Она встала у гобелена, чтобы видеть всю сцену.
Матушка Мэй отошла к столу и села рядом со Стюартом, оставив Гарри и Мидж у двери.
– Кажется, я слышу мотор, – сказал Гарри. – Мы подождем на улице.
Он двинулся к двери.
Вошла Беттина со словами:
– Не могу найти ключ.
Матушка Мэй вместе с Беттиной снова направились к Переходу.
Эдвард попросил Гарри и Мидж:
– Слушайте, ну пожалуйста, останьтесь, а? Присядьте, перекусите, выпейте вина.
– Нет, спасибо, – ответил Гарри. – Мы и правда должны идти.
– Илона, так сделаешь сэндвичи? – спросил Эдвард. – Или хотя бы хлеб с чем‑нибудь?
Илону словно парализовало. Она прижималась спиной к гобелену и тяжело дышала, прижимая руку к груди.
– Тогда я сам!
Эдвард ринулся к Переходу, но перед ним возникла матушка Мэй, и он вернулся назад.
– Мы нашли ключи, – сообщила матушка Мэй и рассмеялась, словно не могла больше сдерживаться; так смеется человек, увидевший что‑то очень смешное посреди какой‑то торжественной или величественной сцены. Она обратилась к паре у двери: – Слушайте, ну присядьте. Если не хотите за стол, то устраивайтесь там, у двери.
– Спасибо. Мы подождем на улице, – сказал Гарри.
Он подошел к двери и предпринял еще одну безуспешную попытку открыть ее. Никто не шевельнулся, чтобы помочь. Тогда он вернулся и сел на один из стульев. Мидж, теребя в руках сумочку, оставалась на ногах. И тут в комнате появился Джесс.
Поначалу никто его не заметил. Дверь в Затрапезную располагалась в тени, а вошел он беззвучно. Он опирался на палку, которая ударилась об пол и произвела едва слышный стук.
Илона, первой увидевшая его, воскликнула:
– Джесс! – и бросилась к нему.
Не глядя на дочь, он оперся о ее плечо и окинул взором комнату. Вид у Джесса с его огромной головой был впечатляющий. Он походил на пророка, поддерживаемого учеником. На нем были темные брюки и расстегнутая белая рубашка. Его темная борода и шевелюра были расчесаны, красные губы влажны, большие выступающие круглые глаза сверкали, и он был босой. Нахмурившись, Джесс оглядел полутемную комнату, куда снаружи просочился туман.
|
|
Вперед выступила матушка Мэй. Она заговорила так, будто совершенно обычная вечеринка была нарушена появлением сумасшедшего.
– Прошу вас извинить его. Идем!
Она оттолкнула Илону, отчего ноги Джесса чуть подогнулись, и попыталась развернуть его, но он воспротивился, повернулся вполоборота и посмотрел через плечо своими яркими красновато‑карими глазами. Он смотрел в сторону стола, потом вдруг отпихнул матушку Мэй и шагнул вперед, набычившись и сверкая глазами. Звенящим голосом он произнес:
– У вас тут мертвец, мертвое тело сидит за столом, я его вижу!
Он ткнул палкой в сторону Стюарта.
Стюарт поднялся.
Джесс продолжил, еще больше возвысив голос. Он говорил не истерически, а властно и взволнованно:
– Этот человек мертв, уберите его. Я его проклинаю. Уберите это белое, оно мертвое. Белое, уберите его отсюда!
С улицы вошла Беттина в плаще, она направилась к Джессу, но остановилась рядом с матушкой Мэй и обратилась к ней, а та резко сказала Джессу:
– Прекрати это! Прекрати немедленно. Идем, ты должен лечь в постель!
Джесс замахнулся на нее палкой, и она отступила.
– Мужчинам придется нам помочь, – проговорила Беттина. – Это тот же случай, когда нам пришлось вызывать лесовиков.
|
|
Стюарт чуть подался назад, не отводя глаз от Джесса, словно придворный, который пятится, выходя от королевской особы. Он наткнулся на стул.
Джесс, не обращая более внимания на Стюарта, направился в центр комнаты. Он внимательно рассматривал людей, глядевших на него. Наконец он остановился, затрясся, выронил палку, издал низкий воющий звук, а потом вполголоса пробормотал:
– Неужели никто не полюбит меня, неужели никто не поможет мне, неужели никто не поможет мне, неужели никто не подойдет ко мне?
