Эдвард спустился в Атриум. Рядом с растениями в горшках стояла семейная группа – Стюарт, матушка Мэй, Беттина и Илона. Все смотрели на гобелен, а Беттина объясняла Стюарту его сюжет:
– Рыба символизирует дух, убегающий из своей родной стихии…
«Какая чушь», – подумал Эдвард.
Они замерли, увидев его.
– Как ты себя чувствуешь, старина? – спросил Стюарт.
– Немного получше. Я, пожалуй, посижу почитаю в Затрапезной.
Он подумал, что эти четверо смотрят на него многозначительными взглядами. Впрочем, трое – все, кроме Беттины. Расшифровать ее взгляд было невозможно. До появления Эдварда они явно беседовали о нем.
Стюарт и матушка Мэй одновременно заговорили.
– Извините…
– Нет‑нет, сначала вы!
– Джессу сегодня тоже не по себе, – сообщила матушка Мэй. – Мы решили, что лучше тебе его пока не видеть. Не хватало ему от тебя заразиться.
– Может, у него та же болезнь, – заметила Илона.
– Впрочем, сейчас он никого не принимает, – сказала матушка Мэй и добавила: – Уже некоторое время не принимает. Мы считаем, так для него лучше.
– Гораздо лучше, я не сомневаюсь, – произнес Стюарт, глядя на Эдварда.
«Кретин тупоголовый», – подумал Эдвард.
Но он был рад узнать, что Стюарт не видел Джесса. Эдвард направился в Затрапезную. Пока он не захлопнул за собой дверь, все молча смотрели на него. Потом он услышал голос Беттины.
Он для отвода глаз сказал им, что собирается почитать, а на самом деле намеревался выскользнуть через заднюю дверь и прогуляться в одиночестве. Тем не менее он остановился, оглядел запущенную комнату, так неуклюже наполненную прошлым. Это прошлое казалось еще более далеким и чуждым, потому что было довольно недавним – молодость Джесса и его расцвет. «Я здесь…» Эдвард автоматически подергал ручку двери, ведущей в башню, – та была заперта, а утруждаться поисками ключа (которого наверняка не было на его прежнем месте) он не стал. Он подошел к камину и посмотрел на свою фотографию в обличье Джесса. Ему захотелось плакать. Потом принялся без особого внимания рассматривать книги в шкафу – прежде он этого не делал. Ему пришло в голову, что со дня его прибытия в Сигард он не открыл ни одной книги и даже мыслей о чтении у него не возникало. Пробегая взглядом по корешкам, он вдруг увидел имя Пруста. Перед ним стоял том «А la recherche»[58]на французском. Он вытащил его, открыл и на титуле увидел подпись Джесса – этакую лихую закорючку. Его почему‑то удивило, что Джесс знает французский. Сердце его забилось по‑другому, иначе, когда он наугад открыл книгу.
|
|
«S’il pleuvait, bien que le mauvais temps n’effrayat pas Albertine, qu’on voyait parfois dans son caoutchouc, filer en bicyclette sous les averses, nous passions la journde dans le casino ou il m’eut paru ces joursla impossible de ne pas aller»[59].
Это предложение так потрясло Эдварда, что ноги его чуть не подкосились. Это была совершенно заурядная фраза из повествования, описывающего привычную жизнь в Бальбеке, ничуть не драматичная и не исполненная скрытого смысла, – обычная… но Эдвард словно читал весомые строки Священного Писания или кульминационную часть великой поэмы. Эти существительные bicyclette, averses, caoutchouc, эти глаголы, эти грамматические времена, это nous, это impossible, Альбертина filant под дождем… Эдварда переполняли чувства, и он сел в одно из длинных низких кресел, обитых скользкой кожей. Французское предложение пришло к нему с необыкновенной свежестью, как дыхание чистого воздуха к заключенному, как внезапно раздавшийся звук музыкального инструмента. Весть о других местах, о другом мире… о свободе. Читая, он ощущал нечто вроде живительных угрызений совести и обретал ка‑кую‑то новую силу. И он жил там. Он был там.
|
|
Эдвард вдруг вспомнил, как кто‑то говорил об Уилли Брайтуолтоне, будто тот верит в спасение через Пруста; и на миг старая убогая фигура Уилли предстала перед ним в тусклом свете, как посланник и символ чего‑то лучшего. Лучшего, чем что? Он смог подняться, смог пересилить себя и выйти. Всегда можно найти другое место, и доказательство этому – то самое место, где он теперь находился; а неожиданное чувство, от которого мгновение назад он чуть не упал в обморок, было светлой радостью.
