Выхожу один я на дорогу.
Сквозь туман кремнистый путь блестит...
Витя подумал неожиданно: «Вот эта земля, эти луга, травы, розовые облака в небе, туман – все это называется Россией, моей родиной».
– Пришли, – сказал Вовка.
Ребята стояли у вывороченного пня, который был похож на древнего старика с бородищей. На том берегу был лес, и казался он темным и неприветливым.
– Давайте у пня устраиваться, – предложил Вовка. – Перво‑наперво насобираем дров для костра, пока совсем не стемнело.
Втроем собирали хворост, принесенный водой в половодье на песчаный берег Птахи. Натащили целую кучу.
Быстро стемнело; в небе замигали звезды; только над лесом все горела слабая заря, никак не могла погаснуть. Стало холодно, сыро, и ребята надели ватники.
Вовка быстро разжег костер. Ловкий Вовка человек. Все у него получается легко, всякая работа. Чем‑то он похож на Репу.
Жаркие языки пламени затрепетали в сыром воздухе, и сразу все исчезло – река, противоположный лес, луга с высокими травами; все проглотила тьма. Пламя ярко освещало пень, крохотный пятачок песка, который то сужался, то расширялся.
Катя сидела, поджав коленки к подбородку, смотрела в огонь и молчала.
– Ты что, спишь уже? – спросил у нее Вовка. – Гля, – подмигнул он Вите, – спит сидя и с открытыми глазами.
Катя сказала, не двигаясь:
– Если не мигать, а все глядеть и глядеть в огонь, то становится видно, как там красные гномики кувыркаются.
– Ну вот, пошли выдумки, – проворчал Вовка. – Ты лучше в костер хворост подбрасывай, а мы червей наживим и удочки забросим.
Мальчики стали разматывать лески, насаживать червей на крючки. У Вити, естественно, не очень получалось. Вовка сказал:
– Кулема ты.
Наконец все было готово. Забросили удочки. Они были без поплавков, потому что в темноте все равно ничего не увидишь, и удилище надо брать в руки.
– Если рыба крючок схватит, сразу почувствуешь, – объяснил Вовка. – Дрожь побежит. Как вот током тебя ударит. Понял? А сейчас знаешь что? – Вовка воткнул три свои удилища в берег. – Пойдем искупаемся!
– Искупаемся?..– Витю всего передернуло от холода.
– Да сейчас вода, как парное молоко! Вон за тот мысок зайдем, чтоб рыбу не пугать. А потом у костра погреемся. Пошли!
– Пошли, – неохотно согласился Витя. Купаться ему ни капельки не хотелось.
Вовка помог воткнуть в берег Витины удилища, и мальчики побежали за мысок, поросший кустарником.
– За костром следи! – крикнул Вовка Кате.
Бежали по тропинке; темнота обступила со всех сторон, мокрая холодная трава стегала ноги. Ну как можно купаться?
Подошли к самой воде. Вовка быстро разделся. Витя – что же делать? – тоже. И сразу весь покрылся мурашками. Песок под ногами был холодный и влажный. Витя скорчился, но промолчал.
– Ух! – крикнул Вовка и бросился в воду.
– Ух! – крикнул Витя и остался стоять на месте.
– Ты чего? Прыгай! – донеслось из темноты, Вовку не было видно. Только слышалось фырканье, плеск воды, белые фонтаны взлетали вверх недалеко от берега.
Витя осторожно вошел в воду – и поразился: вода была теплая‑претеплая, будто ее подогрели на газовой плите. Никогда не думал Витя, что в реке может быть такая вода. И он поплыл. Сразу стало тепло, приятно, весело. Витя тоже фыркал, нырял, и оба мальчика кричали по очереди:
– А‑а‑а!
«А‑а‑а!» – катилось эхо над притаившейся рекой.
Очень это здорово – купаться ночью, когда не видно берегов, вода черная и как будто ты один в огромном океане. Правда, немного жутко. Устав плавать, вылезли на берег, надели только трусы, схватили одежду в охапку и помчались к костру.
