Игорь Александрович Минутко
Что там, за поворотом?
Что там, за поворотом?
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой пока еще ничего особенного не происходит
Любопытный факт: если в жизни человека наступают перемены, они могут начаться еще во сне, и во сне же будет у него соответствующее настроение. Например, утром у вас, скажем, экзамен – вы еще спите, а мозг работает хоть и не в полную силу, но уже нужным образом настраивает нервную систему на необходимый лад, кое‑что повторяет, приводит в порядок то, что вы не успели сделать с вечера, вы даже можете обнаружить себя за экзаменационным столом, хотя на самом деле продолжаете преспокойно спать. Или утром вы отправляетесь в поход за город, и – хотя окно в вашей комнате лишь чуть приоткрыто – вы, лежа в кровати, дышите полной грудью, будто уже в лесу, ощущаете тяжесть рюкзака за спиной, улавливаете запах костра.
...В это утро Витя Сметанин, тринадцатилетний мальчик, еще не проснулся, но уже понимал, что ему свободно и легко, будто он летит куда‑то, и он даже услышал за спиной шорох крыльев, а проснувшись, но еще не открыв глаза, почувствовал, что ему хорошо и празднично.
«Что случилось? – удивился Витя. И вспомнил: – Сегодня первый день каникул».
Не надрывается отвратительный звонок будильника. Не надо никуда спешить, думать о несделанных уроках. Можно спать до самого обеда. Пожалуйста, лежи себе хоть на спине, хоть на животе и спи. Начнут сниться всякие сны, потому что, если утром проснуться и опять заснуть, обязательно будут сниться сны. В минувшее воскресное утро Вите приснилось – вот чудно! – что он милиционер, стоит на перекрестке Гоголевской и Трудовой и регулирует движение. Белые перчатки, полосатый жезл, скрипучий широкий ремень. Рука вверх – и послушно замер поток машин, рука с жезлом в сторону: «Прошу, мол», и машины помчались дальше. Кажется, с тротуара удивленно, с восторгом смотрели знакомые девчонки, и среди них была Зоя.
Витя крепче сжал веки, стало совсем темно, и в темноте засверкали розовые черточки. Но спать уже ни капельки не хотелось, и Витя открыл глаза.
В комнате было солнце, и край подушки от него стал горячим. В открытую форточку влетал ветер и пузырем надувал штору.
– Альт! – крикнул Витя.
Послышался цокот, скрипнула дверь, и в комнате появился Альт, немецкая овчарка с карими глазами. Альт подошел к кровати, жарко задышал, отвалив в сторону язык, загнутый по краям совочком. Пес яростно крутил хвостом, в его глазах смешались доброжелательство и преданность; было ясно: у Альта тоже отличное настроение.
– С сегодняшнего дня, – сказал Витя, – я семиклассник. Понял?
Альт все понял и закрутил хвостом еще сильнее. Витин папа говорит, что родители Альта служили на границе, были поисковыми собаками.
Витя спрыгнул на пол, хотел сделать зарядку, но передумал. В конце концов, не каждый же день делать зарядку. Мышцам, как известно, нужен отдых. А вместо зарядки можно пять раз быстро подняться по лестнице до последнего этажа – и пожалуйста: тренировка и сердца, и легких, и мускульной системы.
Но бегать по лестнице тоже не хотелось. Еще соседи подумают: «Дурак какой‑то».
В ванной Витя снял майку и, прежде чем мыться, стал рассматривать себя в зеркале. В зеркале отражалось худощавое лицо с выпирающими скулами, хитрыми глазами и спутанной челкой на лбу. Нос был длинный. Даже, пожалуй, слишком длинный. Витя себе не очень понравился, и настроение слегка испортилось. Зато мышцы груди и бицепсы на руках были хороши. Витя напружинился, сделал боксерскую стойку.
– Ага! – сказал он неизвестному противнику. – То‑то!
Истина проверенная: мужчину украшают сила и мужественность.
Витя попытался придать своему лицу гордое выражение – не получилось. Тогда он показал себе язык.
«С завтрашнего дня займусь гантелями», – подумал Витя с некоторым вызовом, будто угрожал кому‑то. Он уже много раз собирался заняться гантелями, но все как‑то не получалось.
На кухне Витя сварил яйцо, подогрел чай. Хорошо, когда родители на работе. Никто тебе не смотрит в рот. Никто не учит: «Витя, как ты держишь нож? Витя, жуй бесшумно».
