– Теперь они за нами побегают, а не мы за ними, – и Учитель решительно направился к выходу из здания Госдумы.
В Кремле нас ждала еще одна неожиданность. Здесь была суета, беготня, взволнованные разговоры многочисленных чиновников и полное равнодушие к нам охраны. Оказалось, что Президент скоропостижно скончался. Говорили то ли об инфаркте, то ли об инсульте. Впрочем, кто его знает?
А утром было телеобращение к народу, короткое и искрометное. Причем каждый услышал в нем то, что хотел услышать. Я только поражался рассказам своих знакомых, настолько они отличались друг от друга. Зато вид у всех слушателей был загруженный и удовлетворенный.
Обращение через спутниковое телевидение транслировалось по всем странам мира, причем, по словам опешивших журналистов, не понадобились переводчики. Эммануилу непостижимым образом удавалось говорить на всех языках одновременно.
Народ же, как ему и положено, безмолвствовал. Ему давно было все по фигу, этому, который народ.
Так июньским московским утром Господь Эммануил без единого выстрела захватил власть в России. И сразу рьяно взялся за дело, разбираясь в мрачном и запутанном наследии предыдущей власти, самозабвенно сочиняя указы, перетряхивая кабинет министров и давая интервью осаждавшим его журналистам.
В тот же день начались массовые аресты бывших инквизиторов. Лишь очень немногим удалось бежать. Но следствия и суда не было. Эммануил говорил с каждым из них наедине.
– Многие из этих людей были вполне искренни и считали себя частью моего земного воинства. Ошибка – не преступление. Я хочу от них только покаяния, – в конце концов объявил он.
Так появился приговор, точнее, личное постановление Эммануила. Инквизиторы должны были пройти покаянной процессией от развалин Лубянки до Храма Христа Спасителя, где их будет встречать Господь.
Действо было назначено на вечер пятницы. Признаться, я очень хотел на это посмотреть. Но мне позвонил Матвей и передал, что Господь приказывает мне быть с ним у Храма.
Уже около восьми на улицах, где должно было проходить шествие, собралось множество зевак. Метро «Пречистенка» закрыли, и мне пришлось переться пешком от Арбата. В начале Гоголевского бульвара стояло оцепление. Я показал документы. На меня посмотрели с уважением и пропустили. Минут через десять я уже поднимался по ступеням Храма. Прямо передо мной рвалась в небо пламенеющая готика белоснежного собора, построенного более века назад в честь победы союза католических держав востока и запада над Корсиканским Безбожником.
Господь, в белых свободных одеждах, приличных более первосвященнику, чем правителю, сидел на троне на вершине лестницы. За его спиной стояли Марк, Иван, Матвей, Филипп Лыков, мой бывший сокамерник Андрей, Яков и еще несколько незнакомых мне людей.
– Пьетрос? Очень рад, – сказал Господь и указал мне место за троном.
Я встал рядом с Матвеем. Стемнело. Нас осветили прожекторами. Только тогда у начала Гоголевского бульвара появилась голова процессии. Инквизиторы шли босиком в серых рубищах и держали зажженные свечи. По обе стороны процессии шествовали люди в длинных черных сутанах и несли факелы. Дальше, справа и слева, – полицейские, вооруженные автоматами.
Появление инквизиторов было встречено бурей народного негодования, криками, оскорблениями и свистом. Но те, надо отдать им должное, переносили все стоически и продолжали медленно идти вперед. Когда они пересекли более половины площади, на колокольне Христа Спасителя ударили в набат. Тогда во главе процессии я заметил того самого старика, что допрашивал меня на Лубянке, Иоанна Кронштадтского. Справа от него шел отец Александр и бережно поддерживал его под руку. У подножия лестницы инквизиторы остановились и преклонили колени. Тогда Эммануил поднял руку, и все стихло. Он поднялся со своего трона и начал спускаться по ступеням к осужденным. Внизу он склонился над святым Иоанном и помог ему подняться, а потом обнял его.