Эдвард медленно поднялся. У него больше не было желания читать книгу, и он поставил ее в шкаф. Все это принадлежало будущему. Как и собирался, он пошел к двери, а потом двинулся вдоль тыльной стороны дома. После дождей солнце сияло над болотом, и поднимался парок. Небо вдали было ясным. Взобравшись повыше, он сумеет увидеть море. Эдвард вдруг подумал, что море он увидел только раз после своего прибытия – во время второго визита к Джессу; он тогда разглядел лодку с белым парусом. В другие дни либо стоял туман, либо низко висели тучи. Сегодня море наверняка видно с верхнего этажа в Восточном Селдене, да только Восточный Селден для Эдварда недоступен. Он подумал, не попробовать ли еще раз перебраться через болото, потом решил направиться к реке, перейти на другой берег, что теперь, наверное, удастся без особого труда, и подняться к дромосу. Он прошел мимо падубов, мимо теплиц и огорода. Наконец он увидел тополиную рощу, сверкавшую золотыми листиками. Фруктовый сад лишь начал цвести, тугие белые бутоны окаймлялись красным. Именно здесь Эдвард и встретил лесовика, сунувшего ему послание от Брауни. Человек вручил записку и не уходил, пока Эдварда не осенило: он ждет вознаграждения. Второпях протягивая деньги, Эдвард подумал, что за это письмо готов дать гораздо больше – только попроси.
|
|
Железнодорожный коттедж
Дорогой Эдвард!
Я думала о нашем разговоре. Боюсь, я могла показаться тебе довольно суровой и враждебной. Для меня было очень важно выслушать правду о том, что случилось, узнать точно все подробности, чтобы я могла добавить их к общей массе этого жуткого происшествия и увидеть его, осознать в той степени, в какой только возможно. Конечно, это тоже тайна, и с этим нужно жить как с тайной. Для меня было бы невыразимо больно не узнать все о событиях того вечера, не у слышать это от тебя, твоими собственными словами. Ты можешь представить, что я слышала разные рассказы и измышления. Надеюсь, ты поймешь. Когда мы с тобой беседовали, я думала о себе, и ты мог счесть меня очень эгоистичной, решить, будто я не понимаю, насколько ужасно все это было для тебя. По крайней мере, теперь я знаю, что вы с Марком были хорошими друзьями, а потому испытываю к тебе особые чувства – добрые чувства. Хорошо, что ты так откровенно ответил на мои вопросы. Это было непросто, но ведь ты, наверное, почувствовал и облегчение. Ты сказал, что я нужна тебе, и я думаю, что нам нужно поговорить еще раз. Откровенно говоря, я хочу спросить тебя кое о чем. Но на самом деле я понятия не имею, что ты чувствуешь в связи со всем этим… Отчасти могу представить, как тебе трудно – не только потому, что тебя обвиняли другие, но и потому, что ты сам себя винишь. Несмотря на те слова у реки, ты, возможно, на самом деле больше не хочешь меня видеть, чтобы не вспоминать случившегося и не чувствовать себя виноватым от одного сознания, что я – это я. Ты сказал, что моя мать писала тебе жуткие письма. Я очень сожалею об этом. Пожалуйста, не обвиняй ее. Пойми, ей тоже требуется помощь. Ей необходимо прекратить ненавидеть тебя, эта ненависть поедает ее. Возможно, помогая мне, ты поможешь и ей. Я пока не очень понимаю, каким образом, но это вполне реально. Иногда я впадаю в отчаяние. Этой запиской сообщаю тебе, что завтра (во вторник) утром я буду в коттедже одна. Все уехали в Лондон, и я тоже уезжаю дневным поездом. Если захочешь прийти утром (не слишком поздно), ты застанешь меня. Но если не захочешь или не сможешь прийти, я тебя пойму.
