Олег Волховский
Люди огня
Олег ВОЛХОВСКИЙ
ЛЮДИ ОГНЯ
КНИГА I
АПОСТОЛЫ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В океане истин не сыщешь брод,
И клубок дорог мне не расплести,
И я никуда не веду народ,
Потому что не знаю, куда вести.
Мне добро от зла отличить трудней,
Чем тома законников затвердить,
И меня не встретишь среди судей,
Потому что не знаю, за что судить.
Если ты мне друг – предавай скорей,
Хуже страх измен, чем их яд испить,
Ни у чьих на жизнь не прошу дверей,
Потому что не знаю, кого просить.
Можно жить по вере назло врагам
И свободу духа на Путь сменить,
Только я никаким не молюсь Богам,
Потому что не знаю, о чем молить.
ГЛАВА 1
Звонили в дверь – это точно. Я застонал и перевернулся на другой бок. Звонок повторился. «Кого там черти носят?» – проворчал я и открыл глаза. По экрану компьютера разлетались окна «Fenestrae‑NT» [1]. Я зло нажал «reexeg» [2], и комп начал медленно перезагружаться. Что мы такое пили вчера? «Молоко Пресвятой Девы»? Или «Слезы Иисуса»? Или сначала одно, а потом другое? Звонок уже гудел не умолкая. Я наскоро натянул джинсы и, зевая, направился к двери.
– Кто там? – сонным голосом спросил я.
– Откройте! Святейшая Инквизиция!
Я пошатнулся и почувствовал лбом холод замка. Хуже могла быть только Смерть с косой собственной персоной. Я выпрямился и осторожно посмотрел в глазок. Да, сомнений быть не могло. Мужчина средних лет с этакой сладкой физиономией и воздетыми горе очами, словно в непрерывной молитве. Сразу видно: духовное лицо. К тому же одет в черную мантию инквизитора поверх белой сутаны. Из‑под сутаны видны кроссовки, но, к сожалению, от этого не легче. Следователь Святейшей Инквизиции. Я чуть не застонал в голос. За спиной следователя два полицейских с автоматами – любят же они солидность и внушительность! Я за пистолет‑то не знаю, с какой стороны браться.
|
|
– Не отягчайте вашего положения, – почти ласково сказал инквизитор и скривил пухлые красные губы. – Открывайте!
Я обреченно повернул ручку и медленно открыл дверь.
Они ворвались в квартиру. Полицейские сразу направились к компьютеру, а инквизитор взял меня за руку, аккуратно запер дверь и повел в комнату.
– Но в чем моя вина? – возмущенно спросил я.
– Скоро узнаете. Кстати, меня зовут отец Александр.
– Но, отец Александр…
Священник строго посмотрел на меня.
– Вы когда в последний раз исповедовались, молодой человек? – участливо поинтересовался он.
Я задумался.
– Не молчите. Это очень легко проверить по международному банку данных.
– Года два назад, – вздохнул я. Отец Александр ждал чего‑то еще.
– По «Интеррету» [3], – обреченно добавил я.
– Вот именно! Вот вам и результат. Я всегда выступал против этих сетевых исповедей. И компьютеров, кстати, тоже, – он с отвращением посмотрел на мою горячо любимую, на мою незаменимую тачку. – Все это искушение Аримана! – торжественно заключил он.
Компьютер был отключен и упакован. Отец Александр рылся в книгах. Найдя пару сомнительных, по его мнению, компьютерных распечаток, он присовокупил их к персоналке.
– Ладно, потом я велю обыскать по‑настоящему. Одевайтесь, молодой человек, мы уезжаем.
– Куда? – глупо спросил я.
– Увидите.