Легко сказать: жуй бесшумно. Так и задохнуться можно. Или наставляют: «Глотай чай так, чтобы в горле не булькало». Но это уже просто абсурд: можно свободно захлебнуться. Перед товарищами неудобно. Будут говорить, что Виктор Сметанин утонул в стакане чая.
Перед Витей сидел Альт и на лету ловил куски всякой еды.
О прозрачную сетку, которой было заделано окно, бились мухи. Со двора долетали детские голоса, удары по мячу; шелестели ветки тополя, росшего под самым окном.
Витя вышел на балкон и сразу попал в жаркое солнце, в тепло, наполненное запахом горячих тополиных листьев. Слышнее стали голоса ребят, удары по мячу; где‑то сердито кричала женщина:
– Оля, не лезь в водичку! Не лезь, говорю!
«А если ребенку в водичке приятно», – подумал Витя и перегнулся через перила.
Так и есть! Репа забивал голы, а в воротах, между двумя кирпичами, стоял Колька Фитиль.
– Репа! – крикнул Витя.
Репа задрал голову. Даже с третьего этажа были видны веснушки на его круглом лице.
– Долго дрыхнешь, – крикнул Репа. – Спускайся! Не забыл, что сегодня?
– Не забыл! Я скоро!
– Вынеси чего‑нибудь пожевать, – уже негромко сказал Репа.
– Ладно.
Витя походил по комнатам, обдумывая свои дела. Следом цокал по паркету Альт и часто дышал.
В своей комнате Витя полистал знаменитую книгу «Три мушкетера», но она была уже прочитана три раза, он отложил прекрасное сочинение Александра Дюма и – даже непонятно почему – подумал: «Сегодня двадцать четвертое мая. Скоро кончится весна – и пожалуйста: лето...» От летних мыслей стало тревожно. Захотелось куда‑нибудь ехать.
В это время в передней зазвонил телефон.
Это, конечно, была Зоя.
– Здравствуй, Витя, – сказал в трубке Зоин голос.
– Привет, – ответил Витя.
– Ты не забыл, что у меня сегодня день рождения?
– Нет, Зоя, я помню.
– Так смотри не опаздывай. В пять часов.
– Я постараюсь.
– Ты не постарайся, а не опаздывай, – капризно сказала Зоя.
Витя, сопровождаемый Альтом, вернулся в свою комнату. Он сел в кресло и задумался: день предстоял интересный.
Альт сидел рядом и крутил хвостом.
– Перестань выписывать хвостом шары, – сказал ему Витя.
Альт обиделся и ушел в переднюю на свою подстилку.
Витины мысли начали скакать в разных направлениях. Он думал: «Я уже семиклассник. На дворе жарко... Сейчас поедем с Репой на толчок, он мне покажет, как делать бизнес. Любопытно... Он сказал: бизнес – значит зарабатывать деньги. А Зое сегодня исполняется тринадцать лет. Какой же подарок ей купить?.. С завтрашнего дня займусь гантелями».
Витя посмотрел в окно. Он видел плоскую крышу соседнего дома с антеннами над каждым подъездом, синее небо, в небе было одно‑единственное облако с лохматыми краями, похожее на неуклюжего щенка.
«В моей жизни ни разу не было ничего необыкновенного, – думал Витя. И сразу о другом, немного смутившись: – Зоя очень хорошая девочка. У нее печальные глаза».
И самому Вите стало слегка грустно, непонятно отчего.
На кухне он завернул в газету бутерброд с толстым куском колбасы и с неудовольствием прочитал записку мамы.
Мама писала:
Купи 2 кило картошки, 3 пакета молока. Не забывай выключать газ. На подарок Зое истрать не больше 3 р.
На записке лежала пятерка.
«А если подарок будет стоить три рубля семнадцать копеек?» – подумал Витя и немного рассердился на маму.
Витя надел белую рубашку, отглаженные брюки, кеды («Может быть, поиграем в футбол», – подумал он).
На этот раз Витя Сметанин понравился себе в зеркале. А что, в самом деле? Стройный, подтянутый. И взгляд открытый. Вот еще немного бы в нем презрения. Витя нахмурился, подкатил глаза кверху, но презрения все‑таки не получилось.
«Ладно, и так сойдет».
У двери засуетился, заскулил Альт.
– Спокойно, – сказал Витя. – Утром ты уже гулял с папой. Сейчас у меня нет времени.
