Ахмед Салман Рушди Сатанинские стихи
https://tkihi.narod.ru/
https://reeed.ru/
Аннотация
…Сатана, обречённый на скитания, блуждания, неприкаянность, лишён постоянного местообитания; и хотя есть у него, ввиду его ангельской природы, некоего рода империя в водных просторах или в воздухе, всё же несомненная часть его наказания состоит в том, что он… лишён всякого определённого прибежища или места, куда мог бы он ступить своею ногой.
Ахмед Салман Рушди
САТАНИНСКИЕ СТИХИ
Посвящается Мэриан [1]
Итак, Сатана, обречённый на скитания, блуждания, неприкаянность, лишён постоянного местообитания; и хотя есть у него, ввиду его ангельской природы, некоего рода империя в водных просторах или в воздухе, всё же несомненная часть его наказания состоит в том, что он… лишён всякого определённого прибежища или места, куда мог бы он ступить своею ногой.
Даниэль Дефо, История Дьявола [2]
I. Ангел Джабраил
– Чтобы вам родиться вновь, –
пел Джабраил Фаришта [3], кувыркаясь в небесах, –
Прежде надо умереть.
Хо джи! Хо джи!·1·
Чтоб на грудь земли упасть,
Прежде следует взлететь.
Тат-таа! Таа-тум!·2·
Как веселье обрести,
Если слёзы не ронять?
Как завоевать любовь,
Если прежде не вздыхать?
Если вы хотите родиться снова,
Бабa …
Прямо перед рассветом одного зимнего утра, на Новый год или около того, двое настоящих, совершеннолетних, живых мужчин падали с чудовищной высоты двадцати девяти тысяч двух футов·3· в Английский канал [4], без парашютов или крыльев, прямо с ясного неба.
– Внемли мне, смерть придёт, внемли мне, внемли мне [5], – и так далее, под алебастровой луной, пока громкий крик не пронзил ночь:
– К чёрту твои мелодии, – летел хрустальный голос сквозь ледяную белизну ночи, – Ты и в фильмах-то кривлялся под фанеру, так избавь же меня от этих адских воплей!
Джабраил, немелодичный солист, плясал в лунном свете, исполняя свою импровизированную газель [6], плыл в воздухе – брасс, баттерфляй, – сжимаясь в комочек, один против квазибесконечности квазирассвета, принимая геральдические позы – необузданные, наигранные, – противопоставляя гравитации – левитацию.
Затем он радостно обернулся к источнику сардонического голоса:
– А, это ты, Салат- баба, как здорово! Ну и ну, старина Чамч!
На что второй, как бесплотная тень, падающий головой вниз в сером костюме и в застёгнутом на все пуговицы пиджаке, руки по швам, и в будто бы само собой разумеющемся неправдоподобном котелке на макушке, сморщился от ненависти к прозвищам.
– Эй, мистер Вилкин! – завопил Джабраил, заставив собеседника скривиться вновь. – Благословенный Лондон, бхаи ·4·! Вот мы и добрались сюда! Эти придурки так никогда и не узнают, что их сразило: метеор, или молния, или кара господня. Из тонкого воздуха, бэби! Дхаррраааммм ·5·! Бабах, да? Вот это выход, йар ·6·! Ей-богу: шмяк!
Из тонкого воздуха: Большой Взрыв, а за ним – падающие звёзды [7]. Универсальное начало, миниатюрное эхо рождения времени… Огромный авиалайнер «Бостан» [8], рейс АI-420 [9], внезапно раскололся высоко над огромным, гниющим, прекрасным, белоснежным, освещённым городом, Махагони, Вавилоном, Альфавилем [10]. Но Джабраил уже назвал его, и я не буду вводить вас в заблуждение; Благословенный Лондон, столица Вилайета [11], мигал мерцал сверкал [12] в ночи. Едва недолговечное раннее солнце пронзило сухой январский воздух на высоте Гималаев, пятнышко исчезло с радарных экранов, и тонкий, разреженный воздух наполнился телами, сыплющимися с Эвереста катастрофы в молочную бледность моря.
Кто я?
Кто здесь?
