— Возможно, он еще не дозрел до понимания этого... — на лице ее промелькнул страх, — как же я об этом судить могу, он ведь все-таки избранный.
— Можешь. Я, видимо, слишком строг к нему. Привык мерить по себе.
— Это, в какой-то степени, гордыня.
— Нет, это скорее объективность. Великие мудрости открыты мне, и я вижу, как он еще далек от смирения, даже ты ближе.
Девушка крайне смутилась и покраснела.
— Скажешь тоже, он ведь избранный.
— Да и ты тоже не из самых простых.
— Спасибо, — смущенно улыбнулась она.
— За что?
— За комплимент.
— Вздор. Я никогда никому не льстил, говорю лишь то, что вижу.
— Спасибо! — вновь засмущалась она.
— Мне нужно немного отдохнуть, и, тогда, мы вновь сможем заняться магией.
— Хорошо, — улыбнулась она, — А я пока посмотрю твои книги, если ты, конечно, не возражаешь.
— Ничуть, все, что есть в моей башне можешь считать своим.
— Ты очень щедр.
— Отнюдь. Но не будем об этом. Читай, потом обсудим, — я сжал руну и оказался в верхней комнате.
Тяжело вздохнув, опустился на кровать. Тело сегодня ныло сильнее обычного, да и сердце покалывало. Хорошо, что покалывало, значит, живое еще... хотя, хорошо ли? Столько лет я хоронил свои чувства, что сейчас просто глупо раскапывать эту могилу и извлекать нечто уродливое, искаженное и почти неживое. Мне кажется, что даже если бы я и захотел вновь обладать эмоциями и чувствами, присущими обычным людям, то не смог бы. Сорок лет я уходил от чувственности, и теперь нет обратного пути, вскоре все заглохнет, настанет внутренняя тина, ведь теперь, в ближайшие пару месяцев я покину этот мир и отправлюсь туда, в Забытые земли. Осталось ведь не так много: сейчас избранный достанет Божественные артефакты, после отправлю его за посохами и, тогда, наконец, путь в неизведанную страну будет открыт. Хорошо бы он успел до того, как сюда ринутся армии паладинов и ассасинов. Думаю, справиться с ними будет проще простого, но у меня руки и так по локоть в крови, не хотелось бы окунать их еще глубже.
|
|
По большому счету, нам с Анной осталось изучить лишь призыв демонов да материализацию предметов, что проще простого. Хотя с демонами повозиться придется изрядно, ведь твари эти крайне непокорны... Возможно, даже стоит разбить это на несколько занятий, от греха, а то не справится еще, а я промедлю... видно будет, да и непростая беседа предстоит об избранности ее, вот тут уж точно повозиться немало придется. По-моему демона проще убедить, что он — избранное чадо Божье, чем ее. У всякой скромности есть пределы, к тому же скромность и замкнутость — совершенно разные понятия, нельзя их путать, тем более смешивать. Скромный человек, открыт, но не хвастается, не скрытен, но и не разговорчив. Много раз приходилось мне сталкиваться с двойственностью мира, в непрерывной борьбе находятся два начала, две первозданные силы, и борьба эта отражается на всем мироздании, во всех сферах бытия чувствуется это. Так и у нас в жизни есть четкий выбор, между светом и тьмой, правда грани их размыты, порой, весьма не просто отличить одно от другого. Постоянно борются две силы, используя самые разные методы, на пути к победе. Тьма нередко представляется светом, но ведь и свет, в некоторых случаях, может не пойти на пользу. Почему? Ответ прост: самое светлое, самое высокое, можно унизить, растоптать и извратить. За примерами далеко ходить не надо: величайшие ценности человечества, три верховные основы райской жизни, вера, надежда и любовь, могут быть во зло человеку. Вера соединяет душу человеческую с Господом, но сведенная к обыденной обрядовости, или ж доведенная до фанатизма калечит душу человека, а порой отбирает жизни его собратьев — в некоторых культах и поныне практикуют человеческие жертвоприношения. Молчу о паладинах, ведь эти «рыцари веры» охраняют стариков и детей с большой охотой и совестью, только вот вражеских немощных, детей и старцев подвергают пыткам, а после, и глазом не моргнув, убивают. Надежда... о, сколько было сказано о ней, этим словом заменили то, что необходимое, что некогда называлось «упованием». Люди уповали на Бога, а теперь стали надеяться на самих себя, друзей, скорую кончину врагов... так высота Упования была погребена под землей надежды. Любовь. О ней сегодня и говорить не приходится, высшая сила, создавшая все и вся, ныне лишь рушит и калечит. Либо она сводится к плотской похоти и заканчивается блудом, либо к кошельку, ведь неважно каков человек, важно, что он имеет, а на душу его плевать. Либо же она становится безответной, что просто дико. В идеальном мире всякий любил бы всякого, у нас... что и говорить, люди, как слепые, влюбляются, и любят не пойми кого, а когда получают отказ — нередко накладывают на себя руки. А после подобной кончины становятся ищущими, посланцами ада, воистину, созидающее чувство, ничего не скажешь... и так во всем, любое, совершенно любое чувство может быть искажено, самые высокие понятия сведены в ничто, и лишь человек осторожный, ступающий посередине, человек сможет различить, что есть истина.
