– Я пришел поблагодарить вас. Вы и меня освободили в числе прочих. Я…
– Петр Болотов, – прервал он. – Я помню. – И мне почему‑то стало ужасно приятно от того, что он помнит. – Вы, кажется, программист?
– Скорее наладчик. Глюки ловлю в программах, если вы понимаете, что это такое. – Я почему‑то был неуклюж и косноязычен.
– Понимаю, – сказал он, отложил молоток и гвозди и взял меня за руку. – Мы с вами займемся иного рода ловлей. Я благословляю вас, – и он коснулся кончиками пальцев моего лба. Почему‑то меня это даже не удивило. Просто мне было хорошо. Очень.
– Пойдемте, Петр, – сказал он и направился к толпе.
– Но как мне к вам обращаться?
Он оглянулся и снова улыбнулся.
– У меня очень длинное имя. Неважно! Друзья называют меня «равви», – и он снова отвернулся и решительно зашагал прочь.
Я поплелся за ним следом. Черт! Черт! Черт! Никогда не был ничьей собачонкой! Но ноги сами несли меня. Я заставил себя остановиться.
Над толпой возвышался лозунг: «Смерть бессмертным!» Равви направился к нему и стал что‑то ласково, но настойчиво объяснять демонстрантам. Я сам не заметил, как оказался рядом с ним,
– Бессмертие дается за святость. Вы сами не понимаете, что написали. «Смерть бессмертным!» – это значит смерть лучшим из людей. Я пришел не затем, чтобы лишить бессмертия святых, а чтобы дать его всем. Сверните немедленно!
– Но бессмертные служат инквизиции, – возразил кто‑то.
– Люди часто заблуждаются. Но ошибка – еще не преступление. Я хочу дать им шанс раскаяться. Сворачивайте!
И лозунг свернули.
– Теперь куда, равви? – спросил Филипп. – В Кремль?
– Нет. Пока меня больше интересует Останкино. Филипп, ты останешься здесь. Петр пойдет со мной.
|
|
Он даже не интересовался моим мнением. Он просто информировал.
– Как, вы пойдете один? – воскликнул Филипп.
– Я не собираюсь брать Останкино штурмом. Пойдем, Петр!
И я пошел за ним.
На проходной телецентра нас никто даже не пытался задержать. Он улыбнулся охранникам как своим, и они, кажется, ничуть не удивились.
– Начнем с программы «Новости дня». Это шестой этаж.
Он толкнул дверь, и мы вошли в кабинет редактора. Тот встал и удивленно посмотрел на нас:
– Кто вы такие?
– Я тот, кто захватил и разрушил Лубянку и упразднил инквизицию. Думаю, что вашим телезрителям будет любопытно меня послушать, – и он без приглашения сел за стол.
– Да, но… Я должен посоветоваться. – Редактор протянул руку к телефонной трубке.
– С остатками упраздненного ведомства? Вот уж с кем вам не стоит сейчас советоваться, так это со святейшей инквизицией. – Равви накрыл руку редактора своей. Тот почему‑то не сопротивлялся и вопросительно посмотрел на него.
– Мне хватит пятнадцати минут эфирного времени.
– Завтра в утреннем выпуске.
Равви поморщился:
– Ладно, идет.
Снизу послышались выстрелы. Я удивленно взглянул на Учителя. Но он, похоже, был удивлен не меньше меня.
– Равви, что это?
– Вниз, быстро! Помните, мы договорились! – крикнул он редактору уже на пороге.
У входа в телецентр собралась толпа. В первых рядах ее я сразу заметил тощую долговязую фигуру Филиппа. А у дверей, спиной к нам, стояли полицейские и держали автоматы наперевес. На площадке, разделявшей полицию и толпу, неподвижно лежали несколько человек, растекалась кровь. А откуда‑то справа и слева уже слышны были щелчки фотоаппаратов неугомонных папарацци.
|
|
Учитель бесцеремонно раздвинул полицейских, и они пропустили его, словно он был бесплотным духом. Через секунду он был возле раненых (или убитых). Один. Под дулами автоматов.