Тут надо сказать, что Альт – ученая собака. Когда он был совсем маленьким, считайте, младенцем, и лапы его разъезжались на паркете, Витя начал учить щенка всяким штукам. И теперь Альт умеет таскать в зубах сумку из магазина, прыгать по команде через палку, понимает команды: «Лежать!», «Сидеть!», «Ко мне!». А если потребуется, он будет защищать Витю в схватке с любым врагом до последнего вздоха – такова его любовь к своему хозяину.
Щелкнул замок двери. Витя легко побежал вниз, прыгая через две ступеньки.
ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой события развертываются на толчке
Вы можете представить себе тринадцатилетнего мальчика, у которого не было бы лучшего друга, друга на всю жизнь, до гробовой доски? Такого мальчика – можете проверить – просто не существует. Конечно, у каждого нормального мальчика уйма товарищей. С ними он ходит в кино, играет во дворе, занимается в каком‑нибудь кружке в Доме пионеров, товарищи приходят на его день рождения и с удовольствием едят кулебяку с капустой, еще теплую, с поджаристой корочкой, только что вынутую мамой из духовки. И он ходит к таким товарищам в гости. Но обязательно есть единственный друг: ему можно доверить все тайны, с ним можно говорить обо всем на свете, на него можно положиться во всем, и, главное, с ним просто хорошо. Хорошо вместе отправиться в лес за город, слышать его голос, шагать с ним по улице или плыть рядом в реке. И вот таким другом для Вити Сметанина был Репа.
...Когда Витя вышел во двор, Репа уже не забивал голы, а сидел на скамейке и скучно ковырял ногтем правый разбитый ботинок.
Вообще‑то он никакой не Репа, а Славка Репин. Репа – это прозвище. И очень подходящее. Славка рыжий, на круглых щеках веснушки, и глаза под белыми бровями тоже – вот удивительно! – рыжие.
Репа и Витя Сметанин одногодки. Но сейчас Репа перешел только в пятый класс, он два раза оставался на второй год. Репа говорит, что учиться не любит, потому что от книг болит голова, а когда книга очень непонятная, начинают болеть и зубы. Он собирается стать моряком, чтобы плавать вокруг света. У Репы есть тельняшка, которую он надевает по самым торжественным случаям. Например, когда с соседним двором был финальный футбольный матч, Репа, вратарь, стоял в воротах в тельняшке. Не вратарь он, а настоящий зверь.
Во дворе среди своих сверстников Репа – вожак, потому что бесстрашный и справедливый. А с Витей они дружат, хотя Репа и относится к товарищу немного свысока– считает его маменькиным сынком. И это, если хотите знать, очень несправедливо.
– Совсем ботинки дошли, – озабоченно сказал Репа. – Забежим ко мне, я сандалии обую.
Жил Репа вдвоем с матерью, в полуподвальной комнате. Мать Репы, тетя Роза, работала официанткой в ресторане. Ее почти никогда не бывало дома, и Репа был сам себе хозяин.
По правде говоря, Витя немного побаивался тети Розы. Была она шумной, быстрой, пронзительно и насмешливо смотрели серые горячие глаза, сверкали тяжелые золотые серьги в ушах; когда она бывала дома, все в комнате звенело, мелькало, двигалось; тетя Роза высоким голосом пела песни, готовила обед или ужин, и в таких случаях Витю усаживали за стол, даже насильно, если он не хотел. И была вкусная, обильная, разнообразная еда. Однажды Репа и Витя в один присест съели целую коробку шоколадных конфет. Тетя Роза смотрела, как мальчики едят, смотрела пристально.
Она говорила Репе вроде бы даже со злостью:
– И в кого ты такой прожорливый?
Но готовила обеды и ужины тетя Роза редко – все у нее не было времени, все она пропадала на работе или у подруг. И Репа был предоставлен самому себе, даже часто не накормлен, а в комнате царил веселый беспорядок.
Вот и сейчас... После солнечного света комната казалась совсем темной, а когда глаза привыкли, Витя увидел, что стол завален немытой посудой, кровать с пестрыми подушками не накрыта и в складках одеяла спал, свернувшись клубком, серый кот. На стуле была пепельница, полная окурков, и мундштуки аккуратно сжаты на каждом. Витя хотел спросить, кто же у них курит? Ведь не станет Репа курить дома и оставлять окурки? Но не спросил – постеснялся.