Привезли меня на Лубянку, конечно, в исконную инквизиторскую вотчину. Впрочем, в этом были и свои положительные моменты. Место, знаете ли, элитное: камеры не забиты, публика интеллигентная, крыс нет. Моим соседом оказался щуплый молодой человек с худым лицом, заостренным носом и глубоко посаженными серыми глазами. Он сидел в позе лотоса на жесткой тюремной кровати и, видимо, предавался размышлениям. Мое появление отвлекло его от этого увлекательного занятия. Он посмотрел на меня и доброжелательно улыбнулся.
|
|
– Андрей.
– Петр, – я пожал протянутую руку.
– Какими судьбами в наш заповедник?
– Гм… Чтоб я знал!
– Наверняка знаешь, только не догадываешься, – заявил мой сосед.
– А ты?
– Со мной все просто. Я кришнаит.
– Что? Ужас какой! – искренне испугался я.
– Ты еще скажи, что верный сын католической церкви, – усмехнулся кришнаит.
– Я верный сын католической церкви! – убежденно сказал я.
Мой сосед махнул рукой и вновь погрузился в медитацию.
Я выбрал кровать у окна, благо выбирать было из чего: нас двое, а кровати три. Но окно было забрано плотной решеткой, ничего не видно. Я встал на кровать и прильнул к нему вплотную.
– Там дальше должен быть собор Святого Людовика, – печально проговорил я.
– Угу! Братья иезуиты. Общество Иисуса. Чтоб их!..
– Не трогай иезуитов! Я у них учился.
– Правда?
– Да. В иезуитском колледже, что в Георгиевском переулке, напротив Госдумы. Мы с ребятами все прикидывали: если бросить бомбу из окна школы, долетит она дотуда или нет?
– Нашли на что покушаться! Было бы там Московское представительство Святейшей Инквизиции… – мечтательно протянул Андрей.
|
|
Мы оба вздохнули.
– А как ты туда попал, к иезуитам? – поинтересовался кришнаит. – У тебя что, родители – шишки?
– Да нет, просто голова на плечах… была… раньше.
– Это ты верно подметил.
Кришнаит Андрей оказался, в общем‑то, неплохим парнем, несмотря на странные религиозные пристрастия. Мы даже ни разу не поругались. А все тюремные неприятности он переносил куда лучше, чем я. Отцы‑инквизиторы, верно, непрестанно заботились о спасении наших душ, так что пища была, мягко говоря, постной. Кришнаиту‑то хоть бы хны, не то что мне. Отец Александр позабыл спросить, когда я в последний раз соблюдал пост. Кстати, об отце Александре…
Утром третьего дня, часов в шесть (о времени можно было догадаться по тому, что по радио, вечно включенному на полную громкость, грянуло «Miserere» [4], дверь камеры открылась.
– На «Б» фамилия, – скучным голосом сказал тюремщик.
– Болотов, – отозвался я.
– На выход.
Меня повели вверх по неширокой боковой лестнице. Все это время я нагло держал руки в карманах куртки. Этаже на четвертом мы свернули в коридор, а потом меня втолкнули в слабо освещенную комнату с низким потолком.
За длинным столом на широкой скамье сидели инквизиторы в белых сутанах, подпоясанных веревками. Очевидно, доминиканцы. «Чтут, однако, традиции», – мрачно подумал я. Одного из них я узнал сразу – отец Александр. Он скромно сидел слева от лысоватого пожилого человека с зачесанными назад остатками волос и явно не был здесь главным. Старик показался мне знакомым. Третьим был смиренный молодой человек приятной наружности. Его я точно видел впервые. А у окна, где посветлее, пристроился нотарий, готовый записывать показания.
– Я вас представлю? – громким шепотом спросил у старика отец Александр.
Тот слегка кивнул.
– Это отец Иоанн… Кронштадтский.
Я облизал губы и отступил на шаг. В комнате как‑то сразу стало жарко. Да, я видел его на портрете в его книге и на фотографиях. Несколько успокаивало то, что отец Иоанн слыл человеком в общем‑то неплохим, хотя и консервативным, и прославился в основном исцелениями. Сколько ему сейчас? Под двести? Мало для канонизации, но более чем достаточно для того, чтобы доказать его святость. Обычные люди столько не живут. Только переживет ли он свое инквизиторство?