Самолёт развалился надвое: стручок, разбрасывающий свои споры [13]; яйцо, раскрывающее свою тайну. Два актёра – гарцующий Джабраил и застёгнутый, поджавший губы мистер Саладин Чамча [14] – падали, подобно лакомым крупицам табака из разломленной старой сигары. Над ними, за ними, под ними висели в пустоте откидные кресла, стереофонические наушники, тележки с напитками, гигиенические пакеты, посадочные талоны, беспошлинные видеоигры, соломенные шляпки, бумажные стаканчики, одеяла, кислородные маски. Также (ибо на борту находилось множество мигрантов, да, немалое количество жён, с пристрастием допрошенных бдительными представителями власти о длине и отличительных родинках на гениталиях их супругов, и некоторое число детей, чья законнорождённость вечно вызывала у британского правительства разумные основания для сомнений [15]), вперемешку с осколками самолёта, такие же фрагментированные, такие же бессмысленные; парили здесь обломки души, разбитые воспоминания, содранные личины, разрозненные наречия, раскрытые тайны, непереводимые шутки, сломанные будущности, потерянные любови, забытые значения пустых, громких слов страна, родина, дом. Слегка обалдевшие от взрыва, Джабраил и Саладин падали, словно свёртки, выпавшие из небрежно разинутых аистиных клювов, и оттого, что Чамча летел вниз головой, в положении, предпочтительном для младенцев, входящих в родовой канал, он начал чувствовать некоторое раздражение из-за нежелания своего спутника падать так, как следует. Саладин пикировал, тогда как Фаришта ловил воздух, обнимая его руками и ногами, молотя его: возбуждённый актёр, потерявший чувство меры. Ниже, скрытые облаком, ожидали их явления неторопливые холодные воды Английского пролива – места, где должно было состояться их водяное перевоплощение
– Разодет я, как картинка, –
пел Джабраил, переводя старую песню на английский в подсознательном трепете перед стремительно приближающейся гостеприимной нацией, –
Я в английских ботинках,
В русской шапке большой,
Но с индийской душой [16].
Облака пузырились, стремительно надвигаясь на них, и – возможно, из-за великой таинственности кучевых и грозовых облаков, уподобившихся молотам в свете зари, а может быть, из-за этого пения (один исполняет, другой – освистывает исполняемое), или из-за ошеломлённости взрывом, – они убереглись от полного предвидения неотвратимого… но, какова бы ни была причина, эти двое, Джабраилсаладин Фариштачамча, осуждённые на это нескончаемое, и уже заканчивающееся ангельско-дьявольское падение, не заметили момента, когда начался процесс их трансмутации.
Мутации?
Дасэр [17]; но не случайной. Там, в воздушном пространстве, в этой мягкой, незримой стихии, порождённой этим веком и тем самым этот век породившей; ставшей одним из признаков, определивших эпоху, местом перемещений и полем битв; сократившей расстояния и создавшей вакуум власти, самой опасной и непостоянной из сфер, иллюзорной, прерывистой, метаморфической (ибо всё, что ты бросаешь на ветер, становится возможным), – там, в вышине, происходящие, так или иначе, в наших безумных актёрах перемены могли бы порадовать сердце старого месье Ламарка [18] – под чрезвычайным давлением окружающей среды развивались благоприобретённые признаки.
Какие же признаки? Погодите; разве Творение совершается в спешке? Вот и для откровения спешка не годится… Взгляните же на этих двоих. Заметили что-нибудь необычное? Только лишь два коричневокожих мужчины, упорно падающих, и ничего особенного; может быть, вы решили, что они вознеслись чересчур высоко, прыгнули выше своей головы, подлетели слишком близко к солнцу, – так?
Не так. Слушайте…
Господин Саладин Чамча, потрясённый шумом, исходящим из глотки Джабраила Фаришты, сопротивлялся при помощи собственных песнопений. В невероятном ночном небе услышал Фаришта старинную песню на слова Джеймса Томсона [19], тысяча семисотый – тысяча семьсот сорок восьмой.
–…по команде Небес, – неслось сквозь шовинистически бело-сине-красные от холода уста пение Чамчи, – родилааааась из лазуууури… – Устрашённый, Фаришта пел всё громче и громче об английских ботинках, русских шапках и безупречно субконтинентальных [20] сердцах, но был не в силах заглушить дикий рёв Саладина:
– И ангел-хранитель поёт нам протяаааажно… [21]
Признaем: они не могли слышать друг друга, и ещё меньше – общаться и, тем паче, состязаться в пении. Ускоряясь к планете сквозь ревущую атмосферу, как смогли б они? Но признаем и вот что: они смогли.