Я не видел, что произошло, но Иоанн запрокинул голову и повис на руках Эммануила. Кто‑то крикнул: «Ложись!» Но Господь стоял неподвижно и смотрел на крышу дома, справа от Гоголевского.
Мы бросились вниз по лестнице.
– Господи, на землю! – крикнул Марк. – Он может выстрелить еще!
– Больше не выстрелит.
Однако Эммануил опустился на одно колено, бережно поддерживая Иоанна. Тот был ранен.
Святой посмотрел в глаза Господу.
– Ты… – тяжело проговорил он и закашлялся кровью. Потом перевел взгляд на темнеющее небо. – Боже, прости меня. Я ошибся.
И замер.
– Ты прощен, – сказал Эммануил и закрыл ему глаза.
– Господи! Неужели ты не воскресишь его? – рядом стоял отец Александр и с отчаянием смотрел на Эммануила.
– Нет. Он выполнил свое предназначение и умер так, как должно и когда должно. Эта жизнь и так прекрасна, и к ней нечего добавить – Потом он перевел взгляд на крышу дома, откуда стрелял снайпер, и бросил охране: – Принесите мне этого мерзавца!
– Господи, ты думаешь, он еще там? – осторожно спросил Марк.
– Я знаю. – Эммануил коснулся плеча склоненного отца Александра. – Я поручаю вам вашего учителя. – А сам встал и обратился к остальным участникам процессии: – Я скорблю о смерти святого Иоанна Кронштадтского так же, как и вы. Под его руководством вы были воинами на защите Церкви, и теперь я хочу, чтобы вы остались моим воинством. Встаньте, я прощаю вас.
И Эммануил благословил осужденных.
Вскоре охранники принесли труп снайпера.
– Мы нашли его мертвым. Вот, было рядом с ним, – на асфальт упал карабин с оптическим прицелом.
– Естественно, – заметил Эммануил, – Никто не переживет покушения на своего Господа.
– А отчего он умер? – спросил Марк, осматривая труп.
– Остановка сердца, если тебя интересуют медицинские подробности, Марк Но это детали. Он умер потому, что я приказал ему умереть.
После этого случая Господь долго не вспоминал о нас, тех, кто помогал ему прийти к власти, своих друзьях и соратниках, стоявших тогда за его троном. Нам не досталось ни одного места в правительстве, несмотря на пристрастие равви к молодежи, и я обреченно вернулся домой. Да и действительно, какой из меня, скажем, министр финансов? Максимум, на что я способен, – это спать на заседаниях.
В утешение я купил собрание сочинений Кира Глориса, тепленькое, только что из‑под печатного пресса. Текст здорово отдавал мистицизмом, если не оккультизмом, но, в отличие от других подобных авторов, господин Глорис был весьма эрудирован и ясно выражал свои мысли. Основной темой было пришествие истинного короля «из рода Христа». Причем настолько основной, что казалось, будто истинный король у автора уже в кармане, только помазания не хватает да еще пары формальностей. Было очевидно, что книга написана с целью подготовить его приход. Имя автора казалось названием. «Кир Глорис» – «Царь Славы», если, конечно, забыть о том, что первое слово греческое, а второе – латынь. Матвей просветил меня, что Кир Глорис и Эммануил – одно и то же лицо.
Я уже собирался вернуться к работе программиста и помянуть о моих приключениях с Господом когда‑нибудь в мемуарах, если только мне не лень будет их написать, когда в моей квартире раздался звонок. Меня вызывали в Кремль.
Мы собрались в большой комнате несколько чиновного вида. Ковровые дорожки, стены, облицованные деревом, хрустальные люстры, длинный стол, покрытый темно‑зеленым сукном. Помесь бильярдной и дворца. Здесь были все последователи Учителя, которых я знал, – мой бывший сосед по камере Андрей, освободитель Филипп, Марк с Иваном, Яков, Матвей и еще два дотоле неизвестных мне человека. Один вида довольно бычьего, с жестким взглядом ледяных серых глаз и татуировкой на руке. Второй же – изысканнейший и интеллигентнейший, одетый несколько вольно и претенциозно, и посему я решил, что он имеет отношение к богеме – художник или музыкант. Как я потом узнал, первого звали Симон, а второго Варфоломей.
