В это время шла работа по обеспечению возвращения Финляндии всех ее граждан, которые оказались тогда на территории СССР. И хотя в Советском Союзе высказывались предложения не передавать финское население, оставшееся в результате войны на бывшей территории Финляндии[268], óæå â ìàðòå áûëà äîñòèãíóòà äîãîâîðåííîñòü î âîçâðàùåíèè ýòèõ ëþäåé íà ðîäèíó[269].
Тем не менее процесс нормализации отношений между двумя государствами протекал крайне сложно. При этом тональность ряда заявлений советского руководства явно не способствовала взаимопониманию с Финляндией. Так, в частности, выступление на сессии Верховного Совета СССР В. М. Молотова относительно итогов советско-финской войны, где давалась резкая оценка венешнеполитическому курсу, проводившемуся руководством Финляндии, вызвало негативную реакцию в Хельсинки.
Проявление жесткости в высказываниях весьма высокопоставленных советских лидеров по отношению к Финляндии противоречило желанию демонстрировать определенную дружелюбность. В Финляндии полагали, что у СССР существует, по крайней мере, два варианта дальнейшего развития с ней отношений. Один — на продолжение политической конфронтации, а другой — на скорейшее решение задач мирного урегулирования[270].
Более того, даже такой умеренный и достаточно реалистично настроенный политик и государственный деятель, как Паасикиви, впоследствии с горечью отметил: «Когда я читал речь Молотова в "Правде"... то она оказала на меня удручающее и тяжелое впечатление». В Финляндии считали, что изложение в Москве характера только что произошедшей между двумя странами войны «не соответствовало действительности»[271]. Ê òîìó æå âûñêàçûâàíèÿ Ìîëîòîâà ïîòîì àêòèâíî èñïîëüçîâàëèñü ñîâåòñêîé ïå÷àòüþ äëÿ õàðàêòåðèñòèêè âíåøíåé ïîëèòèêè Ôèíëÿíäèè, ÷òî íå ìîãëî íå áåñïîêîèòü ôèíñêèõ äèïëîìàòîâ. «Ìû, ôèííû..., — îòìå÷àë Ïààñèêèâè, — ñ óäèâëåíèåì ÷èòàëè îá ýòîé ãîëîñëîâíîé øóìèõå â "Ïðàâäå" è â "Èçâåñòèÿõ"»[272].
С другой стороны, следует отметить, что с самого начала мирного развития советско-финляндских отношений и финская сторона явно не проявляла должного стремления найти взаимопонимание с СССР. Утверждение финского историка М. Ёкипии о том, что Хельсинки «стремились строить свои отношения с Советским Союзом на согласованной основе и с учетом интересов другой стороны»[273], íå âñåãäà ñîîòâåòñòâîâàëî èñòèíå. Ôèíëÿíäèÿ òàêæå ñîçäàâàëà îïðåäåëåííûå äèñêóññèîííûå ïðîáëåìû â íàëàæèâàíèè íîâûõ ìèðíûõ îòíîøåíèé, êîòîðûõ, î÷åâèäíî, ìîæíî áûëî èçáåæàòü.
Так, в частности, с большим трудом решался вопрос об освобождении из заключения в Финляндии коммунистов Тойво Антикайнена и Адольфа Тайми, которые до своей нелегальной деятельности в Финляндии продолжительное время проживали в СССР. Как в ходе московских переговоров в марте 1940 г., так и после окончания войны Молотов неоднократно обращался к финской стороне с просьбой об их освобождении и передаче Советскому Союзу. Однако эта проблема разрешалась крайне сложно. 19 марта нарком иностранных дел пытался выяснить их судьбу у финских официальных представителей, но получил весьма уклончивый ответ: «Нужно, чтобы президент их помиловал, а уже тогда — освобождать»[274].
