— Безусловно! Писание дает нам образец, но не может учесть абсолютно всех возможных вариантов развития событий, абсолютно всех ситуаций. К тому же, если бы мы должны были жить только по букве писания, то вряд ли у нас были бы мозги, они стали бы абсолютно не нужны нам. Если мы живем четко по Писанию, то на не нужно думать, все ведь уже написано. Писание есть образец, в котором мы должны увидеть определенное сходство с собой и через то, принять верное решение. Но бывают моменты, когда это самое решение может расходиться с написанным, при этом оно не перестанет быть верным.
— Как это? — непонимающе проговорила она.
— Писание не может учесть всех возможных ситуаций, — я тяжело вздохнул, трудно было объяснить это ей. — Понимаешь, Писание подходит ко всем этим вопросам достаточно идеалистически... Допустим, сказано, что нельзя осуждать священника, спорить с ним. Действительно, священник несет в себе благодать Божью, сам Господь просвещает ум этого человека. Благодаря этой благодати, он обладает особой мудростью. Все это так. И, тем не менее, он не перестает быть человеком, который вполне может ошибиться. Поэтому, если нас с души воротит от слов того или иного служителя, мы вполне можем с ним поспорить.
— Ну... это звучит вполне логично. И все же, я уверена, что через некоторое время ты станешь очень светлым человеком.
— Никто не знает, что несет нам грядущий день. Спорить с тобой я не буду, но и согласиться пока не могу. Время покажет.
Временами мне кажется, что наша жизнь имеет форму кольца. Бесполезно уходить от чего-то, ведь все равно придешь к тому же самому. Разумеется, я говорю не о жизненных мелочах, но об образе жизни. К примеру, если человек всегда был отвержен, то ему бессмысленно становится, или даже пытаться стать «своим», для отвергшего его мира. Это бессмысленно, да, на какое-то время, появится иллюзия общности, быть может, тебе даже покажется, что ты нужен людям, что кто-то действительно тебя ценит и любит, но вскоре эта иллюзия рассеется, представляя очам истинную картину, ложь, запустение и мерзость. Ты вдруг начнешь понимать, что, в самом деле, ты здесь лишний, просто люди постесняются сказать тебе об этом. Конечно, не захочется верить, что ты мертв для них, но со временем ты все поймешь, и одинокий волк, не говоря ни слова, вновь поковыляет в лес, слушать вой таких же, как он сам, отверженных и лишних. А люди, безусловно, будут звать обратно, но не потому, что ты хоть что-то для них значишь, а потому что в общественном понимании это «нехорошо», когда человек чувствует себя лишним. А ты... что ж, ты, конечно, можешь играть в их игру, притворятся до тошноты, что ты всем нужен и всеми любим, но кинжал истины, правды, будет непрестанно ворочаться в твоем сердце. Круг замкнется, ты вновь станешь тем, кем был изначально, но вопрос даже не в этом, а в том, сколько драгоценного времени и сил потрачено в пустую, ведь для мира ты вновь никто и ничто. Мудрым в этой ситуации будет тот человек, который, провидя горький финал, не станет и время тратить на то, чтобы попытаться стать тем, кем изначально он быть не может. Дело тут не в материальных, духовных и физических затратах, но в глупости и бесполезности подобных экспериментов. Если мир изгнал, исторг из себя человека, то никогда не примет его вновь. Создание поразительно отличается от Создателя: если Господь всегда ждет нас и готов принять, то мир, исторгнув однажды не примет вновь. Появляется резонный вопрос: почему же тогда, порой мир рисует нам чудесную картину будущего и зазывает нас, отверженных обратно, в себя? Затем, чтобы развратить, выпить оставшиеся соки да поглумится, над легковерным стариком. Но такого я не допущу, мой путь очерчен весьма прямо, и отклоняться я от него не собираюсь. Ведь меняя что-то можно лишиться всего. Свобода человеческого выбора — высшее явление, даже боги испокон веков не смели влиять на нее, но давая человеку свободу, Дающий предполагает, что человек распорядится ей мудро, на деле, конечно, зачастую оказывается обратное. У нас есть свобода, но мудрый человек всегда подумает, прежде чем воспользуется ей. Взвешенность всякого решения, последовательность и логичность жизни — вот, что отличает мудреца от глупца. Хотя, конечно, не стоит делать шаг к логичному выводу, что кругом одни идиоты. Долгое время я ненавидел людей, но потом понял: ненавидеть можно личность, а в скотоподобном стаде, где всяк озабочен суетой и внешней стороной жизни нет личности. Нет, я не ненавижу их, скорее это чувство жалости, ведь они так недалеки и убоги... теперь я понимаю, почему война богов достигла такого пика: каждому из них нужны покорные рабы, неспособные рассуждать, безличное мясо, которое издревле ценилось на войне. Если бы хотя бы большая часть человечества были мудры, то война не шла бы такими темпами, да и мироздание не находилось бы в предсмертной агонии. Безусловно, опору мироздания пошатнула война богов, но если бы хотя бы во внешнем мире было побольше людей, способных созидать, а не разрушать... по крайней мере, наш мир стоял бы намного прочнее. А так мы наблюдаем гибель мироздания: видимые миры уничтожает человек, а незримые стали полем битвы богов.