С наилучшими пожеланиями,
твоя Брауни Уилсден.
Дочитав письмо до конца, Эдвард чуть не сошел с ума. Его переполняли сильнейшие эмоции, к которым примешивалось столько боли и радости, что во второй раз за день, но в гораздо более сильной степени он ощутил себя больным и на грани обморока. Он зажал письмо в руке, побежал мимо фруктового сада к тополям и прижался головой к гладкой коре дерева. Он стонал и смеялся. Он бросился на землю и принялся кататься по ней, потом лег на спину и сквозь сверкающие, трепещущие листья уставился на голубое небо. Потом сел и, тяжело дыша, перечитал это замечательное письмо. Оно походило на приказ об отсрочке смертного приговора. Но в то же самое время Эдвард вспоминал случившееся, чувствовал свою вину, глубоко осознавал свое преступление. Ужас ожесточенного отчаяния, до сих пор не отпускавший его, ничуть не ослабевал, не смягчался. То, что прежде казалось ему искуплением, на деле было заблуждением, воздействием магии. Но вот теперь все было настоящее. Ощущение того, что он вернулся к реальности, было таким сильным – как быстрое преображение, – что у него закружилась голова. Он наконец услышал чистый подлинный голос, хороший голос, властно с ним заговоривший. Но он не должен (это крайне важно) ожидать слишком многого; напротив, он должен быть готов – для себя – к чему угодно. Он должен принять сухую педантичную точность письма Брауни как закон или юридический документ, где говорится только то, что сказано. Эдвард упрекал себя, но не упиваться этим письмом было выше его сил. Одно предложение нравилось ему больше всего, и он перечитывал его бесконечно: «Иногда я впадаю в отчаяние». Разве здесь не слышалась (ну хоть немного!) мольба о помощи? «Как я могу быть таким эгоистом и позволять этой мысли радовать меня?!» – спрашивал он себя. А еще он подумал: «Я переложу это на ее плечи, и она со всем разберется». И еще он подумал (и эта мысль начала вытеснять все прочие боли и размышления): «Завтра я снова увижу ее».
– Левое колесо еще крутится, – сказала Мидж.
Машина самым смешным образом завязла на травянистой обочине одной из узких дорожек, среди которых они опять потерялись, съехав с шоссе. Земля не выглядела особенно влажной или глинистой, когда Гарри в раздражении сдал назад, чтобы развернуться в обратном направлении, но тут выяснилось, что в траве была неглубокая канавка. Они провозились целый час, пытаясь сдвинуть автомобиль с места – подкладывали под колеса газеты, камни, ветки, даже один из старых пиджаков Гарри. Машина отказывалась двигаться. Мидж была на грани изнеможения, лицо ее раскраснелось от напряжения – она подсовывала что‑то под колеса, толкала машину, пока Гарри газовал, все глубже увязая, помогала ему откидывать в сторону землю, напоминавшую тесто. День уже клонился к вечеру, небо заволокло тучами, и все вокруг потемнело.