Костер горел ярко. Катя все так же задумчиво сидела, поджав коленки к подбородку, и в ее глазах трепетали огоньки. А мальчики, словно дикари, скакали вокруг костра, подставляя жаркому пламени то спину, то живот. И было очень весело. Потом оделись, и Вовка сказал:
– Посмотрим, что там попалось.
Он пошел к берегу. Витя – за ним.
Витя взял первое удилище – и сердце его замерло: в самых ладонях он почувствовал крутые сильные удары.
– Вовка... – прошептал Витя.
– Ш‑ш‑ш! – зашипел Вовка, сделав страшные круглые глаза. К берегу подтаскивай, – горячо задышал он в ухо товарищу.
Витя пятился от реки, а удары в руках усиливались, стали непрерывными; Витя почувствовал, как неведомая упругая сила сопротивляется ему.
– Теперь сильно рвани! – заорал Вовка, и в свете костра лицо его с открытым ртом и выпученными глазами было хищным.
Витя рванул на себя удочку, леска зазвенела, что‑то потянуло его к реке, а потом вдруг сопротивление прекратилось, и черное, похожее на торпеду тело перелетело через Витину голову. У самого костра в траве забилась, запрыгала большая рыба, показывая то черную спину, то белый живот.
– Налим! – ошеломленно крикнул Вовка и упал на рыбу. Он поднял ее, стукнул о землю, и рыба замерла.
– Оглушил. – Вовка вытер пот со лба.
А Витю трепала лихорадка. Первый раз в жизни он поймал рыбу, и этой рыбой оказался большой налим!
Катя рассматривала налима, осторожно трогала его пальцем, а Вовка сказал:
– Везучий ты. Килограмма полтора в нем. Пошли другие удочки смотреть.
Но на других удочках ничего не было.
– Ладно, оставим их. Рыбы – дуры. Сами попадутся, – чуть разочарованно сказал Вовка. – Давай ужин готовить.
– А я уже картошку испекла, – сказала Катя.
Никогда в жизни у Вити не было такого великолепного ужина. Ребята ели рассыпчатую, обжигающую пальцы картошку, которую вынимали из обуглившегося панциря, пили молоко, Катя нарезала крепкое сало («С красниной», – сказала она, показывая на толстую прослойку мяса); был еще зеленый лук и черный хлеб, который в Жемчужине пекут очень вкусным. Только раков попробовать не удалось – ни один из них не вылез на огонь из реки.
– Всегда вылезают, – сказал Вовка. – Видно, их здесь нет.
«Эх, Репы нет с нами! – подумал Витя и затосковал по своему другу. – Он, наверно, никогда не ужинал у костра. И Репа обязательно поймал бы какую‑нибудь рыбу. Ведь он – морская душа».
Ребята сидели вокруг костра, ужинали, а за их спинами была мокрая ночь; там, в чуткой темноте, все время кричал филин:
«У‑у! У‑у!»
Высокое небо в редких звездах лежало над головой. Неожиданно Вите подумалось, что нет больше во всем свете никого, кроме них, этого костра, тихой Птахи...
Вот чудно! Катя будто угадала Витины мысли. Она сказала:
– Мальчишки! А что, если настанет утро, мы глянем, а кругом никого нету?
– Как это никого? – удивился Вовка.
– А так! Нету нашей Жемчужины. И других деревень. Нету городов. И ни одного человека! Только мы на всей земле.
– Дура ты, – сказал Вовка и зевнул.
– Сам глупый чурбан, – обиделась Катя.
А Витя‑то знал, что Катя не дура. Ведь он так же подумал, как она. Себя же он дураком не считал. И вполне справедливо.
Мальчики еще несколько раз проверяли удочки, но рыба больше не хотела попадаться.
– Вздремнем, – предложил Вовка.
Катя подкинула в костер побольше хвороста; ребята завернулись в свои ватники.