Матушка Мэй, Беттина и Илона попытались подойти к нему, но он внезапно замахал руками, и они поспешно ретировались.
Мидж сдернула шарф и уронила на пол. Она сняла свой плащ и медленно направилась к Джессу, поворачиваясь к лампе, чтобы тот мог разглядеть ее лицо. Мидж остановилась перед ним, положила руки ему на плечи и сказала:
– Я люблю тебя, я помогу тебе. Дорогой Джесс, все хорошо, все хорошо.
Джесс вздрогнул, ссутулился, рот его приоткрылся. Он задрожал, уставившись на нее. Она обнимала его за плечи, чуть поддерживая. Наконец Джесс почти прошептал:
– Хлоя… мне сказали, что ты умерла… никто не говорит мне правду… и вот… я ждал, что ты вернешься ко мне… я так долго ждал.
Он обнял ее. Мидж заплакала. Ее рыдания смолкли, лишь когда Джесс начал ее целовать. Они застыли в страстном поцелуе с закрытыми глазами, ничего не видя и не слыша, сжимая друг друга в объятиях. Это был жадный, хищный поцелуй, словно голодный не мог насытиться.
Матушка Мэй брезгливо, но без особых эмоций произнесла:
– Боже мой, какая мерзость!
|
|
Она ухватила Мидж за локоть, чтобы оттащить ее от Джесса, но эти двое неразрывно сплелись друг с другом. Матушка Мэй и Беттина глядели на них с гневным спокойствием.
– Мы как‑нибудь можем сдвинуть их с места? – спросила Беттина. – Или, по крайней мере, убрать его отсюда. Пусть она сделает это.
Матушка Мэй спросила пронзительным громким голосом:
– Миссис Маккаскервиль, не могли бы вы помочь нам вернуть его в кровать? Он серьезно болен.
Она с силой подтолкнула Мидж в спину. Босые ноги Джесса заскользили вперед по плиткам, оказались между ног Мидж, а когда она отступила, не в силах выдержать его вес, Джесс всей своей массой тяжело рухнул на пол и растянулся во весь рост. Он лежал с открытыми глазами, тяжело дыша. Мидж сердито дернулась, уворачиваясь от руки матушки Мэй.
Матушка Мэй позвала:
– Эдвард!
Эдвард, по‑прежнему стоявший в другом конце зала, подбежал, опустился на колени и подсунул свою руку под руку Джесса. Матушка Мэй стала помогать ему с другой стороны, а Джесс, внезапно вернувшийся к жизни, начал сучить ногами и позволил поднять себя. Он не противился, когда его повели к двери Затрапезной, и остановился лишь на мгновение, чтобы показать на свою палку, лежавшую на полу. Матушка Мэй подняла ее. Джесс не оглядывался. Его держали под руки Эдвард и матушка Мэй. Через мгновение дверь за ними закрылась и Джесс исчез из виду.
Гарри, на протяжении всей этой драматический сцены сидевший на месте, поднялся. Он посмотрел на Мидж, которая в слезах замерла рядом с дверью и спрятала лицо за носовым платком, потом подошел к столу, опустился на стул и налил себе стакан вина. Стюарт, стоявший чуть поодаль, тоже сел. Он положил одну руку на стол, но дрожь так пробирала его тело, что ножи и вилки начали позванивать. Он убрал руку, соединил ее с другой и так сидел, дрожа и глядя на свои сцепленные руки. Гарри с любопытством глянул на него.
– Извини, сынок, за эту нелепую сцену. – Гарри вдруг подумал, что никогда прежде не называл Стюарта «сынок».
– Не переживай, – пробормотал Стюарт. – Я хочу сказать, ничего…
– Да уж, ничего. Вот такая, понимаешь, история.
– Мередит мне говорил, но я не поверил.
– Что?
– Он сказал, что она… он не сказал, с кем…
– Мередит?! Боже милостивый.