Наконец появился Учитель, усталый, но сияющий, и бык посмотрел на него благоговейно, как шестерка на мафиози. Равви сел во главе стола.
– Садитесь, – ласково начал он. – Как видите, я вовсе о вас не забыл. Россия – только начало. Перед нами лежит весь мир, мы должны завоевать его, и прежде всего словом. Это и есть ваше предназначение. Вы – мои апостолы. Слушайте же! Андрей поедет в Индию. Он неплохо знает их культуру и религию. Это ему поможет.
– Но, Учитель! – воскликнул Андрей. – Я же не знаю языка. То есть санскрит, и то очень плохо.
– Поверь мне, это не проблема, – лукаво улыбнулся равви. – Далее! Яков, брат мой, будет апостолом Африки. Это очень сложная задача. Там слишком нестабильная ситуация, – Господь ободряюще посмотрел на Якова. – Но ты справишься. Иван – Франция.
Ангелочек блаженно улыбнулся. «Ну конечно, Париж – для любимчиков», – зло подумал я.
– Симон – Америка, – продолжал Учитель, обращаясь к быку. – Варфоломей – Китай и Япония. Марк и Петр – Италия и Испания. Матвей – Северная Европа.
Мой бывший сосед по спальнику не на шутку опечалился.
– Учитель! – протянул он. – Я бы хотел остаться с тобой.
– Сейчас важнее Северная Европа, чем твои писательские упражнения, – строго заметил равви.
Матвей склонил голову. Верно, он очень хорошо знал, о чем идет речь.
– Филипп останется со мной, – наконец заключил Господь. – А теперь я благословляю вас! – и он простер над нами руки.
Вдруг его лицо, руки, тело стали удивительно светлыми и прозрачными, словно солнце светило сквозь него, а там, где должно быть сердце, начала раскручиваться огненная спираль. Меня пронзила боль, я зажмурился и сжал пальцами виски. Через мгновение все кончилось, но я знал: во мне что‑то изменилось. Я медленно открыл глаза, встретил тихий, спокойный взгляд Господа, мол, ничего страшного, все хорошо. Он улыбался. Аудиенция была окончена, и все начали расходиться.
– Марк, Петр, задержитесь, пожалуйста, – приказал нам Господь. – У меня к вам особое поручение, – сказал он, когда все остальные ушли. – Сейчас важны не столько Италия и Испания, сколько твои бывшие учителя, Пьетрос.
– Иезуиты, Господи? – уточнил я.
Равви улыбнулся.
– Да, это очень влиятельный орден, и он должен быть На нашей стороне. Поэтому вы поедете не в Рим, и даже не в Мадрид, а в страну басков и встретитесь там со Святым Бессмертным Игнатием Лойолой.
– Но, равви, – сказал я. – Лойола давно уже не генерал ордена. Он отрекся от власти и ведет жизнь святого отшельника где‑то в испанских Пиренеях.
– Я знаю, – Учитель усмехнулся при словах «святой отшельник». – Но ни одно важное решение орден не принимает без консультации с ним. Так что говорить надо только со святым Игнатием, а не с нынешним генералом. Не буду вас обнадеживать, это очень трудная задача. Лойола донельзя упрям, как все баски. Но, надеюсь, хитер и понимает свою выгоду. Вы отвезете ему письмо.
Господь открыл папку, лежавшую перед ним на столе, вынул оттуда толстый запечатанный конверт и протянул мне.