|
|
|
|
В наше жуткое время некоторые задаются вопросом: «А нужна ли истина мне?», когда я был главой духовенства, мне нередко приходилось беседовать с такими людьми. Страшно, что сегодня люди задаются таким вопросом, но хорошо, что идут за ответом к священнику. Чаще всего, на подобные высказывания, я отвечал вопросом: «Если вы не ищите истины, то какова цель вашего существования? Зачем вы живете?». Человек мрачнел, махал рукой, злобно говорил: «Ничего вы не понимаете!» и с тем отходил прочь. Действительно, многие тысячелетия люди искали ответа на вопрос: «В чем смысл жизни?», но они не могли увидеть, принять ответа. Люди искали ответ там, где нет полноты, в самих себе. Это все равно, что искать свет в домишке без окон и дверей. Чтобы увидеть свет достаточно выйти из этого домишки на свежий воздух, также, чтобы найти смысл жизни следует покинуть темницу собственной самости. Чело не самодостаточное существо, он не совершенен, а значит, в нем самом нет полноты. Искать ответ там, где нет полноты — глупо. Намного правильнее и мудрее испросить ответа у Того, кто есть все во всем, кто Сам есть полнота. Человек довел себя до предельной примитивности и ждет однозначного ответа, а Бог дает человеку свободу, уважает неповторимость человека, а если человек неповторим, значит и смысл жизни у каждого свой, но все они устремлены к Нему, потому что исходят от Него. Многообразие смыслов в многообразии служений: один — молитвенник, другой помогает людям, но все это от Бога и приведет к Богу, лишь бы только человек не погряз в пороках, не растлился душой, был способен еще слышать и видеть истину. Если же целью человека не является служение, а благие дела творит по неким внутренним личностным причинам, или же из жажды наживы, то такой человек очень скоро начнет понимать, что его жизнь бессмысленна, что он не нужен. Сколь бы не были велики его деяния, если основа их не служение Господу, то цена им грош, и пользы творящему их — никакой. Напротив, если дело пусть и маленькое, но творит его человек во славу Имени Божьего, то такое дело велико пред Богом, и такой человек знает, в чем смысл его жизни и знает, что ожидает его в конце пути. Такой человек спокоен, знает, что даже если от него отвернется целый мир, то Творец, который больше сотворенного мира никогда от него не отвернется! Служение — смысл жизни, если нет служения у человека, если он не захотел найти его и реализовать себя, через служение, то жизнь его вскоре потеряет смысл. Человек создан свободным, разумеется, он не обязан выбирать путь служения, ведь Бог никого насильно к себе не тащит, но без служения жизнь человека пуста, если он будет трудиться для себя, а не для Бога, то вскоре почувствует, что все это никому не нужно, что все его труда — ничто. Но, безусловно, это разочарование даже приблизительно не может сравниться с тем, которое ждет его по смерти. Неверующие боятся умирать, потому что думают, что на этом все закончится, но если б знали они, что ожидает за гробовой чертой, то страх сменился бы диким ужасом... ведь тот, кто на земле выбрал безбожную жизнь и в посмертии останется без Бога. Такая заблудшая душа уже не обретет покоя, застрянет в первом же мытарстве и сгинет в небытии, так, словно бы и не было ее никогда... многие считают, что это жестоко, что Бог всякого принять должен. Но ведь нам дана свобода, устами Святой Церкви ежедневно обращается Господь к сердцам людей, но если до последнего мига человек не одумается и не обратится, что ж, это его выбор, тут уж ничего не поделаешь...