|
|
|
|
|
|
И самое печальное, что, даже остановив битву богов, изгнав их власть из этого мира, не спасу его, но лишь продлю предсмертную агонию, впрочем, подобные последствия во все времена являлись оборотной стороной благодеяния и милосердия, еще одна грань дуализма мироздания. Впрочем, будущее не кажется мне настолько мрачным и беспросветным, возможно, с приходом моего Бога этот мир продержится еще несколько тысячелетий. Возможно, хотя бы Бог любви сможет их вразумить, хотя, если они не подчиняются даже грубой силе, то теплотой и нежностью явно ничего не добьешься. Однако человеческие россказни свидетельствует об обратном, но можно ли им верить? Можно ли верить тем, кто каждый момент своей жизни лжет? Кто-то мог бы упрекнуть меня и попытаться оспорить, мол, не каждый. Да, некоторые, хотя бы заходя в храм, оставляют ложь у порога, но потом, на выходе, неизменно подбирают ее. Помнится, я пытался говорить об этом, но бесполезно, они вздыхают, разводят руками и говорят: жизнь такая, ничего уж тут не поделаешь! Словно бы и не понимают, что сами делают жизнь «такой». Если бы каждый хотел хоть что-то изменить, мир с каждым днем становился бы все прекрасней, но зачем, что-либо менять? Намного проще сложить руки и наблюдать, как все сущее тонет в пучине мрака, главное вину спихнуть. Думаю, Бог перестанет терпеть этот мир, когда исчезнет последний несогласный, когда все окунется в беспросветную тьму, потому что тьма, в понимании людей станет светом. Они окончательно ослепнут. А Бог, нет Он не будет уничтожать мир, Он просто даст людям абсолютную и безграничную свободу. Ведь они мир разнесут намного быстрее, чем Он. В этом смысле создания превзойдут Создателя... Почему? Первопричиной станет разрозненность, свойственная людям от первого мига их земного бытия. Они начнут грызть глотку, каждый за свою ложь, будут стремиться к власти, идя по головам. Нескончаемые походы утопят землю в крови. Простой люд вооружится и пойдут по земле восстания, наподобие тех, что поднимают ныне люди против орков. Оружие будет становиться все разрушительнее, настолько, что даже магия смерти вряд ли сможет потягаться с ним. Они будут истреблять друг друга движимые жаждой крови, денег и власти. Истребляя друг друга, они станут уничтожать природу и окружающий мир, пока все кругом не обратится в пепелище. Поправ законы природы, неминуемо получат возмездие: мир рухнет, погребая под своими обломками выживших...
Конец света представляется мне именно таким. Да, конечно, Писание изобилует какими-то дикими образами разгневанного Бога... но там ведь речь идет об Инносе, а мой Бог — Бог любви, и потому в принципе не может гневаться до жестокости, Он не карает грешников, а вразумляет, ожидая и принимая покаяние, как изменение образа мыслей, взглядов, всего естества. Ведь покаяние есть не просто сокрушение о грехах, но воистину перерождение человека. Полное обновление всей сущности, всего существа. Ох, если бы умели мы так каяться, перерождаться...