Репа спит на сундуке в углу, и над сундуком висит карта Тихого океана, специальная карта для моряков, на которой обозначены маршруты кораблей, морские течения, рифы, порты и всякие условные знаки, в которых Репа здорово разбирается. Мыс Доброй Надежды на самом конце Африки обведен красным карандашом, и рукой Репы написано: «Здесь я буду».
Каждый раз, когда Витя смотрит на эту карту, ему, непонятно отчего, хочется куда‑то ехать, плыть на фрегате под парусами и чтобы в лицо летели соленые брызги, а впереди качался таинственный, ускользающий горизонт.
– С колбасой, да? – спросил Репа, развертывая газету.
– С колбасой, – сказал Витя и вдруг смутился: – Ты ешь.
– Съем, не волнуйся, – усмехнулся Репа.
Репа налил в стакан воды из‑под крана и стал есть бутерброд с колбасой, запивая его водой. У него были редкие белые зубы, и жевал он очень сосредоточенно.
– А что мы будем делать на толчке? – спросил Витя.
– Бизнес, – отрезал Репа.
– Я понимаю...
– Ничего ты не понимаешь, – перебил Репа. – Скажи, тебе деньги нужны?
Витя вспомнил о пятерке на кухне, о маминой записке и сказал хмуро:
– Ну, нужны.
– Вот и порядок, – сказал Репа.
– Меня интересует, как мы будем делать бизнес?
– Узнаешь, – опять отрезал Репа. И добавил озабоченно: – Только бы Гвоздь оказался на месте.
– Какой гвоздь? – не понял Витя.
И снова Репа сказал, как отрубил:
– Узнаешь.
Он переобулся в старые сандалии, причесал густые темно‑рыжие волосы перед тусклым зеркальцем у водопроводной раковины, сказал:
– Пошли. Мелочь на всякий случай есть?
Витя загремел в кармане мелочью.
Репа был немного ниже Вити, но коренастый, крепкий, на нем как‑то особенно ладно сидели застиранная ковбойка и серые затертые техасы с карманами на «молнии». Походка у Репы была независимой, и весь его вид говорил: «Я сам по себе. Понятно?»
Мальчики прошли через двор, под высокой аркой темных и прохладных ворот, где стояли железные ящики для мусора и подпирал стену засаленный тип неопределенного возраста с мутными бессмысленными глазами.
На улице было людно, шумно. На середине перекрестка стоял молоденький милиционер в белых перчатках и размахивал полосатым жезлом.
На автобусной остановке Репа сказал:
– Нам восьмой.
Подъехала «восьмерка». Витя ринулся к дверям. Репа попридержал его за локоть:
– Не суетись. Подождем без кондуктора.
В автобус без кондуктора Репа вошел первый и независимо сказал:
– Проездной!
Ехали очень долго, молчали. За окном уже была окраина – маленькие дома со ставнями за высокими заборами.
Витя нервничал. Он боялся, что вот сейчас войдет контролер. И... даже страшно представить. Ему казалось, что все знают: эти двое – безбилетники.
А Репа чувствовал себя прекрасно. Он невозмутимо смотрел в окно, даже что‑то насвистывал.
Наконец репродуктор сказал хрипло:
– Конечная остановка! Кому на толчок – спешите!
Витя Сметанин никогда раньше не был на толчке, на так называемой барахолке, и сейчас ему было ужасно интересно.
Через густую шумную толпу они прошли в ворота, и у Вити мгновенно разбежались глаза. Сначала он не увидел, что здесь продают, – его поразили люди, их лица, их одежда. Платки – низко на лоб; бороды; грязные кирзовые сапоги; широкие юбки; пиджаки с высокими ватными плечами – и, наоборот, очень модные молодые люди с длинными волосами, в расклешенных брюках, с перстнями на пальцах. Лица были энергичные, хитрые, плутоватые. И – совсем непривычные. Таких людей Витя не встречал на улицах своего города. А если они попадались, то, наверное, в одиночку, и на них не задерживалось внимание. Здесь были только такие люди. И все о чем‑то спорили, ругались, предлагали свой товар, хватали покупателей за локти.
«Ну и ну!» – подумал Витя.
Он не знал, что такие базары еще существуют. Он их видел только в кино, и сейчас его удивлению не было предела.
– Что, обалдел? – засмеялся Репа. – Давай искать Гвоздя, – и он потянул Витю в гущу барахолки.