Да, нет человека без греха, но всякий грех может быть измыт покаянием, а если нет веры, то покаяние невозможно. Человек, лишенный веры омерзеет, так как ничто не остановит его, он лишен внутреннего закона, а значит и морали. Спасает лишь то, что в общественном воспитании сохранились хотя бы некоторые религиозные принципы, иначе люди давно бы перебили друг друга. Однако по всей земли, спасительными маяками горят храмы Божии и монастыри, когда угаснет это пламя — человечество умрет, уподобившись озлобленным животным, пожирающим животных. Мой план рассчитан на то, что когда люди поймут мерзость своих идолов, отрекутся от них, увидев их бессилие, они, наконец, узнают истину, истинного Бога, хотя и его большинство отвергнет. Почему? Да потому что проблема-то не в окружающем мире, а во внутреннем мире всякого человека. Если человек не готов измениться, то, как он сможет изменить мир вокруг? Мне кажется, Бог создал изменяемый мир, мир, который будет подстраиваться под человека, делать так, чтобы человеку комфортно было жить... иными словами, Бог дал человеку, или вернее человечеству, возможность изменять мир. Мир такой, в каком человек сможет жить. Ведь почему грешники в Рай не попадают? Потому ли, что не заслужили? В какой-то степени... но в гораздо большей потому, что они просто не смогут там находиться, ведь души их к пороку приросли, а в Небесных чертогах порока нет, вот и получается, что жизнь в Раю будет для них пострашнее ада. Когда я еще только начинал учиться, мы, юные послушники изрядно поднадоели старожилам монастырских стен. Вот обступят человек пятнадцать седовласого старца, и давай донимать: «Как Гнев Божий с любовью и милостью совместим?», а он только вздыхает и сетует: «Снова с тем же пришли, говорил ведь уже...». А нам чем больше, тем интереснее, вдруг утаивает что, а так проговорится... это были те редкие минуты, когда я не выделялся из толпы... в остальное же время уединялся в своей келье подальше от всех. Тогда мы не могли понять, что гнева Божьего, как такого не существует. Мы любим приписывать абсолюту человеческие качества, детей запугиваем: «Будешь плохо себя вести — Бог накажет, прогневается и не услышит!». Но само наказание мы понимаем неверно, ведь наказание есть наставление, Бог всегда нас слышит, всякий стон сердце нашего звучит в ушах его ударом грома. Почему же Он не откликается на просьбы грешников? Да, потому что просят не о покаянии... Получается, что только о покаянии просить можно? Нет, конечно. Дело здесь не только в самой просьбе. Грех нарушает связь души с Богом, ведь с Праведным лишь праведный будет. Кто-то мог бы поспорить, однако правильность этого вывода мы видим в повседневной нашей мирской жизни. Молитву называют диалогом с Богом, ангелами, подвижниками веры. Как трудно молиться, когда хотя бы что-то тяготит душу, и как легко общаться с Богом после покаяния. Не только потому, что мы примиряемся с Богом, но потому что, через сокрушение о грехах, мы разрешаемся, освобождаемся от них. Грехи подобны камням, которые аккуратной кладкой выстраивают стену, между нами и Богом, так вот, когда, через покаяние, человек освобождается от грехов — стена эта рушится, и вновь Богообщению ничто не в силах помешать... казалось бы, как все просто, но почему лишь единицы прибегают к этому? Неужели все кругом дураки? Безусловно, в этом саркастическом утверждении просматривается горькая правда жизни, но причина не только в этом...
Человек склонен привыкать ко всему. Греховность, к большому сожалению, не исключение... согрешив первый раз, человек в ужасе, его душа скорбит, она в смятении, кинжалы отчаяния и боли рвут душу, но с каждым разом порок становится все привычнее, теперь это уже не нечто непостижимое, ни крах жизненный, но обыденная действительность, норма жизни, или, что еще ужаснее, стиль жизни. Грешник не хочет и не может жить по-другому. Происходят изменения во всем существе человека: пораженный дух зовет душу подальше от спасения, та, ослепшая, подчиняется, так и шествует человек по дороге в ад, не понимая того. Да, в любой момент можно обернуться, изменить свое направление, но ведь к этому усилия надо прикладывать, а тут живи в пороке, не напрягайся. Грех вытравливает веру, именно поэтому многие порочные «разочаровываются» в Боге, уходят от веры. Вопрос всегда ставится: А что Он мне дать может, это притом, что Он как раз нам все дал, бытие, жизнь, но разве есть хоть какой-то в нас намек на благодарность? Да, какое там... нам все мало, мы настолько прилепились душой к земному, что и думаем лишь о земном. Редкий человек попросит Господа о покаянии, в основном о здоровье, деньгах, красоте... и единицы о духовном, разве такие люди могут изменить мир? Сделать его прекрасным? Вряд ли. Подобные мысли отзывались в душе лишь тяжким унынием. Возможно, стоит отвлечься, позаниматься с воительницей.