Гарри чуть не спросил, знает ли Томас, но подумал, что ему совершенно наплевать на Томаса. Так или иначе, скоро Томасу все станет известно. Браку Мидж пришел конец. «Это катастрофа, на которую я надеялся. Жаль, что я не сказал об этом Томасу еще сто лет назад, как хотел. Сказал бы ему все в глаза и не попал бы в такую унизительную историю, когда тебя застукали, как мальчишку. Это черт знает что, я не выбирал этого, но что случилось, то случилось, и слава богу, теперь она моя. Жаль Стюарта, но ему так или иначе предстояло обо всем узнать. А Мередит… конечно, это отвратительно… Но мне нужно сохранить ясную голову и быть предельно жестким».
– Машина готова, – сообщила Беттина, обращаясь к Гарри. – Вам, наверное, лучше уехать. В туалет не хотите? Миссис Маккаскервиль, вы не… Нет? Хорошо.
Мидж перестала плакать, но стояла спиной к комнате, словно не замечая Беттины. Она держалась за спинку стула и, казалось, целиком ушла в себя.
– А как насчет сэндвичей? – спросила Беттина у Гарри. – Илона, ты не могла бы приготовить несколько… Илона…
Илона не шелохнулась. Она отодвинула от стола один из стульев, поставила его у гобелена и теперь сидела, свесив голову вниз и спрятав лицо в ладонях.
– Нет, благодарю, – сказал Гарри. – Идем, Мидж. До свидания, Стюарт. Пожалуйста, поблагодари миссис Бэлтрам…
– Если с машиной не получится, мне придется вернуться за трактором, но я думаю, вы не захотите присоединиться ко мне… Илона, тебе лучше пойти спать.
Беттина подняла с пола плащ Мидж, ее сумочку и шарф, положила на стул рядом с ней. Гарри подал Мидж плащ, и она покорно продела руки в рукава. Он видел ее распухшее от слез лицо, на котором, однако, появилось странное свирепое выражение.
– Илона, иди спать. Немедленно! – повторила Беттина.
Илона поднялась и, ни на кого не глядя, побежала в Переход. Дверь со стуком захлопнулась за ней.
Стюарт вскочил на ноги, словно этот шум разбудил его.
– Вы не могли бы подождать минуту? – спросил он. – Я хочу поехать с вами, если вы не возражаете. Я только возьму вещи, это быстро.
Он побежал следом за Илоной.
Мидж с перекошенным лицом повернулась к Гарри.
– Мы не можем его взять. Не можем!
Гарри холодно ответил:
– Не понимаю, почему нет. Какое это теперь может иметь значение? Он уже все знает. Мередит ему сказал.
– Мередит сказал Стюарту? Нет, не может быть… Я тебе разве не говорила… Мередит видел…
– Он видел нас… что он видел? Черт… Я говорил, не надо встречаться в твоем доме!
– Это не моя вина!
– Вот и пожалуйста. Думаю, Томас тоже знает. Нас раскрыли, слава богу. Можно больше не прятаться, Мидж.
– Вы будете его ждать? – спросила Беттина, которая стояла рядом и слышала их диалог.
– Не обязательно, что Томас знает. Я уверена, он ничего не знает…
– Ну, скоро узнает!
– Ни Стюарт, ни Мередит не скажут ему.
– Это еще почему?
– Я не хочу, чтобы это случилось сейчас…
– Но, Мидж, это уже случилось!
– Еще нет… я пока не знаю… не так…
– Вы его будете ждать? – опять спросила Беттина.
– Мы не можем взять Стюарта, я этого не допущу, – заявила Мидж, топнув ногой.
– Да, мы его дождемся, – ответил Гарри Беттине, а потом обратился к Мидж: – Слушай, он мой сын…
– И ты это говоришь сейчас? Мне…
– Он, похоже, здесь не слишком желанный гость, и я его не оставлю в этой дыре…
– Ты хочешь взять его, чтобы скомпрометировать меня еще больше. Чтобы был свидетель, чтобы все уничтожить…
– Ты называешь это уничтожением, а я – освобождением! Неужели ты не понимаешь, что все это не имеет значения?
– Он нас ненавидит, он принесет нам несчастье.
Появился Стюарт с плащом и чемоданом.
– Извините, что заставил вас ждать, – извиняющимся тоном произнес он.