– Да, еще, – продолжал Учитель, – вам понадобятся документы, – и он аккуратно разложил перед собой четыре паспорта. – Так вот, эти два – обычные паспорта с шенгенской визой, – и он вручил их нам. – А это – дипломатические паспорта. С ними осторожнее, особенно не размахивайте. Этим вы только обратите на себя лишнее внимание. Пользуйтесь, но в крайнем случае, – и он протянул нам еще по паспорту. – Удачи вам, – вздохнул он. – Вот возьмите! – и к прочим подаркам он присовокупил две пластиковые карточки. – Здесь по сто тысяч солидов, – пояснил он. – На первое время должно хватить. Но не слишком мотайте, – он выразительно посмотрел на моего напарника. – Марк, проследи! Вот билеты на самолет. Рейс завтра, в девять утра.
Я обреченно посмотрел на Господа. Во‑первых, я терпеть не мог самолетов. А во‑вторых, никогда не вставал раньше двенадцати.
– Ничего не поделаешь, Пьетрос, – жестко сказал он. – Мосты разрушены прошлогодним наводнением. Поезда не ходят. – Он вздохнул – Я посылаю вас в пасть ко льву. Держите! – и он вручил нам по спутниковому телефону. – Если почувствуете что‑нибудь неладное, сразу сообщите мне Телефоны прямые, закрытая линия. Старайтесь пользоваться только ими. Ну, давайте обниму вас на прощание.
И он заключил нас в объятия. Марк, впрочем, не потерпел такого нарушения субординации, аккуратно высвободился из объятий, преклонил колено и поцеловал ему руку. «Как я буду общаться с этим мало того что солдафоном, так еще и подхалимом, – грустно подумал я. – Вот одарил Господь напарничком!»
Почувствовав себя богатым человеком, я первым делом направился на Пушку, в тамошний бутик. Марк угрюмо потащился за мной В бутике я обзавелся шикарным пиджаком малинового цвета, блиставшим золотыми пуговицами с надписями «Nino Ricci», ярко‑зеленым галстуком и итальянскими ботинками якобы ручной работы. Марк только с ужасом смотрел на цены и осуждающе – на меня.
– Да что тебе – моих денег жалко? – наконец не выдержал я.
– Не твоих, а казенных, – уточнил Марк.
– У нас дипломатическая миссия, – попытался оправдаться я. – Мы должны быть прилично одеты.
– В нормальном магазине можно купить то же самое в два раза дешевле.
– Ты ничего не понимаешь! Здесь же гораздо круче!
Я уже переоделся в новый костюм и с отвращением запихивал в полиэтиленовую сумку свои раздолбанные кроссовки, потертые джинсы и черную майку с изображением рок‑группы «Homo militaris».
– Ничего не будешь себе покупать?
– Нет! – зло ответил Марк.
– Слушай! – обрадовался я. – Я тебе сейчас покажу такое место!
Вообще‑то я не знаток географии московских ресторанов, но у меня был друг, биржевой спекулянт и большой любитель подобных заведений, который меня несколько просвещал в этой области. И я потащил моего напарника на Гоголевский бульвар, в ресторан «Репортер». Надо же как‑то задобрить этого жмота. Все‑таки работать вместе, никуда не денешься.
Мы оказались в мире зеркал и искусственной растительности и сели за столик с огромной вазой с фруктами посередине. Я широким жестом заказал две порции осетрины на вертеле, черную икру и бутылку шампанского. Брови Марка медленно поползли вверх.
– Зачем это? – испуганно спросил он и скромно взял из вазы яблочко голден.
– Gaudearnus igitur! – пропел я.
Марк еще больше насупился. Возможно, его знания латыни не хватило даже на это.
– Да не стремайся ты, все за мой счет.
– За казенный, – тихо повторил Марк. И я понял, что он сдается. Осетрину, впрочем, он уничтожил, кажется, без всякого удовольствия. Принесли икру. Я взял ложку и сладострастно запустил ее в вазочку. Одна икринка кокетливо зависла с обратной стороны, и я слизнул ее языком.