Он опустился на колени перед бледным рыжеволосым юношей в окровавленной рубашке и положил руки ему на грудь. Юноша вздрогнул и застонал. Не знаю, был ли он мертв или только ранен. Было ли это воскрешение? Но толпа застыла, глядя на то, как затягиваются раны и поднимаются те, кого уже не надеялись увидеть среди живых. Только одна шустрая журналистка на шпильках и в мини‑юбке прыгала вокруг Учителя и пыталась сунуть ему под нос микрофон. Равви, кажется, вовсе не заметил ее. Он помог всем, переходя от раненого к раненому. Только потом оглядел толпу и раздраженно сказал:
– Ну вызовите же кто‑нибудь «Скорую помощь»! Я не собираюсь заменять медицину.
Кто‑то побежал исполнять приказание, а Учитель наконец поднялся на ноги. Тут взгляд его упал на Филиппа, который так и не решился сдвинуться с места.
– Я приказал тебе оставаться там, где я тебя оставил. Как ты посмел ослушаться?
– Но, равви… – попытался возразить Филипп, однако осекся и начал медленно опускаться на колени.
Учитель яростно смотрел на него.
– Ладно, встань, – наконец сказал он. – Чтоб это было в первый и последний раз! – и отвернулся. – Кто отдал приказ стрелять? – спросил он у полицейских, словно имел на это право.
Все молчали. Он обвел их медленным взглядом и остановился на молоденьком пареньке, веснушчатом и нескладном.
|
|
– Я случайно… – пролепетал он. – Рука… предохранитель… я не знаю, как это получилось!
Учитель покачал головой и отвернулся.
В тот момент я подумал, что ему было очень на руку это побоище. «Какая реклама!» И мне стало страшно. Но через секунду эта мысль показалась мне такой крамольной, словно передо мной разверзлась бездна. «Господи! Прости меня!» – в отчаянии прошептал я.
Гроза отбушевала, еще когда мы были в телецентре, небо очистилось, и теперь по нему разливался долгий летний закат. Сторонники равви с трудом оттеснили назойливых журналистов, и те ретировались, но не ушли далеко, не теряя надежды на то, что случится еще что‑нибудь интересное или удастся‑таки взять интервью у героя сегодняшнего дня. Филипп вопросительно смотрел на Учителя.
– Где Андрей? – тихо спросил тот. – Приведи мне Андрея.
Я с удивлением увидел, что к нам приближается мой знакомый кришнаит. Когда он успел сменить веру?
– Филипп, вот тебе помощник, – сказал равви, указывая на Андрея. – Ничего не делай без его согласия. Посты, которые мы выставили, должны остаться до утра. Никого не отпускать без моего приказа. И пошлите кого‑нибудь к мэрии и Госдуме. Я иду в штаб. В крайнем случае звоните. Петр!
Мы благополучно оторвались от журналистов, миновали Останкинский пруд и прыгнули в трамвай. Начало темнеть, и, когда трамвай повернул, в одном окне над золотой полосой заката повисла яркая двухвостая комета, а в другом, на востоке, – еще более яркая Венера. Я озабоченно посмотрел на часы. Нет, я, конечно, не большой знаток астрономии, но все же мне почему‑то казалось, что в этот час Венере положено быть на западе. Или это Юпитер? Учитель с улыбкой смотрел на меня.
– «От востока звезда сия воссияет!» – торжественно процитировал он. Впрочем, я все равно не помнил, оттуда цитата. – Когда ты Библию последний раз читал, Пьетрос? В колледже Святого Георгия, на «Законе Божьем»? – он положил руку мне на плечо.
Мы вышли из трамвая и спустились в метро, где он одолжил мне жетончик. Интересно, зачем я ему понадобился? Ничего ведь не делаю, таскаюсь только за ним хвостом!