Вообще советским дипломатам было крайне трудно действовать в атмосфере отчужденности по отношению к СССР, которая продолжала господствовать в это время в Финляндии. Как отмечал один из сотрудников советского полпредства в Хельсинки, встречи «среди журналистов, в деловом мире, в правительственных и партийных кругах показали, что значительная часть финнов остается враждебно настроенной к нашей стране»[275]. Áîëåå òîãî, ñîâåòñêèé ïîëïðåä È. Ñ. Çîòîâ ñðàçó æå íå ïîíðàâèëñÿ ôèíñêèì îôèöèàëüíûì ëèöàì, ïîñêîëüêó åãî èçíà÷àëüíî ñòàëè ðàññìàòðèâàòü êàê ÷åëîâåêà, ÷åé «îáðàç ìûøëåíèÿ îòëè÷àåòñÿ îãðàíè÷åííîñòüþ â îöåíêå çàðóáåæíîé äåéñòâèòåëüíîñòè, “ñòàõàíîâñêîé” àêòèâíîñòüþ, àìáèöèîçíîñòüþ, à òàêæå ïîëíûì îòñóòñòâèåì ÷óâñòâà þìîðà»[276].
Это отношение весьма ярко было продемонстрировано в момент приема, устроенного для советских дипломатов президентом Финляндии К. Каллио. Прием оказался крайне холодным, хотя и был связан с вручением Зотовым верительной грамоты. Как описывает данный эпизод сотрудник полпредства Е. Т. Синицын, Каллио «был мрачен и невежлив». Он тогда, «насупившись, заметил, что новый дипломатический состав посольства весьма молод». Зотов ответил, что «дипломатический состав намерен работать по развитию дружественных отношений между нашими странами со всей силой молодости. Президент промолчал»[277]. Åñòåñòâåííî, ÷òî ïîäîáíàÿ ðåàêöèÿ ôèíñêîãî ïðåçèäåíòà áûëà äàëåêî íå ñëó÷àéíîé è ñîîòâåòñòâîâàëà îáùåé ëèíèè ôèíëÿíäñêîãî ðóêîâîäñòâà â òîò ïåðèîä ïî îòíîøåíèþ ê ÑÑÑÐ.
Обе страны постоянно стали сталкиваться с весьма различными подходами к решению ряда конкретных практических задач. В частности, большой проблемой оказалось определение окончательной демаркационной линии границы, поскольку финляндское руководство выдвигало предложение о том, чтобы сохранить на территории Финляндии город Энсо (Светогорск), тогда как советская сторона по этому поводу занимала весьма бескомпромиссную позицию[278]. Íå ìåíåå òâåðäóþ ëèíèþ ïðîâîäèëî ðóêîâîäñòâî ÑÑÑÐ è ïî âîïðîñó î ñîáñòâåííîñòè, îñòàâøåéñÿ íà òåððèòîðèè, ïåðåäàâàåìîé Ñîâåòñêîìó Ñîþçó.  Ìîñêâå íàñòàèâàëè íà âîçâðàùåíèè âñåãî ïðîìûøëåííîãî îáîðóäîâàíèÿ, êîòîðîå â ãîäû âîéíû áûëî ýâàêóèðîâàíî â ãëóáü Ôèíëÿíäèè, ÷òî ñîçäàâàëî äîïîëíèòåëüíûå äèïëîìàòè÷åñêèå òðåíèÿ[279].
Подобная ситуация, безусловно, требовала колоссальных усилий, чтобы постараться в целом нормализовать общую атмосферу в отношениях между двумя странами. Это понимали в определенных кругах как в СССР, так и в Финляндии. Паасикиви по данному поводу заметил: «Стояла задача, как только было возможно, в отведенное нам время не только сохранять с Россией модус вивенди (имелся в виду способ существования друг с другом. — В. Б.), но и насколько это возможно развивать хорошие дружественные отношения». При этом однако он все же признавал, что «мир для нас был тяжелым и огорчительным... но на этой основе нам надо было жить»[280].