– Икру ложками! – ужаснулся Марк и мрачно сделал себе бутерброд. Похоже, он тоже не был доволен своим напарником, то есть мной. Эх, Господь! Тоже мне! Хоть бы подбирал людей по психологической совместимости.
Шампанское мы уничтожили на паритетных началах. Но на Марка оно не оказало ровно никакого действия, что свидетельствовало о его привычке к крепким напиткам. Моя же веселость, и так немереная после получения пластиковой карточки, теперь откровенно зашкаливала.
На выходе из ресторана Марк попросил у меня телефон, и я легкомысленно дал.
– Я тебя завтра разбужу, – пояснил он.
– Ага.
Вечером я в первый раз за последние несколько лет героически не включил модем. «Все‑таки Господь – хороший парень, – преданно думал я, любуясь новым прикидом. – Пусть будит этот проклятый Марк. Хоть в шесть часов!» – и я почувствовал себя ложащимся под танк.
На следующее утро, а именно часов в пять, зазвонил телефон. Я лениво протянул к нему руку и бросил трубку. Телефон зазвонил опять. Я повторил операцию и повернулся на другой бок. Но телефон не унимался. Тогда я решил взять его измором и не прикасался к нему по крайней мере минут пятнадцать. Но у того, на другом конце провода, терпения было больше, и я сдался.
– Алло, – сонным голосом пробормотал я.
– Петр, пора вставать, – услышал я спокойный голос Марка. – На самолет опоздаем.
– Марк, – жалобно проскулил я. – А может, не поедем?
– Вставай, засоня! Ради твоего же блага. Наш Господь не только улыбаться умеет. Я это как эксперт тебе говорю. Я его дольше знаю. Живо отберет у тебя карточку.
Последний аргумент подействовал как нельзя лучше, и я начал одеваться.
ГЛАВА 4
Самолет набирал высоту, пересекая плотный слой серых облаков. При этом он слегка покачивался из стороны в сторону, а иногда медленно опускался вниз, как корабль на волне, и я судорожно хватался за подлокотники кресла. Марк с презрением смотрел на меня. Только когда мы приземлились в аэропорту Мадрида и ступили на твердую землю, я облегченно вздохнул. Но не тут‑то было. Здесь царила жуткая жара, градусов пятьдесят, и раскаленный воздух коварно заполнил мои легкие. Когда мы добрались до города, моим единственным желанием было забраться в фонтан, тем более что мы как раз оказались рядом с таким симпатичным сооружением в стиле барокко. Но Марк взял меня за рукав.
– Пойдем, у нас есть дела.
– Марк! Они что – всегда так живут? Это же изжариться можно. Заживо!
– Мне тоже жарко, – спокойно сказал Марк и вытер пот со лба. – Но нам надо идти на вокзал. Там должны быть электрички до Памплоны.
– Марк! Какие электрички? Ну, может, до Памплоны нас и довезут, но неужели ты думаешь, что электрички ходят к Лойоле? Нам надо купить машину.
Вообще‑то машину можно было арендовать, но не хотелось связывать себя обязательствами и привлекать к себе лишнее внимание. Владельцу автомобиля будет наверняка небезынтересно узнать, куда уехала его собственность.
Как ни странно, Марк, несмотря на все свое скупердяйство, довольно быстро согласился, и мы отправились покупать автомобиль.
Торговля шла прямо под открытым небом, на стоянке, и один из покупателей яростно ругался с хозяином о цене.
– Слушай, Петр, на каком языке они говорят? – озадаченно поинтересовался Марк.
– На испанском, – небрежно бросил я.
– А почему же все понятно?
Я опешил. Факт, мы с Марком понимали по‑испански. Причем это настолько не составляло для нас никаких трудностей, что я даже не сразу сделал это открытие.
– Так вот что имел в виду Учитель, когда говорил, что язык – это не проблема! – воскликнул я.
– Угу, – довольно кивнул Марк.
