На ланч мы прихватили пакетики с картофельными чипсами, орешками в шоколаде «M&Mʼs» и кексами «Хостесс капкейкс», а также консервированные венские сосиски. Открыли банки с кока‑колой и рутбиром[166]и принялись уплетать все за обе щеки, тихонько переговариваясь, чтобы не потревожить сон Кэйперса, который спал как убитый. Наш ланч представлял собой проверенную комбинацию худших продуктов, производимых в Америке, но на вкус все вместе было просто восхитительно. Джордан предложил на обратном пути попробовать половить на блесну, так как слышал, что она здорово возбуждает королевскую макрель, по крайней мере у искусственного рифа вдоль побережья Чарлстона. Мы сонно разговаривали о рыбе, спорте и девушках, но в принципе ни о чем таком особенном.
Поняв, что уже пора, мы собрали весь мусор и сложили его в мешок. Кэйперс спал так крепко, что жаль было его будить. Я затачивал крючок, а Джордан готовился забросить удочку, когда Майк сказал:
– Давайте порыбачим часок – и сразу обратно, к берегу. Надо успеть вернуться засветло.
– У нас еще полно времени, – возразил я, насаживая на крючок приманку.
– Мы на отмели, – сообщил Джордан, глядя на поплавок.
– А вот и нет, Хосе, – возразил Майк. – Мы посреди Атлантики. Отмелей не будет, пока мы не попадем в пролив.
Я забросил удочку рядом с Джорданом и сразу почувствовал что‑то неладное. Моя наживка приземлилась на песчаное дно.
– Вижу свою наживку, – нахмурился я.
– И я тоже, – согласился Джордан.
– Но ведь под нами не меньше шестидесяти футов! – удивился Майк, глядя на эхолот.
– Тогда как так вышло, что мы оба смотрим на свои наживки? – спросил Джордан.
– Майк, под нами три фута воды, – заявил я.
– Эхолот показывает шестьдесят.
– Мало ли что он показывает, – возразил Джордан. – Иди и сам посмотри.
Майк прошел на корму и, покачав головой, надвинул бейсболку на глаза. Поправил солнцезащитные очки, потом снял их, чтобы лучше видеть, что ж там такое под водой.
– Вижу ваши наживки, – нахмурился он. – Они на дне…
Мы с Джорданом слышали, как замер его голос, и почувствовали его страх, который, как смертельный вирус, молниеносно распространился в воздухе.
– Господи Иисусе! Сматывайте удочки, ребята. Медленно, очень медленно. Не шевелитесь. Не дышите. И только не обосритесь, а просто медленно убирайте крючки подальше от этого здорового сукина сына.
– Что это? – прошептал Джордан – Марлин?
– Не знаю, что это за черт, но он может запросто сожрать твоего марлина. Господи, он движется. В жизни не видел ничего подобного. Никогда.
Едва заметными движениями кисти мы медленно сматывали удочки, а отраженный от воды свет делал ее блестящей, точно непрозрачный бриллиант. А потому то, что увидел Майк, мы еще видеть не могли. Отложив удочки, мы опустились на колени рядом с Майком и попытались заглянуть в глубину. И снова нам показалось, будто мы плывем над отмелью, состоящей из земли и самых темных участков моря. Черное дно под нами было непривычным и очень странным, но я все еще не мог понять, что же так встревожило Майка. И тут Джордан, задохнувшись от волнения, наконец что‑то высмотрел.
– Господи боже мой! – воскликнул он. – Не шевелись, Джек. Я вижу его, Майк. Я вижу. Какая громадина!
– Где? – спросил я, раздосадованный тем, что смотрю прямо туда же, куда и Джордан, но ничего не вижу.
Это напомнило мне детские пазлы с животными, прячущимися за густой листвой. Затем мои глаза адаптировались, и я тоже все увидел. Не сразу, конечно. Но мне стало ясно: то, что я считал землей, живое. Причем не только живое, но и огромное – я действительно смотрел на самое большое морское чудище, которое когда‑либо видел. Оно не двигалось, а зависло на месте, совсем как скопа над лагуной, когда выжидает момент, чтобы нырнуть за кефалью.