Всё ниже и ниже мчались они, и зимний холод покрывал инеем их ресницы, грозил заморозить их сердца, готовые пробудиться от безумных грёз и осознать чудо пения, и дождь из конечностей и младенцев, частью которого они являлись, и ужас стремительно приближавшегося к ним снизу рока, – но были поражены, пропитаны и немедленно заморожены холодным кипением облаков.
Они оказались в некоем подобии длинного вертикального туннеля. Чопорный, выпрямленный и всё ещё вверх тормашками, Чамча увидел, как Джабраил Фаришта в фиолетовой бушевой рубашке [22] приближается, плывя к нему через эту окружённую стеной облаков воронку, и крикнул бы: «Подите прочь, убирайтесь прочь от меня!» – если бы некое событие не воспрепятствовало ему: где-то в кишках Саладин ощутил трепет ужаса, и потому вместо слов отчуждения он раскинул руки, и Фаришта заплыл в его объятья, переплетаясь с ним голова к хвосту; и сила столкновения закружила их вместе, и они полетели, исполняя парные кульбиты, сквозь нору, ведущую в Страну Чудес, и, вылетев из туманной белизны, увидели череду облаков, претерпевающих непрестанные метаморфозы, боги обращались быками, женщины – пауками [23], мужчины – волками. Гибридные облачные твари теснились вокруг: гигантские цветы с женскими грудями, свисающими с мясистых стеблей, крылатые коты, кентавры, – и Чамче в полуобморочном состоянии мнилось, что он тоже обрёл свойство облачности, становясь метаморфическим, гибридным, словно бы он врастал в человека, чья голова ютилась теперь между его ногами и чьи ноги обвивались вокруг его длинной, патрицианской шеи.
Однако у его спутника вовсе не было времени для таких «возвышенных размышлений»; в действительности, он утратил всякую способность к каким бы то ни было размышлениям, внезапно увидев поднимающуюся из облачного вихря фигуру очаровательной женщины бальзаковского возраста, укутанную в парчовое сари·7· зелёно-золотых тонов, с бриллиантом в носу и лаком, защищающим её высокую причёску от натиска ветра на таких высотах, – ибо она преспокойно восседала на ковре-самолёте.
– Рекха Мерчант [24], – поприветствовал её Джабраил, – ты заблудилась по дороге на небеса, или как?
Что за бесчувственные слова для беседы с умершей! Но его потрясение от падания может быть признано смягчающим обстоятельством…
Чамча, сжимающий его ноги, в недоумении возопил:
– Какого чёрта?!
– Ты не видишь её? – крикнул Джабраил. – Ты не видишь этот чёртов бухарский ковёр?
«Нет, нет, Джиббо, – звучал у него в ушах её шёпот, – Не жди, что он заметит меня. Я – только для твоих глаз [25]; может быть, ты сходишь с ума, а ты что думаешь – ты, намакул ·8·, какашка свинячья, любовь моя? Со смертью приходит честность, возлюбленный мой, так что я могу назвать тебя твоими истинными именами».
Облачная Рекха бормотала какую-то кислую чушь, но Джабраил вновь крикнул Чамче:
– Вилкин! Ты видишь её или нет?
Саладин Чамча ничего не видел, ничего не слышал, ничего никому не сказал. Джабраил остался с нею наедине.
– Ты не должна была делать этого, – укорял он её. – Нет, госпожа. Грех. Дело серьёзное.
«О, теперь ты читаешь мне нотации, – смеялась она. – Ты – и такой высокоморальный, просто прелесть. А ведь это ты бросил меня, – напомнил у самого уха её голос, вгрызающийся, казалось, в самую мочку. – Это ты, о луна моего восторга, скрылся за тучей. И я теперь в темноте, ослеплённая, потерянная, во имя любви».
Он испугался.
– Чего тебе надо? Нет, не говори, просто оставь меня.