Пикник прошел великолепно. Они свернули на равнину, намереваясь доехать до моря. Однако выяснилось, что Мидж не очень ясно представляет себе местонахождение Сигарда, так что не имело смысла искать его в этом бескрайнем просторе, где они тут же потеряли ориентацию. Оставалась возможность, что они увидят башню издалека, но пока этого не случилось. Они поели на небольшой возвышенности, сидя на сухой, ощипанной овцами траве и созерцая церковь, опознать которую без путеводителя было невозможно. Гарри купил сэндвичи, салями, пирог со свининой, помидоры, сыр, пирожные, яблоки, бананы и сливовый кекс. Они съели большую часть купленной еды и выпили две бутылки испанского вина, разливая его по стаканам, купленным в том же магазине, что и штопор. Потом они немного повалялись на травке в объятиях друг друга. Они еще никогда не занимались любовью на природе, а когда сделали это, преисполнились гордости и счастья. Местность казалась совершенно безлюдной. Потом они уснули, а проснувшись, двинулись в сторону моря, но вскоре выяснилось, что у них совершенно противоположные представления о том, где оно находится. Гарри, гордившийся своим чувством направления, был вынужден ехать наобум, полагаясь на редкие дорожные указатели. Потом они повернули вместе с дорогой, которая перешла в проселок, и решили развернуться в обратном направлении. Вернее, попытались развернуться, вследствие чего забуксовали на поросшей травой обочине, на вид такой твердой и надежной. К счастью, им не нужно было спешить в Лондон, поскольку ни
Томаса, ни Мередита не было дома. Гарри даже подумал, что случайное разоблачение теперь может пройти совершенно безболезненно. Но на него действовало растущее беспокойство Мидж, ее страх выбивал его из колеи, а все происходящее становилось утомительным. Небо тем временем темнело, и рассчитывать на чью‑либо помощь не приходилось.
– Пожалуй, я пойду и поищу кого‑нибудь, – предложил Гарри.
– Да, но в какую сторону идти?
– Не знаю! Мы понятия не имеем, где находимся. И на кой черт мы поперлись в эти богом забытые равнины? Я в жизни не видел такого бессмысленного пейзажа.
– Я тебе говорила, что тут болота, топи, или как уж они называются. Ты напрасно так раздражаешься… если бы ты сдавал назад осторожнее…
– Если бы мы остались на шоссе, теперь были бы уже дома, в нашей квартире, и пили виски! У меня полный холодильник выпивки.
– Не расстраивайся! Мне очень жаль.
– Оставайся здесь. Будет холодно – залезай в машину.
– Нет‑нет, я пойду с тобой. Мне одной будет страшно.
– Еще не стемнело. Ты устанешь, и мне придется идти медленнее. Посмотри на свои туфли! Ты не помнишь, нам по пути не попадалась мастерская?
– Нет. Кажется, была ферма – то того, как мы свернули на дорогу, по которой выехали сюда. Но ведь эта дорога должна куда‑то вести.
– К какому‑нибудь сараю. Я его вижу. По крайней мере, когда стемнеет, мы увидим огни.
– Ах, Гарри… неужели так долго? Нам понадобится трактор?
– Да нет, обычной машины будет достаточно. У меня в багажнике буксир.
– Пожалуйста, возьми меня с собой, пожалуйста!
– Ну хорошо, только накинь плащ, не то замерзнешь. А пока давай выпьем виски – тут у меня в бардачке есть.
Стоя рядом с машиной, они на скорую руку выпили виски, а потом отправились в путь. Сначала Мидж держала Гарри под руку, но потом он стряхнул ее руку и ускорил шаг. Мидж чувствовала себя несчастной, немного пьяной, и ей было страшно. Страх перед тем, что их роман откроется, боязнь ошибки, скандала, того, что она станет объектом нападок и осуждения, что о них напишут в газетах, страх перед Томасом, сочувствие к нему – все это не оставляло ее, хотя она ответила «да» на вопрос Гарри. Да, время придет, но пока еще не наступило, и Мидж не могла себе представить, как это может произойти. Она воображала некую волшебную трансформацию, быструю перемену декораций, после которой вдруг само собой окажется, что она уже оставила Томаса и счастливо живет с Гарри… и Мередитом. Она не желала думать о том, что известно Мередиту, и предпочла поверить, будто он ничего не понял. Но как же произойдет это преображение? Ну, как‑то произойдет, и все, потому что не может не произойти. Гарри был прав.
– Смотри, коттедж. Я вижу свет.
Они брели уже довольно долго, и Мидж несколько раз заявляла (а Гарри возражал), что они не смогут найти обратную дорогу к машине. Коттедж находился на порядочном расстоянии от них, и они сошли со щебенчатой дороги и двинулись по заросшей травой тропинке. Один раз Мидж соскользнула с неожиданного пригорка, и они потеряли из виду зовущие огни и очертания крыши на фоне гаснущего неба, где уже зажигались звезды. Наконец они добрались. Перед ними возникла маленькая калитка в невысоком заборе.