После недолгих препирательств мы остановились на «Фольксвагене‑Гольф», поскольку дешевле был только «Опель», а мне его когда‑то не рекомендовали, как машину нежную и хрупкую.
Все‑таки «Фольксваген» – хорошая машина, очень даже, хоть и «народный автомобиль». Всегда о такой мечтал. Мягкий ход, автоматическая коробка передач. Не то что какой‑нибудь «Москвич», где рука болит от бесконечного переключения скоростей…
Мимо плыли невысокие лесистые горы, в долинах раскинулись виноградники и поля пшеницы, уже скошенные, с аккуратными круглыми скирдами, похожими на нарезанный рулет. Пахло хвоей и лимонником. Поля сменяли маленькие деревни и городки с побеленными домиками с черными линиями по второму этажу, под красными черепичными крышами. И здесь в машину врывался запах олеандров; розовые, белые, багровые, они цвели почти возле каждого дома.
Горная дорога была такой ровной и ухоженной, каких и в Москве мало. Дык, Пиренеи! Не Урал какой‑нибудь или Кавказ, где езда по горным дорогам в кайф только для любителей адреналина. Хотя все равно мотает здорово: повороты, спуски, подъемы.
У меня был друг, который не любил водить машину, тот самый биржевой спекулянт. Мошенник он был прожженный и авантюрист. Выехал как‑то на встречную полосу и разбил свое «Вольво» о «Волгу» министра Правительства Москвы. С тех пор за руль не садился, говорил: «Муторное занятие!» – и нанимал шоферов. Никогда его не понимал. Такое наслаждение!.. Особенно по здешним дорогам.
Я с трудом выторговал у Марка право сесть за руль, настолько он не доверял моим способностям. Но, увидев, что я все‑таки не совсем «чайник», блаженно откинулся на сиденье и расслабился. Настроение портила только жара. В салоне автомобиля можно было запросто свариться, и мы то и дело передавали друг другу бутылку охлажденной «колы». Когда мы миновали Памплону, в лесу справа от нас возник расширяющийся клин пожелтевших деревьев.
– Странно, – удивился я. – До осени еще Бог знает сколько!
– Обрати внимание на стволы.
Стволы были обгоревшие.
– Зеленка не горит, – пояснил Марк. – А огонь идет вверх. Потому и клин.
Я даже обиделся. В конце концов, у кого из нас университетское образование?
Такие выгоревшие клинья встречались еще не раз, а однажды мы видели далекий дым и выжженные поля Еще бы – в такую жару! Как мы сами еще дышали!
Мы купили перекусить в маленькой горной деревушке, и я спросил, далеко ли до резиденции Святого Бессмертного Игнатия Лойолы.
– Отсюда еще километров пятнадцать. Третья развилка Только вас не пустят, – хозяин магазинчика усмехнулся в черные усы. – Там стоит кордон братьев‑иезуитов и всех заворачивает. Старик Иньиго вообще никого не принимает. А уж туристов, – он выразительно посмотрел на нас, – терпеть не может.
– Нас примет, – весомо возразил Марк.
Черноусый пожал плечами.
Иезуитский кордон представлял собой двух молодых людей в серых пиджачках поверх беленьких рубашечек и при галстуках.
– Как они не задыхаются в такую жару! – изумился я.
Мы вышли из машины и направились к иезуитам.
– Проезд закрыт! – объявил один из них. – Это не туристский объект.
– Мы не туристы, – успокоил я. – У нас дело к Святому Бессмертному Игнатию Лойоле. Мы прибыли с дипломатической миссией от Эммануила, Первого Консула Российской республики.
На меня посмотрели с явным недоверием. Тогда я достал дипломатический паспорт и помахал им перед носом серопиджачников. Марк последовал моему примеру. Паспорта были пойманы и тщательно изучены. Охранники переглянулись, в их глазах мелькнул интерес. Один из серых вынул мобильник и удалился в кусты. Мы терпеливо ждали,
– Проезжайте, – произнес он, когда вернулся. – Святой Игнатий примет вас.