«Когда ты был болен, мне нельзя было навещать тебя, чтобы не случилось скандала; ты знал, что я не могу, что ради тебя я остаюсь вдали; но потом ты наказал меня, ты воспользовался этим, чтобы бросить меня, словно тучей, за которой укрылся. Вот в чём дело; и ещё в ней, в ледяной женщине. Ублюдок. Теперь, когда я мертва, я разучилась прощать. Я проклинаю тебя, мой Джабраил, пусть твоя жизнь станет адом. Адом, потому что это – то место, куда ты отправил меня, будь ты проклят; место, откуда ты пришёл, дьявол, и куда ты вернёшься, гадёныш, приятного погружения, чёрт тебя дери».
Проклятия Рекхи; а затем – стихи на непонятном языке, в резких и шипящих звуках которого – так казалось ему, но он мог и ошибиться – повторялось имя Ал-Лат [26].
Он вцепился в Чамчу; они прорвали основание облаков.
Скорость, ощущение скорости вернулось с ужасающим свистом. Крыша облаков взметнулась вверх, бездна вод стремительно приближалась, и глаза их открылись. Крик сорвался с губ Чамчи – тот же крик, что трепетал в его чреве, когда Джабраил плыл к нему по небу; столб солнечного света пронзил его открытый рот и высвободил рвущийся наружу вопль. Но они прошли облачную трансформацию, Чамча и Фаришта, и была текучесть, неясность граней, и солнечная стрела извлекла из Чамчи не только шум:
– Лети! – заорал Чамча Джабраилу. – Лети же! – И добавил второй приказ, неведомо откуда взявшийся: – И пой!
Как входит в мир новизна? Как рождается она?
Из каких сплавов, позывов, соединений она создаётся?
Как выживает, маргинальная и опасная? Какие компромиссы, какие сделки, какие предательства своей тайной природы должна она совершить, дабы избежать бригады по сносу, ангела истребления, гильотины?
Всегда ли рождение – это падение?
Есть ли у ангелов крылья? Могут ли люди летать?
Падая из облаков к Ла-Маншу, Саладин Чамча почувствовал своё сердце сжатым столь неумолимой силой, что понял: он не может умереть. Позднее, когда ноги его снова будут твёрдо стоять на земле, он усомнится в этом, станет списывать неувязки на искажение восприятия, вызванное взрывом, а своё спасение – своё и Джабраила – на слепую, глухую удачу. Но сейчас он был лишён сомнений; его переполняла воля к жизни, искренняя, непреодолимая, чистая, и первое, что сообщила она ему – что это совершенно не касается его жалкой личности, наполовину созданной ужимками и голосами; она собиралось пренебречь всем этим, и заметил, что сдался ей – да, продолжай, – и будто бы стал сторонним свидетелем того, что творилось в его душе, в его собственном теле; ибо изменение это исходило из самого центра его тела и распространялось наружу, превращая его кровь в железо, изменяя его плоть в сталь; и было оно также подобно охватившему со всех сторон и оберегающему в пути кулаку, одновременно невыносимо прочному и невыносимо нежному; пока, наконец, оно не поглотило Чамчу полностью и пока рот его, пальцы его – всё это – не заработали независимо от воли; и как только оно надёжно закрепилось в своих владениях, оно растеклось за пределы тела и схватило Джабраила Фаришту за яйца.
– Лети! – приказало оно Джабраилу. – Пой!
Чамча держался за Джабраила, пока этот последний – сперва медленно, затем всё быстрее и сильнее – принялся размахивать руками. Всё увереннее и увереннее махал он, и в такт взмахам вспыхивала его песня, и пелась она, подобно песне призрака Рекхи Мерчант, на языке, которого он не знал, на мелодию, которой он никогда не слышал. Джабраил никогда не отрекался от этого чуда; в отличие от Чамчи, который рациональными объяснениями пытался уничтожить чудо, он никогда не прекращал говорить, что газель была небесной, что без песни ни к чему было бы махать руками, а без взмахов они наверняка пронзили бы волны подобно камням и разбились вдребезги о тугой барабан моря. Тогда как вместо этого падение их замедлилось. Чем увереннее Джабраил размахивал руками и пел, пел и размахивал руками, тем явственнее становилось торможение, пока, наконец, они не опустились плавно на поверхность пролива подобно клочьям бумаги, несомым бризом.
Они были единственными уцелевшими после катастрофы: единственными, кто упал с «Бостана» и остался жив. Их обнаружили выброшенными на берег. Более разговорчивый из этих двоих – тот, что в фиолетовой рубашке – истово клялся, что они шли по воде аки посуху, что волны вынесли их легонько к берегу; но второй, на голове которого каким-то чудом уцелел насквозь промокший котелок, отрицал это.
