— Хм, проще говоря: если не давать себе передышки — ум за разум зайдет?
И зачем я только выдумывал все эти высокопарные образы?
— Ну, можно и так сказать...
Я был поражен подобной простотой, впрочем, чему удивляться? Более сорока лет я провел вдали от людей, не приходилось за эти годы общаться с девушками. И, вероятно, нравы и понятия, знакомые мне, теперь уже устарели, давно забыты...
— Будь проще, — светло улыбнулась она, заметив мое смущение.
— Разучился уже... Ну, да ладно, речь сейчас совершенно не об этом. Итак, магия призыва — высшее знание, которое дано единицам. Но дело тут не только в сложности самой магии. Для большинства проблема заключается в том, что они не могут переступить через себя и полюбить призываемых созданий. Ведь в чем суть призыва? Бесчисленное количество разнообразных существ томится в бездне небытия, они существую за гранью существования, замысел о них есть, но нет в них нужды. И вот призыватель, собрав всю свою силу, начинает представлять желаемое существо, вытягивает его из небытия. Но, позволь спросить, пошла бы ты на зов того, кому изначально омерзительна?
— Сильно сомневаюсь...
— В этом главная проблема, нужно любить вызываемое создание, как мат любит чадо.
— Ну, ты сравнил, — усмехнувшись, удивилась она.
— Аналогия просматривается весьма прямая. Мать помогает существу явиться в мир, затрачивая уйму сил, примерно тоже делаешь ты: помогаешь созданию явиться в мир, тратя свою магическую энергию. И ты должна любить это создание всю жизнь.
— Ты что? Скольких ты призывал, и всех до сих пор любишь?
— Всю жизнь призванного, а они редко проживают больше двадцати минут. К их гибели нужно относиться со смирением, таков их удел.
|
|
— Хм, я всякого повидала, и, потому не думаю, что какая-либо картина сможет ошеломить меня. По большому счету любое создание достойно любви.
И почему я не повстречал ее в свои пятнадцать...
— Ну что ж, в таком случае мы можем перейти к следующей проблеме. Любое существо, призванное из ниоткуда исполнено ярости и жажды крови, нужно показать ему, кто главный, подчинить своей воле. Поначалу тебе придется телепатически запугивать своих созданий, мысленно говорить с ними, показывать свою силу и власть — иначе, набросятся. Позже необходимость в этом отпадет. Когда станешь опытнее, создания сами будут чувствовать твою силу.
— Понятно. Но я никогда не умела запугивать, и как это совместимо с любовью?
— А разве родители, наказывая детей, перестают любить их? Создания должны понимать, что жизнью обязаны тебе, а значит слушаться.
— Интересно.
— Чтобы призвать существо ты должно максимально четко представить его, перебороть омерзение и позвать.
— Звучит достаточно просто.
— На деле все не так... приступим?
— Конечно.
— Не волнуйся, если что-то пойдет не так, я ввергну создание обратно, в небытие.
— Спасибо, — улыбнулась она и закрыла глаза.
— Это больше не нужно, — уверенно проговорил я.
— Что?
— Закрывать глаза, чтобы сконцентрироваться. Думаю, пришло время учиться отключаться от мира, прибывая в нем. Ты должна видеть, но не увлекаться увиденным, сохранять внутреннее спокойствие, не взирая на внешние факторы.
— Но как?
— Попробуй представить, что смотришь на этот мир со стороны, как бы, не являешься участницей событий, разворачивающихся вокруг тебя. Будто бы читаешь книгу: проживаешь, жизнь персонажей, переживаешь за них, но лично тебя это не касается...
|
|
— Но разве такое возможно?
— Мне же удается...
— Ну, ты это вообще нечто невозможное, твоя сила безгранична, — возмутилась она.
— Не думаю, что она многим превосходит твою. Да и что есть эта безграничность? Что она такое? Смеем ли мы сказать, что нечто превосходящее наш разум безгранична? Мироздание конечно, а значит все, существующее в нем имеет свои рамки. Если что-то в одном из миров кажется безграничным, значит оно ограничено пределами этого мира, но для него не является бесконечным. По логике, беграничным будет то, что не является частью мироздания, а именно — Бог. Лишь Он безграничен, не закован в рамки мироздания, ибо не в нем.