– Иди ты, – сказала Мидж, прикрывая шарфом лицо.
Гарри поднял воротник плаща и поправил кепку, с помощью которой, к удовольствию Мидж, пытался изменить свою внешность. Он подошел к двери и постучал.
Элспет Макран открыла дверь.
– Слушаю вас?
– Извините, что беспокою, – начал Гарри, – но у нас машина завязла тут неподалеку, и я подумал, не позволите ли вы позвонить с вашего телефона в ближайший автосервис?
– У нас нет телефона.
– А может быть, вы вытащите нас на вашей машине? Буксир у меня есть…
– У нас нет машины.
Сара, появившаяся из‑за спины матери, спросила:
– А где ваша машина? Мы могли бы подтолкнуть ее.
– Боюсь, это неблизко – нам пришлось долго добираться до вас. Тут поблизости нет автосервиса или кого‑нибудь с машиной, кто мог бы нас вытащить?
– Автосервиса нет. У наших ближайших и единственных соседей есть машина, но они люди не слишком общительные, и я сомневаюсь, что вы найдете к ним дорогу…
– Я их провожу, – предложила Сара.
– Не хотите войти? – предложила Элспет. – Это ваша…
Она сделала неопределенный жест в сторону фигуры у калитки.
– Это моя жена. Вы очень добры, но…
– А как вас зовут? – поинтересовалась Элспет.
– Бентли, – ответил Гарри. – Мистер и миссис Бентли. Нам бы не хотелось вас затруднять. Если бы вы показали нам направление…
– Я их провожу, – повторила Сара. – Сами они никогда не найдут. Свалятся куда‑нибудь в топь. Подождите секунду, я надену сапоги.
– Возьми‑ка фонарь, – сказала Элспет Саре. – Туман сгущается.
– Нет, правда, нам не хотелось бы вас затруднять… – проговорил Гарри.
– Так вам нужна помощь или нет? Решайте.
– Тут недалеко, – сказала Сара. – Мы пойдем напрямик. Брауни еще в ванной – скажи ей, что я вернусь. Смотрите, у меня два фонаря. Пока, ма, скоро вернусь.
– Сара, не заходи в дом! – крикнула им вслед Элспет.
Сара вышла через калитку, Гарри за ней. Мидж стояла в стороне.
– Привет! Мистер Бентли, держите фонарь и светите мне вслед. Тут недалеко, но местами тропинка очень коварная, к тому же туман сгущается.
Небо успело потемнеть, а звезды скрылись за облаками. Громадные серые клубы тумана, подсвеченные фонариками, медленно перекатывались перед ними, обволакивали их, ухудшали видимость. Гарри взял Мидж за руку и потащил за собой, лучом фонарика высвечивая заляпанные грязью сапоги и драный низ джинсов Сары. Мидж ковыляла, выбирая, куда поставить ноги, ее туфли на высоких каблуках увязали во влажной траве, такой яркой в лучах фонарей. Задувал холодный ветерок, начал накрапывать дождь. Мидж тихонько, незаметно начала лить слезы.
– Мы почти пришли, – сообщила наконец Сара, – только поднимемся по склону. Миссис Бентли, давайте руку. Ну вот, отлично. Мы поднялись. Смотрите под ноги. Здесь не очень ровно. Тут где‑то есть дверь, извините, темно – не могу найти. А, вот она. Звонка, кажется, нет, – Сара постучала в дверь кулаком и крикнула: – Эй, кто‑нибудь!
В ответ тишина. Она постучала еще.
Беттина приоткрыла дверь на цепочке и спросила:
– Кто там?
– Это я, Сара, из Железнодорожного коттеджа. Тут со мной двое людей, у них машина завязла. Они просят их вытянуть.
Беттина закрыла дверь, потом открыла ее пошире и выглянула наружу.