Чего здесь только не продавали!
Всякие рубашки, брюки, галстуки, ботинки, шапки, платки. Целый угол базарной площади занимала всевозможная мебель: шкафы, крашеные табуретки, тумбочки, подставки, этажерки, зеркала. Продавали фикусы в кадках, герань, какие‑то еще комнатные цветы в глиняных горшках. Ни такой мебели, ни таких цветов Витя никогда не видел в квартирах своих знакомых.
«Да кто же все это покупает?» – думал он.
– Смотри, цыганки! – сказал Репа.
И правда! Три цыганки, молодые, в длинных пестрых юбках, обступили растерянного парня и что‑то доказывали ему.
– Пойдем послушаем! – предложил Витя.
Они протолкались к цыганкам.
– Позолоти ручку, молодой‑красивый! – говорила одна из них, с быстрыми черными глазами и золотым браслетом на смуглой руке. – Всю судьбу определю, путь свой знать будешь, легче проживешь.
Неожиданно в толпе появился милиционер, и цыганки исчезли, будто их вовсе не было.
– Как в кино, – сказал Витя.
– В кино придумывают, – сказал Репа, – а тут сам видишь. – И вздохнул: – Нет Гвоздя. Или не пришел? Может, замели?
Витя ничего не понял, но спросить не решился.
– Десять копеек – и вся судьба известна! Десять копеек – и предсказание без ошибки! – выкрикивал кто‑то рядом.
Витя оглянулся: сквозь толпу медленно шел старик в ватнике – это летом‑то! Через плечо у него был перекинут ремень от деревянного ящика. В ящике были полочки с белыми фантиками, а на перекладине сидела сонная морская свинка.
– Десять копеек за предсказание!
Женщина с пацаном, у которого было надутое, обиженное лицо – наверное, ему надоело таскаться по базару, – дала старику монетку, старик сунул монетку под нос морской свинке, та понюхала монетку, оживилась, задергала носом и, подумав, вытащила зубами фантик. Старик отдал фантик женщине.
– Десять копеек – и вся судьба известна!
– Давай погадаем! – предложил Витя.
Репа пожал плечами. Витя выбрал из горсти мелочи десять копеек. Понюхав монетку, морская свинка вытащила фантик.
– Прими, молодой человек, – сказал старик, и Вите показалось, что его глаза под кустистыми бровями насмешливо блеснули.
Мальчики отошли к зеленой будке, в которой продавали газированную воду, развернули фантик и стали читать. На замызганном листке фиолетовыми чернилами было написано:
Ждет тебя счастье в преклонных годах, дом – полная чаша и верный друг до гробовой доски. Опасайся быстрых друзей, зеленого змия и промолчи там, где враг твой рассыпает слова бисером. Не носи наряда синего цвета – в нем твоя погибель.
– Что за быстрые друзья такие? – удивился Витя.
– Брехня, – безразлично сказал Репа. – Плакали десять копеечек. Пошли!
...Продавали самовары самых разных размеров, деревянные ложки, раскрашенные ярко‑ярко («И кому они нужны?» – подумал Витя), серые вороха шерсти, дубленые кожи, кучи немыслимого тряпья, всякие свистульки, чертики, которые, если в них дуть, кричат: «Уди! Уди!»
В одном углу, под старой липой, мальчики и старики продавали голубей в клетках, всевозможных певчих птиц; и стоял тут птичий гам: ворковали голуби, пели на все лады канарейки; в одной высокой клетке висел вниз головой зеленый попугай с красной головкой и говорил очень сердито: «Мда‑а...»
Один дед продавал маленьких кроликов. Они сидели в корзине, свернувшись клубками, и вздрагивали длинными ушами. Еще продавали щенят разных пород – и бестолковых дворняг, которые, ни на кого не обращая внимания, играли между собой, и строгих овчарок, и даже двух маленьких боксеров, очень грустных и молчаливых.
Вите не хотелось уходить из‑под старой липы – он любил животных. И еще ему стало жалко щенят, и Витя подумал, что, если бы Альт был женщиной, а не мужчиной и у него родились бы щенята, никогда он, Витя, не стал бы их продавать незнакомым людям, а роздал бы даром своим друзьям, которые хорошо относятся к собакам.
Витины не очень веселые мысли прервал Репа – он возбужденно шепнул:
– Вот он, Гвоздь!