— А ты в этом уверен? — с едва заметным сомнением спросила она.
— Я всегда говорю лишь то, в чем предельно уверен. Итак, представь, что все вокруг нереально. Ты сейчас сидишь в уютно кресле у камина, и читаешь о том, что некая особа забрела в гости черному магу, и тот стал учить ее...
— Хорошо, я попробую...
Она огляделась по сторонам, тяжко вздохнула, взгляд ее остановился на пылающем камине, пожирающем головешки. Подойдя поближе, всматривалась в пламя, блики которого, подобно неугомонным детям, плясали на ее юном прекрасном лице. Стояла не двигаясь, словно ожидая, что вот-вот из пламени выпрыгнет нечто, которое разрешит все проблемы. Впрочем, чему тут удивляться? Огонь — стихия Инноса, которому она доверяла с пеленок, возможно, и сейчас молится, не прочувствовала еще, что не может оно помочь, не до того ему сейчас, вот мой Бог, имя которому любовь, всегда найдет время для своего чала, ведь Он Единственный, кто ничем не ограничен. Постояв немного, она вернулась на прежнее место.
|
|
— Не могу сказать, что совсем ушла от мира, однако, обрела некоторое спокойствие...
— Думаю, этого будет достаточно. Попробуем призвать скелет гоблина, существо почти безвредное и все же потустороннее. Представь себе скелет, все кости и суставы хрупкого тельца гоблина.
Она вздохнула и напряглась, взгляд застыл в одной точке. Выждав несколько минут, я проговорил.
— Представь, что он двигается.
— Представила, хотя, достаточно смутно.
— Позови его, пусть встанет посреди ковра. Уговори придти, он понимает твои слова.
Потерев пальцами вески, стала что-то бормотать. И, через несколько мгновений, во вспышке алого пламени появился скелет гоблина, сжимавший в руке какую-то палку, излюбленное оружие гоблинов. Лицо воительницы расплылось в улыбке. В этой ее улыбке тесно переплелись гордость, умиление, ликование... какая же она все-таки живая.
Наклонившись к скелету, который враждебно выгнул позвоночник, она, не сменяя улыбки, кротко произнесла.
— Какой же ты милый и забавный... — будто бы забыв все мои поучения, она нагнулась к скелету.
Женщины не способны учиться на ошибках прошлого: сколько раз в истории чувственность губила их? И все равно, снова и снова они позволяют чувствам властвовать над собой... раньше, я думал, что это по глупости, но теперь ясно понимаю, что это черта характера, часть женственности, как таковой. Наверное, если попытаться каким-то образом убрать эту чувственность, горячность, эмоциональность, то получится поистине страшное, уродливое мужеподобное существо. Однако, я не предлагаю уничтожить эту черту, но скорее держать под чутким контролем, позволять им проявляться лишь в надлежащей ситуации, а не так как делают они, и ведь ни одна, пусть даже кровавая расплата не вразумляет их.
Моей юной ученице не пришлось долго ждать расплаты за умиление, гоблин, услышав, что он «милый» и «смешной», размахнулся и со всей своей невеликой силы ударил ее под колено. «Уййй!» — сдавлено вскрикнула воительница. Я не смог сдержать издевательской ухмылки. Гоблин готовился к следующему удару, но огненный шар, вылетевший из правой руки, навечно успокоил не в меру разбушевавшуюся тварь.
— В целом не плохо, — холодно обратился к воительнице, потирающей ушибленную коленку, — Однако тебе стоит повнимательнее относиться к тому, что я говорю. Впрочем, с не меньшим вниманием тебе следует относиться и к своим словам...
— За что он меня? — обиженно спросила она.