– Ну тогда пошли, – сказала Беттина и повела их на лужайку перед домом, освещенную фонарем, а оттуда к машине.
– Значит, это была не Хлоя, – сказал Джесс тихо, мечтательно.
Он лежал на своей кровати, в рубашке, и держал за руку Эдварда.
Около кровати стояла матушка Мэй, в руках у нее был стакан с коричневатой жидкостью.
– Нет, мой милый, – ответил Эдвард.
Такое обращение внезапно показалось ему естественным. Конечно, Джесс был его отцом. Но чувства переполнили его до краев, и Джесс стал гораздо большим: учителем, драгоценным королем, божественным любовником, странным, таинственным, бесконечно любимым объектом, предметом религиозных поисков, алмазом в пещере. Как будто в этой внезапной вялой тишине Джесс легко, почти неощутимо разделился на множество сущностей. Эдварду казалось, что его сердце разорвется от почтения и любви.
– Но ты не беспокойся, не печалься. Это была сестра Хлои. Хлоя умерла. Она умерла давно.
– Конечно, – сказал Джесс. – Я помню. Она так… так похожа на Хлою.
Он был умиротворен, говорил яснее, спокойнее, разумнее, чем когда‑либо прежде. Эта перемена наполнила Эдварда надеждой и радостью.
– Да, сегодня она была похожа на Хлою. На ее фотографии.
– Ты совсем не помнишь мать?
– Смутно помню… плохо…
– Я ее вижу перед собой так ясно. Я ее очень любил.
Эдвард услышал, как завелась машина. Потом ее звук стих, удалился по дороге и перешел в тишину.
– Не надо грустить, мой дорогой, дорогой, дорогой Джесс, – сказал Эдвард. – Это так важно – чтобы ты не грустил. Я с тобой. Я буду ухаживать за тобой. Я нашел тебя, чтобы быть с тобой всегда. Я тебя люблю.
– Они уехали, – сообщила матушка Мэй.
Эдвард стал целовать руки Джесса. Джесс едва заметно улыбнулся, словно это тронуло и смутило его.
– А теперь уходи, – велела матушка Мэй. – Оставь нас, Эдвард. Я хочу, чтобы Джесс отдохнул. Я с ним посижу. Он испытал шок. И всем нам устроил встряску.
– Увидимся завтра, – сказал Эдвард.
Его одолевали такие странные эмоции: он чувствовал себя бесконечно влюбленным. Мысль о том, что он должен оставить Джесса, была мучительна. Эдвард встал.
– Дорогой Джесс, дорогой, милый, добрый Джесс, думай обо мне ночью. А я буду думать о тебе.
– Я увижу тебя во сне… Эдвард…
– До завтра.
– Да, до завтра.
Матушка Мэй открыла дверь, и Эдвард выбежал из комнаты.
Атриум был пуст, накрытый стол остался нетронутым, если не считать пустого стакана Гарри. Эдвард поспешил в Переход и бегом поднялся по лестнице в Западный Селден, а там – в угловую спальню, постучал в дверь, вошел. Стюарта там не было. Потом он увидел, что комната прибрана, все вещи брата исчезли. Стюарт исчез. Это стало для Эдварда неприятным сюрпризом, выбившим его из колеи. Стюарт был нужен ему сейчас, он хотел поговорить с ним о том, что случилось, хотел узнать, что Стюарт думает об этом, и понять, что должен думать он сам. Эдвард почувствовал страх и одиночество. Он вернулся в свою комнату, зажег лампу и сел на кровать. Значит, Стюарт уехал. Вообще‑то это не так уж плохо. Сигард был местом и проблемой Эдварда, и Стюарт тут не помощник, он опасен. Эдвард не мог понять, голоден ли он. Может быть, стоит спуститься на кухню и найти что‑то съестное? Но ему не хватило силы воли. Он чувствовал, что все еще болен и чрезвычайно, огорчительно возбужден. И теперь ему ничего не оставалось, как только отправляться спать.
Или у него все же был выбор? Он вошел в темную ванную и выглянул в окно. В Восточном Селдене было темно, лишь за прикрытым ставнями окном в спальне Илоны горела лампа. Илона была там. Одна. Матушка Мэй осталась с Джессом. Беттина уехала в машине. Стюарт тоже уехал.