Штаб Учителя представлял собой причудливый гибрид офиса и хипповой вписки. В большой комнате стояло штук пять работающих компьютеров, пол был ровным слоем засыпан мусором и скомканными распечатками. Равви поморщился:
– Живете, как свиньи! Хоть бы убрались.
– Сейчас, Господи! – из‑за компьютера вскочил молодой человек лет двадцати и немедленно схватился за веник.
Я оторопел от обращения.
– Равви… но… почему?
– Потому что это правда, – ответил он. – Кстати, как видишь, мне нужен сетевой администратор. Ты знаком с «Интерретом»?
– Еще бы… – задумчиво проговорил я. Мне было не по себе.
В этот момент раздался звонок в дверь.
– Матвей, пойди открой! – бросил равви молодому человеку с веником. – Потом подметешь.
– Да, Господи.
Через минуту Матвей вернулся.
– Там молодая женщина, журналистка. Спрашивает Тебя, Господи. Говорит, что хочет взять интервью.
Равви вздохнул:
– Пусть войдет.
Это оказалась та самая длинноногая девица, что прыгала вокруг Учителя у Останкино.
– Пойдемте! – сказал равви. – Петр, ты тоже. Тебе будет полезно послушать.
Мы прошли через просторную прихожую, где толпились воинственного вида вьюноши в беленьких рубашечках и джинсах, и оказались в маленькой комнате, обставленной по‑домашнему. Я окинул взглядом стены, увешанные книжными полками, и с удовольствием заметил полную серию «Литературные памятники» и красную «Историю инквизиции» в трех томах. В воздухе стоял почти выветрившийся запах сандала.
– Садитесь, пожалуйста, – любезно предложил Учитель, сел сам и внимательно посмотрел на журналистку. – Чем могу служить?
– Я из газеты «Московский католик». Хочу написать о вас статью. Вы новый мессия? У вас есть своя концепция? Вы бессмертный?
– Как, все сразу? Давайте по порядку. Для начала – как вас зовут?
– Мария Новицкая, – она полезла в свою сумочку, и оттуда в процессе доставания диктофона выпал маленький пакетик с изображением двух сердец, пронзенных одной стрелой, и с угрожающей надписью: «Святейшая Инквизиция предупреждает, что использование данного изделия является греховным и вредит спасению вашей души», и упаковка валидола.
Учитель строго посмотрел на «изделие», но промолчал, а хозяйка как ни в чем не бывало убрала его обратно в сумочку и продолжила:
– Итак, вы новый мессия?
– Почему новый? Просто мессия. Все старые концепции устарели, вам не кажется? Современному человеку слишком трудно поверить во всякую чепуху, например в то, что земля существует семь тысяч лет, или в греховность поступков, от которых нет вреда другим. А это до сих пор пытаются утверждать многие служители церкви. Я принес новый завет, точнее новейший. Завет Духа. Больше не будет разобщенности религий и интеллектуального поста, к которому призывает католицизм. Новейший завет – это завет свободы. Любви и Свободы.
– Позвольте, я закурю? – спросила Мария и, не дожидаясь ответа, вставила тончайшую сигаретку в неимоверной длины полупрозрачный мундштук.
– Не душеспасительно это, – вздохнул равви. – В этом я согласен с католической церковью.
– Кстати, а что вы думаете о спасении души? – поинтересовалась журналистка и зажгла сигарету.
– Раньше спасения души и связанного с этим бессмертия могли достигнуть только истинно святые. Но теперь, в эпоху Третьего Завета, которая уже наступила, не надо подвергать себя аскезе, уходить в пустыню или запираться в монастыре. Теперь достаточно любить Господа своего и не творить ничего, противного моей воле. Всякий, верующий в меня, не увидит смерти вовек! Бессмертие для всех – вот моя…
Он побледнел, схватил нас за руки и бросился на пол. Послышался звон разбитого стекла. Я приподнял голову и увидел в окне круглую дырку от пули.
– Лежи! – прикрикнул на меня Учитель и был совершенно прав. Раздалась еще пара выстрелов. Одна пуля срикошетила и разбила стекло книжной полки.