Мир изначально был поражен грехом человеческим, а теперь, вместо того, чтобы исцелить эту язву, добивает мир, все больше и больше поражая его своими грехами. Ведь очень мало людей задумываются о том, что всякое их действие записывается в книге вечности, удар, нанесенный человеком, неизбежно уродует мир, неуклонно достигая своей цели. Пускай эти удары, и кажутся незначительными, но на опыте войн людей мы ясно видим, как количество перерастает в качество. Даже человеку проще излечиться от одной большой раны, чем от миллиарда едва заметных кровоточащих язв. Но разве люди задумываются о том, что они делают с миром? Да плевать они на него хотели: есть и ладно. Они просто подумать не могут, что мира может не стать. Да, святые отцы часто говорили и продолжают говорить об этом. Проповедь не смолкает, но кто ее слушает? Это навроде любви: все твердят, что важнее всего душа человека, люди даже орган придумали, в котором эта душа обитает, правда название странное какое-то дали «кошелек»... так же и здесь, слушают, что мира не станет, но не думают о том, что это на самом деле так... думали бы — жили б по-другому. Впрочем, тут срабатывает стадный инстинкт: все так делают, и я буду, а потом привычка, страсть, которая настолько сплетается с человеком, что в его понимании становится частью его личности, его существа. Отказаться от греха сложно, а когда грех обращается в страсть — это становится почти невозможно. Если грехи вытаскиваются из сердца, то страсти выдираются, вместе с окровавленными кусками оного. И, как любой больной, после подобного человек чувствует себя, мягко скажем, неважно. Пройдут годы, прежде чем он поймет, что страсть была ему не нужна, и даже мешала жить... потом он обрадуется, но перед этим последуют долгие мучения. Инстинкт самосохранения вызывает у человека страх перед муками, причем настолько сильный, что человек даже веру предает. Однако даже с ним можно справиться. Как? Да очень просто: о себе думать надо. Только не о себе нынешнем, а о себе будущем, посмертную участь вспоминать. Вспоминать, что получит праведник, и какие, несравненные с земными, муки предстоят душе грешника. Тогда «из двух зол» разум выбирает наименьшее. Но это не всегда удается. Борьба с каждым разом становится все легче и легче, ведь, видя твердость человека, Господь Сам помогает ему. С чем невозможно справиться человеку — с тем Господь поможет ему справиться, лишь бы человек произволение показал. Насильно нам Господь помогать не будет, потому что Он дал нам свободу и уважает нас, хочет, чтобы мы по доброй воле выбрали Его, пошли к Нему, отворачиваясь от греха. Да, конечно, грехопадения неизбежны, порой, они становятся настолько частыми, что отчаяния паук готовит свою сеть, чтобы уловить душу грешника, убедить в том, что нет уже обращения и спасения, что даже великое врачевание покаянием не поможет. Но голос этот обманчив. Он лишь пытается сделать так, чтобы человек не каялся. Проблема зачастую в том, что мы пытаемся понять Надмирного Бога мирскими понятиями, придать Ему человеческие черты, и, временами, не самые лучшие. Непримиримость чужда любви, а значит тот, кто есть любовь (а создать что-то, тем более целый мир можно лишь любовью), в принципе не может быть непримиримым. Бог всегда простит человека, лишь бы тот покаялся, испросил прощения. Бог любви готов помиловать всякого, лишь бы тот был готов принять милость, жаждал быть помилованным. Мой Бог — не Иннос, чья праведность стерильна и тошнотворна, а свет безлик и блекл. Праведность моего Бога не в безгрешности, но в готовности каяться, праведен не прямо стоящий, но тот, кто восстает после каждого падения, и продолжает нелегкое шествие ко Господу. Мой Бог, несомненно, понимает немощи человеческого сущечтва, ведь в действительности Он создал человека, а не Иннос Иннос — часть мироздания, потому не мог создать равную себе часть. Мой же Бог надмирен, Он вне мироздания, ибо оно Его творение. Он милостив к человеческим немощам и готов бесконечно прощать, если человек хочет измениться и сокрушается о содеянном зле. Такого мой Бог не отвергнет, да и покаяние его по сердцу мерить будет, а не по количеству пожертвованных золотых...
Вера в Инноса изначально была похожа на вероучение, проповедуемое моим Господом, но оно изменялось и люди опорочили, искривили его. В изначальном, нетронутом варианте его можно найти лишь в древних, забытых и утерянных фолиантах. Не всякий человек благочестив, ревнив о вере и Богобоязнен, как следствие этому учение много раз переписывалось в угоду тем или иным взглядам тех или иных людей. Так и исчезла чистота и возвышенность, превратившись в фанатичность и жестокость. За вероучение своего Бога я спокоен: во-первых, Он — истина, а истину, как не перевирай, она все равно хотя бы часть благодати сохранит, а из этой части возродится полноценное учение, а, во-вторых, сам Господь не позволит внести непоправимые изменения.