«Я должен поговорить с кем‑нибудь, – думал Эдвард, – мне все равно не уснуть. Что, черт возьми, случилось сегодня вечером, что это значит, как может повлиять на меня, должен ли я сделать с этим что‑нибудь? Почему они появились, не я ли тому причиной, обвинят ли они в этом меня, чем они занимались, что надумает Томас? Нужен ли я Гарри, нужен ли я Мидж, не следовало ли мне уехать с ними, должен ли я уехать завтра? Но я не могу уехать, я должен остаться».
От этих мыслей вся его прошлая жизнь смешалась. Мидж и Гарри вместе – что это могло значить? Может, это просто случайность и ничего особенного за этим не стоит. Тем не менее почему они оказались здесь? Может быть, они приехали, чтобы забрать его? Ничего подобного они не говорили. Или говорили? Он никак не мог вспомнить. А еще Джесс назвал Стюарта «мертвецом» и «белым телом». И Джесс решил, что Мидж – это Хлоя, а Мидж поцеловала Джесса. Это был какой‑то кошмар. Воспоминание о Мидж и Джессе, застывших в страстном объятии, сильно огорчало его. Этот образ останется с ним, как мрачная икона.
«Я должен увидеть Илону, – подумал Эдвард. – И сейчас для этого самый подходящий момент».
Он взял лампу в ванную и посмотрел на себя в зеркало. Ему пора было побриться, и он не успел остановить себя – подспудный тщеславный порыв побудил его потянуться к бритве. Эдвард причесался, пригладил длинную темную прядь и, поразмыслив, снял пиджак. Поправил рубашку, расстегнул еще одну пуговицу. Ему показалось, что так он будет выглядеть старше, более поджарым и хищным. Он прищурился и на своих длинных ногах поспешил из ванной вниз по лестнице.
В коридоре между зданиями стояла темнота, хоть глаза выколи, и даже в дальнем конце света не было видно, но Эдвард часто заглядывал сюда днем и теперь уверенно пошел вперед. Ближе к концу он дотронулся до стены и на ощупь нашел поворот на лестницу, которая, как он полагал, должна быть симметрична той лестнице, что вела в его спальню. Он не ошибся. Его нога нащупала первую ступеньку, и он бесшумно двинулся дальше, наверх. Наверху возникло знакомое ощущение близости света, а через мгновение его привыкшие к темноте глаза уловили едва заметное световое пятно под дверью комнаты Илоны. Тишина, царившая здесь, обескураживала Эдварда. Вытянув вперед руки, он на цыпочках подкрался к двери и прислушался. Ни звука. Он тихонько постучал. Потом еще раз. Прислушался к собственному учащенному дыханию, осторожно повернул ручку и открыл дверь.
Илона спала. Догоравшая лампа стояла на столике рядом с ее низкой кроватью. Девушка лежала на спине на красновато‑коричневой поверхности, которую Эдвард сначала принял за простыню или плед, но потом сообразил, что это ее распущенные волосы. Ленты, которые она вплела в косы сегодня вечером, затерялись среди ее прядей. Голова Илоны, немного повернутая набок и запрокинутая, покоилась на вывернутой руке – такая поза могла бы выражать страдание, если бы сон не наложил на эту фигуру печать умиротворения. Другая рука лежала на смятом одеяле, ладонь была раскрыта в жесте смирения или покорности. Губы Илоны приоткрылись, а ее тихое дыхание звучало едва слышно. Он обратил внимание на ее длинные ресницы – светлые, днем они были не так заметны. Во сне лицо Илоны утратило бойкость, щеки чуть ввалились, рот утратил живость, стал мягким, как у ребенка. Простыня и одеяло съехали вниз, обнажив нежную кожу ее уязвимой длинной шеи, закругленный вышитый воротник голубой ночной рубашки, под которой проступали маленькие груди. Она казалась такой беззащитной, такой хрупкой и слабой, что трудно было себе представить, как она живет в этом мире.