С некоторых пор великими инквизиторами стали назначать исключительно бессмертных для повышения авторитета инквизиции и смягчения нравов. Однако это не очень помогло. Бессмертие дается за святость, но это служба, а не награда, лен, а не вотчина. Если служба плоха – лен отбирается в казну. Святой, отошедший от святости, умирает. Некоторые из них столь рьяно брались за дело инквизиции, что умирали через несколько лет после Вступления в должность, хотя прекрасно жили до этого лет по четыреста‑пятьсот и были благополучно канонизированы. Но как известно: «Кто погубит свою душу ради Меня, тот спасется». Кому еще взять это на вооружение, как не святому?
Отец Александр любовался произведенным впечатлением.
– Стойте на месте, молодой человек, – устало сказал отец Иоанн. – И отвечайте на вопросы.
– Ваше имя? – строго спросил отец Александр. Как будто не знал!
– Петр Болотов.
– Где учились?
– Иезуитский колледж Святого Георгия и МГУ.
– Угу. Что вам известно о «Школе Ветра»?
Не так давно я скачал по «Интеррету» прелюбопытную книжку «Как вести себя на допросах инквизиции?». Там содержалось несколько дельных советов, которые я честно выучил. Во‑первых, не говорить явной неправды; во‑вторых, не отрицать очевидных фактов; в‑третьих, вообще говорить поменьше, основными ответами должны быть «не помню» и «не знаю»; ну и, наконец, никогда и ни при каких обстоятельствах не признавать себя виновным.
Я задумался. Мне было известно о «Школе Ветра».
– Да, где‑то слышал.
– От кого слышали?
– Не помню.
– Не запирайтесь, Петр, – укоризненно проговорил отец Александр. – Нам многое известно.
Иоанн посмотрел на меня горящими глазами. Я опустил взгляд.
– Покажи ему, – кивнул своему помощнику бессмертный.
Отец Александр изящно поднял со стола какую‑то фотографию и повернул ее ко мне.
«Тьфу, черт! Чтоб их!»
– Я вижу, что вы узнали, – протянул священник. – Это Наталья Ильченко – глава «Школы Ветра». Фотография найдена в вашем архиве.
– Да был я там пару раз! – взорвался я. – Быстро надоело. Болтовня одна!
– Вот с этого и надо было начинать, – спокойно заметил отец Александр и кивнул нотарию. – Обвиняемый признался, что участвовал в работе магической «Школы Ветра». Признание в колдовстве.
– Да какое колдовство! – возмутился я. – Ерунда все это!
– Вы так думаете? – поинтересовался отец Александр и удивленно поднял брови, а отец Иоанн печально посмотрел мне в глаза.
– Это еще не все, молодой человек, – проговорил бессмертный, – Расскажите нам об «Ordo viae» [5].
Я облизал губы.
– «Ordo viae», – четко разделяя слова, повторил отец Александр.
Ox! «Ordo viae» был самопальный католический орден, обретавшийся в городе Екатеринбурге. Основан он был довольно странной молодой парой, жившей, по слухам, ангельским чином. В остальном, впрочем, то были люди весьма приятные и интересные в общении. Вот уж о ком мне ни в коем случае не хотелось бы докладывать инквизиции!
– Первый раз слышу, – нагло соврал я.
– Петр, – проникновенно проговорил отец Александр. – У нас уже достаточно оснований для того, чтобы примерно наказать вас. Но насколько это будет тяжкое наказание – зависит от вашей искренности. Будьте искренни! Для вас еще не все потеряно. Вы же не нераскаянный еретик. Мы прекрасно понимаем, кто такой вы и кто такие они.
Я молчал.
