– Но вы видели, как он уходил?
– Нет.
Эдвард обыскал башню, пробежал по остальной части дома. Он даже заглянул в Восточный Селден, открыл там все двери – тоже пусто. Он обежал вокруг дома. Потом он поднял крик и собрал трех женщин в Затрапезной.
Матушка Мэй и Беттина сидели на диване, бессознательно приняв одинаковые позы: они положили руки с раздвинутыми пальцами на колени. Их коричневые длинные рабочие платья ниспадали почти до пола. Илона стояла у очага. Она волновалась, переступала с ноги на ногу, трогала свое лицо, приглаживала волосы. Эдвард, снедаемый мучительной тревогой, ходил по комнате.
– Кто видел его последним?
– Наверное, я, – ответила матушка Мэй, глядя на Беттину. – Ты ведь туда не входила?
– Нет.
– И когда это было?
– Я не помню точно, – сказала матушка Мэй. – Довольно рано…
– И он спал?
– Да.
– Вы уверены?
– Нет. Он иногда притворяется спящим, чтобы не разговаривать.
– Что вы имеете в виду под «довольно рано»? Это было после того, как я ушел?
– Нет, раньше. Незадолго до завтрака.
– До завтрака? Но потом вы видели его?
– Нет.
– Значит, когда я спросил вас, как Джесс, а вы ответили, что он спит, вы видели его за час до этого?
– Да. Я решила его не беспокоить.
Эдвард закрыл глаза и застонал.
– И никто не заметил, как он спускался?
– Нет. Мы тебе уже говорили.
– А почему вы оставили дверь незапертой?
– Эдвард, – сказала матушка Мэй, – мы тебе объясняли: Джесс прекрасно гуляет сам, он часто уходит из дома. Вот и вчера вечером он спустился из башни. Ты же как‑то раз столкнулся с ним у реки. Он в последнее время чувствует себя гораздо лучше, ты, наверное, сам заметил. Мы не всегда запираем его. Если бы двери были всегда заперты, он бы совсем обезумел. Обычно мы закрываем их на ключ по ночам, но и то не всегда. Случается, забываем. Это не так уж важно.
|
|
– Значит, обе двери были открыты.
– Да, судя по всему.
– И во время завтрака вы туда не поднимались?
– Нет.
– Почему?
– Эдвард, он больной человек. Он провел ночь очень неспокойно. Какое‑то время я оставалась с ним и почти не спала. Я заглянула к нему рано утром и решила – пусть себе спит дальше. У него нет строго определенного времени для еды! Я собиралась посмотреть, как он, когда ты начал кричать на нас.
– Что с тобой случилось? – спросила Беттина. – Зачем ты устроил такой шум? Никуда он не денется. Почему ты в таком состоянии?
– Вы не считаете, что нужно заявить в полицию?
– В полицию? Ты с ума сошел?
– Вы же говорите, что он не в себе, – сказал Эдвард. – За ним нужно приглядывать.
– Мы уже не первый год приглядываем за ним, – ответила матушка Мэй.
– Может, он уехал в Лондон, – предположила вдруг Илона.
– Совершенно невероятно, – возразила матушка Мэй. – Да никуда он не денется, вернется. Эдвард, прекрати. Ты сам себя заводишь. Ступай отдохни. Я же сказала, тебе нужно полежать. Опять подскочит температура, если не будешь себя беречь. Забудь о Джессе на время. А когда вспомнишь – он уже будет тут. Он не заключенный. Было бы так, ты бы первый возмутился.
Беттина встала и сказала Эдварду:
– Я думаю, ты все еще не можешь прийти в себя после вчерашнего вечера.
– Да. Он расстроился.
– Он был доволен собой! – сказала матушка Мэй.
Она поднялась и вышла через дверь в направлении башни.
Беттина, смерив Эдварда любопытным взглядом, удалилась в мастерскую.
|
|
– Ты правда думаешь, что он уехал в Лондон?
Илона по‑прежнему избегала его взгляда. Она пожала плечами, развела руками и устремилась в Атриум.