Прочитав руну, спустился вниз. Анна увлеченно читала какую-то книгу, тонкие нежные пальцы скользили по грубому пергаменту древних страниц. Эстетическое наслаждение овладело мной, наверное, в жизни я не видел картины прекраснее, или просто не мог увидеть. Какая утонченность, какое символическое совершенство: юное создание листает страницы, написанные более чем за тысячелетие до ее рождения. Прошлое и будущее столкнулись в настоящем, и в этой полноте времени, само время потеряло смысл... Жаль, что нет возможности запечатлеть эту чудесную картину, думаю, я мог бы наслаждаться ей бесконечно... тонкие изящные пальцы скользили по грубому ветхому пергаменту, порой обводя отдельные места, или может быть, даже символы. У нее необыкновенно живое лицо, любая строчка могла тронуть ее нежную душу, и я, не говоря ни слова, мог предугадать, ее настроение Также я примерно представлял, что она читает, ведь корешок каждой книги был хорошо знаком мне. Взглянув на уголок переплета, я сразу понял, что мою юную ученицу не на шутку заинтересовал призыв. Хорошо, хотя бы практиковаться без меня не рискует, хотя я прекрасно знаю, как велико искушение. Сам я, признаться, никогда не умел ему противостоять. Она оторвалась от книги, глубоко шумно вздохнула, и испугано глянула на меня.
— Я же просила! Никогда не подкрадывайся ко мне.
— Извини, привычка.
— Привычка передвигаться почти бесшумно? Ты вроде бы маг, а не вор... — озадачено проговорила она, убрав с лица прядь волос.
— Всякое бывало, — отмахнулся я.
— В каком смысле? Ты что воровал?
— В свое время я едва ни стал главарем воровской гильдии Селайна.
— Селайна? — она наморщила лоб, пытаясь вспомнить, — никогда не слышала о таком, я думала, ты коренной житель Нордмара.
— Так и есть. Великий Селайн располагался там, где сейчас находится Клан Молота, но более тридцати лет назад орки сравняли дивный город с землей, превратив его в кровавое пепелище. Подробностей я не знаю, меня в то время не было здесь. Долгое время не мог понять, зачем было уничтожать этот город, ведь он был достаточно крепок и мог бы послужить неплохой базой для орочьей армии. Но потом понял: он был богат храмами Инноса, а орки ненавидят бога огня. На то, чтобы осквернить их все потребовалось бы около недели, а орки великолепным терпением отродясь не славились, да и затевать такое в разгар войны... вот и решили, что проще будет стереть город с лица земли, не оставив и камня единого. — Мне приходилось нелегко в схватке с яростью, ведь речь шла о месте, которое некогда было мне домом. — Позже, когда Нордмар был отвоеван северянами, на месте дивного горного города и был построен Клан Молота. Но это уже лишь мои домыслы.
— Это интересная и трагичная история, но как тебя угораздило попасть к ворам? Как мог сын священника связаться с ворами?
— Не стоит говорить об этих людях с таким призрением. Они ничуть не хуже обычных горожан, разница лишь в том, что последние крутят аферы тайно и потому еще могут выжить при волчьим режиме нашего государства, а эти не смогли и были вышвырнуты на улицу. Среди таких был и я: родители умереть не успели, а с меня плату за дом требовать начали. Вот и пришлось мне скитаться. А на улицах выжить не просто, вот и пришлось скитаться, случайная встреча, новые знакомства, шальная жизнь... потом решил, что отец был бы не рад, знай, он, что сын по кривой дорожке пошел. Решил уйти, сбежал и чудом встретил дядю, который и привел меня в монастырь.
— А ты испытанный человек... — поразилась Анна.