– Господи, как нам повезло, – сказал он. – Никогда бы не поверил, что может так повезти!
Конечно, я знаю, как всё было. Я всё видел. На вездесущность и всемогущество я пока что не претендую, но, надеюсь, на такое меня хватает. Чамча хотел, а Фаришта творил по его хотенью.
Кто же из них был чудотворцем?
Какой природы – ангельской ли, сатанинской – была песня Фаришты?
Кто я такой?
Давайте рассудим так: кто же владеет лучшими мелодиями? [27]
* * *
Вот первые слова, сказанные Джабраилом Фариштой, очнувшимся на заснеженном английском пляже с невероятной морской звездой за ухом:
– Мы заново родились, Вилкин, ты и я. С днём рожденья, мистер; с Днём рожденья тебя.
После чего Саладин Чамча откашлялся, отфыркался, открыл глаза и, как приличествует новорожденному, залился дурацкими слезами.
Реинкарнация всегда была важной темой для Джабраила – самой яркой звезды в истории индийского кинематографа на протяжении пятнадцати лет, – прежде даже, чем он «чудом» победил Призрачную Болезнь [28], которая, как уже стали думать, покончит со всеми его контрактами. Ведь должен был кто-нибудь предвидеть – но никто не предугадал, – что, когда он снова будет на ногах, он, так сказать, добьётся успеха там, где потерпели неудачу микробы, и через неделю после своего сорокалетия – пфф! – оставит свою прежнюю жизнь навсегда и растворится, словно мираж, в тонком воздухе.
Первыми, кто заметил его отсутствие, были четыре члена команды, которые возили его в кресле-каталке по киностудии. Задолго до болезни он взял себе за правило перемещаться по огромной съёмочной площадке Д. В. Рамы [29] при помощи группы быстроногих надёжных атлетов, поскольку человек, снимающийся в одиннадцати фильмах одновременно, должен беречь свои силы. Руководствуясь сложной кодировкой из кружков, тире и точек, которую Джабраил освоил с детства, проведённого среди легендарных бомбейских [30] разносчиков обедов (о которых – позже), кресловозы перемещали его от роли к роли столь же аккуратно и безошибочно, как когда-то разносил обеды его отец. И после каждого дубля Джабраил снова прыгал в кресло и направлял своих бегунов на новое место съёмок, где его переодевали, гримировали и совали в руки роль. «Карьера в бомбейских студиях, – говорил он своей верной команде, – подобна гонке на креслах-каталках с парой пит-стопов·9· на трассе».
Вернувшись к работе после болезни – Призрачной Бациллы, Заразы, Таинственного Недуга, – он сделал себе послабление – лишь семь картин за раз… а затем, ни с того ни с сего, внезапно исчез. Кресло стояло пустым среди притихшего павильона звукозаписи; отсутствие его владельца подчёркивало безвкусную лживость декораций. Кресловозы, с первого по четвёртого, оправдывались за отсутствие звезды, когда руководство киностудии спускало на них свой гнев: «Джи ·10·, он, наверное, болен, он всегда был очень пунктуален, нет, зачем ругаете, махараджа·11·, великим артистам нужно время от времени позволять их причуды…», вот, – и из-за этих заявлений они стали первыми жертвами произошедшего с Фариштой казуса – presto·12·, четыре-три-два-раз, экдумджалди ·13·, – выброшенные за ворота студии, и потому кресло-каталка было оставлено пылиться под крашеными кокосовыми пальмами, окружающими опилочный пляж.