Эдвард закрыл дверь и подошел к кровати. Несколько мгновений он стоял над ней, огромный, как его собственная тень. Он чувствовал изумление, а затем глубокую боль какого‑то стыдливого смирения и новый, не похожий на прежний, целомудренный страх. Его присутствие казалось опасным для нее, и он спрашивал себя, не следует ли ему осторожно уйти. Кровать, стоявшая у стены, была маленькой, низкой и узкой – диванчик, а не великолепная высокая кровать вроде той, на которой спал он. Илона словно лежала на подушке и лоскуте цветной материи, брошенных на пол. Эдвард перевел дыхание и очень осторожно опустился на колено рядом с ней. Теперь он захотел приблизиться к ней, почувствовать, если возможно, ее дыхание. Его открытые взволнованные губы приблизились к губам Илоны. Он замер, потом откинулся назад, опустился на оба колена и сел, касаясь ягодицами пяток. Он испытывал возбуждение, в котором смешались сила и нежность, осознание их уединения, дома вокруг них, погруженного во тьму и тишину, темной облачной ночи за полуоткрытыми ставнями.
И тут Илона проснулась. Эдвард увидел, как вспорхнули ее ресницы, открылись, закрылись и снова открылись веки. Кошачьим проворным движением она села и прижалась к стене. Эдвард быстро отодвинулся от кровати. На лице уставившейся на него Илоны отразился звериный страх.
– Илона… дорогая… это всего лишь я… не бойся… прости меня…
Испуганным движением она натянула ночную рубашку по самый подбородок, потом откинула одеяло и спустила свои стройные ноги на пол. Эдвард поднялся и отступил назад. Она поспешно засунула босые ноги в тапочки, потянулась за красным халатом, лежавшим в ногах кровати, и стала неловко натягивать его. Все это время лицо ее искажала гримаса страха пополам с раздражением. Она застегнула халат негнущимися, непослушными пальцами и только после этого встала.
– Ты не должен здесь находиться, – прошептала она Эдварду. – Немедленно уходи.
Эдвард тоже встал и ответил тихо, но не шепотом:
– Слушай, Илона, не волнуйся. Твоя мать с Джессом, она сказала, что посидит с ним, а Беттина уехала с остальными в машине. Стюарт тоже уехал. Здесь мы одни.
– Они могут появиться в любую минуту. Как ты мог такое сделать?! Ты же знаешь, что нельзя.
– Ничего я не знаю! – воскликнул Эдвард. Это была ложь: он прекрасно знал, что здесь запретная территория. – И почему мы должны жить по правилам, кто эти правила сочинил? Я твой брат. У меня что, нет никаких прав?
«Нет, никаких», – сказал он сам себе.
– Чего ты хочешь?
– Я хочу с тобой поговорить, посидеть минутку. Я долго не задержусь. Пожалуйста, Илона. Я так расстроен и потерян. Помоги мне, позволь просто поговорить с тобой. Я обещаю, что скоро уйду. Мы услышим, когда подъедет машина и Беттина войдет через переднюю дверь. Если матушка Мэй не с Джессом, то она наверняка ждет Беттину в Атриуме. Они ничего не скажут.
Эти абсолютно нелепые аргументы немного успокоили Илону, хотя, скорее всего, она мало что поняла из его слов. Она села на кровать, а Эдвард, скрестив ноги, опустился на пол неподалеку от нее. Илона аккуратно подобрала волосы и закинула их за спину. Она повернула к Эдварду лицо, на котором застыла маска отчаяния, и сказала:
– Ты не уезжаешь?
– Нет. С чего ты взяла?
– С того, что случилось сегодня.
– А что такое случилось сегодня? Вдруг из ниоткуда материализовались мой отчим и моя тетушка. Беттина говорит, что они представились как мистер и миссис Бентли.
– Я не понимаю. Это была сестра Хлои, и она замужем за…
– За Томасом Маккаскервилем.
– А этот мужчина был мужем Хлои?
– Да, Гарри Кьюно.
– У них сломалась машина.
– Да. Но они явно были вместе тайком. А сюда они попали, наверное, случайно, забрели в темноте. Если случайности вообще бывают.
– Я решила, что они приехали за тобой.
– И я тоже, но, когда подумал, понял, что это не так. Да нечего брать в голову. Я хочу сказать – тебе нечего брать это в голову. Я во всей этой неразберихе чувствую одно: ни на кого нельзя положиться, и это только начало.