Вероучение не должно стоять на месте. Определенные изменения, безусловно, должны происходить, дабы вера была живой. Но не всякие изменения допустимы. А кто решает, какие допустимы, а какие нет? По большому счету Сам Господь решает это. Но и людям даны некоторые представления и соображения по этому вопросу: допустимы изменения, которые не противоречат основам вероучения. Например, допустимо использовать новые открытия, как дар Божий, но совершенно непредставимо внести порок в список добродетелей, к чему наше общество нередко стремиться. Что и говорить, если ополченцы, желающие стать рыцарями веры и чести, доблестными паладинами, большую часть времени проводят в борделях, рассказывая шлюхам о своих великих подвигах, о которых вычитали в какой-нибудь старой книге. Вместо того чтобы достойно подготовить себя к служению в ордене. Надо сказать, что в древние времена, когда слова «чистота», «благочестие» и «честь» имели еще какое-то значение, паладины считались монашествующими воинами: не уходя из мира, вели жизнь, достойную монаха. Почему? Ну, тут есть два объяснения: Богословское, и, если можно так сказать, практическое. Богословское вполне прозрачно: чистому душою Господь больше помогает, ибо ни один грех не разлучает такой души с Богом. А практическое... да у паладинов мысли не было жениться, они прекрасно понимали, что в любой день их могут убить, и что тогда? Оставлять вдову с детьми, обрекать их на нищету и, возможно, голодную смерть? Очень достойно... нынешние же не перестают ослеплять красавиц сиянием своих лат, больше сиять-то нечем... а уж про то, что у каждого рыцаря, на сегодняшний день, по меньшей мере, две любовницы, я и вовсе молчу. Изначально рыцари, будучи еще членами народного ополчения, готовятся к тому, что их задача: отдать свою жизнь за людей, а тут... скорее крестьян на верную смерть пошлют, или того, кто рангом пониже, а сами будут обжираться и упиваться, наблюдая за всем свысока. Вот они нынешние понятия. Помниться, как-то мне довелось беседовать с представителем подобного рыцарства, разговор по душам получился, но факты, которые удалось выяснить, просто поразили меня. Честь для этого человека заключалась лишь в том, чтобы добросовестно сделать «работу», прибегая к любым доступным способам, да в том, чтобы не попасться на своих аферах... это говорил человек, носивший на груди знак потира, церковной чаши, которая для церкви Инноса являлась главной святыней, носить такой знак уже являлось величайшей честью, но, безусловно, не в том понятии «чести», которое известно сейчас. Относиться к своему избранию с таким невообразимым легкомыслием, и носить знак святыни, печать, говорящую об избранности этого человека Богом — величайшее кощунство. Хотя, в наше время все становится приемлемо, что уж говорить, если даже Святую веру каждый истолковывает так, как ему это удобно, как выгоднее. Человек вновь и вновь повторяет свою ошибку, поддаваясь неумолимой безудержной гордыни. Страх Божий и чистота теперь ничего не значат? слова, которые в свое время переворачивали горы, разгоняли мрак, теперь мирно покоятся на лаврах бывшей силы и значимости. А самое главное слово — «вера», слово, которое в свое время было равнозначно слову «жизнь», теперь приобрело массу значений, которые не выражают полноты, заложенный в нем. Когда-то это слово употреблялось с благоговением, в пол голоса, в пристыженном недостоинстве, и лишь только по отношению к Богу. А сейчас... люди стали верить друг другу, для выражения прежнего смысла даже новое слово изобретать пришлось, да такое, чтоб уже не переврали. И, действительно, «верить» можно кому угодно и во что угодно, а вот «веровать», лишь во что-то, а вернее в Кого-то. Казалось бы, всего лишь игра слов, несколько букв, а смысл меняется до неузнаваемости.