Куда же подевался Джабраил? Кинопродюсеры, покинутые в семи проектах, серьёзно запаниковали. Взгляните: там, на лужайках гольф-клуба «Уиллингдон» [31] (где сегодня лишь девять лунок: небоскрёбы проросли из других девяти, словно гигантские сорняки или, скажем иначе, словно надгробные плиты, отмечающие место, где покоится растерзанный труп старого города), там, именно там, высшее руководство теряет свои простейшие удары; и, посмотрите выше, клочья волос, мучительно вырванные из голов сеньоров, кружа, опадают из верхних окон. Волнение продюсеров можно было легко понять, потому что тогда, во времена сокращения зрительской аудитории, появления исторических мыльных опер и нынешних крестовых походов домохозяек по телевизионной сети, в титрах оставалось единственное имя, безошибочно гарантирующее Ультрахитовость и Потрясационность, и обладатель вышеназванного имени отбыл: вверх, вниз или просто в неизвестном направлении, но определённо и бесспорно удрал…
По всему городу после загадочного исчезновения телефоны, мотоциклисты, копы, водолазы и траулеры, прочёсывающие гавань в поисках его тела, трудились усердно, но безуспешно; уже зазвучали эпитафии в память об угасшей звезде. На площадке одной из семи сорвавшихся картин Рама-Студии мисс Пимпл Биллимория [32] (самая свежая бомба жанра чили-и-специи – это вам не флибберти-гибберти [33] – мамзель, но сексуальная милашка – динамитовая шашка), – наряженная полуобнажённой храмовой танцовщицей в чадре и расположившаяся под извивающимися картонными декорациями совокупляющихся тантрических [34] фигур эпохи Чандела [35], считая, что её главная сцена не состоится, а её великий прорыв разбился вдребезги, произнесла язвительное прощание перед аудиторией звукооператоров и электриков, курящих свои едкие биди ·14·. Ведомая под локоть молча скорбящей айей ·15·, Пимпл старательно изображала пренебрежение. «Боже, ну и удача, Святой Пётр! – кричала она. – Ожидая сегодняшнюю любовную сцену, чхи-чхи, я вся умирала внутри, думая, как мне приблизиться к этому толстогубу с дыханием гниющих тараканьих экскрементов». – Увешанные бубенчиками ножные браслеты звякнули, когда она топнула ножкой. – «Ему чертовски повезло, что его проклятое кино не пахнет, иначе его, как прокажённого, гнали бы с любой работы в три шеи». На этом монолог мисс Биллимории дошёл до кульминации в потоке таких ругательств, что курильщики биди сели где стояли и принялись оживлённо сравнивать словарь мисс Пимпл с таковым печально знаменитой королевы разбойников Фуланы Деви [36], от чьих клятв мгновенно плавились винтовки и превращались в резину карандаши журналистов.
Мисс Пимпл ушла, рыдая: вырезанный цензурой кусочек на полу монтажной. Фальшивые бриллианты осыпались с её пупка зеркальным отражением её слёз… Что же до смрада Фаришты, тут она почти не погрешила против истины; разве что немного приуменьшила. Дыхание Джабраила, эти облака едкой серы и извести, всегда создавали вокруг него – вместе с его репутацией вдовца и вороново-чёрными волосами – атмосферу скорее сатурническую [37], нежели священную, несмотря на его архангельское имя. После его исчезновения поговаривали, что найти его будет легко: всё, что потребуется – хоть мало-мальски чувствительный нос… а спустя неделю после исчезновения его уход, куда более трагичный, чем у Пимпл Биллимории, значительно усилил дьявольский душок, источаемый обладателем громкого и душистого имени. Можно сказать, он просочился с экрана в мир, а в жизни, в отличие от кино, люди прекрасно знают, если от тебя воняет.
Мы – воздуха творенья,
И в мечтах
Полёт наш в облаках перерожденья
Среди небесных стай.
Гудбай!
Загадочная записка, обнаруженная полицией в пентхаузе Джабраила Фаришты на крыше «Эверест Вилас» [38] – небоскрёба, расположенного на Малабар-хилле [39], в высочайших апартаментах высочайшего здания на высочайшем холме города, одной из квартир с двойной перспективой, из которой с одной стороны открывался вид на вечернее ожерелье Марин-драйв [40], а с другой – на путь к Скэндал-Пойнт [41] и морю, – позволила газетным заголовкам упражняться в неблагозвучии. ФАРИШТА НЫРЯЕТ ПОД ЗЕМЛЮ, сообщал «Блитц» [42] в несколько жутковатых тонах, тогда как Трудовая Пчёлка [43] из «Дейли» [44] предпочитала ДЖАБРАИЛ В ПЛЕНУ ПОЛЕТА. Было напечатано множество фотографий из этой легендарной резиденции с интерьером от французских декораторов, снабжённые рекомендательными письмами от Резы Пехлеви [45] за ту работу, которую проделали они в Персеполе [46], потратив миллион долларов на воссоздание на этой захватывающей дух высоте атмосферы бедуинского шатра. Ещё одна иллюзия, разрушенная его отсутствием; ДЖАБРАИЛ СВОРАЧИВАЕТ ЛАГЕРЬ, – вопили заголовки; но куда: вверх, вниз или в сторону? Никто не знал. В этой столице речей и шепотков даже самые острые уши не слышали ничего достоверного. Но госпожа Рекха Мерчант, читавшая все статьи, слушавшая все радиопередачи, прилипшая к Дурдаршан-ТВ·16·, отыскала кое-что в послании Фаришты, услышала замечания, ускользнувшие от остальных, и, взяв сына и двух дочерей, вышла на крышу своего высотного дома. Который назывался – «Эверест Вилас».