– Джесс поцеловал ее… я ничего подобного не видела… он целовал ее так…
– Да. Целовал. Ты видела?
Эдвард ощутил какую‑то странную боль, выворачивавшую его наизнанку, словно его мать и в самом деле присутствовала при этой сцене, словно ее несчастный и беспомощный призрак в лице Мидж пытался поцеловать Джесса, прикоснуться к неверному возлюбленному, обнять его. Эдвард даже теперь не хотел задумываться о том, что означает расхожая фраза, будто любовник «плохо обошелся» с его матерью. Он не имел ни малейшего желания думать обо всем этом. Этот поцелуй был ужасным. Но и волнующим. Он был волнующим на ужасный манер. Все это каким‑то образом взаимосвязано, связано с ним, а через него – с Илоной, Брауни… Брауни. Завтра.
– Илона, позволь, я тебе кое‑что скажу. Ты ведь знаешь про Марка Уилсдена, да?
– Это твой друг, который выпал из окна.
– Да. Так тебе матушка Мэй сказала?
– Да, и мы читали в газете.
– У вас здесь не бывает газет…
– Дороти прислала нам вырезку – подруга матушки Мэй.
– Так вот. Я нашел его сестру. Она здесь…
– Здесь?
– Да. Она в Железнодорожном коттедже, где живут Сара Плоумейн и ее мать.
– Ты там был?
– Да. Только никому не говори.
– Но ты знаешь этих людей – они ведь ужасны, правда?
– Я когда‑то знал Сару. Но слушай, что я тебе скажу. Я собираюсь встретиться с сестрой Марка еще раз завтра утром. Для меня это ужасно важно. Она была добра ко мне, она мне может помочь. Никто другой сделать это не в состоянии…
– А я тебе не могу помочь?
– Ах, Илона, конечно, ты мне помогаешь, но ты должна понять, тут особый случай…
– Я тебе не нужна. Ты идешь к ней.
– Илона, не будь глупенькой…
– Ты нас оставляешь…
Илона закрыла лицо руками и горько зарыдала. Слезы ручьем текли сквозь ее пальцы, скатывались по щекам на шею, на расшитый воротник ночной рубашки и на халат, отчего цвет его становился темнее. Она плакала, издавая какие‑то короткие скулящие звуки.
– Илона, не плачь, пожалуйста, не плачь, я этого не вынесу!
Эдвард вскочил и сел рядом с девушкой на кровать, обнял ее за плечи. Он ощутил ее худобу и миниатюрность, хрупкость ее костей. Илона съежилась, подалась в сторону, сбросила с плеча его руку. Он ощущал запах влажной шерсти и теплый аромат ее тела, только пробудившегося ото сна.
– Прекрати, пожалуйста, моя дорогая…
Илона повернулась и принялась искать под подушкой платок, нашла его, вытерла лицо, промокнула шею. Продолжая шмыгать носом и хныкать, она сказала:
– Ты возьмешь меня с собой в Лондон? Можно, я поживу у тебя дома? Совсем недолго. Я найду работу. Пожалуйста, позволь мне поехать с тобой в Лондон. Я не хочу здесь оставаться. Я здесь умру.
Эдвард чувствовал болезненную жалость и любовь к Илоне, в то же время понимая, что все это невозможно. Он не мог взять Илону в Лондон и держать ее в своей комнате, как домашнего зверька. Она бы зачахла там. И какую работу может она найти, для какой работы она вообще годится?
– Но ты должна оставаться с Джессом, – сказал он.
– Они не дают мне видеться с Джессом, не позволяют приближаться к нему. Они ревнуют А сегодня… он меня даже не заметил.
Она поплакала еще, потом принялась выжимать платок, глядя, как влага капает на коврик перед кроватью.
– Так или иначе, но я тоже должен оставаться с Джессом, – произнес Эдвард с инстинктивной горячностью, хотя и безрадостно. – И с чего ты взяла, что я уезжаю?
– Ты уезжаешь. Тебе придется уехать. Ты не сможешь этого вынести. Они перестанут пускать тебя к нему. Ты будешь вынужден уехать, ты поедешь за ней. Ты забудешь меня. Я никому не нужна.