– А вы знаете, что этот так называемый католический орден занимался распространением богомерзких писаний некоего Кира Глориса? Ваши друзья неделю назад арестованы в этом осином гнезде разврата, этом рассаднике ересей Екатеринбурге!
Мне стало нехорошо, но я все еще твердо помнил великую заповедь арестанта «Не верь!» и взял себя в руки. Плохо было то, что это говорил бессмертный, а они лгут очень редко, и только при большой необходимости.
– Петр, – снова заговорил отец Александр. – Мы просмотрели историю ваших похождений по «Интеррету» Вы бывали на екатеринбургских ситусах [6]и вели переписку с «Ordo viae».
Я был растерян. Мне следовало бы остаться одному и собраться с мыслями. Отрицать все, вероятно, бессмысленно, Но говорить можно только то, что им и так известно. Я попытался вспомнить свою переписку.
Отец Александр внимательно смотрел на меня.
– Считайте, что это исповедь, Петр. Вам надо облегчить душу. Вам надо очиститься. А вы только больше грешите ложью, гордыней и несмирением. Вы должны быть покорны католической церкви!
– Я верный католик!
– Тогда мы вас слушаем… – отец Александр сделал паузу, но она осталась незаполненной. – Что ж, – печально продолжил он, – тогда я должен с глубоким прискорбием сообщить вам, что мы будем вынуждены допросить вас по‑другому. – Он изучающе посмотрел на меня. – Завтра. Пока мы с вами расстаемся. Уведите! – приказал он полицейскому, стоявшему у двери за моей спиной.
Тюремный коридор был ярко освещен. Грязно‑оранжевые двери камер на фоне отвратительной зелени стен. Мою камеру приоткрыли ровно настолько, дабы я мог в нее протиснуться, – наверное, чтобы больше никто не убежал. Я вошел и открыл рот.
Мой сосед‑кришнаит висел сантиметрах в двадцати над кроватью все в той же позе лотоса и вид имел отрешенный. Между ним и кроватью ничего не было. Я готов в этом поклясться! Глаза его были полузакрыты, но грохот запираемой двери вывел его из оцепенения. Он посмотрел на меня и медленно опустился на одеяло.
– Я созерцал Вселенский Образ Господа Кришны, – извиняющимся тоном объяснил он.
– Но ты же… Этого не может быть! Если только ты…
– Если только я не бессмертный? Среди верных Господа Кришны немало бессмертных, но я еще молод. Рано об этом говорить.
– Этого не может быть, – повторил я. Конечно, бессмертные могли подниматься над землей в церкви во время службы. Однако то святые, им положено. Однако кришнаит!.. – Бессмертия могут достичь только те, кто верует в Иисуса Христа! – упрямо провозгласил я.
– Это отцы‑иезуиты тебя научили?
Я промолчал. В общем‑то, конечно, кто же еще?
– Ну как ты? – участливо поинтересовался Андрей. – О чем тебя спрашивали?
Я сразу вспомнил обстоятельства допроса и в отчаянии ударил кулаком по кровати.
– Меня сожгут, – обреченно сказал я. – А сначала будут пытать.
– Не мели чепухи! Уже лет триста никого не сжигали. Обвинение‑то какое?
– Колдовство. И связь с одним незарегистрированным орденом.
– Ты что, убил кого‑нибудь? – испугался кришнаит.
– Нет, конечно. Просто ходил на одну оккультную тусовку.
– Хм… Если они будут заниматься каждой оккультной тусовкой, у них крыша поедет. Что‑то здесь не то… Петр, видишь скомканную бумагу на столе?
– Ну?
– Подожги!
– У меня забрали спички.
– Идиот! Взглядом подожги!
– Ты что, смеешься?
Андрей внимательно посмотрел на меня, потом перевел взгляд на бумагу – и она мгновенно вспыхнула.
– Колдун хренов! – сделал он очевидный вывод о моих магических способностях. – Ладно, еще о чем спрашивали? – как ни в чем не бывало продолжил он. – Что за орден?