Почти одновременно на столе зазвонил телефон, но никто не посмел подняться.
Дверь комнаты распахнулась, и на пороге появился Матвей.
– Осторожно! – крикнул ему равви, и тот дернулся и прижался к дверному косяку. Но ничего не произошло. Только телефон не унимался.
– Выключи свет и задерни шторы, – уже спокойнее сказал Учитель
Матвей выполнил приказание, и мы сели на полу, освещенные слабым светом из соседней комнаты. Тем временем телефон затих. Равви не успел взять трубку.
– Пусть Марк с ребятами выяснят, в чем дело. Пусть осмотрят соседние крыши, только осторожно! И выставят посты, – он вытер пот со лба.
Мария, которая лихорадочно копалась в своей сумочке, наконец извлекла оттуда упаковку валидола и с облегчением положила таблетку под язык. Учитель ласково посмотрел на журналистку.
– Извините, милая девушка, нам придется отложить на завтра ваше интервью. Видите, у нас некоторые проблемы. Вы можете переночевать здесь.
Как ни странно, «милая девушка» даже не возмутилась и покорно кивнула.
Вновь зазвонил телефон. Не вставая с пола, равви схватил трубку.
– Согласились? Замечательно!.. Когда? Немедленно! Я заеду за Филиппом.
Он встал и направился к двери. Мы последовали за ним.
В прихожей зашнуровывали ботинки Марк и двое рослых парней, вооруженных автоматами и обвязанных лентами с патронами. Марк поднял голову и кивнул мне, как старому знакомому.
– Отбой, Марк, – сказал Учитель. – Снайперами займется Яков. Вы едете со мной.
– Господи, это опасно, – возразил Марк. – Нас подстрелят, как кроликов.
– Теперь уже нет. Я знаю о них, а это значит, что они больше не опасны, по крайней мере для меня. Кстати, во дворе не горит ни один фонарь. Это им не освещенная комната. Со мной только Марк с ребятами, остальные остаются. Марк, пошли!
Так я оказался один в совершенно незнакомой компании, в основном состоящей из чуждых мне воинственных молодых людей. К счастью, на помощь мне пришел Матвей.
– Пойдем покурим.
– Не курю.
– Так посидишь.
На вусмерть прокуренной грязной кухне Матвей сел за стол и затянулся папиросой, по‑моему, какой‑то феноменальной дешевизны. Я кашлянул.
Матвей пожал плечами.
– Отрава не стоит того, чтобы на нее тратиться.
И замолчал. Похоже, мой собеседник ждал вопросов, и я решил воспользоваться случаем и выяснить, куда я все‑таки попал.
– Слушай, Матвей, а ты давно знаешь Учителя?
– Кого?.. А‑а, Господа! Полгода где‑то. Мы в Екатеринбурге познакомились, на «Ordo viae».
– Где?!
– На «Ordo viae». Орден там такой есть. Точнее, тусовка литературно‑философская. Песни при свечах, стихи, легкий треп о высоких материях. Приятная компания, в общем. Александра Кулешова там тон задавала, Сашка, и друг ее Влад. Классные ребята.
– Слушай, мир до отвращения тесен!
– А что?
– Да знаю я их. Но самое печальное, что их знает Инквизиция. Как ты думаешь, откуда?
– Понятия не имею! Теперь уже не важно. Ты лучше слушай дальше. Этой зимой, после Рождества, раздается у нас звонок. Парень какой‑то спрашивает, можно ли вписаться, называет общих знакомых. Ну, Сашка говорит: «Залетай!» – «А нас двое». – «Всем места хватит». Появились они где‑то через час: Учитель и Иван, мальчишка белобрысый, увидишь…
– С ангелоподобной внешностью и ресницами, как у девушки?
– Угу.
– Я его уже видел возле Лубянки с парнем черноволосым, выправка у него военная.