Чрезвычайно важно то, что именно автор этих строк стал посланником Финляндии в Москве, где его встретили вполне доброжелательно. 15 апреля в момент официальной церемонии вручения им верительной грамоты в Кремле Председателю президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинину, тот вдруг очень лаконично спросил: «Будем друзьями?». На это Паасикиви твердо ответил: «Это является нашей надеждой, и я буду целенаправленно стремиться к достижению общего оздоровления наших отношений»[281]. Ïîäîáíûå ñëîâà áûëè ïðîèçíåñåíû íîâûì ôèíëÿíäñêèì ïðåäñòàâèòåëåì â Ñîâåòñêîì Ñîþçå âïîëíå èñêðåííå, ïîñêîëüêó ëè÷íî äëÿ ñåáÿ îí äåéñòâèòåëüíî ñ÷èòàë òîãäà «æèçíåííî âàæíûì äåëîì ñòðåìèòüñÿ èçáåæàòü íîâûõ ïðîòèâîðå÷èé, ïîñêîëüêó ìûñëü â ýòîì îòíîøåíèè î äðóãîì áûëà áû ãèáåëüíîé» äëÿ åãî ñòðàíû[282].
Таким образом, определенные перспективы в изменении характера отношений между двумя странами все же существовали, но многое зависело и от позиции финского руководства. При этом в современной финской исторической литературе существует утверждение, что руководство страны очень внимательно тогда прислушивалось к мнению Ю. К. Паасикиви относительно необходимости налаживания хороших отношений с СССР и «точно следовало этим рекомендациям своего посланника вплоть до конца 1940 г.»[283].
Таким образом, если признать данное утверждение, то можно подумать, что в Хельсинки вообще не сложилось тогда еще четкой внешнеполитической концепции и руководство страны чуть ли не пыталось проводить «линию Паасикиви» в отношениях с СССР. Это, однако, было далеко от действительности.
Разработка Финляндией собственной концепции во внешней политике началась еще до подписания мирного договора. 28 февраля 1940 г. на секретном заседании государственного совета премьер-министр Ристо Рюти сформулировал свою позицию следующим образом: уйти от разгрома и сохранить армию, чтобы при благоприятных условиях вернуть утраченное. «Лучше, — сказал он, — сохранить боеспособной армию и страну от разгрома, в противном случае мы не будем в состоянии сражаться даже при благоприятных условиях и потеряем свое значение как государство. Освобождение территории лучше начать с Выборга, чем с Торнио»[284], ò. å. îò ãðàíèöû ñî Øâåöèåé. Ýòî ìíåíèå áûëî ïîääåðæàíî è ìíîãèìè ðóêîâîäèòåëÿìè ñòðàíû. Ìèíèñòð èíîñòðàííûõ äåë Âÿéíå Òàííåð ñîâåðøåííî îïðåäåëåííî çàÿâèë, ÷òî, «êîãäà íàñòóïèò ïîäõîäÿùèé ìîìåíò, íåîáõîäèìî áóäåò âîçâðàòèòü óòðà÷åííóþ òåððèòîðèþ»[285].
После подписания мирного договора вернувшаяся из Москвы финляндская делегация в правительственных кругах разъяснила достаточно четко и ясно, что предпринятый шаг следует рассматривать как временную передышку. Участник переговоров генерал Рудольф Вальден, бывший в тесных отношениях с К. Г. Маннергеймом, в целом расценивал заключенный договор «как дело государственной мудрости» и «дальновидно обдуманную меру»[286].
Таким был курс, взятый сразу после заключения мирного договора. Составляющими его являлись, с одной стороны, опасения за безопасность страны в дальнейшем, а с другой — стремление по возможности возвратить утраченные территории. Впоследствии этот курс приобрел новые черты. Оценивая настроения в Финляндии бывший пресс-атташе германского посольства в Хельсинки Ганс Метцгер писал в своих воспоминаниях, что «большая часть населения Финляндии и ее руководство хотели возникновения войны, так как желали возвращения Выборга и Карелии (Карельского перешейка. — В. Б.), а также Ханко, поскольку без войны этого не осуществить»[287]. Åñòåñòâåííî, ïîäîáíûå ïðåäñòàâëåíèÿ íå ñîâïàäàëè ñ ïîçèöèåé Ïààñèêèâè, êîòîðûé ïðåæäå âñåãî, ñóäÿ ïî åãî äîíåñåíèÿì, ñòðåìèëñÿ ïðåäîòâðàòèòü âîçíèêíîâåíèå íîâîé âîéíû.