– Это мистер и миссис Бентли, – сказала Сара, – им нужна помощь с машиной, они тут уже бог знает сколько времени кругами ходят.
– Извините, пожалуйста, что приходится вас беспокоить, – проговорил Гарри, – но мы увязли в грязи, и если бы вы на своей машине нас вытащили…
– У них и трактор есть, – услужливо вставила Сара, пытаясь заглянуть внутрь.
– Вам лучше войти, – сказала Беттина. Она еще шире открыла дверь, и Гарри вошел, а следом за ним Мидж. Беттина встала в проходе перед Сарой и сказала ей: – Спасибо. Доброй ночи. – И закрыла дверь.
– Огромное спасибо! – крикнул Гарри Саре, а потом обратился к Беттине: – Может быть, вы позволите позвонить…
– У нас нет телефона.
– Надеюсь, мы не слишком вас беспокоим…
– Конечно, беспокоите, – отозвалась Беттина, – но мы должны вам помочь. Присядьте на минутку. – Она выдвинула два стула с прямыми спинками и поставила их рядом с дверью. – В туалет не хотите?
– Нет, спасибо, – поблагодарил Гарри. – Извини, Мидж. Тебе не надо?
Мидж села и уронила сумочку на плитки пола. Гарри присел рядом с ней. Они в изумлении рассматривали большое темное открытое пространство, напоминавшее зал железнодорожного вокзала. Мидж не узнала этой комнаты – она видела ее очень давно, в летний солнечный день, когда это помещение было наполнено яркими платьями и веселыми людьми.
В Атриуме было тихо и пусто, если не считать удаляющейся фигуры Беттины; ее раскачивающиеся юбки почти касались пола. Атриум освещала единственная лампа у дверей Перехода. Ужин – в последние дни режим нарушился, и ужины задерживались – еще не начался, хотя стол был накрыт и часть блюд уже стояла на нем «на манер пикника», как называла это матушка Мэй. Гарри и Мидж сидели на неудобных стульях у двери почти в темноте.
– Странное место, – заметил Гарри тихим голосом. – Они впустили нас в какой‑то сарай. Слава богу, у них есть трактор.
Вдали хлопнула дверь, потом появилась Беттина с лампой в сопровождении матушки Мэй. Беттина говорила матери:
– Это мистер и миссис Бентли, у них машина завязла, я думаю, им нужен трактор. Помнишь, когда в последний раз такое случилось, нам пришлось использовать его. Надо же, чтобы такое случилось именно вечером!
– Да… – пробормотала матушка Мэй.
Гарри встал.
Свет лампы приблизился к ним.
Мидж тоже поднялась. Она уже узнала матушку Мэй. Потом она узнала и помещение. Шарф упал ей на плечи, и матушка Мэй узнала ее.
Она вполголоса сказала Беттине:
– Выйди на минуту и никого сюда не пускай.
Беттина передала матери лампу и пошла назад к Переходу.
Мидж направилась к двери, но открыть замок у нее не получилось.
– В чем дело? – спросил ее Гарри.
– Это Сигард, – ответила Мидж.
Гарри отодвинулся подальше от света.
Матушка Мэй дрожала от возбуждения, ее глаза, ее мягкие серые глаза широко раскрылись и засияли, губы увлажнились. Лампа подрагивала, словно вот‑вот упадет. Матушка Мэй закинула голову назад и свободной рукой пригладила волосы, ненароком выбив несколько шпилек, отчего длинная прядь упала ей на спину. Поставила лампу на пол. Она тяжело дышала и думала, думала.
Мидж, тоже задыхаясь, вернулась от двери. Несколько мгновений вид у нее был совершенно безумный, как у загнанного животного, готового броситься наутек или напасть на преследователя. Потом она замерла, окаменела, уставившись перед собой неподвижным взглядом и приоткрыв рот. Гарри тоже задумался. Все трое обдумывали ситуацию.
Матушка Мэй сказала Мидж:
– Прошу вас, присядьте. Вы, должно быть, устали.