– А, с Марком. О нем отдельная история. Но это позже… Ну, в общем, Сашка чайник поставила, разговорились. Гости оказались из Новосиба. Учитель преподом работал в тамошнем универе, а этот Иван Штаркман – студент его.
– А что он преподавал?
– Да что‑то заумное. То ли квантовую механику, то ли тензорный анализ, то ли и то и другое вместе. От него вполне можно ожидать. Знаешь, Влад любит гостей тестировать на эрудицию и выдал вновь прибывшим длинную фразу на древнегреческом. Так Учитель ответил на нее целым абзацем, так что все опешили, я ни фига не понял, а у Влада сделались глаза по семь копеек, я не преувеличиваю. В общем, он сразу проникся к гостю уважением… Ну, дальше. Ждем мы чайник. Сашка гитару взяла и начала петь. Что‑то про Христа. Ну у нее все такое, сам знаешь. Тогда Господь улыбнулся, вынул блок‑флейту из кармана рюкзака и начал ей подыгрывать. А у нас свечки незажженные по всей комнате: в паре подсвечников, на комоде, на телевизоре… Так вот, он играет, а свечки загораются, по одной, поочередно, везде. К концу песни все горели, а свет погас. Сам собой. Ну всем как‑то не по себе. Не то что‑то происходит, сам понимаешь. А он как ни в чем не бывало спрашивает: «Ребята, а вы глинтвейн любите?» – «Еще бы, – отвечаем. – Только нет у нас. Корица одна. И то остатки». – «Ну ничего, – говорит. – Чайник‑то несите, вскипел давно» Ну приносит Сашка чайник, разливает чай, а он неправильный какой‑то, густой больно и темно‑красный. И по комнате аромат плывет: мускатный орех, лимон, корица. Попробовали – глинт! Натуральный! Высший класс! А Он улыбается и спрашивает, будто и не произошло ничего: «Ну как?» А мы‑то уж не знаем, спим, что ли, или крыша едет. Первым Влад опомнился. «Спасибо, – говорит. – Очень вкусно. Но прежде, чем внушением заниматься, следует поинтересоваться, хотят ли этого собеседники. Мы не подопытные кролики. Это ведь гипноз?» – «Нет, – отвечает. – Это не гипноз, это глинтвейн. Вы сказали, что вы его любите. Но если хотите, я опять могу сделать чай». Но эту идею никто не поддержал. «Ну и пусть гипноз, – думаем. – Зато вкусно». Да и не хочется вовсе с этим парнем препираться‑то. Харизма, знаешь, зашкаливает. В общем, все в него влюбились. Ну, только кроме Люськи, крысы Сашкиной. Она почему‑то пискнула, как только Он вошел, залезла Владу за пазуху и носа оттуда не казала весь вечер. Странная зверюга!
– Э‑э, да ваш Господь сорит чудесами, как иные деньгами!
– Он и твой Господь, – холодно заметил Матвей. – Только ты этого еще не понимаешь. Ну ничего, поймешь.
– А кстати, ты говоришь, Иван – студент?
– Да.
– Так ему же лет пятнадцать, ну максимум шестнадцать!
– Шестнадцать. Он – вундеркинд, в пятнадцать лет школу кончил. Из первого класса сразу в четвертый перевели… Да! Я же не рассказал тебе про Марка!
– Давай.
– Он брат Сашкин, двоюродный, кажется. Впрочем, она не любит это афишировать. Он на игле сидел. Офицер бывший, спецназовец. Воевал во всяких региональных войнах. В общем, там пристрастился. А у Сашки деньги клянчил все время. Учитель у нас уже с месяц жил, ребят грузил, на флейте играл, притчи рассказывал, когда Марк позвонил. Сашка, как с ним поговорила, злая стала, губы кусает – мы сразу поняли, кто звонил и зачем. А Господь у нее спрашивает: «Сашенька, что случилось?» – «Ничего», – говорит, а сама расплакалась. Потом меня выгнала и, видно, все ему рассказала. И они к Марку поехали. Не знаю уж, что Он с ним делал, да только как рукой сняло. Теперь таскается за нами повсюду. И ведь не скажешь, что кололся! Ты его видел, разве он похож на наркомана?