К тому же линия финляндского руководства в целом хорошо просматривалась. Советские дипломаты, работавшие в Финляндии, фиксировали различные проявления неблагополучно складывающейся там для СССР обстановки. Из советского полпредства в Хельсинки, как и по другим каналам, в Москву поступала информация о нагнетании негативных настроений финской печатью, направленных против СССР, выражавших горечь и обиду за жертвы, понесенные в «зимней войне». Осуществлявший контроль над печатью Кустаа Вилкуна подтверждал, что линия, которая проводилась цензурой в области внешнеполитической информации, «была направлена на осуждение Советского Союза»[288].
Учитывая складывающуюся ситуацию, в полпредстве СССР предпринимались меры для того, чтобы избегать осложнений в отношениях с Финляндией. С целью установления добрых отношений и налаживания более тесных контактов в начале апреля НКИД посчитал необходимым, в частности, организовать в советском представительстве в Хельсинки дипломатический прием по случаю окончания войны. Как отмечали участники этого приема, «он оказался многолюдным», к чему, собственно, и стремились советские дипломаты. В ходе встреч и бесед на этом приеме советская сторона стремилась прежде всего подтвердить желание СССР установить новые, дружественные отношения с Финляндией[289].
Стали проявлять все большую активность и представители НКВД, которые работали в Хельсинки «под дипломатическим прикрытием». Глава советской резидентуры в Финляндии тогда советовал своим коллегам, что именно они должны были учитывать в процессе общения с финскими гражданами. Требовалось, чтобы беседы с населением носили дружественный, доброжелательный характер, в ходе которых необходимо было разъяснять, что Советский Союз войны с Финляндией не хотел. Имелось в виду, что еще до начала войны на переговорах в Москве с финляндской делегацией СССР «за уступку части Карельского перешейка отдавал территорию в два раза больше в Центральной Карелии»[290]. Òàêèì îáðàçîì, ëèíèÿ ïîâåäåíèÿ ñîâåòñêèõ äèïëîìàòîâ áûëà íàïðàâëåíà ê îäíîé öåëè: ðàñòîïèòü ëåä îò÷óæäåíèÿ è íåòåðïèìîñòè ó ôèíñêîãî íàñåëåíèÿ ê ñâîåìó âîñòî÷íîìó ñîñåäó.
Была разработана и целая программа действий, которую надлежало осуществить для скорейшей ликвидации последствий «зимней войны» и преодоления проблем и неурегулированности межгосударственных отношений. В частности, предполагалось ускорить обмен военнопленными, поскольку в Финляндии распространялись слухи, что их пленных «русские будут судить и отправлять в Сибирь». Предполагалось также в кратчайший срок вывести советские войска с территории, которая по Московскому мирному договору входила в пределы Финляндии. Для преодоления кризиса межгосударственных отношений следовало незамедлительно приступить к налаживанию экономического сотрудничества двух государств. Заметим, что эта программа появилась в недрах советской резидентуры в Финляндии и была направлена Л. П. Берии. Вскоре ее быстро стали реализовывать, поскольку выдвинутые предложения получили поддержку, о чем были «даны соответствующие указания»[291].