Мидж не стала садиться – она отвернулась, глубоко дыша. С нарочитой неторопливостью она сняла с шеи шарф, встряхнула его и сунула в карман.
Матушка Мэй, похоже, надумала, что следует делать, и вполголоса произнесла:
– Миссис Маккаскервиль… – Она повернулась к Гарри. – Мистер…
– Уэстон, – сказал Гарри с улыбкой, отклоняясь от света лампы. – Молодая дама, проводившая нас сюда, не расслышала. У меня автомобиль «бентли». Я подвозил миссис Маккаскервиль назад в Лондон, когда с нами случилась эта неприятность. Я так понял, у вас нет телефона? Какая жалость. Мы хотели позвонить мужу миссис Маккаскервиль и моей жене – сказать, что задерживаемся. Но если нет телефона, может быть, вы будете так добры и вытащите нас? Мы не хотим портить ваш вечер…
Гарри исходил из того, что его не узнали. Дальнейшая ложь позволяла получить некоторые выгоды, а если она раскроется, они мало что проиграют. В любом случае ему ужас как не хотелось называть свое имя в этом доме.
– Может, выпьете чашечку чая, съедите что‑нибудь? – с улыбкой спросила матушка Мэй у Мидж.
– Думаю, нам лучше сразу же заняться машиной. Как вы считаете? – обратился Гарри к Мидж.
Она кивнула и тоже улыбнулась:
– Извините, бога ради, что беспокоим вас. Я понятия не имела, что вы тут живете. Такое странное совпадение. Я рада еще раз увидеть этот дом. Надеюсь, ваш муж здоров?
– Приболел немножко.
– Очень жаль. Передайте ему привет.
– Непременно. Сейчас позову Беттину. Она уже, наверное, приготовила машину.
Матушка Мэй подняла лампу, поставила ее на стол и вышла из комнаты.
– Что будем делать? – спросила Мидж у Гарри.
– Держись понаглее. Все это не имеет значения. Эти люди не имеют значения. Они ничего не расскажут, да им и некому рассказывать. Сумасшедшая деревенщина, они живут за границей мира.
– Она видела, как я пыталась открыть дверь…
– Ну, это естественное потрясение! Она и сама‑то была ошарашена.
– Она и тебя узнает. У видит где‑нибудь твое фото или тебя самого…
– Не думаю. Тут довольно темно, а она так потрясена встречей с тобой, что на меня почти и не смотрит. Как бы там ни было, я, черт побери, не собираюсь сообщать ей мое имя.
– И машина у тебя не «бентли», и…
– Ну и что с того? Мы должны попытаться. Как только нас вытащат, мы исчезнем из их жизни, как сон. Они ни о чем не догадаются. Будут немного озадачены, может, решат, что это забавный случай, но никогда ничего не узнают. Они все забудут. С какой стати им помнить?
– Ты не понимаешь, – сказала Мидж, – она запомнит. Она заинтересована, заинтригована, она играет с нами. Она не допустит, чтобы нам это сошло с рук.
– Что сошло с рук? Я просто подвожу тебя до Лондона!
– Она наверняка узнает тебя…
– Я буду держаться подальше от света, выйду за дверь. Ты только не волнуйся – через двадцать минут все это закончится.
– Мы никогда не найдем машину.
– Да прекрати канючить, ну‑ка, сделай отважное лицо.
Дверь на улицу внезапно открылась, и вошли Эдвард и Стюарт. Мидж вскрикнула. Они с Гарри торопливо отделились друг от друга и отошли назад. В тот же миг из Перехода появилась матушка Мэй, за ней шли Беттина и Илона. Три женщины остановились, наблюдая за сценой от двери.
Эдвард бросился вперед.
– Гарри, Мидж, вот здорово, что вы меня нашли! Но как вы узнали? Что, и Томас здесь? Это он вам сказал, где я? Я приболел, но мне уже лучше. А Стюарт приехал только вчера. Матушка Мэй, смотрите, кто приехал!
– Ну и кто же у нас здесь?