— В отличие от многих, я не зря ношу седину.
— Я в этом не сомневалась, ведь седина символически означает мудрость, а ты действительно философ.
— Временами восприятие людей наводит на весьма неприятные мысли. Почему именно седина? Я знаю массу людей, у которых головы седые, но седина эта нужна лишь, чтобы прикрыть пустоту...
Она засмеялась.
— Не знаю, просто в обществе так принято считать. Конечно, и старик дураком может быть, но все же у него есть определенный жизненный опыт.
— Но разве мудрость заключена в накоплении жизненного опыта? — заметив в ее глазах непонимание, поправился, — Думаю, следует сперва определить, что есть жизненный опыт, и что каждый из нас вкладывает в понятие «жизнь». Ведь понятие это очень обширно, да и словом этим бросаются не задумываясь.
— Ну, жизнь это все, что берет начало от рождения и переходит в вечность.
Я вздохнул.
— Признаться, услышать другого ответа, я и не ожидал. Ты правильно говоришь, что жизнь не кончается смертью, но начинается она еще до рождения, с момента сотворения души Богом. Так же ты слишком масштабно, обширно представляешь жизнь. К твоему представлению больше подходит слово «жизнедеятельность», я же смотрю намного уже, для меня жизнь и бытовая сторона существования — разные вещи. Жизнь — прежде всего духовная брань, наши победы и поражения, испытания и подвиги. В этом смысле мудрее не тот, чьи вески покрыты сединой, а тот, кто больше испытал, кто большее пережил, кто выстоял и выжил в более тяжких духовных, физических и общественных условиях. Вот, что есть мудрость, и ребенок, выросший на улице, мудрее пожилого короля, с детства изнеженного славной жизнью, потому что он увидел то, что королю даже не снилось...
— — В чем-то ты прав, но почему ты исключаешь бытовую часть, разве она не формирует душу, разум?
— Несомненно, формирует, но не так, как думаешь ты. Наступает такой этап, когда видимая жизнь отходит на второй план. Правда, безусловно, до этого блаженного состояния доживают немногие, и не потому, что оно наступает лишь на склоне лет. Но потому, что внешняя суета засасывает их, убивая душу. Внутренний рост не зависит от внешнего возраста. И все же в основном душу формирует именно внутренняя, духовная жизнь, внешняя же способна лишь мешать. Идеального состояния гармонии, когда внешняя жизнь, со всей ее неразберихой, не мешает внутреннему росту достигали немногие. Мне пришлось оставить мир, но зато я возрос духовно.
— То есть, ты считаешь, что все внешнее в жизни может лишь вредить?
— Безусловно, нет! Все зависит от того, каким взглядом смотрит человек на мир, трезвым. Духовным, или же плотским, страстным. Ведь одна и та же картина может пробудить страсти или усладить дух. Богом многое нам дано, но вот как использовать данное зависит уже от нас. Мудро мы используем нечто, или глупо — наш выбор, ведь нам дана свобода.
— Значит все кругом глупцы? — с некоторым вызовом произнесла она.
— Дело не в глупости, а в выборе. Если человек выбирает для своей души смерть — его право, право на грех есть у всякого. Но грехи ослепляют человека, отупляют его. И мне что-то не вспоминается примеров глупых праведников.
— С тобой сложно спорить, ты действительно мудр.
— Благодарю. Теперь мне хотелось бы поговорить о твоем обучение. Скажи, что за книгу ты читала?
— «Мертвые искусства»
— У тебя хороший вкус, пожалуй, лучшей книги по черной магии еще не было написано. Прекрасный язык, изумительные знания.
— Да, я оценила. Правда постоянно боялась повредить ее, кажется, что она очень ветхая...
— Да, ей больше тысячи лет, однако ты не можешь ее повредить. Это просто невозможно.
— Почему? — удивилась она.
— В каком-то смысле, как раз благодаря такой ее ветхости.
— Ты говоришь загадками... — непонимающе проговорила она.
— Хм, попробую пояснить. Знаешь ли ты, как в древности писались духовные книги?
— Нет.
— Я так и думал Дело в том, что еще пятьсот лет назад маги не признавали чернил. Автор всегда вкладывает в свое творение всю душу, и маги тех времен всячески старались это подчеркнуть, а кровь в то время символизировала душу...
— Что ты пытаешься сказать? — с легкой дрожью в голосе проговорила она.