Очень немногие из людей представляют себе силу слова. Когда-то, когда был совсем юн, удивлялся, почему «многословие» считается грехом. Но позже, конечно, понял. Тогда мне казалось, что, если уж Бог дал — так пользуйся. И сейчас я не отступаю от своих убеждений. Однако есть маленькая поправка: да, мы должны пользоваться всем, что дано нам, но как? Разумно. Голова дано человеку для рассудительности, а не для того, чтобы носить отличительную маску, называемую лицом. Всякий дар, который свыше обладает безумной силой, ведь податель его — сам Господь, а значит в любом даре — часть Его силы, но то, что для Него часть силы, для нас, порой, неподъемный груз. Человек стремится к всемогуществу, не понимая того, что даже самую малую, едва заметную толику власти, уже удержать не может. Рано или поздно это губит человека. Мы так любим говорить, что сильны и мудры, хотя действительность показывает совершенно обратное. Власть служит нам не в силу, а в немощь. Гордыня, как мы ее пьяны, генерал гордо возносится над своими войсками, а сам хуже последнего новобранца, ведь в том хоть какой-то намек на честь и чистоту остался, не все еще вышиблено обществом. Сильный никогда не сознает своей силы, ибо сила его кротка, а скромность велика, по-настоящему сильный человек никогда не скажет, что его сила абсолютна, скорее он будет утверждать, что не знает границ своей силы, но при этом, безусловно, сознает, что эта граница есть, ведь безграничной силой обладает лишь Господь. То же и мудрости касается: мудрец всегда прост, он признает себя мыслителем, философом, но, поскольку понимает, что есть мудрейшие его, и, тем более, знает, что с Божественной премудростию человеку тягаться бесполезно. Потому умолчит о своей мудрости, назвав себя лишь мыслителем. Удивительная вещь: мне открыты все тайны мироздания, но я не чувствую гордости за это. Дело в том, что тайны-то мне открыты, но я не понимаю их, наверное, мирского разума недостаточно, чтобы охватить мудрость мироздания, лишь Создавшему мироздание под силу его познать. Именно познать, а не узнать поверхностно, как знаем мы, познать всю его полноту во всех мирах, которые оно включает. Однако земному созданию, облаченному в бренную плоть, и не дано этого познать, и в этом тоже есть своя мудрость. Ведь если бы человек познал все мироздание во всей его полноте, он просто не смог бы в нем жить. Как жить, если все кругом познано и известно, если глядя на сочную траву, ты видишь, как она устроена, а воздев очи к небесам, видишь не густую синеву, а клубы бесформенного пара, в коих едва угадываешь облака... так и с ума можно сойти. Я некогда думал, что, получив силу дракона-нежити, я получил и мудрость всех веков, познал все мироздание, но это не так, к счастью, или к сожалению... Хотя, я думаю, к счастью. Ведь, в большинстве случаев, познания приносит лишь новую скорбь. В писании сказано: «Многие скорби от многия знания», и как это верно. Я виду в своей ученице жажду к познаниям, магия увлекает ее, но если бы она могла хотя бы примерно представить, какое великое разочарование ожидает ее... дело в том, что добро и зло в нашем мире нередко перемешено и потому, познавая одно, мы неизбежно сталкиваемся с другим. Был некромант, гениальный алхимик, который пытался вывести формулы и получить концентраты добра и зла из сфер этого мира. На склоне лет, он держал в руках две колбы: в одной была золотисто-белая жидкость, в другой — непроглядно черная. Но в черной, если встряхнуть выплывала на поверхность белая капелька, а в золотистой при подобном действии — черная, как смоль. Бедный старик понял, что всю свою жизнь потратил на попытки сделать невозможное. В ярости он слил обе жидкости в одну колбу и стал трясти. Удивительная картина открывалась ему, он так и не смог ответить на вопрос: свет тонул во мраке, или же мрак таял в лучах добра? Говорят, даже на смертном одре он мучился этим вопросом, а перед смертью, в последнюю минуту разбил колбу, чтобы какой-нибудь невежда не испил от нее, ведь последствия были бы просто непредсказуемы... даже помыслить страшно, что стало бы с искателем приключений, сотворившем подобное...
Как бы мне хотелось предостеречь свою ученицу, но она ведь не послушает, какие бы слова я не подобрал. Она пьяна, пьяна жаждой познания, и просто не услышит меня. Кстати, в своих размышлениях, я совсем потерял счет времени и не заметил, что минуло уже два дня. Надо бы спуститься к ней, а то ведь опять в окно полезет... Конечно, я еще не настроен для общения, однако, делать нечего. Вздохнув, я поднялся с кровати, отчего старые кости затрещали. Да, годы летят со скоростью стрелы, и ни один ветер не собьет их с выбранного направления... Представив нежное лицо воительницы, я тут же оказался перед ней. Сидя у камина, она читала очередной фолиант. Огненные волосы были разбросаны по плечам, доспехи блестели, сполохи каминного пламени плясали, отражаясь в белоснежном металле.
