просто болен.
– Не болей. Ты помнишь, что я тебе сказала?
– Да, Илона.
– Ты мой единственный.
– Как это… ужасно… – сказал Эдвард.
Он сделал еще несколько шагов по каменным ступенькам, остановился на повороте и посмотрел вниз на сестру с ее дурацкими косичками, ленточками, пухлыми щечками и маленьким востроносым птичьим личиком. Ему показалось, что она готова заплакать.
– Ну ладно, ладно, – сказал он и побежал наверх в свою комнату.
Он зажег лампу, закрыл ставни и в безумной спешке начал раздеваться. Стащил с себя длиннополую рубаху и обнаружил, что цепочка Илоны все еще болтается у него на шее, сорвал ее – она была до странности теплой, даже горячей. Ему удалось кое‑как напялить пижаму. Цель его состояла в том, чтобы успеть прикинуться спящим, когда войдет Стюарт. Эдвард залез в кровать и замер, потом принялся массировать ноющие ноги, ощущая, как пот покрывает все тело, скатывается по груди.
«Может быть, с ее стороны это все же проявление доброты, – думал он. – Может, она и в самом деле хочет помочь. Она любит меня, они все меня любят, они мне так нужны, а я вел себя отвратительно». Какие, черт побери, изощренные, хитроумные мысли рождаются в голове матушки Мэй – матери, жены, мачехи – и как разобраться в мыслях такой женщины? «Возможно, все ради Беттины, – подумал он. – Наверное, именно это и имела в виду Илона. Она хотела сказать мне, что не собирается влюбляться в Стюарта. Но Стюарт мог бы жениться на любой из них, а у меня такой возможности нет». Потом он решил: нет, это чистое безумие. Затем перед ним возник образ Брауни, словно Эдвард долго вслепую продвигался к нему сквозь многолюдную фантасмагорию и наконец нашел. Эдвард воззвал к ней: «Помоги мне, Брауни, помоги мне!» Потом он вспомнил, что забыл выключить лампу. Когда он поднимался с кровати, в комнату вошел Стюарт.
– Эд, ты болен. Как ты себя чувствуешь? У тебя температура?
– Да нет, с какой стати?
Стюарт сел на кровать. Эдвард, уже успевший забраться под одеяло, отодвинул ноги к другому краю. Он натянул простыню до самой шеи и над нею уставился на Стюарта.
– Странно тут как‑то все, – сказал Стюарт. – Что ты об этом думаешь?
– Ничего, – ответил Эдвард. – Думать об этом невозможно. Просто оно такое, и все.
– Что это был за странный шум?
– Да что‑то там у них на кухне свалилось.
– Ясно. Они шутили. Какие‑то нелепые шутки. Когда появится твой отец?
– Мой… ах, Джесс… он здесь. Он тоже болен. Он в другой части дома.
– Понятно. Это был такой facon de parler[56].
– Да, – кивнул Эдвард и повторил смешную фразу: – Facon de parler.
– Я бы хотел с ним познакомиться. Какой он?
– Довольно приятный, – сказал Эдвард, исчезая под простыней.
Он видел добрые коровьи глаза Стюарта, с тревогой смотревшие на него.
– Эд, ты знаешь, я тебя люблю и попытаюсь тебе помочь. Но если ты возражаешь, я завтра уеду. Все это… ради тебя…
– Отлично, – ответил Эдвард, – правда, я думал, ты любишь всех подряд.
– Не говори гадостей. Не надо меня дразнить.
– Дразнить тебя! Ты лампу сможешь выключить?
– Нужно повернуть колесико.
– Да. Выключи, пожалуйста, а потом и сам уходи.
– Хорошо. Но помни… – Рука Стюарта принялась шарить по простыне, пытаясь нащупать ногу Эдварда, но тот поджал ее под себя. – Доброй ночи.
Благодатная темнота опустилась на него. Стюарт тихо вышел из комнаты. Эдвард снова улегся в свою пропотевшую постель, начал ворочаться и крутиться; он чувствовал, что это может продолжаться всю ночь. Он подумал о людях, которых мучают в клетках, где они не могут ни сидеть, ни стоять. Ему не хватало снотворного, выданного вчера матушкой Мэй. Сегодня про это забыли.
Присутствие Стюарта делало Сигард невыносимым, оно уничтожало все. Теперь Стюарт станет долгожданным мальчиком, его будут любить женщины, он будет сидеть и разговаривать с Джессом. Возможно, его разговоры с Джессом окажутся более глубокими, чем разговоры Эдварда. Стюарт поймет, внутренним чутьем постигнет мысли Джесса, он приручит его, очарует, будет улыбаться ему своей доброй естественной мальчишеской улыбкой. Не поэтому ли матушка Мэй в мудрости своей вызвала его? Эдвард потерпел неудачу, а Стюарт добьется успеха. Сегодня вечером два человека сказали Эдварду, что любят его, а он ничего не мог поделать ни с одной, ни с другой любовью. Это были бесполезные игрушки.