Слева от меня еле заметно шевелился огромный плавник, весящий, похоже, не меньше тонны. Справа черный спинной плавник разрезал поверхность воды и снова уходил на глубину.
– Я уже видел такое раньше, – сказал я. – Это манта. Морской дьявол. Самая большая рыба в мире. Она безобидна. Просто не шевелитесь. Вспомните, что говорила Делия Сейньос.
Когда мне было восемь лет, меня взяли вылавливать обломки «Брансуик мун», затонувшего возле острова Орион во время урагана 1893 года. Тогда дед и отец словно дали мне пропуск в мир взрослых мужчин, приобщив к их нравам и обычаям. Мой дед Сайлас учил меня, как искать обломки судна: для этого надо было развернуть лодку так, чтобы нос лодки смотрел прямо в центр шести карликовых пальм, росших на берегу, справа от кривого дуба. Тот день мне запомнился даже не из‑за пойманной рыбы, а из‑за историй, которые рассказывали друг другу отец с дедом, и того ощущения, что, став взрослым, ты вступаешь в некий клуб и получаешь некие права. На обратном пути в канале, ведущем в уотерфордский порт, мы увидели целую когорту мант.
Я до сих пор не уверен, что это было: то ли манты исполняли брачный танец, то ли просто играли от избытка жизненных сил, – но твердо знаю одно: отец с дедом были так напуганы сборищем гигантов, как и я сейчас. Манты плескались с таким энтузиазмом, что вода вокруг них бурлила, как во время шторма. Казалось, неожиданно ожили темные поля и акры земли пустились в пляс. По форме манты напоминали огромное чудовище с крыльями, как у демона. Эта стая, должно быть, в поисках пищи по ошибке оказалась среди тигровых акул и затерялась в лабиринте из кровавых ошметков кеты. Но что мне запомнилось больше всего, так это то, какими игривыми были эти грозные на вид морские чудовища, которые резвились, словно спаниели, и были способны и на грубые выходки, и на нежную привязанность. Они выпрыгивали из воды и танцевали на кончике хвоста, напоминая слишком активных детей, отпущенных домой после долгого дня в детском саду со строгими воспитателями. Океан бушевал под напором мощных тел, и мы целый час следовали за мантами, наблюдая за их необъяснимыми энергичными танцами в прибрежных водах Южной Каролины. Те манты, конечно, были огромными, но ни в какое сравнение не шли с похожим на черную химеру существом, что притаилось в трех футах под нами. Возможно, она спала, а возможно, из чистого любопытства наблюдала за нами. Пасть манты была такой большой, что туда целиком вошла бы наша восемнадцатифутовая лодка. Лодка, которую мы считали такой крепкой и надежной, вдруг показалась мне хрупкой, как спасательный плотик.
– Попробую поймать эту крошку, – сказал я, немного успокоившись. – Слышал, они любят креветок.
Протянул руку за шестом, но Джордан перехватил мое запястье.
– Да шучу я, шучу, – успокоил его я. – Ты что, считаешь меня идиотом?
– Не советую шутить с таким великаном, – нахмурился Джордан.
И тут мы услышали крик Майка, а повернувшись, увидели, что гарпун Кэйперса Миддлтона, праправнука Уильяма Эллиота, сверкнул на солнце и воткнулся в тело огромной манты. Мы с Джорданом не успели даже и рта раскрыть, чтобы предупредить Кэйперса: гарпун просвистел в воздухе, а нас швырнуло вперед, когда манта выскочила из воды и перелетела через лодку. Ударившись головой о рейлинг, я поднял глаза и увидел над собой белое подбрюшье чудовища, похожего на изгнанного из рая ангела смерти. Страшный скрежет металла заглушил наши дикие вопли, и прямо на наших глазах трос гарпуна зацепился за мотор и вырвал его, словно тот был сделан из воска. Трос просвистел над нашими головами, которых мы точно лишились бы, если бы нас не опрокинуло на дно лодки. Ветровое стекло отрезало, точно кусок хлеба, а моторку с невероятной скоростью потащило по воде.