Эдвард направился во двор и снова стал ходить вокруг дома расширяющимися кругами. Он заходил в теплицы, гаражи, в кладовку, заглядывал в полусгнившие сараи, где лежали ржавые садовые инструменты и поломанные деревянные тачки. Он представлял себе, как находит Джесса в одном из сараев: отец будет сидеть там и лукаво улыбаться. Солнце грело все сильнее, и неумолчное пение птиц сплетало в воздухе почти ощутимую сеть. Тяжело дыша, Эдвард побежал через тополиную рощу к реке и вдоль берега до самого дощатого моста. Здесь он посмотрел в воду и попытался вспомнить, что видел. Образ в его памяти уже начал разлагаться, смешиваться с другими, стираться, как это происходит со снами. Единственным ясным впечатлением оставалось прикосновение к чему‑то твердому – к перстню Джесса. Эдвард наклонился над водой и увидел собственное отражение. Может, именно это он и видел, а остальное – игра воображения? Он сунул руку в холодную бурую воду. Его ищущие пальцы прикоснулись к чему‑то – к камню, чуть выступавшему на дне. Возможно, он и в тот раз наткнулся на него. Эдвард побрел вдоль берега вниз по течению, внимательно осматривая заросли камыша. Он обошел бальзаминовое поле, где завязывались глянцевитые бутоны лютиков, похожие на жесткие желтые камушки. Дошел до самых ив, перебрался на другой берег по каменному мостику и двинулся вверх по травянистому склону в направлении леса. Он оказался в тени деревьев, где лучи солнца высвечивали золото прошлогодних листьев. Птичий щебет здесь не смолкал и почти оглушал, так что вскоре Эдвард перестал его слышать. Он добрался до тропинки, похожей на лестницу из корней деревьев, и пошел вверх, ступая по похожим на крошечные жертвенные изображения божков коричневатым плодам дубов, ясеней и берез, потрескивавшим под ногами. Он замедлил шаг, когда впереди открылся просвет дромоса. Осторожно пройдя между двумя деревьями, Эдвард оказался в открытом пространстве, увидел то, что предполагал увидеть, и, как в прошлый раз, присел на колени в высокой траве на кромке поляны. Илона была уже здесь, на противоположной от него стороне поляны у пары огромных тисов. Она тоже искала Джесса. Некоторое время Илона стояла неподвижно, спиной к нему. Потом она развернулась и направилась к Лингамскому камню, села на его основание и обхватила голову руками. Эдвард не стал подходить туда. Сейчас он боялся заговаривать с ней. Некоторое время он наблюдал за девушкой, затем встал и пошел вниз по тропинке к мосту. Перейдя на другой берег, он принялся бродить по болоту, выкрикивая:
|
|
– Джесс! Джесс!
– Он трансформировал себя, – сказала матушка Мэй. – Он и раньше принимал другие формы, чтобы обновить свои силы. Сейчас он в лесу, в трансе. Превратился во что‑то маленькое и коричневое, окуклился и незаметно пульсирует новой жизнью. Может быть, ты наступил на него, шагая по тропинке.
– Не надо так шутить, – отозвался Эдвард.
– Он сделался невидимым, вошел в другое измерение, пребывает в трансе, преображается. Он знает силу трав. Он пошел в лес, как собака, чтобы найти и съесть траву, которая омолаживает и исцеляет.
– Джесс вполне мог отправиться в Лондон, – заметила Беттина. – Он уже делал так однажды, чтобы встретиться со своими дружками‑художниками. Он мог поехать в наш старый дом в Челси, ведь иногда ему кажется, что он все еще там.
– Он уехал к той женщине, – сказала матушка Мэй. – К Хлое.
– К Хлое?
– Я говорю о той, другой Хлое – о твоей тетушке. Миссис Бентли.
– Вы шутите!
– Ты видел Джесса далеко не в лучшем состоянии, но порой он приходит в себя, а иногда становится настоящим маньяком. Он хитрый, он полжизни играет роль…
– Вы хотите сказать, он прикидывается беспомощным?
– Да. Он непредсказуем. Мы же тебе говорили, он ни с того ни с сего может отправиться куда‑нибудь. Вот подожди, он появится и удивится, с чего это мы паникуем… Вернее, ты паникуешь, мы‑то знаем, что к чему!
– Он скажет, что отсутствовал совсем недолго, – добавила Беттина. – У него иное ощущение времени.
– Но где он теперь? Не выпал же он из времени совсем. Значит, где‑то он должен быть. Ночью под открытым небом можно замерзнуть.
– Последние ночи были очень теплые, – сказала матушка Мэй.
– И мы ничего не можем сделать?
– А что нам еще делать? Ты обыскал все вокруг, мы попросили лесовиков посмотреть…
– Можно было бы спросить людей из автобуса, – предложила Беттина.