«Завтра, – решил он, – я уйду отсюда. Я пойду к Брауни».
В конце концов он уснул, и ему приснился Марк. Марк сидел на кровати, держал его за руку и улыбался.
– Извините, – сказал Гарри, – я смотрю, вы почти закончили. Не возражаете, если мы пока присядем за ваш столик?
Он с Мидж зашли в дорогой, хваленый, тщательно выбранный ресторан в небольшом городке – Гарри заказал там столик. Но они припозднились, столик оказался занят, Мидж устала и хотела сесть, а метрдотель был не очень расторопен.
Человек, к которому обратился Гарри, с любопытством посмотрел на него. На нем был коричневый костюм из легкого твида с рисунком в елочку, жилет с карманом для часов, где явно лежали часы, и галстук, похожий на галстук уэльской гвардии[57]. Его вежливый голос прозвучал совсем не так вежливо, как того ожидал Гарри.
– Дело в том, что… вообще‑то… я вовсе не «почти закончил», – задумчиво сказал он.
Гарри спиной чувствовал Мидж, стоявшую у дверей переполненного зала; она постукивала ногой об пол, и на нее глазели люди, сидевшие за соседними столиками. Она обернула шарф вокруг головы, чтобы как‑то спрятать некогда знаменитое лицо, но преуспела лишь в том, что стала выглядеть подозрительно.
– И тем не менее не позволите ли нам присесть? Тут нет ни одного свободного столика, а моя жена очень устала. Понимаете, мы заказывали столик, но опоздали, а этот чертов ресторан не стал держать наш заказ.
Слово «жена» далось ему очень легко. Гарри и Мидж уже провели вместе два дня и две ночи их долгожданного и воистину замечательного уик‑энда, а теперь возвращались в Лондон. Поначалу Гарри разделял тревогу Мидж, которая боялась встретить кого‑нибудь знакомого. Теперь ему было на это наплевать. Он выигрывал большую игру. Слово «чертов» означало инстинктивный призыв к тому, с кем он разговаривал.
Человек, перед которым стояла тарелка с кусочками сыра и почти пустая чашка кофе, посмотрел на Гарри с видом отстраненного и недоброжелательного любопытства. Он никуда не спешил.
– Мне не очень понятно, с какой стати вы должны садиться за мой столик. Если человек обедает в одиночестве, то он хочет – по крайней мере, я этого хочу – обедать в одиночестве.
«Эксцентричный интеллектуал, черт бы его подрал», – подумал Гарри.
– Я вас очень хорошо понимаю, – сказал он, – и в обычной ситуации я бы не стал просить о таком одолжении, но, поскольку нас подвели, а метрдотель не собирается нам помогать, я решил, что должен сам позаботиться об этом. В одиночестве здесь сидите только вы, и поскольку вы закончили…
– Но я не закончил.
– Почти закончили, то я решил, вы не будете возражать, если мы присядем и посмотрим меню.
– Вы могли бы пойти в бар, – ответил человек.
– В баре не протолкнуться. – В голосе Гарри послышалось раздражение. – Сесть там негде, и моя жена не любит бары.
– Извините, если это покажется невежливым, – сказал человек, – но я не понимаю, почему должен соглашаться на ваше предложение. Я ценю мой столик и мое одиночество. И не понимаю, какое значение имеет то, что только я в этом ресторане ем в одиночестве.
– При том, что нас двое, а вы один.
– Аргумент, основанный исключительно на числах, ничуть не лучше аргумента, основанного на силе.
– Мы вам не помешаем.
– Вы уже это делаете.
– За столиком достаточно места.
– В физическом смысле – может быть, – ответил человек. – Но психологически тут нет ни единого лишнего сантиметра. Это дорогой ресторан. Мы платим за его маленькие удобства, например за возможность в одиночестве и тишине доесть свой обед.
Люди за соседними столиками, только что глазевшие на Мидж, перенесли свое внимание на Гарри. На лицах появились улыбки. Разговоры стихли.
Метрдотель тоже обратил внимание на этот инцидент. Он подошел и обратился к человеку за столиком безлично‑пренебрежительным голосом:
– Вы закончили, сэр?
Метрдотель вовсе не был на стороне Гарри, его презрение к клиентам было объективным.
– Нет, не закончил, – ответил человек. – Я, пожалуй, выпью еще ликера. Принесите, пожалуйста, карту вин.