– «Ordo viae». Есть такой в Екатеринбурге.
– В Екатеринбурге, говоришь? – он призадумался, потом полез под подушку и извлек оттуда слегка помятый журнал.
«Вестник Святейшей Инквизиции», – с удивлением прочитал я.
– Ты читаешь эту гадость?
– Другого здесь не дают, приходится довольствоваться малым. Здесь статья интересная. Про какого‑то екатеринбургского пророка. Толпы собирает, чудеса творит, мертвых воскрешает. Нет, они, конечно, пишут, что все это обман и дьявольская прелесть, и предостерегают верующих. Но тебе это не кажется странным совпадением? Там Екатеринбург, здесь Екатеринбург.
– Это большой город.
– Да, но инквизиторов гораздо больше интересуют новоявленные мессии, а не тусовки и неблагословленные ордена. А мир тесен, знаешь ли.
– Ну и чем это для меня кончится?
– Очевидно. Выжмут из тебя все, что имеет хоть какое‑то отношение к этому парню, и отправят на исправление куда‑нибудь в Оптину пустынь месяцев на шесть.
– А пытки?
– Брось! Максимум, что тебе грозит – это детектор лжи.
– Откуда ты все это знаешь, бхакт и друг [7]?
– Экий ты эрудированный. Я здесь давно. У меня сменилось много соседей. Насмотрелся я на вас.
– Давно – это сколько?
– Три года.
Я оторопел.
– Но это же предварительное заключение!
– А что еще со мной делать? В монастырь отправлять смешно – я иноверец. Казнить? Времена не те. Между прочим, тюрьма очень эффективно сжигает дурную карму и добавляет тапаса.
И он вновь принял позу лотоса, положил руки на колени ладонями вверх и погрузился в медитацию.
А ночью началась гроза, странная какая‑то гроза, неправильная Небо не гасло ни на секунду от частых молний, а раскаты грома слились в один непрерывный гул, смешанный с ревом ветра. Вдруг у нас в камере погас свет, тусклый тюремный свет, который не выключали ни днем ни ночью. Это нас жутко обрадовало. Наконец‑то можно поспать спокойно Пусть уж лучше гроза.
А утром меня снова повели на допрос, но на этот раз мы не поднимались вверх, а спускались вниз, что, мягко говоря, не обнадеживало. В небольшой комнате без окон, с голыми каменными стенами, освещенными мертвенно‑бледным электрическим светом, меня встретил отец Александр. Других инквизиторов не было, только еще какой‑то молодой монах с печальными глазами, неизменный нотарий да невысокий полный человек, вида весьма цивильного.
– Ну, надумали говорить? – поинтересовался отец Александр.
– Мне нечего вам сказать.
– Петр, я буду с вами откровенен. Вы сами не понимаете, во что ввязались, и ваши друзья тоже. Это дело чрезвычайной важности. Его курирует сам отец Иоанн, о нем известно папе! Вы думаете, что применение пыток – пустая угроза? Это не так! Несколько дней назад мы собирали совет, на котором было решено в данном случае отступить от трехвековых традиций увещевания и милосердия и вернуться к старинным методам допроса. У нас нет времени вас уговаривать! Возможно, уже поздно. Нет, дело конечно не в вас и даже не в «Ordo viae». Недавно в Екатеринбурге появился человек, который может представлять угрозу для всех. Он слишком опасен! Нас интересует все, что с ним связано.
Я заколебался. Друг кришнаит как в воду глядел! Отец Александр заметил мои сомнения и впился в меня взглядом.
– Назовите имена. Всех, кто общался с этим орденом. Вы им не повредите. Они нам нужны только как свидетели.
«Нет! Им нельзя верить. Не раскисай!» – сказал я себе.
– Нет! – вслух сказал я.
Отец Александр обреченно развел руками.
– Ну, я сделал все, что мог, – сказал он сводам тюрьмы. – Читайте! – кивнул он нотарию.