Несколько минут мы с Джорданом ошалело лежали среди обломков на дне лодки рядом друг с другом. Мне рассекло левую бровь, и по лицу текла кровь. Джордану в щеку вонзился крючок, и он отчаянно пытался его извлечь. Майк с Кэйперсом лежали неподвижно, а вокруг головы Кэйперса растекалась красная лужица. Солнце стояло в зените, и, по моим прикидкам, было около трех часов дня. В жизни не подумал бы, что без мотора можно нестись по океану на такой бешеной скорости. Прежде чем подняться на ноги, я попытался представить себе размеры пролетевшей над нами рыбы. Ее тень закрывала солнце, и тень эта была какой‑то мифической. Я пробрался к Майку и только тогда заметил, что он серьезно пострадал. Из страшной раны на предплечье торчала сломанная кость.
– Майк, о господи! – простонал я.
Но тут я услышал сдавленный звук и, оглянувшись, увидел, что Джордан показывает на свой рот и на крючок. Я еле добрался до него и стал дергать за крючок, пока тот не вышел из окровавленных мягких тканей в районе нижних коренных зубов Джордана. Покопавшись в своем ящике, я достал аптечку и, не обращая внимания на стоны Джордана, протер ему раненую щеку спиртом.
– Мы в полном дерьме, – сообщил ему я.
– Помоги мне выбросить Кэйперса за борт, – сказал Джордан, держась за щеку. – Мы в глубокой заднице из‑за этого тупого осла.
– Он не знал, – ответил я, протирая спиртом лицо Джордана и при этом старательно отводя глаза от сломанной руки Майка.
– Это могло нас всех убить.
– Еще не вечер, – отозвался я.
– Зачем он метнул гарпун?
– Потому что упустил марлина, – предположил я.
– Нет, – покачал головой Джордан. – Думаю, он остался верен аристократическому духу наших предков Эллиотов. Он прямо‑таки повернулся на семейных традициях. Он, конечно, лучше убил бы янки под Энтитемом, но ему удалось только загарпунить дьявольскую рыбу. Он вполне мог прикончить нас всех четверых.
– Нас обязательно будут искать, – попытался я успокоить Джордана. – В Уотерфорде прекрасная служба спасения на море.
– Черт, откуда им знать, где нас искать! – воскликнул Джордан. – Они думают, что мы ловим крабов в одном из ручьев и разглядываем картинки в «Плейбое». Надо быть провидцем, чтобы догадаться, что мы сейчас несемся по океану за двухтонной мантой.
Мы подложили под головы Майка и Кэйперса, до сих пор лежавших без сознания, спасательные жилеты. Потом перебрались на нос лодки и стали разглядывать туго натянутый трос, исчезавший в воде примерно в тридцати ярдах от нас. Гарпун, должно быть, засел в мускулистом черном «крыле» манты, и она вела себя как животное, затравленное охотниками и испытывающее невыносимую боль. Манта изо всех сил старалась оторваться от лодки. И это становилось тем более очевидно, чем сильнее ветер развевал нам волосы, а солнце обжигало лица и израненные тела, которые отзывались мучительной болью на каждую накатывающую на лодку волну.
Уже позже мы говорили о том, что нам следовало предпринять в первые же минуты, но тогда мы с Джорданом еще не оправились от шока, вызванного внезапностью и чудовищностью всего произошедшего. Мы не испытывали никакого удовольствия от гонки за рыбой, а просто пассивно плыли за ней, находясь в состоянии «дзен» и целиком отдавшись на волю невидимого и неизбежного. Один безрассудный поступок поставил нашу жизнь под угрозу, и мы, свидетели собственной экзекуции, бессильно смотрели на то, как под водой играла нами наша судьба, одновременно чувствуя и ужас огромной манты, рассекающей океан с острием в боку. Мы уже не сомневались, что скоро умрем, и хотя в лодке нас было четверо, мне казалось, что я один участвую в этой дикой, изнурительной гонке. У меня уже не было ощущения общности и братской поддержки.