— Во-первых, все твои эмоции, он воспринял, как слабость, в то время, как ты должна была показать силу, превосходство, со временем научишься, просто тебе нужно в мыслях и видимом поведении дать понять призванному созданию, кто здесь главный. Не оскорблять, но показать силу и власть, пускай существо поймет, что именно ты вытащила его из небытия, и, по большому счету, с не меньшей легкостью можешь отправить его обратно. Однако, несмотря на это ты любишь его и он, оценив это, должен покориться. Ну, а во-вторых, ммм... понимаешь, призванные из небытия крайне озлобленны, и любое слово могут использовать, как повод разнести твой череп на куски... что ты ему сказала? Я б тоже оскорбился, если б меня «смешным» назвали, другое дело, что привитая мне с юных лет честь, не позволила бы поднять руки на девушку.
— А что я такого сказала? — непонимающе проговорила она.
Подобная простота просто поразила меня...
— Ты и впрямь не понимаешь?
Тяжелая свинцовая печать задумчивости отразилась на ее лице.
— Нет, — протянула она.
— Ты его «смешным» назвала...
— Неужели он на это обиделся? Я всего лишь хотела подчеркнуть, что он очень милый... да, эти создания, получается, хуже детей малых... даже детям такая обидчивость несвойственна.
Разве нежить может быть ранимой?
— Я же могу... но речь, впрочем, не об этом. Пойми, эти сущности прошли через все сферы бытия, чтобы воплотиться в останках тела, они даже в аду побывали, а тут такому существу заявляют, что оно смешное. Естественно, оно воспринимает это как насмешку, а нежные чувства бередят их новосотворенные души... Нежность раздражает их, ведь это в какой-то степени, проявление жалости, а всякое создание стремится быть достойным. И остаться таковым до конца. Так и у животных, умирая, волк не будет скулить, но напротив рык его бубен подобен удару грома. Любое животное перед смертью покидает нору, чтобы не быть жалким. Вдумайся, только представь, что все это заложено в сущности каждого существа, для них это нормально. Человеку дан выбор, сохранить достоинство, или же превратиться в скулящее ничтожество, и, каждый выбирает по себе. Однако, у каждой сущности есть этот внутренний, если хочешь, закон.
— Но ты ведь сам говорил, что я должна показать созданию, что люблю его?
— Но не такими же методами... во всем должно быть спокойствие, любовь — слишком обширное понятие, это чувство свито из множества оттенков. Его невозможно определить простой фразой, множество книг написано о ней, и во всяком веки пополнятся, будет их несметное число. Не обязательно проявлять любовь внешне, достаточно испытывать ее внутренне, а создание почувствует это, каким бы бездушным оно не казалось. Внешне можно и порой необходимо быть суровым и черствым, однако разумное создание не будет смотреть на внешние проявления.
— То есть внешняя строгость, но внутренняя теплота?
— В точку!
Она заулыбалась, но тут же несколько погрустнела.
— А что с ними происходит потом, после жизни?
— Об этом не знает никто... возможно, они проходят путями мертвых, а быть может, возвращаются в небытие до следующего раза, когда их призовут. Разные маги выдвигали разные предположения, но единого мнения, так и не сложилось. Я описал тебе два основных предположения, остальные настолько глупы, что не стоит даже засорять ими разум.
— А как считаешь ты?
— Я всегда шел своей колеей, потому и мнения на самые, на первый взгляд, простые вопросы, имел свое. Однако порой, оно было слишком неординарным, и люди не слышали меня. Что касается призванных, мне кажется, что они обретают покой в том месте, которое подходит для них более всего. Вот и знакомый тебе демон некогда был призван мной, потом умер и сейчас слоняется между мирами — но он дело другое.
— Почему?
Не думаю, что если она узнает, что я вырвал человеческое сердце и отдал его демону, мнение обо мне сильно улучшится...
— Это долгая и скучная история, просто прими то, что он — особенный.
— Ты не хочешь открыться мне?
— Явно не сейчас, — она несколько помрачнела, — вернемся к призыву. Или ты хочешь отдохнуть? По правде говоря, эта ночь удалась на славу...