В конце мая 1940 г. в Москве начались торговые переговоры, которые, по мнению финской стороны, протекали хорошо, и уже 27 мая в принципе удалось согласовать общий договор и платежное соглашение[292], à ÷åðåç ìåñÿö âñå äîêóìåíòû áûëè ïîäïèñàíû. Ïðè ýòîì ñòîðîíû ïðåäîñòàâëÿëè äðóã äðóãó «ðåæèì íàèáîëüøåãî áëàãîïðèÿòñòâîâàíèÿ». Îáùèé òîâàðîîáîðîò ìåæäó äâóìÿ ñòðàíàìè â 1940 ã. äîëæåí áûë ñîñòàâèòü 15 ìëí. äîëëàðîâ[293]. «Âîîáùå, — îòìå÷àë ïî ýòîìó ïîâîäó Þ. Ê. Ïààñèêèâè, — òîðãîâûå îòíîøåíèÿ ìåæäó Ôèíëÿíäèåé è Ñîâåòñêèì Ñîþçîì áûëè âûãîäíûìè â ýêîíîìè÷åñêîì îòíîøåíèè è îáúåêòèâíî ñëóæèëè îçäîðîâëåíèþ îáñòàíîâêè ìåæäó îáåèìè ñòðàíàìè»[294]. Íî òîðãîâëÿ Ôèíëÿíäèè ñ ÑÑÑÐ íå ïîëó÷èëà òîãäà åùå ñåðüåçíîãî ðàçâèòèÿ, è ãðóçîîáîðîò îñòàâàëñÿ ïîêà íà âåñüìà íåçíà÷èòåëüíîì óðîâíå[295]. Äëÿ ôèííîâ áûëî î÷åâèäíî, ÷òî Ìîñêâà «äåðæèò â ïîëå çðåíèÿ è ýêîíîìè÷åñêèå äåëà»[296].
Наряду с торговлей, не затягивая, решили также проблему обмена военнопленными. Она была снята к началу лета 1940 г. Причем ввиду особенностей «зимней войны» число пленных с обеих сторон существенно отличалось. Советский Союз передал более восьмисот захваченных в плен финских солдат, тогда как Финляндия вернула в СССР чуть менее пяти с половиной тысяч военнопленных[297].
В целом ситуация в советско-финляндских отношениях имела тенденцию постепенно меняться к лучшему, что открыто признавали и финские дипломаты. Даже в Германии в ходе контактов с немецкими представителями отмечалось, что Советский Союз явно «демонстрировал проявление дружественного расположения к Финляндии»[298].
Наиболее отчетливо это замечали в финском представительстве в Москве. 14 мая 1940 г. посланник Ю. К. Паасикиви сообщал в МИД Финляндии о своих наблюдениях, касавшихся советской внешней политики. Он указывал на то, что со времени окончания войны «не заметил проявления существенной враждебности по отношению к Финляндии»[299]. Îí òàêæå ïèñàë, ÷òî íåîäíîêðàòíî òîãäà èìåë áåñåäû ñ Ìîëîòîâûì, à òàêæå ñ åãî çàìåñòèòåëÿìè, â õîäå êîòîðûõ îáñóæäàëñÿ ëèøü îäèí âîïðîñ — î íîðìàëèçàöèè îòíîøåíèé ìåæäó äâóìÿ ñòðàíàìè. Íàðêîì èíîñòðàííûõ äåë â ñâîèõ ðàçãîâîðàõ ñ Ïààñèêèâè ïðè ýòîì ïîä÷åðêèâàë, ÷òî «ó Ñîâåòñêîãî Ñîþçà â íàñòîÿùåå âðåìÿ íè â êîåé ìåðå íåò íèêàêèõ íàìåðåíèé â îòíîøåíèè Ôèíëÿíäèè, êðîìå ïîääåðæàíèÿ êóðñà, îñíîâàííîãî íà Ìîñêîâñêîì ìèðå»[300]. Îò ñåáÿ ôèíëÿíäñêèé ïîñëàííèê äîáàâëÿë: «...íå äóìàþ, ÷òî ó Ñîâåòñêîãî Ñîþçà â íàñòîÿùåå âðåìÿ ìîãóò áûòü íîâûå íàìåðåíèÿ â îòíîøåíèè íàñ, ñ÷èòàþ âñå æå, ÷òî Ñîâåòñêèé Ñîþç íå ðåøèòñÿ íà÷àòü ñèëîâûå äåéñòâèÿ ïðîòèâ íàñ, åñëè âîçíèêàþùèå ïðîòèâîðå÷èÿ òðóäíî áóäåò ñîãëàñîâàííî ðàçðåøèòü...»[301]