Двадцать минут манта тащила лодку по разбушевавшимся волнам. Поднялся ветер с востока, и животное постепенно начало замедлять темп, наверное, вследствие усталости и потери крови. Я подумал, что когда манта умрет, то может утянуть нас за собой на дно, и тогда сказал просто так, ни к кому не обращаясь:
– Может, нам отвязать трос?
– Нужно отрезать его от крепежной планки, – ответил Джордан, который все еще держался за щеку.
Веревка вдруг обвисла, и я подумал, что манте удалось избавиться от гарпуна. Но через несколько секунд манта выпрыгнула из воды, продемонстрировав себя во всем великолепии, точно библейский бегемот. Огромная рыба поднялась в воздух и захлопала гигантскими «крыльями», словно свирепая доисторическая птица. Ее прыжок застал нас врасплох, и мы чуть было не свалились за борт, когда она с силой хлопнула по воде, причем грохот от удара разнесся на многие мили вокруг. До смерти напуганные, мы вцепились в сиденье, а манта между тем выполнила серию прыжков. Она поднималась из воды снова и снова, словно новый вид смерти и черноты, придуманный от нечего делать страхом.
Потом манта изменила курс и двинулась в сторону лодки. Майк очнулся и закричал от боли, но мы были так заворожены видом ослабевшей веревки и так напряжены в ожидании нового появления манты, что никак не отреагировали. Майк все кричал, а манта уже выпрыгнула из воды и нависла над нами, и ее белое брюхо еще раз заслонило солнце, не оставив нам никакой надежды на благополучное спасение. На фоне раненого чудовища лодка казалась совсем крошечной, и если бы манта свалилась на нее, то раздавила бы нас четверых, как личинку угря. Однако она ушла в сторону, перекувырнулась в воздухе и освободилась от гарпуна, порвав веревку. Левым «крылом» манта мазнула по правому борту лодки, и та черпанула воды, но все же выправилась.
Мы с Джорданом стали лихорадочно вычерпывать воду разбросанными повсюду бумажными стаканчиками. Казалось, прошла вечность, прежде чем в лодке стало почти сухо. Только тогда мы наконец повернулись к Майку, чьи стоны просто невозможно было слушать без содрогания.
Джордан, как мог, вправил сломанную руку Майка, крепко обмотав ее кусками разорванной футболки и водонепроницаемой клейкой лентой, которую обнаружил в одном из ящиков. Затем Джордан осмотрел Кэйперса и промыл глубокую рану у него на затылке, высказав предположение, что у Кэйперса сотрясение мозга. Джордан даже предложил зашить мне рассеченную бровь, но я отказался.
В ту ночь, осоловевшие от усталости и палящего солнца, мы время от времени проваливались в полуобморочный сон, который, казалось, был глубоким, как море.
Я уже был на ногах, когда небо на востоке окрасили первые лучи солнца, а Кэйперс наконец‑то очнулся. Он встал, пошатываясь, оглядел спящих, несколько раз дотронулся до раны на голове и осмотрел лодку.
– Что, черт возьми, вы сделали с лодкой моего отца?! – воскликнул он.
– Кэйперс, иди поспи еще хоть чуть‑чуть, – посоветовал я.
– Что вы сделали с мотором? – не унимался Кэйперс. – Боже мой, отец точно убьет вас, когда увидит, что вы натворили.
– А ты разве не помнишь? – поинтересовался я.
– Что я должен помнить?
– Манту.
– Ты, наверное, хочешь сказать, марлина? – удивился он. – Я подцепил марлина, а тот сорвался с крючка. Тогда я пошел спать, а когда проснулся, увидел, что вы, парни, угробили папину лодку.
– Береги силы, Ахав[167], – вступил в разговор проснувшийся Джордан. Он сел и стал смотреть на раскинувшийся вокруг нас океан.
– Парни, вам придется помочь мне компенсировать ущерб! – Голос Кэйперса становился все пронзительнее. – Один только мотор стоит больше двух тысяч баксов.
Джордан подошел к Майку и проверил его руку. Майк тоже уже успел проснуться, но сломанная рука так болела, что он не мог ни говорить, ни двигаться. Глаза его неестественно блестели. Джордан положил ладонь ему на лоб и почувствовал жар.