— Хм, думаю, действительно следует отдохнуть и со свежими силами взяться за изучение.
— Хорошо, рад, что ты понимаешь, насколько серьезно то, чем мы занимаемся... поспешность всегда губительна. Нельзя торопиться в постижении глубин магии, ведь последствия могут быть...
— Смертельно опасными... — со скучающим видом она попыталась закончить мою фразу.
— Ну, в какой-то степени, можно и так сказать, однако последствия неудачных магических экспериментов могут затронуть все мироздание, уничтожить этот или иной миры...
Она была ошарашена, взглянула на свои руки, потом на меня.
— Никто бы не сказал, что от взмаха девичьих нежных рук может пострадать вся вселенная. Ты сама не подозреваешь об этом, но я, почти уверен, что это так...
— Почти?
— Не все еще ясно до конца, но предельно понятно, что с тобой дело тоже не простое...
— Что ты хочешь сказать?
— А тебя саму ничего не смущает? — вкрадчиво спросил я.
Она призадумалась, но раздумье это длилось не долго.
— А разве в магии хоть что-то может не смущать?
С этим, конечно не поспоришь... ведь магия дает человеку возможность творить невозможное.
— И все же? Подумай, вспомни, кем ты пришла в эту башню.
— Той, кто я есть... — растерянно проговорила она.
— Разве? В мою башню пришла скромная, вооруженная до зубов девушка. А теперь я вижу мага, постигшего явные знания, и приступившего к тайным искусствам... А теперь, подумай, сколько прошло времени.
— Четыре месяца, хотя, я этого времени почти не почувствовала, здесь ведь смена сезонов происходит незаметно. У нас даже летом зима. В детстве мне это очень нравилось: в Миртане и Варранте люди от жары помирают, делать ничего не могут, а мы веселимся, в снежки играем, паладинов лепим, короля снежного, — она засмеялась, и лицо ее будто просветлело.
— Не хочу прерывать твои сладостные грезы о прошлом, все же, вернемся к настоящему.
Этот разговор был ей неприятен, я чувствовал это, прекрасно понимал, что мы подходим к грани, когда она либо замкнется, либо, напротив, взорвется, но сегодня я был не намерен отступать.
— Что ты хочешь от меня услышать? — внезапно посерьезнев, проговорила она.
— Не кажется ли тебе странным твое обучение?
— Безусловно, все это очень странно! Демоны, огненные шары в руках...
Она боится, скромность порождает страх, она самой себе боится признаться, что особенная...
Тяжело вздохнув, я смирился, и проговорил обычным тоном, хотя хотелось вспылить и попробовать докричаться до ее разума. Впрочем, я прекрасно понимал, что это бесполезно, стоит ей учуять хоть нотку агрессии — развернется и убежит, да еще наорет как следует, ведь у всякой женщины во время оживленного спора вдруг, откуда не возьмись, появляется удивительный дар красноречия.
— Ты ведь прекрасно понимаешь, о чем я говорю...
— Уточни, — глаза ее сузились.
— Неужели тебе не кажется странным, что знания, которых остальные добиваются годами упорных занятий, ты получила, шутя, за несколько месяцев?
— Значит, учитель хороший был!
Мои нервы сдавали, в груди закололо, и я немного накренился влево, поморщился.
— Что с тобой?! — встревожилась она.
— Я уже слишком стар для игр в кошки-мышки...
— Что с тобой?! — еще более встревожено проговорила она.
Неужели это и вправду имеет для нее хоть какое-то значение?
— Сейчас уже все нормально, — выправившись, проговорил я.
— А что было?
—... то прошло, — усмехнулся я.
— Слушай, ну перестань уже, а? — расстроено проговорила она.
— Просто сердце человека тоже может стареть... а если человек испытал столько же, сколько я, то это вполне нормально.
— У тебя болит сердце? Я слышала, что помогает Серафис, и Огненная крапива, по две чаши отвара в...
— Остановись, пожалуйста! — не сдержался я, — если я сказал, что все нормально, значит все нормально.