Вите стало тепло, спокойно, не хотелось шевелиться. Он слышал, как дрова трещат в костре, ощущал щекой жар, и вдруг почувствовал, что в его руках трепещет удилище. «Налим! Второй налим!» – догадался Витя. Но удилище перестало рваться из его рук, он почему‑то увидел росный луг, покрытый прозрачным туманом; по лугу, взявшись за руки, шли Зоя и Катя и о чем‑то тихо разговаривали. Витя хотел подслушать, о чем они говорят, он думал, что обязательно о нем, но подслушать не мог. Потом внезапно стало темно и ничего не видно.
Витя открыл глаза. Рядом спал Вовка и слегка похрапывал. Костер жарко горел, перед ним сидела Катя, помешивала в углях палкой.
– Ты не спала?
– Нет, спала. Я недавно разбудилась. Ты погляди, как необычайно! – Глаза Кати сверкнули.
Витя поднялся, посмотрел кругом – и не поверил, что все это наяву. Невероятно! Может быть, продолжается сон?
Витя ничего не увидел. Все было в розовом плотном тумане. Как будто розовое молоко налито всюду – в воздухе и на земле. Только солнце огромным фиолетовым шаром просвечивало сбоку, а на нем четко, будто нарисованные, стояли стебельки травы, еле заметно покачивались. И все. Розовый туман, большое солнце, стебельки... И было тихо‑тихо. Наступило утро.
– Словно в сказке, – прошептала Катя.
– Да, – прошептал Витя.
Проснулся Вовка, почесался, зевнул, сказал громко:
– Фу! Ногу отлежал. А туман‑то!
И сказка исчезла.
Проверили удочки.
Опять ничего не попалось.
– Наверно, тут только и был один твой налим, – недовольно сказал Вовка.
Солнце поднялось выше. Туман стал редеть. Уже были видны луга, Птаха, спокойная, тихая, будто спала еще. Пели птицы.
Ребята собрались и пошли домой. Из деревни лениво брело стадо коров. Коровы взбивали легкую пыль, тихо помукивали; от них пахло теплом и навозом. Пастух щелкал бичом. И Витя подумал, удивляясь неожиданным мыслям: «Может быть, я еще много всего увижу в жизни. И другие страны, и моря, и горы до самых облаков. Но я навсегда запомню эту ночную рыбалку, Катю у костра, розовый туман, солнце на краю земли, теплое стадо коров, которое шло нам навстречу из Жемчужины».
Увидев налима, папа сказал:
– О!
– Нет слов! – сказала мама.
– То‑то, – сказал Витя.
И все остались довольны.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ,
в которой приходит письмо от Зои, третье по счету, а Витя занимается несколько странными сравнениями
Прошло еще несколько дней. Лодка была готова. Теперь ее покрасили в голубой цвет (Витя вымазал краской штаны, и дома произошел легкий скандал).
Возник спор, как назвать лодку.
– Сами придумывайте, – сказал дедушка Игнат.
– «Роза»! – ляпнул Вовка.
– «Мечта»! – прошептала Катя.
– «Альбатрос»! – сказал Витя.
«Альбатрос» всем понравился. Красивое название. И мужественное. Дедушка Игнат принес буквы‑трафареты – каждая буква вырезана в картонном квадрате. Показал, как писать название. Очень легко, между прочим: составил буквы в нужное слово, прикрепил к борту лодки, одна к другой, – и пожалуйста, закрашивай, жди, когда подсохнет. Потом осторожно снимай.
«Альбатрос» решили написать красными буквами.
– Скоро, мил друзья, – сказал дедушка Игнат, – можете отправиться в плавание.
Не сговариваясь, грянули «ура!».
От Зои пришло письмо.
Она писала:
Здравствуй, Витя!
Письмо твое получила. Спасибо за стихи. Они мне очень понравились. Так и представила дождливую погоду в вашей деревне. Дала прочитать твое произведение папе и Наде. Папа ничего не сказал, потому что у него болел живот. А Надя сказала, что у тебя есть способности, но стих не призывает к бодрому настроению, и в нем много пессимизма. Но ты не обращай внимания. Надя, как ты знаешь, студентка пединститута. А какое может быть бодрое настроение, раз идет дождь. Правда?