Гарри повернулся и направился к двери. Мидж к этому времени уже вышла из зала и теперь ждала в баре. Увидев Гарри, она повернулась и устремилась к выходу из отеля, а оттуда – к парковке. Гарри догнал ее у машины. Она плакала. Он открыл дверь машины, и Мидж села.
– Ну почему это должно было случиться?!
Гарри вырулил с парковки и поехал наобум по дороге.
– Ты же просила меня сделать что‑нибудь!
– Все на нас смотрели.
– Не плачь, Мидж.
– Мои нервы на пределе.
– Это потому, что мы возвращаемся домой, в Лондон.
– Все вели себя по‑свински, все глазели на нас.
– Мы найдем другой ресторан, тут должно быть что‑нибудь сносное.
– Нет, я не хочу в ресторан. И уже поздно, нас нигде не примут.
– Мы могли бы поесть сэндвичи в пабе.
– Ты же знаешь, я ненавижу пабы. Я больше не хочу, чтобы на меня глазели. Я чувствую, что все против нас.
– Может быть, – ответил Гарри, – но мы все равно победим. Чего бы ты хотела? Мы должны поесть.
– Давай устроим пикник, я уже предлагала тебе раньше, но ты был против. Я не слишком хочу есть.
– А я хочу, – сказал Гарри. – Голоден как волк. Столько часов за рулем.
– Ну тогда купи что‑нибудь, что сам выберешь. И бутылку вина.
– Две бутылки. Хорошо.
Гарри ненавидел пикники.
– И нам нет нужды торопиться, – сказала Мидж, чьи глаза уже высохли. – Мой дорогой, мне очень жаль…
– Мне тоже. Но этот эпизод ничего не испортил, правда?
– Конечно нет!
– Мы были так счастливы. Мы будем счастливы.
– Мы и сейчас счастливы.
– А это самое главное, правда?
– Я уже пришла в себя. Смотри, вон там большой продовольственный магазин – ты купишь что‑нибудь, а я подожду в машине.
Гарри отправился в магазин. Он чувствовал, что теперь должен уступить. Ресторан предложил он. Но их погубила, став причиной опоздания, другая его идея – показать Мидж школу, в которой он учился. Спартанская частная школа Гарри, где учился также и Казимир, располагалась в уединенном и очень красивом месте на окраине маленького городка; она стояла особняком за изысканной формы каменными стенами, среди больших шелковистых холмов с пасущимися овцами и узкими петляющими дорогами. Светило солнце. Поездка была замечательной, но они заблудились. Мидж совсем не умела читать карты. Когда они наконец добрались до школы, Гарри захотел зайти внутрь и показать Мидж свою спальню и свой класс, спортивный зал, игровые площадки, помнившие его победы. В школе было время каникул. Здания практически опустели, на кроватях кое‑где лежали чемоданы, некоторые родители со своими чадами бродили по саду. Гарри провел ошеломленную Мидж по этим комнатам и коридорам, насыщенным – мрачно, густо, плотно – нечистыми подростковыми желаниями; он постоянно возвращался сюда в снах. Утомленный воспоминаниями, он слишком долго продержал там Мидж и, возможно, наскучил ей, а в конечном счете они опоздали на ланч. Теперь он чувствовал свою вину и был готов согласиться на пикник – она уже предлагала его несколько раз, а Гарри неизменно ловко уклонялся.
Он вернулся в машину с пакетом провизии и двумя бутылками вина.
– А штопор у нас есть? – спросила Мидж, в отсутствие Гарри изучавшая карту.
Штопора у них не было. Не было у них и консервного ножа, вилок, обычных ножей, ложек, пластиковых чашек и тарелок, даже бумажных салфеток. Гарри совершил еще один круг по городу в поисках всех этих вещей, смертельно проголодался и был на взводе.
– Гарри… – проговорила Мидж, когда они выезжали из города.
По ее тону он понял, что она собирается просить об одолжении, и попытался скрыть свою злость.
– Да, моя дорогая, моя любимая?
– Ты знаешь, я тут разглядывала карту, и, оказывается, дорога проходит совсем рядом с Сигардом.
– С чем? А, с тем местом, где жил Джесс.
– Живет. Неужели ты забыл это название?
– Нет, просто давно вытравил его из сознания.
– Ты не против, если мы…
– Против!
– Я не говорю о визите к ним. Я хотела бы лишь проехать мимо и посмотреть на башню. Тут всюду равнина, и ее будет видно за несколько миль. Я бы хотела еще раз увидеть эту местность.
– Нет, Мидж.
– Почему? Твои места мы посещали, провели там несколько часов. Почему мы не можем проехать по этой местности? Нам вовсе не обязательно приближаться к дому, да я этого и не хочу. Но я хочу посмотреть округу.