– Я требую объяснений, – настаивал Кэйперс. – Я капитан судна, и будь я проклят, если мы сдвинемся хоть на один дюйм, пока кто‑нибудь из вас не скажет мне, в чем дело. Интересно, как, по‑вашему, мы будем плыть без мотора? – спросил Кэйперс, не обращаясь ни к кому в отдельности.
– Мы с Джеком тут проголосовали, пока ты спал, – вмешался Джордан. – Подумали, что было бы забавно, если бы нам удалось доплыть до Уотерфорда.
Я рассмеялся, а затем рассказал Кэйперсу и Майку о том, что произошло после того, как Кэйперс метнул гарпун. Майк вспомнил, что видел Кэйперса с поднятым гарпуном, а вот у Кэйперса начисто отшибло память. Он сидел и с неподдельным изумлением слушал наш рассказ.
– Почему вы позволили мне сделать это?! – воскликнул Кэйперс, дотронувшись до раны на затылке. – Один из вас должен был остановить меня.
– Значит, это мы виноваты! – возмутился Майк. – Кэйперс, мне нравится ход твоих мыслей.
– Лучше подумайте, что мне сказать папе, – попросил Кэйперс. – Может, кит? Мы наткнулись на стаю горбатых китов, и один из них сшиб хвостом мотор. Подробности я потом проработаю.
– Да уж, времени у тебя будет навалом, – согласился я, глядя туда, где, по моим предположениям, должна была быть земля.
Майк попытался подняться, но ноги у него подкосились от боли. Джордан усадил его на место и постарался устроить поудобнее, подложив ему под руку подушку с сиденья и спасательный жилет.
– Попозже надо будет окунуть тебя в воду, Майк. Рана должна быть чистой.
– Ни за что. Я не полезу в воду, где плавает дерьмо величиной с манту.
– Жаль, что я ее не видел, – вздохнул Кэйперс.
– Ты видел достаточно, чтобы загнать нас в угол, – заметил Джордан.
– Мы затерялись в океане, – простонал Кэйперс.
– Спасибо за информацию, – усмехнулся Джордан.
– Нет, крошка, – рассмеялся Майк. – Нас поимели по полной программе. Поимели так, как каждый из нас четверых того заслужил.
– Я спасу вас, – заявил Кэйперс. – Я что‑нибудь придумаю.
Он встал и начал вглядываться в бесконечные водные просторы. Потом, подбоченившись, принял позу удрученного результатами крупного специалиста. Так он простоял пять минут, пока Майк не спросил:
– Ну что, придумал?
– А вы знаете, мы запросто можем здесь погибнуть, – мрачным голосом изрек Кэйперс.
– Мыслитель, – кивнул Майк. – Рассмотрел проблему со всех сторон.
– Спасибо, что просветил, – сказал я.
– Мы не умрем, – объявил Джордан.
– А что нам может помешать? – поинтересовался Майк.
– Мой отец, – сказал Джордан. – Мой сраный отец.
– Его же здесь нет, – резонно заметил Кэйперс.
– Когда я был ребенком, мой старик по выходным брал меня с собой на маневры. Он говорил матери, что мы идем в поход. Отец заводил меня в глубь леса вблизи Лагеря Лежон или Квантико[168], и мы с ним совершали марш‑бросок миль этак на пятнадцать – двадцать. Затем он заставлял меня представить, что мы на войне. Мы жили вдали от людей, питались грибами, раками и дикой спаржей. Я ел лягушачьи лапки, лепестки цветов и насекомых. Вы знаете, что насекомые – это практически чистый протеин?
– Эй, надеюсь, у тебя никогда не будет своего ресторана, – вставил Майк.
Но Джордан как ни в чем не бывало продолжил:
– Я ненавидел выходные с отцом, и мне всегда было страшно. Он любил проверить себя, когда оказывался наедине с природой. Он любил говорить мне, что если бы кто‑то из врагов Америки высадился на этих берегах, то люди вроде него на годы ушли бы в леса. На врага они охотились бы по ночам, вооружившись ножами, палками и острыми бритвами. Однажды он убил олененка, и мы ели его три дня подряд. Все… печень, почки, сердце.