— А то, что большинство книг, хранящиеся в этой башне написаны кровью автора. Кровь — символ души, таким образом, автор показывал, что вкладывает в свое произведение всю душу.
— Это ужасно! — глаза воительницы округлились.
— Тем не менее, кровь мага, наполненная магической энергией, придавала подобной книге немыслимые свойства: ее нельзя уничтожить. Да, ты можешь бросить ее в камин, но она сгорит лишь физически. Спустя несколько лет, как указывают некоторые из авторов, спустя три года, она вновь появится у своего обладателя на книжной полке. Лично я этого не проверял, но не сомневаюсь, что так оно и есть. В своих книгах автор обретает вечную жизнь на земле, также это должно напоминать нам о том, какой ценой дается автору каждая строка, ведь некоторые думают, что писать очень легко.
— И все же, по-моему, это слишком. Смахивает на попытку прославиться...
— Прославиться?! — вскипел я, — Да любому магу глубоко плевать на земную славу, он пишет, чтобы прославить свое божество, рассказать о силе и благодати, о дарах, ниспосланных ему его Богом. В тех же «Мертвых искусствах» практически ничего не говорится об авторе, хотя это был действительно гениальный маг, который достиг непостижимых высот в некромантии, да и в черной магии вообще.
— Непостижимых высот?
— Вряд ли ты сможешь оценить его достижения, сотворенные им заклинание, поистине ужасают. К тому же, в отличие от твоего покорного слуги, он направлял свои силы в первую очередь против человечества.
— Как так можно? — горько поразилась она, — как можно против своих...
— Он уже не считал себя человеком. Говорил, что сам Белиар вселился в него, но, я думаю, что он слишком уж преувеличивал, много чести...
— Значит, у него рассудок помутился?
— Сложно сказать, до встречи с тобой, я тоже полагал, что все человеческое мне чуждо, однако... и разум имел вполне ясный. Просто наступил такой момент, когда я перестал, что-либо чувствовать.
— Но как такое возможно?
— Трудно это объяснить, вряд ли поймет тот, кто не испытал
— Хм, временами, ты пугаешь меня. Человек в принципе не может быть бесчувственным.
— Поверь, может... Это состояние теплохладности, когда ничто не трогает души. Некоторые считают, что причина тому эгоцентричность, как излишняя концентрированность на себе самом, однако причина совершенно не в этом, она намного глубже.
— И в чем же? Как может человек дойти до такого состояния?
— Это сложно объяснить, но я все же попробую. Когда я был изгнан из круга огня, жизнь перевернулась с ног на голову. Я потерял все, а, будучи верховным магом, имел я не так уж и мало. Отныне, даже на зоне я был объявлен вне закона, оставалось два пути: поубивать всех, уже тогда моей силы хватило бы на это, или же исчезнуть. Жестокость не была мне свойственна, и потому я просто ушел, ушел навсегда. Обосновавшись в недосягаемых для большинства людей местах, я стал заглядывать внутрь себя, пытался побороть боль предательства, но она захлестывала меня. Тогда я занял себя работой так, что свободного времени просто не было, даже подремать удавалось крайне редко. Я ожесточался. Со временем боль в груди утихла и уступила место безразличию, все перестало меня интересовать, все, кроме моего служение. Сотни и тысячи древних книг, множество пророчеств заполняли мой ум. Пока, наконец, все не встало на свои места. Мир возненавидел и отверг меня, после чего он стал мне абсолютно безразличен. Я не знал и не хотел знать, чем заняты другие маги, ничто в жизни меня уже не интересовало, так как для людей я был мертв, многие и по сей день жаждут кончины «изменника». Со временем я полюбил одиночество и вглядывался все глубже в себя, мир отходил на второй план, пока не стал мне абсолютно безразличен. Даже жажда свободы и возмездии постепенно угасли, и остался только лишь путь, мой путь, моя цель, мое служение.
— Выходит, причиной всему стала отверженность?
— Да, она послужила толчком к тому, чтобы я, наконец, стал тем, кого ты ныне видишь перед собой. Однако я не жертва трагических обстоятельств. То, что я потерял невозможно даже близко сравнить с тем, что я получил. Если бы сейчас мне предложили отказаться от своего дара, от своего пути и стать обычным человеком, пускай даже и магом — я отказался бы. И не, потому что я привязан к своему дару, но потому что таков мой путь, путь к себе, а через то путь к Богу. Да, больше десятилетия я страдал, душа рвалась от боли и тоски, но потом наступил относительный покой и уверенность в правильности сделанного выбора.