Мы с облегчением вздохнули и сели в машину.
Жилище Лойолы представляло собой внушительных размеров двухэтажный дом с арочной галереей по второму этажу, башенками и черепичной крышей. Над крышей торчала белая тарелка спутниковой антенны, а возле «хижины отшельника» находилась часовня.
Нас впустили и отвели в гостиную. Здесь бывший генерал ордена промурыжил нас около часа. И когда Марк отмерял по комнате, от восточного окна к западному, по крайней мере пятый километр, хозяин наконец соизволил появиться в дверях.
Он был среднего роста, лыс, имел маленькую клинообразную бородку, впалые щеки, нездоровый желчный цвет лица и к тому же слегка прихрамывал. Я вспомнил, что эта хромота – следствие раны, полученной Лойолой еще в молодости, когда он служил офицером в армии Карла V и защищал цитадель в Памплоне.
Я шагнул к нему навстречу и преклонил колено, чтобы поцеловать руку, но почувствовал на себе его цепкий взгляд и поднял голову. Лойола побледнел, отошел на шаг и впился глазами в мои руки, а потом в руки Марка.
– Вы служили вместе? – без предисловий резко спросил он.
– Нет, – удивился я. – Я никогда не служил, падре.
Лойола задумался. Казалось, он был в нерешительности. Он не дал мне поцеловать руку и не позволил встать. Я так и стоял, преклонив колено, в отличие от прямого Марка, не испорченного иезуитским образованием.
– Эммануил что‑то передавал для меня?
– Господь! – поправил Марк, но поймал на себе горящий взгляд глубоко посаженных глаз Лойолы и сразу замолчал.
Я протянул святому Игнатию письмо, но он даже не раскрыл его.
– Что у вас за татуировка, молодой человек?
– Какая татуировка?
– На правой руке. У вас и вашего друга,
Я тупо уставился на свою руку. Там ничего не было. Марк тоже увлекся аналогичным исследованием и, судя по его реакции, с тем же результатом.
– Но у меня нет никакой татуировки! – воскликнул я.
Лойола задумался еще больше.
– Встаньте, молодой человек, – наконец сказал он мне. – Вам с вашим другом отведут комнату на втором этаже. Я обдумаю ответ.
– Совсем старик из ума выжил, – тихо сказал Марк, когда мы поднимались по лестнице. – У него уже галлюцинации. Хотя, говорят, он и раньше был помешанным. И дался он Господу!
И несмотря на вбитый в голову в колледже пиетет перед святым Игнатием, я подумал, что на этот раз Марк, пожалуй, прав.
Когда мы вошли в нашу комнату, первым делом я бросился к окну и широко распахнул его. Марк понял мой замысел и оставил дверь открытой. Но прохлады это не прибавило. Воздух на улице был раскален больше, чем в доме. К тому же становилось жарче.
– Слушай, по‑моему, там где‑то внизу журчит вода, – сказал я Марку. – Может, пойдем погуляем?
– Ты выдаешь желаемое за действительное. На улице еще хуже. Жарко – залезь в душ.
– А где здесь душ?
Марк лениво поднялся с кровати.
– Пойдем спросим.
Выходя из комнаты, мы обнаружили, что дверь не запирается. Это несколько насторожило Марка.
– Брось! Воровать здесь некому, – сказал я.
Но Марка это не особенно успокоило. Между тем дом как вымер, и мы все‑таки вышли в сад. Он был огорожен витиеватой железной решеткой, и воды в нем не имелось. Тогда мы направились к воротам, охранявшимся кордоном иезуитов.
– Вы куда, господа? – окликнули нас. – Вернитесь!
– Почему?
– Приказ святого Игнатия Лойолы.
Марк помрачнел еще больше.
– Ну что ж, пошли обратно, – вздохнул я.
На пороге нас встретил сам основатель Общества Иисуса. Он был явно не в духе.