– Сейчас сблюю! – скривился Майк.
– Здесь нам это не поможет, – заметил Кэйперс.
– Нет, поможет. Просто делайте то, что я вам скажу, – возразил Джордан. – Я знаю, что такое голод и жажда. Скоро и вы все узнаете, что это такое. Но сейчас я постараюсь помочь нам остаться в живых.
– Тогда действуй, – сказал я.
– Но ведь это я староста класса, – напомнил Кэйперс.
Мы уставились на него, разом потеряв дар речи, но тут Кэйперс поспешил объяснить, что он имел в виду:
– Я просто привык к лидерству. Скажите Джордану, что я всегда был старостой. Скажите ему, Майк… Джек.
– Мы сейчас говорим не о том, кому накрывать столы для вечеринки, – заметил Майк.
– Кэйперс, отец привил ему навыки выживания, – вмешался я. – И Джордан хочет применить эти самые навыки, чтобы помочь нам выжить в океане.
– Но ведь здесь нет ни еды, ни питья, – возразил Кэйперс.
– Первый наш враг там, – указал на восток Джордан. – Если слишком долго пробудем в лодке, солнце убьет нас.
– Эй! – не выдержал Кэйперс. – Здесь прямо‑таки Форт‑Лодердейл![169]У нас есть возможность приобрести шикарный загар.
– Не самое удачное время для шуток, сынок, – заметил Майк, – Майку не до смеха, когда Майк может умереть.
– Джордан, вытащи нас из этой передряги, – попросил я. – Хочешь стать вожаком стаи – будь им.
– Джордан, что теперь? – спросил Майк.
– Вы с Кэйперсом залезайте под планшир, подальше от солнца. Разденьтесь догола. Мы с Джеком прикроемся, как сможем. В кулере у нас еще осталось немного воды. Будем ее пить, но только ночью. Мы с Джеком будем рыбачить. Не двигайтесь. Берегите энергию.
– Сегодня нас обязательно найдут, – сказал Кэйперс.
– Возможно. Но надо вести себя так, словно нас вообще никогда не найдут, – отозвался Джордан.
– Ты просто хочешь нас запугать, – разозлился Кэйперс.
– Он свое дело туго знает, – вступился я за Джордана.
– Да, делаю, что могу, – заявил Джордан.
– Почему, Джордан? – спросил Майк. – Какой смысл пугать нас до полусмерти?
– Потому что никто не знает, где мы находимся, – ответил Джордан. – Никто не знает, где начинать поиски. Рации у нас нет, равно как и сигнальных ракет и других спасательных средств. У нас достаточно воды, чтобы продержаться дня два или три. Если дождя не будет, мы умрем от жажды через пять дней. Может, протянем неделю.
– Хорошенькая перспектива! – воскликнул я.
– Мне придется умереть только из‑за того, что Кэйперс Миддлтон – придурок, – покачал головой Майк.
– У вас нет доказательств, что это я метнул гарпун, – заявил Кэйперс, не обращая внимания на наши возмущенные взгляды. – Может, вы все трое это придумали, пока я валялся без сознания.
– Верь нам, Кэйперс, – сказал я. – Нас сюда завлекла не камбала и даже не русалка. И вовсе не они вырвали наш мотор.
– Папа убьет меня, когда увидит, что мы сделали с лодкой, – продолжал сокрушаться Кэйперс.
– Мы, бледнолицый?! – возмутился Майк. – Лично я не понимаю, насколько уместно употребление местоимения первого лица множественного числа. Ты ведь не стал спрашивать у нас разрешения, когда бросал свой гарпун?! Ты сделал это импульсивно и самостоятельно.
– Эй, погодите! Мы отправились на рыбалку. Я пытался поймать рыбу. Никто меня не может за это винить, – оправдывался Кэйперс.
– Рыба оказалась величиною с дом, – сказал я. – Можно было бы и заметить.
Мы полностью подчинились установленному Джорданом порядку. Без разговоров выполняли каждое его распоряжение. Для привыкшего к одиночеству мальчика он хорошо приспособился к жизни по расписанию в навязанной ему компании и на удивление легко занял положение лидера. Погода была тихой, душной, и на второй вечер Джордан велел нам прыгнуть в воду, чтобы смыть грязь и постирать одежду.