— Но ведь ты плохо себя чувствуешь!
— Бывало и хуже, с детства здоровье хлипким было, думаю, тебе доподлинно известно, что не все жители Нордмара хорошо переносят лютые северные морозы, уже тогда, мне казалось, что я не выживу, да не на того напали... я не умру до тех пор, пока не исполню своего служения, думаю, ты и сама это понимаешь.
В глазах ее появилось глубокое уважение.
— Какая вера! Ты действительно предал всего себя Господу. Твое терпение, безусловно, заслуживает уважения... Да, ты не умрешь, пока не исполнишь служения, но вопрос в том, в каком состоянии ты будешь его исполнять. Не кажется ли тебе, что если ты будешь лучше себя чувствовать, то и служение исполнять проще станет?
— В логике тебе не откажешь, только вот жизнь не всегда подчиняется логике... не привык я к такому, сама знаешь, какие мы, северяне, гордые...
— Гордость зачастую граничит с глупостью, а глупость может стоить жизни, не только при изучении магии.
— Я не уверен, что в данной ситуации моя гордость равна глупости. Свой путь я знаю, и следую им, пока у меня вполне достаточно сил, чтобы следовать выбранным мною путем. Но, все равно, спасибо за заботу...
— Тебе никогда не говорили, что ты упрямый скептик?
— Постоянно, — усмехнулся я, — а еще мне всегда говорили, что немощный ничего достичь не сможет...
— Но это ведь совсем другое...
— Знаю, и тем не менее...
— Ладно, как знаешь. Если человек не хочет, чтобы ему помогли, то кто я такая, чтобы навязывать помощь?
— Благодарю за понимание. Итак, вернемся к нашей беседе. Ты освоило за какие-то несколько месяцев то, что у всех остальных занимает долгие годы. Чтобы подчинить себе стихии маг неустанно трудится в течении, как минимум, трех, иногда пяти или даже семи лет, ты в общей сложности управилась за неделю, это, по-твоему, не странно?
Она опустила глаза, пытаясь показать, что ее здесь будто бы и нет. Задумчивость и смущение перемешались на ее лице.
— Я не знаю... — беспомощно протянула она, — Что ты хочешь этим сказать?
— Пока я еще не до конца уверен в своих выводах, поэтому с определенностью сказать ничего нельзя.
— Мне кажется, ты темнишь, начал, так уж говори...
— Позже, пока я хочу, чтобы поняла, что все это неспроста. Мне нужно самому разобраться до конца.
— Но зачем вообще начал говорить, если ни в чем не уверен?
— Чтобы ты начала понимать, ведь ко всякому пониманию приходят постепенно.
— Ну, скажи, хотя бы свои предположения.
В ее голосе чувствовалась томительная мольба, вид ее напоминал ребенка, которому сказали, что закрытая дверь ведет в удивительную и загадочную страну, но ключ от этой двери у суровых родителей, которые говорят, что откроют волшебную дверь, когда чадо дорастет... и я выглядел эдаким сварливым дедом, который знает обходной путь, и даже дал какой-то намек, но тут же издевательски умолк. Всякому ребенку бесполезно объяснять, что что-то, что ему не по нраву, пойдет ему на пользу. Так же и этому юному созданию просто бесполезно пытаться объяснить, что правда, сказанная не вовремя, может испортить все. Конечно, она далеко не ребенок, и все же определенные ребяческие замашки у нее остались, и это прекрасно. Во мне ребенок давно умер, лет, наверное, сорок пять назад. И не скажу, что рад этому. Воспоминания о детстве я воспринимаю очень странно: будто бы там, тогда был совершенно другой человек, иная личность, которая ко мне имеет весьма сомнительная отношение. Возможно, отчасти, поэтому я так сух и черств. Однако с этим уже ничего нельзя сделать, труп ребенка внутри меня уже невозможно оживить, да и я отвык от черт, присущих этим созданиям. А в ней все это смотрится очень органично, как будто бы, так и должно быть, это не кривляние, но ее истинное внутреннее состояние, именно поэтому оно смотрится так прекрасно, так органично. Мне этого не дано, порой, мне начинает казаться, что я уже не способен проявлять эмоции, хотя, некоторые чувства еще остались во мне. Да, возможно, я бы мог вернуть все это, но не хочу. В детстве я часто хотел быть «как все», с возрастом уникальность стала мне больше по душе. Я давно разочаровался в человечестве и потому уже давно расхотел быть похожим на кого-либо. Сейчас мне смешно и мерзко вспоминать, как, будучи детьми, мы выдумывали героев. Было несколько человек, которые, несмотря на мой недуг, пытались играть со мной... получалось плохо, и через неделю они вместе с остальными осмеивали меня и поливали грязью. А спустя пятнадцать лет кланялись мне в ноги, я ведь стал верховным магом, главой церкви... тем не менее, ту неделю мы играли вместе, они были доблестными рыцарями, а я светлым магом, который редко сопровождал их, но на расстоянии оказывал магическую помощь. Глупцы! Уже с детства люди любят надевать чужие маски, а позже уже теряют свою уникальность, и живут не собственной личностью, а набором образов.