У забора стояли два парня и о чем‑то весело разговаривали. Один толстяк и уже почти лысый, старые брюки съехали с живота, зеленый пиджак был расстегнут, и под ним не было рубашки, а сразу розовая грязная майка; он скалил редкие зубы и слегка подергивался.
«Чудной», – подумал Витя.
Второй парень и правда походил на гвоздь: высокий, щуплый, в темном костюме, который сидел на нем неуклюже, и вообще в парне было что‑то негородское, угловатое; а лицо у него немного сплюснутое, и глаза были очень широко расставлены, нижняя губа чуть отвисала. Сходство с гвоздем усиливала плоская кепка с коротким козырьком, как шляпка. Ударь по ней, например, молотком – и парень вобьется в землю.
– Идем, – сказал Репа.
Они приблизились к парням, и Репа бросил:
– Привет!
– Привет, – безразлично сказал Гвоздь и быстро взглянул на Витю. Витя перехватил его взгляд и увидел, что глаза у Гвоздя какие‑то жутко пустые и цепкие. – Что за хлопец? – спросил Гвоздь.
– Витька, кореш мой, – сказал Репа. – Свой в доску.
В городе Николаеве фа‑ар‑рфоровый завод, –
неожиданно запел толстяк и доброжелательно покосился на Витю. Голос у него был густой и хриплый.
– Видный оголец, – сказал Гвоздь.
– Я же говорю: свой парень. – Репа разглядывал гудящую толпу.
Разговор происходил странно: все стояли у забора, не смотрели друг на друга, а созерцали толпу и лениво перебрасывались словами.
– Под твою ответственность, – процедил Гвоздь. – Сегодня плавки нейлоновые, бразильские, и колготки‑эластик, франсе. Понял?
– Понял, – сказал Репа.
– Действуйте. – Гвоздь щелкнул портсигаром, и Витя увидел, что у него очень большие руки с короткими пальцами.
Толстяк пропел:
В городе Николаеве девчо‑оночка живе‑ет!..
Мальчики затерялись в толпе, и, когда забор остался далеко, Репа спросил:
– Все засек?
– Ничего не засек, – признался Витя.
– Будем искать покупателей. Я беру на себя колготки, а ты плавки.
– Это как? – разинул рот Витя.
– Ты что, вчера родился? Будешь предлагать плавки. Как кто клюнет, веди к Гвоздю. Дальше – не твое дело.
– А почему он сам не продает?
– Чудак! Он же король черного рынка! Его все оперы знают. Только и ждут, чтобы замести.
– Почему... замести?
– Надоел ты мне, – рассердился Репа. – За спекуляцию у нас по головке не гладят.
– Репа, а этот второй, кто он?
– Пузырь! Тоже деятель – лучше не оглядывайся. В законе он.
Вите стало жутковато, и что такое «в законе», он спросить не решился.
– Репа, я не умею предлагать плавки.
– Чего тут уметь! Выбирай молодых ребят, кто попижонистей и предлагай. Только осторожно. Вот смотри! Репа подошел к парню и тихо спросил: – Слышь, плавки нужны? Нейлоновые, из Бразилии.
– Где? – шепотом спросил парень и оживился.
– Пошли.
Они привели парня к забору, где по‑прежнему стояли Гвоздь и Пузырь и весело беседовали.
– Плавки, – безразлично сказал Репа. Гвоздь взглянул на парня, Пузырь тоже взглянул и кивнул Гвоздю.
– Прогуляемся, – сказал Пузырь и куда‑то пошел вразвалочку:
В городе Николаеве фарфоровый завод...
Парень суетливо семенил за ним.
Гвоздь подмигнул мальчикам пустым глазом.
– Засек? – спросил Репа.
– Засек, – сказал Витя.
– Теперь разойдемся. Ты ищи своих клиентов, я – своих.
Репа исчез в толпе.
«Вот он, бизнес», – с холодком в груди подумал Витя.
И новое, неведомое раньше, острое чувство запретного и нарушаемого охватило его. Это чувство будоражило, подталкивало, превращало Витю Сметанина в быстрого, юркого, осторожного, и он думал, испытывая нервную дрожь: «Как здорово! Как интересно!»
– Слышь, – сказал он парню с усиками стрелками, – плавки нужны? Из Бразилии, нейл...
– Топай дальше. – Парень отвернулся.
Но следующий клиент клюнул.
– Покажи! – сказал молодой мужчина с медальоном на шее в виде русалки.