– Джек, пойдешь первым. Мы с Кэйперсом спустим в воду Майка. Майк, тебе придется промыть рану соленой водой. Нам всем необходимо отмочить раны и порезы. Кто‑то один должен всегда оставаться в лодке, пока остальные в воде. Держитесь рядом с лодкой. В пределах досягаемости.
Я перемахнул через борт прямо в океан, который был холодным, глубоким и пугающим. Соленая вода разъедала рассеченную бровь, но я, подавив стон, ждал, пока Кэйперс с Джорданом осторожно опустят Майка в воду так, чтобы еще больше не повредить сломанную руку. Я принял на себя его вес и бережно опустил в воду. Никому из нас не нравилось, как выглядит Майк: его кожа под загаром была землистого, воскового цвета. И все же, оказавшись в воде, он не издал ни единого звука и даже позволил Джордану помассировать свою туго перевязанную руку. Всякий раз, как Джордан касался больного места, Майк тихонько постанывал, но подчинялся бережным манипуляциям друга, так как даже абсолютно голый, плавающий по‑собачьи посреди Атлантики, Джордан сохранял командирский тон.
– Не пейте соленой воды, – сказал Джордан, – как бы вам ни хотелось пить. Соль обезвоживает. Для того чтобы вымыть соль из организма и восстановить нормальный баланс, потребуется в три раза больше урины.
– Кто ты такой? – крикнул сидящий в лодке Кэйперс. – Мой доктор?
По ночам мы разговаривали, ловили рыбу и сушили одежду на прохладном воздухе. Мы сновали взад и вперед, причем каждый делал порученное ему дело. С помощью наживок и уцелевшей после нападения манты блесны мы уже всерьез занялись рыбалкой, так как твердо знали: наша жизнь целиком и полностью зависит от того, сколько рыбы мы сумеем поймать. Джордан проверил количество оставшейся в кулере воды и понял, что ее не хватит даже на день, а на небе не было ни облачка.
В полдень Джордан загонял Майка с Кэйперсом под планшир, где было тесно и неудобно, но куда не доставали солнечные лучи. А мы с Джорданом натягивали над собой парусину. Полдень был временем абсолютного бездействия и затишья, но мы приспособились к новому строгому распорядку, отличному от того, что был в нашей прежней жизни. Мы научились чутко прислушиваться: не раздастся ли гул самолета или вой лодочного мотора, означавшего, что нас ищут. Однажды, заметив поисковый самолет, летевший на север, мы стали вопить что было мочи и кричали до тех пор, пока самолет не скрылся из виду. Эта тень возможного спасения внезапно вселила в нас незаслуженную надежду, но потом погрузила в бездну отчаяния, ставшего еще более острым из‑за усилившихся голода и жажды. Разговор о воде стал наваждением, затем – манией, пока наконец Джордан не запретил нам касаться этой темы. К счастью, признаков инфекции у Майка не наблюдалось, хотя его рука и была вправлена кое‑как.
Итак, мы все плыли и плыли, постепенно узнавая, что жажда усиливает ночные кошмары, а голод способствует возникновению галлюцинаций. Жара и яркое солнце еще больше обострили симптомы этих явлений. В сумерках мы просыпались, мокрые от пота, с благодарностью плюхались в вечернее море и плавали голышом возле лодки. Соленая вода была такой соблазнительной, что мы полоскали ею рты и сплевывали в океан.
Как только мы снова оказывались на борту, Джордан заставлял закидывать в воду все удочки, несмотря на то что наживка давно протухла. На пятую ночь наше терпение было вознаграждено, когда Кэйперсу попала на крючок маленькая сериола[170], которую он с радостным воплем вытащил на борт. Джордан тут же убил рыбу, разрезал ее на куски и велел использовать в качестве наживки.
– Пять дней в море – и всего‑навсего дерьмовая сериола, – возмутился Майк, когда я вытащил леску и нацепил на крючки свежую наживку.
– А я вообще не понимаю, зачем мы рыбачим, – добавил Кэйперс, – если даже не можем съесть пойманную рыбу.