– Мы, судья и заседатели, – начал нотарий, – принимая во внимание результаты процесса, ведомого против тебя, Петра Болотова из Москвы, Московской епархии, пришли к заключению, после тщательного исследования всех пунктов, что ты в показаниях своих сбивчив и противоречив. Имеются к тому же различные улики. Их достаточно для того, чтобы подвергнуть тебя допросу под пытками. Поэтому мы объявляем и постановляем, что ты должен быть пытаем сегодня же в семь часов утра. Приговор произнесен.
Я прикинул, что до семи осталось минут пятнадцать. Хреново, однако! Ноги были как ватные.
В этот момент сверху послышался шум и приглушенные крики. Отец Александр посмотрел на дверь.
– Идите выясните, что там происходит, – приказал он одному из полицейских. – А мы идем вниз. Я не собираюсь терять время.
Мы спустились по узенькой каменной лестнице, освещенной таким же противным светом, и оказались в комнате, живо напомнившей мне эпизоды старинных романов. Раскаленные угли, щипцы, плети, кошки… Какие‑то совершенно незнакомые мне приспособления. Признаться, только теперь я по‑настоящему испугался.
– Вы хоть знаете, как всем этим пользоваться? – дрогнувшим голосом спросил я.
– Сохранились средневековые пособия, – любезно пояснил отец Александр. – Там все расписано по пунктам со схемами и иллюстрациями. Очень доходчиво. Брат Лаврентий, поставь бульончику подогреть, пожалуйста, – обратился он к монашку. – Кстати, Петр, это доктор Фотиев, врач, – он кивнул в сторону полного человека в цивильном. – А то мы люди неопытные, переборщить можем.
Я сглотнул слюну. Нет, невозможно! Чтоб в наше время! Запугивают. Да и отец Александр не похож на палача. Хитрый, конечно, как бес, скользкий, как угорь, сладкий, как трупный запах. Но чтоб пытать!
Вернулся брат Лаврентий.
– Начинайте! – бросил отец Александр.
Меня молниеносно раздели этот самый Лаврентий и один из полицейских и связали руки за спиной. Я оторопел от неожиданности. Стало холодно и чертовски неуютно.
– Лаврентий, с чего обычно, – произнес отец Александр и улыбнулся мне: – Вы у нас уже не первый.
Я посмотрел на монашка. Слишком светлые глаза, нет, не печальные, показалось. Злые. Слишком светлые прямые волосы, слишком бледная кожа, слишком тонкие пальцы. Паук!
– Монах‑палач! – воскликнул я.
– Что поделаешь, – печально ответил священник. – Профессионалов все равно не осталось. А брат Лаврентий – единственный из нас, кто согласился исполнить этот скорбный долг. Кстати, Петр, я забыл сказать; вы в любой момент можете заявить, что хотите сделать признание. Пытка будет немедленно остановлена.
Я почувствовал, что мои руки еще к чему‑то привязывают. «Дыба», – понял я и ошарашенно посмотрел на отца Александра.
– Да, вы угадали, – кивнул тот. – Вы ничего не хотите сказать?
– Нет. – Вот теперь они точно ничего от меня не узнают, решил я.
Веревка натянулась, ноги мои оторвались от пола, и я охнул от боли. Несколько секунд я не осознавал окружающего, но вдруг веревка ослабла – и я упал. Что‑то изменилось – казалось, ко мне потеряли интерес. Рядом с отцом Александром стоял тот самый полицейский, которого послали наверх узнать о причине шума, и что‑то взволнованно объяснял ему. Лицо брата Лаврентия стало еще бледнее, хотя это казалось невозможным, а откуда‑то сверху доносились крики и топот множества ног.
– Развяжите! – с досадой бросил священник палачу, но было уже поздно. В комнату ворвались какие‑то люди, явно не имеющие отношения к духовенству. Они были вооружены и настроены весьма агрессивно. Худой жилистый человек лет тридцати с лишним, вероятно предводитель, яростно смотрел на инквизиторов.