Его соседка; из квартиры, расположенной непосредственно под его собственный. Его соседка и друг; должен ли я говорить больше? Конечно, заточенные под скандал злонамеренные журналы города наводнили свои колонки инсинуациями и колкостями, но это не причина опускаться до их уровня. Зачем же бросать тень на её репутацию теперь?
Какой она была? Разумеется, богатой, – но ведь «Эверест Вилас» – это вам не многоквартирные трущобы в Курле [47], не так ли? Замужем, дасэр, тринадцать лет за шарикоподшипниковым магнатом. Независимой: её ковровые и антикварные экспозиции процветали на лучших местах Колабы [48]. Она называла свои ковры климами и клинами ·17·, а древние артефакты её стали анти-квартами. Да, а ещё она была красива, красива в грубой, глянцевой манере редких жителей поднебесных городских квартир: её кости, кожа, осанка – всё свидетельствовало о её длительном разрыве с истощённой, тяжёлой, обнищавшей землёй. Все сходились во мнении, что она обладала сильной личностью, пила как рыба из хрусталя Лялик [49], бесстыдно вешала свою шляпку на Чола-Натрадж [50], знала, чего хотела и как достичь этого максимально быстро. Муж был серой мышкой с деньгами и крепкими запястьями. Рекха Мерчант прочитала прощальную записку Джабраила Фаришты в газетах, написала собственное письмо, собрала детей, вызвала лифт и поднялась ближе к небу (аж на один этаж), чтобы встретить избранную ею судьбу.
«Много лет назад, – прочли в её письме, – я вышла замуж по трусости. Теперь, наконец, я совершу хоть что-то храброе». Уходя, она оставила на кровати статью с запиской Джабраила, обведённой красным кружком и жирно подчёркнутой – три резкие линии, одной из которых была в ярости разорвана страница. Так что, разумеется, продажные журналы разошлись по городу, и в них были СБРОШЕННАЯ ЛЮБОВНИЦА и СЕРДЦЕ КРАСАВИЦЫС КРЫШИ БРОСАЕТСЯ. Но:
Быть может, в ней тоже сидел вирус перерождения, а Джабраил, не осознав ужасной силы метафоры, порекомендовал полёт. Чтобы вам родиться вновь, прежде нужно…, она же была небесным созданием, она пила шампанское из Лялик, она жила на Эвересте, и один из её приятелей-олимпийцев прилетел; и, если смог он, то и она сможет стать крылатой и укрепиться корнями в грёзах.
Она не смогла. Лал ·18·, подрабатывающий привратником на территории «Эверест Вилас», предложил миру своё туповатое свидетельство: «Я ходил туда-сюда, у ворот, и вдруг услышал глухой стук, бабах. Я обернулся. Это было тело старшей дочки. Её череп был совершенно расквашен. Я посмотрел наверх и увидел падение мальчика, а потом девочки помладше. Что и говорить, они упали почти туда, где я стоял. Я прикрыл рот ладонью и подошёл к ним. Младшая девочка тихонько стонала. Чуть погодя я опять взглянул наверх, и там появилась бигум ·19·. Её сари плыло, как большой воздушный шар, и все её волосы растрепались. Я отвёл глаза, потому что она падала и было бы неприлично заглядывать под её одежды».
Рекха и её дети упали с Эвереста; никто не остался в живых. Злые языки обвиняли Джабраила. Давайте оставим их на мгновение.
О, не забудьте: он видел её после того, как она погибла. Он видел её несколько раз. Это случилось задолго до того, как люди поняли, насколько болен был этот великий человек. Джабраил, звезда. Джабраил, победивший Безымянную Болезнь. Джабраил, боящийся сна.