Слезы хлынули снова, словно ливень, льющийся из бесконечного источника. Эдвард никогда не видел, чтобы девушки так плакали. Он никогда не видел столько слез. Потом он вообразил, будто в младенчестве видел, как плачет его мать. Столько женских слез!
– Илона, не надо. Ты моя сестра, я люблю тебя. Я тебе говорил об этом, не забывай.
– Тогда ты возьмешь меня в Лондон?
– Понимаешь, это довольно трудно…
Он задумался. «Не могу себе этого представить – она умрет, если покинет Сигард, и потом…»
Илона резко перестала плакать, поднялась на ноги, бросила мокрый платок в угол, открыла ящик и вытащила большой квадратный белый носовой платок, аккуратно развернула его, вытерла руки и сунула в карман халата. После чего спокойным ровным голосом, не глядя на Эдварда, сказала:
– Все понятно, я тебе не нужна. Это была глупая надежда. Мне не остается ничего другого – только утопиться.
– Илона, не говори таких глупостей! Я тебе сказал, я никуда не уезжаю! А если и уеду, то обязательно буду приезжать к тебе. А потом, когда дела в Лондоне немного образуются, не вижу причин, почему бы тебе не приехать ко мне в гости…
– «В гости»! Нет, ты не понимаешь, ты не знаешь, чего я хочу и как сильно я хочу, сколько я думала, что твой приезд все изменит и даст мне надежду… Но какое это имеет значение? Пожалуйста, уходи, я хочу спать, а тебя не должны видеть здесь, не то они меня обвинят.
Эдвард услышал глухой рокот, потом громкий, безошибочно узнаваемый звук – машина возвращалась домой. Он вскочил на ноги.
– Машина. Я должен идти. Илона, я буду заботиться о тебе всю жизнь. Я тебе обещаю… дорогая, дорогая Илона, верь мне…
– Иди скорее. Я должна выключить свет.
Она выключила лампу, когда он еще не успел дойти до двери.
Эдвард открыл глаза и увидел дневной свет. Он забыл закрыть ставни. Он лежал на спине, расслабившись, наполовину проснувшись, а потом вспомнил удивительные события вчерашнего вечера: приезд Гарри и Мидж в качестве «мистера и миссис Бентли», появление Джесса, проклятие Джесса в адрес Стюарта и то, как Джесс держал Мидж в объятиях и целовал ее. Он думал, что перед ним Хлоя. Как странно. Приснилось все это Эдварду или было на самом деле? А потом он говорил с Илоной, и она так много плакала. А еще он свалился с каменной лестницы в темноте и ушиб ногу. Потом он стоял в Переходе, пытаясь расслышать, о чем говорят Беттина и матушка Мэй в зале. Около двери слова их можно было разобрать, но это вызвало у него отвращение и он похромал в Западный Селден. А теперь… как это ужасно, и что он должен со всем этим делать? Эдвард приподнялся, скинул с себя простыню и одеяло, сел на кровати, потирая больную ногу. Он осмотрел порезанный палец, который затягивался после того, как матушка Мэй приложила к ранке листик. Потом, словно вспышка, в мозгу у него пронеслось: Брауни. Сегодня.
Эдвард посмотрел на часы. Было уже поздно, завтрак закончился, он проспал. А если он не успеет вовремя, если она уже уйдет, если она решит, что он не хочет ее видеть, если он потеряет ее навсегда? Он стал одеваться с неловкой поспешностью. Вдруг они задержат его? Вдруг Илона от отчаяния и ревности сказала остальным, куда он собирается? Одевшись, Эдвард подошел к окну – посмотреть, нет ли кого внизу. Он намеревался выскользнуть из дома прямо через двери Западного Селдена. За дверью висел густой туман, его ровная поверхность находилась в нескольких футах над землей. Впечатление было такое, будто паводок окружил дом. А если он заблудится? Господи, ведь он же не знает дороги в Железнодорожный коттедж – он случайно нашел его! Нужно найти место, где старые железнодорожные пути пересекают дорогу. Но в тот раз он чуть не прошел мимо и в таком чертовом тумане вполне может пройти мимо опять. К тому же тот путь, судя по всему, обходной, и наверняка есть прямой ход к железной дороге. Нужно посмотреть на карту. Но он оставил ее в ящике в Затрапезной.