– Взять их! – крикнул он остальным, и толпа набросилась на отца Александра и брата Лаврентия. – Взять, я сказал, – повторил он, и его товарищи несколько расступились.
Моих мучителей крепко держали под руки. По благообразному лицу отца Александра стекала струйка крови.
– Вас будет судить тот, кто имеет на это право! – объявил он инквизиторам.
Только теперь на меня соблаговолили обратить внимание. Жилистый предводитель подошел ко мне и совершенно другим тоном испуганно спросил:
– Вас пытали?
Я кивнул.
– Сволочи!
Он достал нож и перерезал веревки, а потом помог мне подняться. Я с наслаждением растирал запястья.
– Вы свободны! – объявил он. – Инквизиция упразднена!
– Кто вы?
– Меня зовут Филипп. Филипп Лыков, отставной офицер, – и он протянул мне руку, которую я с удовольствием пожал.
ГЛАВА 2
Я поднялся наверх и вышел на улицу. Стоял роскошный летний день, – кажется, я никогда не видел такого высокого голубого неба. На Лубянке нас несколько раз выводили на прогулку, но место так называемой прогулки представляло собой небольшой каменный мешок под железным навесом. Неба практически не было видно, только маленький кусочек.
Я вздохнул полной грудью. Вид, правда, портили несколько поваленных деревьев в сквере у Политехнического музея. Потом я узнал, что ночью над Москвой пронесся небывалой силы ураган, первый за это столетие.
Я спустился в метро и только возле турникетов понял, что у меня нет ни копейки. Все отобрали, сволочи! Даже мелочь выгребли из карманов при аресте и выбросили в мусорное ведро. Я понуро побрел обратно и не пожалел, что вернулся: таким неземным ликованием наполнило мое сердце увиденное мною зрелище, простите за высокопарный слог. На крыше Лубянки толпился народ. Потом я увидел, как отодрали и сбросили вниз небольшой кусок кровли, и понял, чем они заняты. Лубянку разбирали и растаскивали по камушкам. Я сел на парапет – любоваться.
Неподалеку пристроились хипы с гитарой. Один из них откинул со лба длинную прядь прямых русых волос и запел:
На колени пред ликом зари!
Омовение сердца сиянием дня,
Шесть веков я взыскую любви –
Christus regnat! 1 Любовь затопила меня… 2
[8]
[9]
И все бы было здорово, если бы мне жутко не хотелось есть, а еще спать. Глаза слипались. Но упасть прямо здесь и уснуть на тротуаре, как какому‑нибудь бомжу, мне, слава богу, не дали. Ко мне подошли двое молодых людей, точнее, молодой человек и хорошенький мальчик лет шестнадцати.
– Мы собираем пожертвования для узников инквизиции, – застенчиво проговорил мальчик и хлопнул пушистыми ресницами.
Я демонстративно вывернул карманы и указал взглядом на ботинки без шнурков.
– Может быть, сначала мне поможете?
– Так вы оттуда! – извиняющимся тоном проговорил молодой человек. Он был на голову выше своего напарника и волосы имел черные и остриженные коротко, по‑военному, в отличие от светлых локонов юноши. – Пойдемте. У нас организована раздача бесплатной еды для пострадавших от клерикального произвола. Меня зовут Марк, а это Иван.
Мальчик застенчиво улыбнулся. Ангелочек, ей‑богу!
– Петр Болотов.
Я не заставил себя долго упрашивать, и меня действительно накормили пирожками с мясом, что вернуло мне интерес к жизни. Иван и Марк воспользовались случаем и разделили со мной трапезу. Мы обосновались в сквере у Политехнического музея и пустили по кругу бутылку пива.
– Завтра Учитель собирается судить инквизиторов, – объявил Марк, дожевывая пирожок. – Представляешь, они пытали заключенных!