– Зачем?
– Просто хочу, и все! Ты сегодня утром сказал, что любовники делятся друг с другом своим прошлым. Так вот, я хочу дать тебе кусочек моего прошлого.
– Ты никак не можешь забыть, как Джесс посмотрел на тебя и спросил: «Кто эта девочка?»
– Не говори глупостей. Ну хорошо, не могу. Господи, да ты ревнуешь!
– Конечно ревную. Это смешно, но я могу умереть от ревности. Однако я не собираюсь это делать. Ты понимаешь, как я страдаю каждый день, каждое мгновение оттого, что ты остаешься с Томасом? А теперь ты возвращаешься к нему, к своему мужу. Мидж, мы должны решить. Слушай, у меня есть квартира для нас.
– Квартира?
– Да, там нам никто не может помешать, там нет никакого Томаса, там я могу готовить для тебя. Мы проведем там сегодняшнюю ночь. Томас вернется только завтра. Мередит все еще в Уэльсе.
– Я обещала ему позвонить.
– Ты можешь позвонить ему оттуда.
– Гарри… очень прошу, будь осторожнее.
– Не буду я осторожнее, я сыт по горло осторожностью. Боже мой, как глупо – я умоляю тебя приезжать в эту маленькую квартирку в промежутках твоей жизни с Томасом. Мидж, мы бесконечно любим друг друга. Да или нет?
– Тогда наберись мужества, мой ангел, моя дорогая. Оно так близко теперь, наше счастье: всего один шаг, и мы счастливы навсегда. Мы должны перестать притворяться. Скандал как раз в том, что мы пока несчастливы. Ты говоришь, что ненавидишь лгать, что тебе досаждает, когда люди на тебя глазеют, когда я называю тебя женой. Хорошо, давай прекратим это, очистим все и очистимся сами. Пожалуйста, дорогая, любимая! Если скажешь – я остановлю машину и упаду на колени. Мидж, ты знаешь, это должно произойти. Прекрати откладывать решение – ты же знаешь, это все равно случится.
Он остановил машину. Во внезапной тишине солнце нагревало поле влажной мягкой зеленой травы, бока сонных черно‑белых коров и синий дорожный знак. За деревьями виднелась церковная башня. Издалека доносился собачий лай.
– Да, – сказала Мидж.
– Ну так не будь такой мрачной и холодной!
– Тебе легко говорить, а мне приходится резать по живому.
– По какому живому? Томас не будет сильно возражать, ты сама прекрасно знаешь. А Мередит наш.
– Да. Я люблю тебя. И это должно случиться.
– Значит, решено.
Гарри завел машину. Он не хотел сейчас еще сильнее нажимать на нее. Он осторожно, на ощупь искал путь в лабиринте ее эмоций, ее мучительной потаенной боли. Он подумал: «Сегодняшнюю ночь она проведет со мной в новой квартире». А вслух сказал:
– Сердечко мое, мы поедем, куда ты пожелаешь. Покажи мне карту. Где это место?
Мидж показала:
– Я думаю, где‑то здесь.
– Это миль тридцать от шоссе. Я бы не сказал, что это близко.
– А я бы сказала.
– Будь здесь прямая дорога… Ты только посмотри, как петляют эти проселки. Ну да бог с ним, мы поедем и посмотрим издалека.
– Мне просто хочется снова увидеть эту равнину – она очень необычная и особенная.
– Занятно, ты сегодня похожа на Хлою. Наверное, дело в здешнем воздухе!
– Там мы бы могли и поесть на воздухе.
– Ну, мы проголодаемся задолго до этого!
Правда, Гарри уже не хотел есть. Он ехал и улыбался.
Он насытился словами, когда Мидж согласилась с ним.
В этот самый момент Эдвард Бэлтрам стал свидетелем чуда. (Второго за день.) Он держал в руках письмо, только что переданное одним из лесовиков – тем самым, которого он уже видел. Утро Эдвард провел в кровати, с удовольствием отдавшись болезни. Для посетителей, приходивших по отдельности: Стюарт, матушка Мэй, Беттина, Илона, – он изображал тяжелобольного. На обед он не спускался. Матушка Мэй принесла ему вкусный суп без названия. Потом он потихоньку встал, оделся и разобрал вещи, отделил свою одежду от того, что ему дали здесь. Эдвард не знал, что делать с цепочкой Илоны, и положил ее в носок. Посмотрел на свой чемодан, казавшийся теперь чужим и старым, но не стал складывать туда вещи. Сел на кровать. Он лишь тешил себя мыслью покинуть Сигард, потому что не мог оставить Джесса. Ему снова пришло в голову похитить Джесса и отвезти его в Лондон, но он понятия не имел, как это осуществить.