Так было и будет во все времена. Родители пытаются привить детям некие субъективные понятие о добре и зле, вкладывают в юные головы набор образов: паладин — хороший, добрый рыцарь веры, который всегда поможет и защитит, а черный маг — порождение ада, которого нужно опасаться, ведь он сам такой же, как его демоны. На таких понятиях вырос и я... и жил с ними, до тех пор, пока сам не стал некромантом. Тогда я понял насколько все неоднозначно, но понимают это далеко не все. Мы всегда должны быть готовы принять что-то новое, даже если оно способно перечеркнуть все, чем мы жили до этого. Сказать легко, но сделать практически невозможно. Я ведь и сам жуткий консерватор...
Опомнившись, я увидел перед воительницу, которая все так же выжидающе смотрела на меня.
— Прости, я отвлекся.
— И это уже не первый раз, объясни, почему порой ты замолкаешь так надолго?
— Я... как бы объяснить... я, порой, выпадаю из мира.
— Что? — непонимание смешанное с удивлением порой вырисовывают на лицах людей весьма интересные и причудливые выражения.
— Это сложно объяснить, но, порой, я настолько ухожу в размышления, что внешний перестает для меня существовать.
— И давно с тобой такое случается?
— Последние лет тридцать... — девушка изменилась в лице, — однако я не хочу говорить об этом. За сегодняшнюю ночь сказано уже достаточно. Я устал.
— Да, думаю, нам действительно стоит отдохнуть, — согласилась Анна.
Вскинув руки, я направился наверх.
Хорошо, что мне все-таки удалось избежать прямых объяснений, ведь, по большому счету, прямота далеко не всегда нужна. Понятие прямоты нельзя путать с понятием правды. Меня нередко уличали в том, что я «чего-то недоговариваю», но, порой, недосказанность может спасти жизнь или же направить человека, наставить на истинный путь. Хотя, временами, она бывает и вредна. К примеру, я не понимаю милосердия в домах Инноса... смертельно раненных бойцов уверяют, что они скоро поправятся, утаивают от них многие факты, касающиеся их истинного состояния. Вот это уже мерзко. Человек должен успеть подготовиться к переходу в вечность, вовремя призвать священника и раскаяться о всем бывшем в жизни. А подобная «милосердная» ложь не дает человеку такого шанса, до последнего мига тот думает, что все еще впереди, покаянной мысли даже не возникает, оберегая его покой земной, его лишают вечного покоя. Кто-то мог бы возразить, указать, что я тоже должен все объяснить Анне, но я вижу, что она еще не готова услышать подобное, ее разум может не вместить такого, и это, возможно, приведет к самым плачевным событиям. К тому же, речь не идет о жизни и смерти. Ко всему нужно подходить осмотрительно, насколько это возможно. К любому, хоть сколько-нибудь важному выводу, ведет длинный путь рассуждений, подготовки. Особенно это касается вопросов религии и веры, ведь это подобно тому, как если бы человек, проработавший в шахте несколько десятилетий, решил выйти на свет. Шагнув из мрака резко, он бы просто ослеп, но если бы действовал постепенно, то глаза привыкли бы к свету, и лучезарное солнце не ослепило бы его.