– Не знаю, – честно ответил я. За свою жизнь я так и не увидел ни одного живого наркомана, хотя газеты упорно утверждали, что этим занимается, по крайней мере, каждый второй.
Равви вернулся где‑то около двух и выглядел очень усталым.
– Все в порядке, – уверенно сказал он. – Яков не возвращался?
– Нет.
– Марк, пойди помоги. Матвей, сейчас я хотел бы отдохнуть, и пусть меня до утра не беспокоят.
– Да, Господи.
– Только не в той комнате, которая простреливается снайперами, – заметил Марк.
– Мы постелим в другой комнате.
– Да, это, пожалуй, разумно.
Надо сказать, что другая комната была значительно больше той каморки, где мы разговаривали, так что господню воинству пришлось потесниться, расположившись на полу в гостиной. Вскоре дверь за Учителем закрылась, и из‑за нее донеслись звуки флейты. По‑моему, «Зеленые рукава». Приятно, конечно, но если это на всю ночь!.. А поспать хотелось. К счастью, Матвей великодушно поделился со мной спальником, который мы расстелили прямо на полу, накрывшись еще чьим‑то. Оный спальник нес на себе следы многолетней тусовочно‑походной жизни, пропах лесом и дымом костра и не был стиран, похоже, с момента покупки, но, как говорится, дареному коню… Кстати, хозяин сего «коня» был под стать своему имуществу. Щеки и подбородок в недельной щетине и не слишком чистая одежда. Картину дополняли серо‑голубые глаза навыкате и давно немытые темно‑русые волосы.
Выключили свет. Но мой сосед, похоже, не собирался быстро отрубиться, и я часов до трех рассказывал ему о своих лубянских приключениях.
Звуки флейты давно затихли. Уже сквозь сон я слышал скрип входной двери и глухие разговоры в прихожей. Что‑то готовилось.
ГЛАВА 3
На следующее утро все были на ногах уже часов в шесть. Когда я наконец выбрался из‑под спальников и вылез в коридор, Учитель выходил с кухни, дожевывая бутерброд. В этот момент дверь комнаты, где он ночевал, открылась, и на пороге показалась Мария Новицкая, имевшая вид весьма довольный. Она по‑кошачьи потянулась, взглянула на нас огромными черными глазами и кокетливо поправила пышную прическу.
Матвей удивленно посмотрел на Господа.
– А ты хотел бы, чтобы я заставил даму спать на полу в общей комнате? – возмущенно спросил равви. – Машенька, иди, на кухне завтрак готов. Яков!
К Учителю подошел человек, чем‑то на него похожий. Нет, даже довольно сильно похожий, только старше.
– Да, равви.
– Яков, что со снайперами?
– Сняли одного. Больше не видели. Все окрестные крыши облазили. И Марк, когда вернулся, ходил с ребятами проверять – никого.
– Сняли?
– Да… Там, в прихожей.
– Показывай!
Я из любопытства увязался за ними. Лучше б я этого не делал! На полу, возле двери, лежало нечто, накрытое тентом от палатки. Яков присел рядом на корточки и откинул покрывало. Не то чтобы я человек очень нервный, но не заканчивал я медицинского и не привык к подобного рода зрелищам. У трупа было перерезано горло, тент испачкан кровью. Меня подташнивало. Учитель же смотрел на это так, словно всю жизнь проработал патологоанатомом. Впрочем, на Якова он поглядел с несколько другим выражением, так что тот начал медленно перемещаться с корточек на колени.
– Неужели без этого было нельзя? Три года осталось до Страшного суда! – Учитель выразительно постучал ногтем по циферблату наручных часов. Тут Яков, кажется, несколько расслабился оттого, что до Страшного суда осталось все‑таки три года, а не три минуты.
– Эммануил, я давно служил. Ты же знаешь. Вот если бы Марк вернулся раньше…
– Не оправдывайся! Это хуже всего. Марк не палочка‑выручалочка!