— Что на этот раз увлекло твой ум? — поинтересовался я.
Девушка вздрогнула.
— Опять ты подкрадываешься... зачитываюсь вторым томом «Мертвых искусств». Жизнь изобилует разными существами, но смерть, похоже, не беднее...
— Возможно, даже богаче, — улыбнулся я.
— Сложно поспорить... но, скажи, откуда столько созданий? Я так понимаю, что мы призываем лишь силу, и придаем ей форму, которая нужна нам.
— Ты хорошо усвоила то, чему я тебя учил. Действительно, мы призываем саму силу и придаем ей форму, которая, на наш взгляд, наиболее соответствует потребностям, для которых существо и было призвано. Однако я не очень понимаю, что именно тебя смущает.
— Я не понимаю: ведь когда не было формы зомби, или, скажем скелета, как они появились?
— А, вот ты о чем... Некромантия в целом, и магия призыва в честности — одна из самых древних наук. Во всякой науке бывают свои светила, выдающиеся люди, которые делают умопомрачительные открытия. На заре своего существования, призыв заключался лишь в призвании на помощь чистой силы тьмы. В то время сила сама решала, каким образом помочь зовущему. Но человек устроен так, что все хочет себе подчинить, всякую силу, всякое создание. Причиной тому служит не только гордыня, но и желание выжить и жить как можно лучше.
— Ты говоришь так, будто бы человек паразитирует на мире... — с укором проговорила она.
— А разве нет? — усмехнулся я, — да, природа создана, чтобы служить человеку, но во всем должна быть мера. Прогресс... неутолимое желание жить как можно комфортнее, все бы ничего, если бы при этом «хозяин» не уничтожал беспомощную «слугу». Сколько раз вразумлял Бог человека, с помощью бедствий... но все без толку, человек лишь озлобляется, лишь с еще большой злобой уничтожает все, пытаясь подчинить «непокорную рабыню» — природу.
— Просто мы не всегда можем отвечать за свои действия, предположить, какие последствия они за собой повлекут... не думаю, что человек сознательно разрушает свой дом. К людям надо с любовью относиться и терпением...
— Вздор! Да, большая часть не понимает, но разве это оправдание? Разве этим можно отговориться? И разве миру легче от того, что его уничтожают не сознательно?
— Нет, но... — она замялась.
— И не говори мне больше ничего на эту тему, вряд ли хоть кому-то под силу меня переубедить! Ну, да ладно, мы отвлеклись. Итак, в каждой науке есть свои гении. Так и в некромантии появились люди, которые захотели не просто призывать силу, но и придавать ей форму. Наука эта столь тонка, что я вряд ли смогу объяснить, как это работает, сам до конца еще не понял, главное, что работает. В умах чернокнижников возникали разные образы устрашающих существ, и вот они принуждали силу принимать форму этого образа.
— Делали фантазию былью? — уточнила Анна.
— Можно и так сказать. Они вкладывали свою силу и энергию в то, чтобы плод их воображения стал реален, так же поступаем и мы. Призываем силу и заставляем ее покориться нам.
— То есть тоже насилуем и разрушаем природу? — с торжествующим видом заключила девушка.
— Отнюдь! — возразил я. — Сила надмирна по своей природе, по своему происхождению, подчиняя то, что не касается мира, мы не увечим его.
Она задумалась, но возразить ей уже было нечего.
— Хм, всякий человек желает, чтобы мечты его сбывались, получается, что маги — это те, чье желание исполняется?
— Думаю, в этом определенная полнота, которую обретают маги. Во всяком случае, часть полноты...
— Интересно...
— Но маг должен помнить, что служит не себе самому, а своему Богу, иначе... самочинство может повлечь непоправимые последствия, ведь если человек эгоистично исполняет лишь свои желания — он наглеет, другие его уже не заботят, так и доходит дело до массовых убийств...
— Я всегда думала, что некроманты — эгоисты, и становятся отшельниками именно из-за эгоизма, считают людей хуже себя, низшей расой, что ли...