– Еще бы! – усмехнулся я. – Еще как представляю!
Они оба посмотрели на меня с уважением.
– Будешь свидетелем, – сказал Марк.
– С удовольствием! А кто это – Учитель? Филипп Лыков?
– Нет, что ты, – Иван таинственно улыбнулся. – Какой там Филипп Лыков!
– А кто?
– Мы в Новосибирске познакомились, в университете… Потом Екатеринбург.. В общем, классный парень. Увидишь. – И улыбка ангелочка стала еще таинственнее.
Я сразу вспомнил про уральского пророка.
– У вас что, секта?
Юноша хмыкнул:
– Как бы не совсем…
Марк строго посмотрел на меня:
– Не смей так говорить!
Я пожал плечами.
В этот момент с Лубянской площади грохнул громкоговоритель. В нем что‑то заворочалось, заскрежетало, и наконец мужской голос взволнованно произнес:
«Граждане, просьба всем покинуть здание Лубянки и прилегающий участок площади! Просьба не приближаться к зданию ближе чем на двадцать метров! Здание Лубянки представляет опасность!»
Я обернулся. Люди с крыши исчезли, не особенно повредив этот оплот клерикализма, а внизу какие‑то решительно настроенные ребята ставили вокруг здания временное ограждение и выгоняли за него зевак
– Они что, взрывать собираются? – испугался я. – С ума, что ли, посходили? В центре Москвы!
– Не думаю, – спокойно ответил Марк. – Хотя если Учитель считает, что здание обрушится, – значит, обрушится. Кстати, вон он. Высокий, с хвостом, в джинсах.
Я посмотрел в направлении, куда указывал мой новый знакомый Высокий человек с прической хвостом отделился от прочих и направился к центру площади, к памятнику Иосифу Волоцкому, первому московскому инквизитору, убитому еретиками за три дня до канонизации. У памятника он повернулся лицом к бывшей инквизиционной тюрьме и воздел руки к небу. Я собрался было уже презрительно усмехнуться, но услышал приглушенный гул. Лубянка таяла, лениво, как при замедленной съемке, рассыпаясь в прах. Не было слышно ни взрывов, ни грохота падающих камней. Только мерный гул, как от далекого поезда.
– Такого он еще не делал, – одними губами прошептал Иван и вытер пот со лба тыльной стороной кисти.
Когда все кончилось, к нам подошел Филипп. Он сразу узнал меня и улыбнулся:
– Учитель хотел тебя видеть.
Я удивленно посмотрел на него:
– Зачем?
Филипп в свою очередь удивленно поднял брови:
– Значит, надо.
Я не стал больше расспрашивать и проникся величием момента. В конце концов, кто же бегает от приключения, когда оно само плывет в руки!
– Вон он, твой спаситель!
Я посмотрел туда, где еще полчаса назад была Лубянка. Высокий человек в простой белой рубашке и джинсах что‑то прибивал к небольшому деревянному столбику. Я направился к нему. В воздухе еще стояла пыль от обрушенной Лубянки, а слева от нас строительным краном снимали с постамента памятник Иосифу Волоцкому. Солнце уже склонялось к закату, с востока медленно наплывала лиловая грозовая туча, предостерегающе посверкивая еще беззвучными молниями. На табличке красовалась надпись: «Здесь танцуют!» Я улыбнулся.
– Извините!
Он выпрямился и оглянулся. На вид ему можно было дать лет тридцать, может быть, чуть меньше. Строен, широкоплеч и дико обаятелен. Иконописное тонкое лицо. Лик, черт побери! Пышные каштановые волосы, собранные в хвост. И большие серые глаза. Их взгляд сначала показался мне несколько холодноватым, но он улыбнулся, и это ощущение сразу пропало. Джинсы его при ближайшем рассмотрении оказались изрядно потертыми, зато рубашка щегольски расстегнута на груди.