– Ну разве было бы лучше, если бы мы его упустили?
Тут зазвонил телефон, и Учитель схватил трубку, не удостоив Якова ответом. Постепенно его лицо прояснилось.
– Дума собралась на экстренное совещание, – весело сообщил он – Не думал, что эти ленивцы так быстро среагируют. Мы едем в Думу.
– А как же телецентр? – удивился я.
– Телецентр никуда не денется. Со мной идут Петр, Марк и ребята, человек десять. Больше не надо
Яков по‑прежнему стоял на коленях и умоляюще смотрел на Учителя.
– Может быть, епитимью? – осторожно спросил виновный.
– Ладно вставай, зелот… – Мне показалось, что равви хотел добавить что‑то еще, но сдержался. – Останешься здесь, поглядим насчет епитимьи.
В прихожую вышел Марк, за ним потянулись воинственные вьюноши.
Мы спустились вниз и опешили, потому что у подъезда скромной пятиэтажки стоял здоровенный черный «АМО». Шофер «АМО» вышел из машины и почтительно открыл перед Учителем дверь.
– Ну что ж, так даже лучше, – заметил Эммануил – Петр, Марк и еще двое – со мной, остальные – своим ходом.
В отделении для пассажиров сидел человек лет пятидесяти, одетый в военную форму, и смотрел на Учителя с совершенно молитвенным выражением лица
– Как ваша дочь, Ипатий Владимирович? – участливо спросил у него Эммануил, садясь рядом.
– Я здесь, Господи, и этим все сказано.
– Хорошо, – улыбнулся Эммануил и положил руку ему на плечо.
– В Думу?
– Разумеется.
За эту ночь Москва здорово изменилась. А именно: у Белорусского стояли танки, повернув орудия в сторону Бутырского вала, вдоль Тверской тянулись колонны БТРов, и на Триумфальной площади – тоже танки, ощетинившиеся пушками в сторону ресторана «София».
– Ну все, прощай, свобода! – усмехнулся я. – Завтра нас погонят восстанавливать Лубянку
– Не погонят, – улыбнулся Эммануил. – Успокойся, Пьетрос, это мои танки.
– Как?!
– Да, я забыл вам представить. Это генерал Сергеев, начальник Генерального штаба, а теперь наш союзник.
Мы свернули в Георгиевский переулок и остановились у входа в Госдуму. На ступеньках нас встретила Мария и начала убеждать Учителя, что у нее чисто профессиональный интерес, а посему в случае чего она продемонстрирует журналистское удостоверение – и ее не тронут. Он махнул рукой.
Я тоскливо взглянул на крышу родного колледжа, выглядывавшую из‑за домов, и вошел в здание Думы вслед за равви.
На проходной нас опять словно не заметили, и мы беспрепятственно проникли внутрь и поднялись в зал заседаний.
– Это он! – воскликнул кто‑то из депутатов, когда мы входили, и зал приветствовал Учителя вставанием и аплодисментами. По‑моему, он не ожидал столь теплого приема, но сразу сориентировался и направился к трибуне. Мы встали полукругом за его спиной. Он улыбнулся залу и жестом приказал всем сесть.
– Я вижу, вы узнали меня, – уверенно начал он. – Тем лучше, значит, не будем терять времени на представления и сразу перейдем к делу. Вчера я упразднил Инквизицию и разрушил Лубянку. Если вы смотрели телевизор, мне незачем вдаваться в подробности. Сегодня я объявляю Президента низложенным и провозглашаю себя Первым Консулом. Москва занята верными мне войсками. Возможно, аплодисменты некоторых из вас объясняются тем, что вы этого еще не поняли. Повторяю: это мои танки. И рядом со мной всем вам известный генерал Сергеев, мой союзник. Я гарантирую, что в стране будет восстановлен мир и твердый порядок. Думаю, всем уже надоели забастовки, анархия и бесконечные интриги политических группировок. Вы же, господа парламентарии, можете со спокойной совестью удалиться на каникулы. Сегодня, если не ошибаюсь, последний день вашей работы.