— И у тебя никогда не возникало желания вернуться? — удивилась она.
— Первое время хотел... но прекрасно понимал, что это невозможно, а потом, когда открыл тайны мироздания, понял, насколько мало я потерял и насколько много обрел.
— Ты удивительный человек... и какого это ничего не чувствовать? Даже после твоего рассказа, я представляю себе это достаточно смутно...
— Не удивительно. Сила слова велика, но, есть такие вещи, которые передать почти невозможно. Какого? Спокойно и в то же время тревожно. Спокойно, потому как ничто уже не волнует, и тревожно от того, что мир ничего не значит для тебя, и потому ты мертв. Да и путь затвора, прямо скажем, не самый легкий. На долю аскета выпадает множество искушений, которые другим даже не снились. О них я не стану говорить, дабы не искушать тебя.
— Сложно представить, что ты можешь быть равнодушен абсолютно ко всему... неужели даже чужое страдание не способно было задеть тебя?
— Я смотрю на страдальца также равнодушно, как ты на камень.
— Ужас!
— Разум преобладает над сердцем, холодный рассудок. Правда, сейчас что-то изменилось...
— Что? — улыбнулась она.
— Трудно сказать, но я, будто снова способен что-то чувствовать. Не правда ли странно для бессердечного?
— Да это же прекрасно! — заулыбалась она, — У тебя сердце золотым будет, всем светить станешь!
Я промолчал, хотя, безусловно, не разделял такого оптимизма. Для меня проявление каких-либо чувств было чем-то невообразимым, опасным. Ведь хладность давала равновесие, лишится ее, значит вновь потерять жизненное равновесие, и, скорее всего, упасть. А я уже не в том возрасте и состоянии, чтобы все так кардинально менять. У меня есть цель, есть выбранный путь, которым я и должен следовать. Ведь попытка человека перевернуть все с ног на голову, полностью поменять жизнь, может закончиться весьма плачевно, изменяя жизнь, можно лишиться ее. Одно дело безымянный: молодой, буйствующий, безумный... он может свернуть горы, но вряд ли сам поймет, зачем он это сделал, и какие последствия все это повлекло за собой. Другое дело я: во-первых, возраст мой давно не располагает к переменам, во-вторых, я понимаю, что любые мои шаги, так или иначе, отразятся на всем мироздании, на всем окружающем и на всех. Да, со стороны выглядит горделиво, не сорю, но, к великому несчастью, это действительно так. Ведь избранный, в отличие от обычных людей, способен менять ход истории, следовательно, изменять мироздание. А если меняется мироздание, то и всякая часть его меняется. Это что-то вроде волны, которая откатывается от берега и вновь приливает к нему. Я изменяю мироздание, и оно изменяет меня. Так и происходит, и ответственность за весь мир лежит на мне. Безымянный, безусловно, знает о том, какое влияние он может оказать на историю, но, то ли не задумывается об этом, то ли это его не волнует. Он — человек действия, я — разума. Пожалуй, в Анне эти два характера находят некоторую полноту, дополняют друг друга. Она способна мгновенно принять решение, но при этом не забывает и о последствиях, которые это решение может повлечь. В ней нет сомнений, терзающих меня постоянно, однако и легкомыслие, эдакая безответственность, присущая избранному чужда ей, вот, что значит источник чистой силы... Вернувшись к реальности, я заметил, что девушка смотрит на меня несколько выжидающе, и поспешил поддержать разговор.
— Не думаю, что подобное возможно. Невзирая на минутные проявления эмоций, и чувств, я все же остаюсь черным магом.
— Да, это так. Но черные маги, как выяснилось, тоже разные бывают. Общаясь с тобой, я уже запуталась, где свет, а где тьма, хотя, наверное, до конца невозможно оделить одно от другого... лишь в общих чертах, — задумчиво проговорила она.
— Хорошо сказано. Рад, что ты понимаешь это. Действительно, критерием может являться лишь Писание, и то, порой можно оспорить и его.
— Разве? — напряглась она. Видимо ей было неприятно слышать, что основу ее веры, оказывается, можно подвергнуть сомнению, но я уже подвергал сомнению ее Бога и потому продолжил.