– Это моя тетушка Мидж Маккаскервиль и мой отчим Гарри Кьюно. Вы знакомы? Ну что я спрашиваю – конечно, вы знакомы. Это миссис Бэлтрам. Мы ее называем матушкой Мэй. А это мои сестры – Беттина и Илона.
Беттина рассмеялась.
– Сначала они были мистер и миссис Бентли, потом он превратился в мистера Уэстона. Какой‑то вечер загадок!
Матушка Мэй, раньше не узнавшая Гарри, теперь настолько овладела ситуацией, что сумела скрыть удивление и мгновенно охвативший ее восторг. Улыбаясь, она повернулась к Беттине и громко сказала:
– Помолчи! – Потом она обратилась к Мидж и Гарри: – Как бы там ни было, добро пожаловать. И теперь, когда все инкогнито открылись, я не могу просто так отпустить вас. Вы должны остаться и поужинать с нами.
Илона пояснила Эдварду:
– Их машина завязла, мы должны их вытащить.
– Но сначала они поужинают с нами, – сказала Беттина. – Их нельзя спасать, не покормив, это неправильно! Илона, принеси еще тарелки, стаканы и вино.
Илона побежала по плиточному полу.
– Да‑да, вы должны остаться, – проговорил Эдвард, глядя на Гарри. Он как будто не слышал или не обратил внимание на замечание Беттины. – Пища тут вегетарианская, но это все равно настоящий ужин, вы увидите. И у меня есть две вот такие замечательные сестры. Значит, Томас вам рассказал! А мне он обещал держать это в тайне. Наверное, он решил, что я засиделся. Вы приехали за мной? Я пока еще не могу вернуться. Сочувствую вам – надо же, завязли. Ну да ничего, мы вас вытащим.
Вернулась Илона и принялась расставлять дополнительные приборы.
При появлении молодых людей Гарри и Мидж застыли, словно вросли в пол. Потом они посмотрели друг на друга. Мидж вытащила из кармана шарф, повязала его на голову, чуть сдвинула назад.
Стюарт неподвижно стоял у двери со сжатыми кулаками. Потом он осторожно, опустив глаза, обошел эту пару, которая чуть подалась назад, и как‑то неловко то ли кивнул, то ли поклонился им. Прошел по залу, словно направлялся в Затрапезную, затем передумал, развернулся и сел за стол. Когда Илона начала расставлять дополнительные стаканы, Стюарт улыбнулся ей и сказал:
– Спасибо.
Он смущенно посмотрел на отца, потом отвел взгляд.
Гарри произнес:
– Привет, Стюарт. Мы не останемся.
Мидж взглянула на Стюарта и издала странный долгий стон, похожий на протяжный звериный вой. Она села на стул и сказала Гарри:
– Идем немедленно. Мы найдем машину.
– Не глупи, – ответил он.
Матушка Мэй рассмеялась.
Эдвард начал понимать, что здесь что‑то не так, и даже догадывался, что именно. Он подбежал к матушке Мэй.
– Все в порядке, все хорошо… Но я думаю, они не хотят оставаться на ужин, они хотят уйти. Я сделаю несколько сэндвичей… Илона сделает… я отвезу их на вашей машине… я их вытащу, все сделаю сам… Беттина, дай мне ключи. – Он бросился к Беттине.
– Ты никогда не найдешь дороги, – отозвалась Беттина. – И сам завязнешь. Ездить по этим дорогам непросто. К тому же там туман. Я выведу машину или трактор, если все этого хотят. Сначала попробуем на машине – в тракторе место только для двоих. Если планы переменятся, я надеюсь, мне дадут знать.
Она вышла из комнаты.
Эдвард, дергая себя за прядь волос, сказал:
– Так… так… черт… – Он подошел к Стюарту и тронул его за плечо. – Ты как, Стюарт?
Стюарт улыбнулся ему и принялся двигать приборы на столе, выкладывая из них разные фигуры.
Эдвард подошел к Илоне и спросил:
– Ты можешь приготовить несколько сэндвичей?
– Через минуту, – ответила Илона. – Я побуду тут.