– Я это уже сделал, – сказал Эдвард. – Остановил автобус на дороге и спросил водителя. Он ответил, что, если бы Джесс сел в его автобус, он услышал бы об этом на автовокзале. Конечно, Джесс мог просто проголосовать или пойти пешком в…
– Да прекрати ты! – воскликнула матушка Мэй. – Он скоро объявится. Все очень просто. Такое уже было раньше.
Эдвард, конечно, не говорил женщинам о своем видении. Это было слишком ужасно. Он чувствовал, что никому не сможет рассказать об этом, даже если Джесс вернется. А он по какой‑то причине верил, что Джесс вернется. Иное было совершенно невыносимым. Но если Джесс и в самом деле был там – под водой? Вдруг он пошел к тому странному месту или уже возвращался оттуда и свалился в воду? Может быть, Эдвард увидел его, когда он еще не утонул, а только упал и его еще можно было спасти? Эдвард представил себе эту сцену, как он стоит в воде и держит тяжелую голову Джесса. Смог бы он вытащить его сам, услышал бы кто‑нибудь его призыв о помощи? Что толку в этих мучительных вопросах? Случилось так, что он убедил себя, решил, что он видит нечто нереальное, ушел прочь. Правда, потом он вернулся и ничего не нашел. Но это ничего не доказывало. Тело Джесса или даже живого Джесса могло унести течение через мгновение после того, как Эдвард его видел. Но это совершенно невероятно. Вода не справится так легко с большим тяжелым телом, а Эдвард почти сразу же тщательно обследовал реку. Если бы он не был так навязчиво одержим Брауни, не жаждал встречи с ней! Неужели Джесс умер, потому что Эдвард спешил на свидание к девушке? Опять повторилась история с Марком. Если он позволит своим мыслям улететь в этом направлении, его настигнет безумие.
Эдвард больше не предлагал обратиться в полицию, и причина тому была вполне эгоистическая. Если сюда заявится полиция, ему придется помогать им и рассказать о том, что он видел. И о том, что он принял увиденное за игру воображения. Эдвард вообразил, какой тяжелый разговор за этим последует и как всплывет его жуткое прошлое – наркотики, смерть Марка и все остальное. Его непременно отвезут в участок и начнут допрашивать снова и снова. Закончится это больницей, психиатром, сумасшедшим домом и электрошоком.
Разумеется, он побывал в Железнодорожном коттедже – ведь Джесс мог отправиться и туда. Эдвард разбил камнем одно из окон и забрался внутрь. Он обыскал весь коттедж, даже чердак. Что он предполагал найти? Обшарил кровати, включая и двуспальную, на которой, если верить Элспет Макран, он был зачат; кровать, на которой (если бы он не убежал в тот жуткий день) они могли бы заняться любовью с Брауни. Но нет! Как он мог вообразить такое – она бы ни за что вот так вдруг не легла с ним в постель. Он убедил себя, что это невозможно. Ему нужно было хоть как‑то утешить себя.
Со времени исчезновения Джесса прошло уже четыре дня. Даже погода теперь стояла необычная, солнечная и безветренная, а по ночам сияла золотисто‑желтая луна. Перед появлением луны небеса мерцали звездной пылью, смутными кометами, падающими звездами. А когда луна восходила, птицы начинали свои концерты. Беттина сказала, что это не соловьи, а камышовки, они громко распевают в болоте. Перед рассветом ласточки разражались безумными песнями под самым окном Эдварда. Он решил уехать, оставить Сигард, вернуться в Лондон. Он даже собрал вещи, завернул набросок портрета Илоны в один носок, а ее цепочку – в другой. Но каждый день он откладывал отъезд, потому что думал: к вечеру Джесс вернется домой. Он стоял у окна своей спальни, как в первые дни своего пребывания здесь, и смотрел на подъездную дорожку – вот сейчас появится отец. «О отец… отец! – безмолвно стонал он по ночам, слушая сладкозвучные голоса птиц. – О мой обретенный и потерянный отец, вернись ко мне!» У него зрело желание вернуться в Лондон, хотя бы на время уехать из Сигарда. Ведь Джесс действительно мог отправиться в Лондон, и тогда он, Эдвард, найдет его там. Он вспоминал ответ Джесса на предложение поехать в Лондон показаться доктору: «Я за этим не поеду». Значит, он мог бы поехать не за этим, а с какими‑то другими целями. Здесь Эдвард уже обыскал всю округу, а в Лондоне он предпримет какие‑то другие действия – встретится с людьми, поговорит с кем‑нибудь. Он почти скучал по Гарри, Стюарту и Томасу, он вспоминал «мистера и миссис Бентли» и задавался вопросом, что с ними случилось. Еще он спрашивал себя: а не мог ли Джесс отправиться в Лондон за «Хлоей»?