– Как вы смели открыть окно? – прогремел он. – Вы мне весь дом изжарите!
– Но, падре, очень душно, – попытался оправдаться я.
– У вас что, кондиционера нет?
Тьфу! Блин! Дикие мы люди. Так, значит, здесь кондиционер! Впрочем, а почему дикие? Просто у нас куда холоднее. Зачем в нашем климате кондиционеры?
– Мы не знали.
– А ну идите сюда! – крикнул Лойола тоном учителя, собирающегося немедленно выпороть нерадивого ученика. Я с опаской подошел. Марк подтянулся следом.
Тогда святой Игнатий взял со стола лист бумаги и ручку и нарисовал на нем странный символ, напоминающий правозакрученную свастику, но трехлучевую и с закругленными, а не ломаными концами и кругом в центре.
– Что это за знак? – резко спросил Лойола.
Мы переглянулись и дружно пожали плечами. Святой так и буравил нас глазами Но, верно, буровые работы не дали ожидаемых результатов, и он зло швырнул бумагу на стол.
– Идите и включите кондиционер. Окон не открывайте. В пять часов я жду вас на мессе.
– Старый брюзга, – шепнул я Марку уже возле двери нашей комнаты. – Не понимаю, как мог до этого докатиться человек, объявлявший себя рыцарем Пресвятой Девы и один ходивший проповедовать в Палестину?
– Как до этого мог докатиться бывший офицер? – вздохнул Марк.
Мы честно закрыли окно и повернули на холод регулятор кондиционера. Сразу стало легче. Марк перевел дух и вдруг застыл посреди комнаты.
– Петр, здесь был обыск.
– С чего ты взял?
– Сумка моя чуть‑чуть не на месте, и твоя тоже. Стул стоял не совсем так, его повернули к столу. Аккуратные, сволочи, но они недооценили, с кем имеют дело.
– Марк, у тебя фобия.
– Проверь лучше свои вещи.
Я проверил. Все было на месте. Марк тоже не обнаружил пропажи, но мрачно заключил:
– Не нравится мне это!
Я развел руками. Мне это тоже не особенно нравилось. В обыск я не верил, но нас отсюда не выпускали, и это было реально, а Лойола вел себя более чем странно. Тем временем в комнате стало холодно, даже слишком. Как в холодильнике. Я застучал зубами и передвинул регулятор кондиционера на «Жарко». Проклятый прибор мигом среагировал, и через полчаса мы снова задыхались. Мы просражались с дурацкой машиной до самого времени мессы, плюнули и пошли в часовню.
– Сегодня службы не будет, – объявил нам в дверях молодой иезуит. – Падре стало плохо! – и посмотрел на нас так, словно это мы – первопричина всех несчастий
Лойолу мы увидели только поздно вечером. Нас пригласили в его комнату и позволили подойти к кровати. Святой лежал на высоких белоснежных подушках, тяжело дышал и страдальчески смотрел на нас.
– Совсем довели старика, – пожаловался он. – Топаете, стучите, с кондиционером творите непонятно что!
– Извините, – пролепетал я.
– Что вы хотите от бедного отшельника? – тем же гоном продолжил Лойола. – Я больше ничего не решаю в Обществе Иисуса. Вам нужно говорить с генералом ордена Педро Аррупе. Он был во Франции и сейчас возвращается домой. Если вы завтра утром выедете ему навстречу, то найдете его в Фуа. Я поставил его в известность. Он будет ждать вас.
– А может быть, мы подождем его здесь? – осторожно предположил Марк, но иезуиты посмотрели на него так, словно он задумал убийство: «Приехали, побеспокоили святого отшельника, довели до инфаркта своими безобразиями и хотят чего‑то еще!» Марк понял и замолчал.
– Спасибо, падре, мы завтра выезжаем, – подытожил я.
Наступило утро.
– Неужели ты веришь этому интригану? – спросил Марк, когда мы садились в машину. – Попомни мое слово: он что‑то задумал.