Витя привел покупателя к забору.
А потом клиенты стали клевать один за другим. Бизнес, оказалось, делать легко и даже, пожалуй, увлекательно.
– Плавки нужны? Нейлоновые, бразильские. – Витя уже на ходу чуял, кому предлагать товар.
Он видел несколько раз, как Репа приводил к забору девушек, и Пузырь удалялся с ними, мурлыча себе под нос:
– Колготки – люкс, франсе. Прямо с Елисеевских полей. Останетесь довольны.
Барахолка постепенно начала пустеть. Все четверо собрались у забора.
– Финиш,– сказал Пузырь, безразлично поглядывая на уже редкую толпу. – Огольцы трудились на славу. В среду можно опять поработать.
– Приходите вместе. – Гвоздь опять подмигнул Вите пустым глазом.
Потом Гвоздь стал смотреть на небо, в котором собирались, громоздились тучи. И Витя очень удивился: лицо Гвоздя стало совсем другим. Вроде подобрело, не было таким напряженным и резким, и в глазах была теперь не пустота, а, похоже, задумчивость. И даже печаль, честное слово, была в этих недавно пустых глазах.
– Дождь будет, – сказал Гвоздь, – теплый, грибной. После такого дождя боровики первые пойдут. Недолгие. Дней на пять. И все. Потом жди их в августе. – Он вздохнул, посмотрел на Витю, и опять лицо его стало хмурым, глаза сделались пустыми. Странная пустота была в них, будто стеклянная.
«Чудной», – опять подумал Витя.
– Корешочки! – поманил мальчиков Пузырь и пошел вперед приплясывающей походкой.
В грязном углу за какой‑то будкой Пузырь вручил Вите и Репе по пятерке.
– На карманные расходы. – Он потрепал Репу по подбородку. – От щедрот наших.
Непонятно! Это же потрясающе! Заработать пять рублей, считайте, за так, за здорово живешь! Никогда у Вити Сметанина не было сразу столько денег. Можно пятьдесят раз сходить в кино! Можно купить тридцать порций мороженого! И вообще, это же целое состояние.
Подошел Гвоздь, сказал:
– Ну, что, братва? Пора и на зуб чего положить, а?
Мальчики промолчали, а Пузырь весело откликнулся:
– Идея пришла вовремя! Массы поддерживают?
– Перекусить можно, – солидно сказал Репа.
А Витя испытывал непонятное смущение и неловкость: или на эти деньги, что им дали, надо еды купить?
– Ладно! – подмигнул мальчикам Пузырь. – Сегодня угощаю я. Двинули на лоно природы! Оно у нас тут рядом, под боком.
Пузырь и Гвоздь зашагали к выходу.
– Пошли! – потянул Репа Витю. – Не отставай!
– А куда? – прошептал Витя; ему стало, если уж быть честным, немного страшновато.
– Сейчас узнаешь! – привычно отрубил Репа.
Сразу за забором барахолки начинался молодой парк: рядами шли березки, кусты боярышника; были тут поляны, уже заросшие густой травой, и над мохнатыми шапками кашки трудолюбиво жужжали пчелы.
– Вот тут и раскинем лагерь, – сказал Пузырь, когда они зашли в заросли совсем юных берез, многие из которых были высажены этой весной, стояли с аккуратными подпорками. – Тишина, прохлада, воздух. – И он пропел:
Не слышно шума городского...
Затем Пузырь с размаху упал под куст боярышника, перевернулся на спину, надвинул на глаза кепку и – вот удивительно! – сразу сонным голосом сказал:
– Гвоздь! Жми в гастроном, все – соответственно. А вы, корешочки, сидите тихо. Мы, Николай Вторый, спать будем.
Гвоздь молча повернулся и ушел, а Пузырь тут же заснул, слегка похрапывая.
Репа поманил Витю в сторону, и мальчики расположились тоже под кустом, в тени, во влажной траве.
– Он сразу засыпает, – тихо сказал Репа. – Стоит голову опустить – и готово, спит.
– Чудеса! – прошептал Витя.
– Хорошо, что на еду свои деньги тратить не будем, – сказал Репа.
– Почему? – удивился Витя.
Репа внимательно посмотрел на Витю; его веснушчатое лицо было серьезно и задумчиво.
– Ладно, скажу. Как другу. Только, если трепанешь...
– Репа, да ты что! – возмутился Витя.