Было около десяти утра. За последние четыре дня повседневная жизнь Сигарда почти вошла в прежнее русло, словно все искали отдохновения в бытовой рутине. Вина больше не пили. В промежутках между поисками Джесса Эдвард мыл посуду, подметал полы, чистил овощи, таскал дрова, переносил с места на место тарелки и белье. Он даже молча помог Беттине снять источенные древесным червем старые гнилые полки во влажных нишах Перехода и заменить их на новые, сделанные ею. Вскоре он увидел, что Илона красит эти полки. Его почему‑то изумляло, что жизнь продолжается. Но, с другой стороны, что еще они могли делать? Эдвард и Илона избегали друг друга. С двумя другими женщинами он спорил, но не с ней. Когда такие споры начинались, Илона уходила. Эдвард не искал ее, потому что не хотел слышать о том, чего она страшится. А еще ему было мучительно больно оттого, что он собирался оставить ее здесь; он не знал, как сказать ей об этом, но не мог сбежать, не поговорив с ней. Конечно, невозможно было взять ее с собой, как бы она этого ни хотела. Даже мысль о том, чтобы вернуться за ней, казалась теперь нереальной. «Но я должен сообщить ей, что уезжаю, – думал Эдвард. – Я не могу просто так улизнуть. К тому же она должна дать мне знать, когда вернется Джесс, ни на кого другого рассчитывать нельзя». Так значит, он все‑таки уезжает?
Он вышел из кухни и направился наверх в свою комнату, захватив простыни, оставленные у прачечной, чтобы положить их в шкаф для проветривания на площадке. Он выглянул в окно и посмотрел, не идет ли Джесс, потом быстро снял ботинки и носки Джесса, к которым привык за последнее время, и его пуловер. Надел собственные вещи, а эти аккуратно сложил. Свои пожитки Эдвард засунул в маленький чемодан, прикрыв его плащом, после чего спустился вниз на поиски Илоны.
Он нашел ее в Атриуме – Илона накрывала стол к обеду. Она посмотрела на него и опустилась на стул. Он сел рядом.
– Я знаю, что ты собираешься сказать.
– Я уезжаю.
– Да.
– Прости меня, Илона.
– Что ж, прощай.
– Ты дашь мне знать о Джессе?
– Я не знаю, где ты живешь. Я ничего о тебе не знаю.
Эдвард написал свой адрес на клочке бумаги.
– Ты мне сообщишь, если… когда Джесс вернется?
– Да.
Последовало молчание. Илона сидела неподвижно, сцепив руки, уставившись в столешницу.
– Помни… – Он хотел сказать: «Что я люблю тебя», но сказал только: – Меня.
Илона произнесла:
– Ты уезжаешь. Значит, тебе все равно.
– Нет, не все равно. Я уезжаю только для того, чтобы найти его в Лондоне!
– Ты не вернешься.
– Конечно вернусь. Я вернусь, чтобы увидеть Джесса. Чтобы увидеть тебя.
– Может, меня здесь и не будет.
«О черт!» – подумал Эдвард. Он встал и воскликнул:
– Не говори глупостей! Конечно, мы еще встретимся. Черт побери, ты ведь моя сестра!
Он попытался взять ее за пальцы, но ухватил запястье, а потом повернулся и поспешил прочь. Вдруг что‑то упало ему на руку, а когда он попытался сбросить это, вцепилось в рукав. Это оказалась ветка одного из растений – того самого, в горшок которого он вылил приворотное зелье Илоны. Освободившись, Эдвард пообещал:
– Я тебе напишу.
Дверь Перехода захлопнулась за ним.
Думая о бегстве, он неизменно воображал, как крадется на цыпочках ночью или в тумане, а сначала отправляется на разведку, чтобы ни с кем не столкнуться случайно. Теперь же ему было плевать на предосторожности. Эдвард взял свои вещи, бегом спустился по лестнице, вышел из дверей Селдена, пересек, не оглядываясь, лужайку и пошел по дороге. Он никого не встретил, никто его не окликнул. Выйдя на открытое пространство, он увидел, что небо перечерчено косяками перелетных гусей.
Как только он вышел на шоссе, появился грузовик, и Эдвард поднял руку. Скоро он сидел рядом с водителем и разговаривал о футболе.