В зале поднялся возмущенный гул и свист. Кто‑то крикнул: «Узурпатор!» Его поддержали, но Учитель поднял руку, и все замолкли.
– Я имею право на эту власть более, чем кто‑либо другой. И не только на эту. И теперь лишь личные амбиции мешают вам принять то, что уже произошло.
Он кивнул Сергееву, и тот приказал что‑то по сотовому телефону.
Не прошло и пяти минут, как в зал начали просачиваться спецназовцы и вставать цепочкой вдоль стен и в проходах. Учитель довольно улыбнулся.
Но еще через мгновение улыбка исчезла с его лица, и оно стало более чем суровым, потому что широко распахнулись двери слева от нас и на пороге появился другой отряд спецназовцев.
Эммануил вопросительно посмотрел на Сергеева.
– Парламентская охрана.
– Они вам не подчиняются?
Генерал отрицательно покачал головой.
Спецназовцы Сергеева направили дула автоматов на парламентскую охрану. Охрана – на них. Казалось, столкновение неизбежно.
Учитель поднял руку.
– Не сметь! – приказал он своим, потом обернулся к охранникам. – Что вам угодно, господа?
– Вы арестованы! – объявил командир. – Сдавайте оружие!
– У меня нет оружия. Что же касается ареста, идите сюда. Что в дверях‑то стоять?
Командир с подозрением покосился на эммануиловцев.
– Они не выстрелят, – сказал Учитель. – Я приказал им не стрелять. Давайте поговорим. Смотрите!
Эммануил провел рукой по воздуху, указывая на пол перед охранниками. И вслед за его движением на полу пролегла черная трещина, которая начала медленно расширяться.
– Смотрите! Это трещина на теле мира. Она появилась в тот миг, когда я ступил на землю, и пролегла через сердце каждого из вас. По одну сторону свет, по другую – тьма, по одну сторону добро, по другую – зло, по одну сторону те, кто принял меня, по другую – отступники. Видите?
Трещина стала шире и глубже. Из нее вырвались языки пламени.
– Это огонь, предназначенный для вас.
Трещина, удлиняясь, побежала вокруг охраны.
– И вот вы уже на острове, окруженном пламенем. И он все уменьшается. И армия, и народ уже на моей стороне, а вы – только кучка безумцев, осмелившихся сопротивляться тому, кто много могущественнее вас, и достойны лишь жалости.
Остров, на котором стояли солдаты, катастрофически уменьшался, от него то и дело отламывались куски и падали в огонь. Спецназовцы медленно отступали от краев и с ужасом смотрели в огненную бездну.
– Но для того, кто примет меня в своем сердце, пропасть станет узкой трещиной, которую достаточно перешагнуть. Потому что я никогда не отворачиваюсь от тех, кто идет ко мне. Только протяните мне руку.
И он легко спустился с трибуны и шагнул в бездну. Только бездны уже не было. Я увидел, что рослый командир парламентского спецназа обессиленно повис на руках Эммануила, а по полу проходит тонкая трещина. Я сглотнул слюну. В горле у меня пересохло.
– Ну все, – улыбнулся равви. – Все живы. Между прочим, вы очень кстати, ребята. Президент низложен, и вы переходите в мое распоряжение. Сейчас мы пойдем в Кремль, где я приму власть. Вы будете моей охраной.
– Да кто ты, черт побери? – возмутился командир охранников.
– Господь, – небрежно пояснил равви и подал нам знак следовать за ним, а сам ласково взял за руку офицера и повел его к двери. – Пойдемте! – кивнул он остальным.
Не знаю, что произошло, опешили ли они от такой наглости или Учитель обладал мистической силой, заставлявшей подчиняться тех, кто еще минуту назад желал ему поражения и смерти, но я не верил своим глазам – за ним пошли!
– В Кремль, равви? – робко поинтересовался я. – А как же телевидение?