– Нет, можем. И мы будем ее есть, – отрезал Джордан.
– Нельзя есть сырую рыбу, – заявил я.
– Мы будем есть всю сырую рыбу, что нам удастся поймать, и она нам еще понравится, – ответил Джордан и забросил удочку.
– Мне хочется блевать, стоит только подумать об этом, – заметил Кэйперс. – Нет, Джордан, я не смогу. Даже не уговаривай.
– Сможешь, если очень проголодаешься. Или очень захочешь пить.
– Я даже сырую устрицу ни разу не смог проглотить, – сказал Майк.
– А сейчас съел бы? – поинтересовался Джордан.
– Да, я бы их сотню съел, – немножко подумав, ответил Майк.
– Когда отец служил в Японии, родители фанатели от сырой рыбы. Это самый потрясающий японский деликатес. Японцы с величайшим уважением относятся к рыбе, а на человека, умеющего правильно ее разрезать, смотрят как на художника.
Но Кэйперс ничего даже и слушать не желал.
– Джордан, ты, конечно, можешь говорить что угодно, но тебе не удастся сделать из Миддлтона япошку.
– Зуб даю, что удастся, – ответил Джордан. – Так как сырая рыба утоляет жажду. В рыбе содержится вода, и эта вода спасет нам жизнь.
– Высасывать воду из рыбьих почек, – не выдержал я. – Только об этом и мечтал.
– Вам необходимо морально перестроиться. Мы пробыли без воды более трех дней. Мы уже начали умирать.
– Можешь сформулировать это как‑нибудь по‑другому? – поинтересовался Майк.
– Мы уже слабеем, – ответил Джордан.
– Ну да, так гораздо лучше, – похвалил его я. – Поосторожнее с высказываниями!
– Хорошо, буду высказываться осторожнее, но вы, мальчики, готовьтесь полакомиться сырой рыбкой.
Мы забросили удочки со свежей наживкой. Я сидел, пребывая в глубокой задумчивости, из которой меня вывел Джордан. Ему на крючок попалась крупная рыба, с которой пришлось повозиться минут десять. И вот наконец он втащил в лодку двадцатифунтового морского окуня. Джордан аккуратно его разрезал, но так, чтобы мы не видели. Подождал, пока окончательно не стемнеет, и только тогда раздал блестящие куски окуня троим сопротивляющимся едокам. Мякоть рыбы была прозрачной и светилась, как слоновая кость, даже при свете звезд.
Если Джордан ел, наслаждаясь каждой каплей влаги, то, прежде чем мы смогли проглотить хоть кусок, Кэйперса с Майком дважды стошнило, а меня – всего только раз. Неприятие было скорее психологического свойства, что, однако, не делало его менее сильным. И все же до конца ночи каждый из нас съел более фунта сырой рыбы. Джордан был терпелив и не терял самообладания. Даже исторгнутые нами первые куски рыбы он использовал в качестве наживки.
В ту ночь мы поймали еще четырнадцать рыб, и уныние на борту сменилось решительностью. На следующий день мы спокойно спали под жарким солнцем, будучи уверенными в том, что положились на капитана, туго знающего свое дело.
Еще через день в двух тысячах футов от нас прошло грузовое судно, но все так крепко спали, что никто ничего не слышал, пока Джордан не разбудил нас, когда кильватерная волна ударила в борт лодки. Мы орали до хрипоты, беспомощно наблюдая за тем, как судно скрывается за горизонтом. И все же наша лодка, подгоняемая ветром и течением, дрейфовала к югу. Мы только и говорили, что о спасении, о том, что скажем родителям, обсуждали все плюсы и минусы возвращения домой, открывали друг другу самые сокровенные тайны. Волны бесконечно плескались о борт нашей лодки, и мы перестали вести счет времени. Лишь глядя на измученные лица друг друга, мы могли судить о той дани, которую взимало с нас это путешествие: кожа все больше и больше чернела от загара, а щеки все сильнее и сильнее западали, тогда как глаза шарили по воде в поисках спасения, но океан оставался равнодушным и царственно безразличным.