С безымянным было намного проще: в нем ведь нет этой врожденной скромности, да, первое время он пытался доказать мне обратное, говорил, что просто не может быть избранным, но убедить его было несложно и он достаточно быстро все понял и принял свою судьбу. О его прошлом никто ничего не знает, включая его самого, но, судя по всему, он вырос далеко не на высоких понятиях, возможно, даже вышел из семьи неверующих. Многие стали бы со мною спорить, мол, как избранник может вырасти среди неверных, но дети не в ответе за родителей и путь, уготованный каждому уникален.
С Анной все намного сложнее, по общению, я вижу, что она выросла в семье хороших богобоязненных людей, идеальных прихожан, благочестие она впитала с молоком матери, и именно поэтому мне будет непросто убедить ее в ее избранности, особенности. Ведь одной из основ благочестия всегда была скромность, уж этого ей не занимать, мне кажется, именно благодаря этой скромности ей сложно будет принять свою избранность, однако все идет по плану, теперь она уже понимает, что что-то необычное происходит с ней, но пока еще не чувствует, что сама по себе необычна. Смирение учит не выделяться (разумеется, что оно заключается далеко не только в этом), однако порой, оно может человека одаренного задушить. Во всем должна быть середина, нельзя похваляться своим даром, но нельзя и пытаться его задушить, загнать в рамки «смирения». Я уже сказал ей, что не все так просто, следующим шагом будет объяснить, что все странности происходят не вокруг, а внутри ее, потому что она особенная, избранная. А дальше... дальше видно будет, ведь если она сможет принять свою необычность, то новость об избранности не будет столь шокирующей.
Время... как мало его осталось, однако я верую в своего Бога и потому доверяю ему свою судьбу. Я совсем постарел, и сил становится все меньше и меньше. Какая ирония: приобретая неслыханные магические силы, я и не заметил, как растратил остатки физических.
Суставы совсем взбесились, они не болит, но скорее воют, пытаются докричаться до сознания: «Какой в таком возрасте Нордмар?!», но когда я кого-то слушал? Надеюсь, в Забытых землях мне станет хоть немного полегче. Конечно, Анна предложила помощь, но разве может принять помощь девушки гордый северянин? Я не хочу выглядеть разбитым стариком, мой дух никогда не был и не будет сломлен. Снова ирония: спасавший мир не может принять помощи. Впрочем, это не так уж и удивительно. В какой-то степени это сравнимо с тем, как если бы попытались что-то дать человеку, который привык отдавать все людям. Не от гордыни, как подумают многие, он не сможет принять помощи, но потому что это непривычно, странно для него. Свою жизнь я посвятил служению, сжигая себя, я спасал этот мир. Возможно, сейчас, в лице одного своего представителя мир пытается вернуть мне должок, но я не могу принять этого. Я настолько привык получать от жизни плевки с оплеухами, что и здесь ищу какого-то подвоха. Да, дело даже не в подвохе... просто мне непривычно, чтобы кто-то, тем более человек, помогал мне. Нет, я не прибедняюсь, конечно, я видел помощь от дядьки, но это ведь совсем другое, это осколки моей семьи, разбитое зеркало моего счастья. А тут совершенно другое, человек, которого я не знал, искренне пытается мне помочь, и это дико. Я настолько привык быть отверженным, столько лет шел против мира, что просто не могу принять и понять такой поворот в его отношениях ко мне. Это чуждо и странно, дико, одним словом. Такого просто не может быть, это не умещается в моей голове. Конечно, она права, и я это прекрасно понимаю, но с собой поделать ничего не могу. Это еще с детства так было, старался чужой помощи не принимать, хотя, порой, недуг заставлял. В те минуты я чувствовал себя жалким выродком, немощным ничтожеством, ведь самые простые вещи порой были мне не под силу. Я старался