— Большей глупости я в жизни не слышал... да, со временем появляется желание возвысить себя, но всякий разумный человек, уловив в этом диавольскую гордыню, тут же задушит ее, объяснив себе, что он не лучше других. А некроманты, за редчайшим исключением, весьма разумные люди. Я, конечно, не говорю о тех бедолагах, для которых столь редкий дар стал непосильной ношей и они выжили из ума. С безумца ведь нет спроса... я говорю о людях, чьи умственные способности не вызывают сомнения, а поверь, таких большинство, ведь любая наука, связанная с Божеством, в частности магия, подразумевает, что ее последователь — философ, человек разума. Ведь, неспособный размышлять, не постигнет премудрости. А некроманты — великие мудрецы, ты в этом уже убедилась, читая «Мертвые искусства». Так вот первой причиной самовольного бегства от мира, пожалуй, является не способность сохранить чистоту разума, находясь в миру. Постоянная суета, шум больших городов, луженые глотки странствующих поэтов, неутомимые крики на рыночной площади, которые неведомым образом захватывают весь город... ну, разве находясь в этом дурдоме, можно размышлять?
— Думаю, да, ведь алхимикам же удается.
Я скривился.
— Алхимики всего лишь смешивают всякую дрянь, не особенно задумываясь о том, как позволяет их отрава на мироздание, ход истории и так далее. В шуме размышлять можно лишь по бытовому, о каких-то насущных вещах, но для глубокомыслия необходима тишина.
— Допустим, но неужели это единственная причина, по которой человек покидает мир? — удивилась девушка, поправив непослушную челку.
— Конечно, нет! — возмутился я, — просто остальные кажутся мне настолько очевидными, что даже говорить о них, по-моему, глупо...
— Возможно, не для всех эти причины очевидны...
— Во-первых, страх. Люди боятся всего, что выходит за рамки их узкого понимания мира, суженного разума, подчиненного телу. Потому некроманты становятся изгоями, порой, на них даже охоту объявляют. А, во-вторых, магия требует полной самоотдачи. Человек служит магии, а не магия ему.
— Охоту? — удивилась она.
— Конечно, за измену. Большинство некромантов умирали от паладинского клинка, а не своей смертью. Я ведь говорю, все, что в маленькой человечьей голове не умещается, вызывает страх. Еще с древних времен было намного проще уничтожить, чем понять, так уж у людей принято. Понимаешь, их нервирует то, что неподалеку обитает огромная сила, которую они не могут подчинить и контролировать. Вывод? Эту силу надо, во что бы то ни стало, уничтожить, для спокойствия граждан, то есть правителя. К тому же ненависть к людям, носящим черные одеяния, прививается еще в самом раннем детстве, даже через сказки. Я ведь помню, как мать читала мне о падших магах, и как я их ненавидел... правда, тогда, я и подумать не мог, что сам стану одним из них. На самом деле, с детства я страдал недугом и меня просто убивали милые люди, которые с сострадательными рылами заявляли: «Как я тебя понимаю!», как-то я ответил: выбросись из окна и переломай все кости, тогда, наверное, поймешь... правда, отец не оценил подобной откровенности, он ведь был придворным магом, а сын правящего священника не может вот так обходиться с людьми... понять, значит прочувствовать., испытать на своей шкуре.
— Какой ужас! А что за недуг?
— Больные суставы, порой, даже встать с постели было подвигом. Ну, да ладно, не будем об этом. Лучше поговорим о демонах.
— Постой! А как же лекари? Я уверена, что для сына верховного мага, могли найти лучших...
— Они не могли помочь, — отрезал я.
— Такого быть не может! Уж я в медицине кое-чего понимаю, и с суставами вполне можно справиться.
Я вздохнул.
— Они не могли мне помочь, по той простой причине, что я к ним не обращался.
Она нахмурилась. Сейчас вскипит, — подумал я.
— Все вы, мужчины, такие... привыкните болеть и лечиться не хотите! — я ж говорил, вскипит... выглядела она крайне недовольно. Менять тему было бессмысленно, а грубить... порой хорошее воспитание выходит боком.
— Ну, во-первых, не нужно обобщать, а, во-вторых, дело тут вовсе не в нежелании...
— А в чем же? — ее бровь поползла вверх.
— В гордости, в достоинстве человеческом! В то время я думал, что долго не проживу, а давиться зельями, и собирать вокруг своей постели скорбные и сострадающие физиономии... это не для меня. Каждому в детстве близок какой-то образ, так вот моим образом был волк. А волки не терпят жалости, но, в большинстве случаев, оставляют стаю и уходят умирать в леса, также, кстати, поступают и друиды. И в этом мудрость, они не становятся в тягость, так и я играл со смертью, никого не обременяя собой.