никогда ни о чем не просить, лишь иногда, когда другого выхода не оставалось. Когда же подходили люди с жалостливыми лицами и предложениями помочь, чаще всего я сухо обрывал их на полуслове и пытался отковылять как можно дальше, чтобы отстали. Все в душе переворачивалось, и уныние со злобой отплясывали в моей душе дьявольские танцы... танцы... лет в четырнадцать самой большой проблемой казалось то, что в отличие от всех я не могу пригласить прекрасную девушку на танец из-за своего уродства, да я даже подойти к ней не мог. Тогда эти проблемы казались мировыми, и больной ребенок помыслить не мог, что в будущем от него будет зависеть бытие всего мироздания, что все силы мира будут служить ему, а тайны мироздания раскроются пред ним, подобно ветхой книге. Знания — страшная вещь. Теперь, когда все открыто мне, я понимаю, что много лучше было бы и не знать. Нет, речь идет не о демонологии, есть еще более жуткие вещи, ведь и люди порой намного страшнее демонов. Но в те годы я, как, в общем-то, и все дети мечтал о героическом будущем, правда в мечтах этих не было места отверженности, там я был любим и обожаем, великий маг, сразившей тысячи и миллиарды чудищ... одного мальчик не учел: чудища повсюду, просто, когда одно из них становится неугодно другим всегда находится горе-герой, который должен сразить эдакую химеру, или дракона, которые, по сравнению с иными обитателями земли практически безвредны... каким же я бываю ядовитым, только яд этот ничто иное, как горький сок белоснежного, прекрасного, но колючего цветка правды. Люди все время пытаются сорвать его, изранив руки, теряют надежду. Не понимаю, глупцы, что прикоснуться к этому девственному чуду сможет лишь тот, кто не солгал ни разу в сердце и не покривил душой, а таких святых единицы... Да, возможно, в своих суждениях я бываю слишком жесток, однако обличать неправду один из долгов верного сердцем, впрочем, обличать весь мир задача непростая. Мир утонул в пороках, и выплывать не собирается, во лжи ведь жить удобнее.
Эти мысли болью отзывались в сердце, бездушный черный маг, вопреки общественному мнению мог чувствовать, и чувствовать куда тоньше, чем стадо толстокожих скотов, которые сделали наживу высшей целью своего бытия. Им наплевать на мир, лишь бы жрать побольше да пить покрепче, а то, что мир стонет от гниющей язвы, покрывшей все его тело, что он долго так не выдержит и скоро пойдет трещинами и развалится на части... а кого это интересует? Скотская идеология, нисходящая от высот человеческих учит, что думать нужно только о сегодняшнем своем благосостоянии, или еще хлеще, они самок святое осквернили, зажравшиеся ублюдки говорят, что страна должна быть человеку дороже матери... желваки забегали по лицу, кисти рук невольно сжались, ведь слово «мать» было для меня священным, и я стал искать способа отвлечься от этих мыслей, ведь изменить это мне не под силу. Как странно, в руках избранника все мироздание, он может и должен изменять ход вещей, такая издревле дана ему власть, однако, общество ему изменить не под силу, почему? Ответ на этот вопрос очень прост: человеческая личностная свобода, никто не имеет права влиять на это. Человечество в целом, и каждый по отдельности имеет право, на основе своих взглядов, своего мировосприятии делать те или иные выводы, выполнять те, или иные действия, приводящие к закономерным последствиям. И свободу эту уважают даже боги, лишь в крайних случаях, когда всему мирозданию угрожает опасность, они не попустят человеку что-то сделать. Да, я избран, чтобы изменить судьбу мира в целом, но не для того, чтобы изменять каждую отдельную судьбу, людская воля неподвластна мне, и потому, среди прочих я могу лишь взывать к людям, умолять, чтобы они одумались, хотя, прекрасно понимаю, что это бесполезно. Всякий старается заткнуть уши поплотнее, так ведь удобнее.