Витя! Я открыла подводное царство. Честное слово! Еще раз спасибо тебе за ласты и маску. Я теперь хожу на дикий пляж, где под водой много водорослей и больших камней. А папа сторожит меня на берегу – на случай, если я начну тонуть.
Наденешь ласты, маску, в зубы – трубку. Она торчит из воды, и через нее можно дышать. Плаваешь головой вниз и все видишь. Витя! Это необыкновенное зрелище! Колышутся водоросли, а камни похожи на утесы. Между камнями – желтый песок. Медленно плывешь, плывешь и видишь: из зарослей показалась пучеглазая рыба, похожая на чертика. Не знаю, как она называется. Даже страшно! И много всяких маленьких рыбок плавает кругом. А вчера я видела, как из‑под камня вылез большой краб, похожий на паука, и боком пошел прямо на меня. Я даже завизжала под водой и выпустила трубку. Нахлебалась соленой воды, чуть не утонула. А еще я видела большую серебристую рыбу, она величаво проплыла мимо меня и даже с пренебрежением посмотрела в мою сторону своим круглым глазом – понимала, что я не могу ее поймать. Папа сказал, что это, наверно, кефаль. Помнишь песню «Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя приводил»?
Плавать под водой очень интересно. Может быть, кроме живописи, я освою вторую профессию – стану водолазом и буду с морского дна поднимать затонувшие корабли.
В Красную Поляну не поехали. Говорят, где‑то произошел горный обвал и засыпало дорогу.
Еще я видела в море нырков. Это такие черные птицы, величиной с утку. Они нырнут и могут под водой плыть хоть километр.
Я хотела в Гаграх прочитать много книжек, но что‑то не читается. Надя говорит, что это от жары, и еще на меня дурно влияет курортная жизнь – я стала лентяйкой. Странная у меня сестра. Отдыхать ведь тоже надо, правда?
Пиши, какие у тебя новости. Как проводишь время в своей Жемчужине. Привет от папы и Нади.
Зоя.
И было приписано:
Предыдущее мое письмо забудь. Все мне показалось. Папа стал прежним. Наверное, в первое время, пока организм не приспособился, на него плохо действовала жара. Приехал Евгений Николаевич, главный бухгалтер в папиной фирме «Чайка». Он в прошлом году не догулял неделю и теперь проведет ее с нами в Гаграх. Евгений Николаевич очень веселый человек: все шутит, рассказывает смешные истории, у него полный рот золотых зубов. Евгений Николаевич играет с папой в шахматы, и они уходят в горы по утрам на далекие прогулки. Только Надя почему‑то дуется на Евгения Николаевича, даже не разговаривает с ним. Ну, ты знаешь нашу Надю, она оригиналка. Пиши!
Витя прочитал письмо и задумался. Оказывается, за последние дни он ни разу не вспомнил о Зое. И что совершенно непонятно, он сейчас хотел представить Зоино лицо и не мог. Потом... Что‑то раздражало Витю в письме. Он еще раз перечитал его. «Ага! Вот оно. «В своей Жемчужине»! Если она в Гаграх... – Подумав так, Витя вспотел. – Вот если бы у Кати был день рождения и я пришел бы к ней с Репой, Катя была бы только рада».
От этих мыслей Витя уже совсем растерялся, не знал, что подумать, стало скверно на душе, и он пошел смотреть, как бабушка Нюра доит Зорьку, – был как раз вечер.
Предстоял неизбежный разговор с мамой о скором путешествии, Витя не знал, с какого конца приступить, и настроение окончательно испортилось.
Неожиданно путешествие отодвинулось еще на несколько дней – Вовка на пляже порезал ногу о бутылочное стекло. Теперь он лежал у себя на сеновале, задрав перебинтованную ногу, около него хлопотали Витя и Катя, а он, довольный вниманием, говорил:
– Рана уже затягивается. Скоро буду как штык.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,
в которой Витя и вместе с ним читатель знакомятся, уже основательно, с Федей и Матвеем Ивановичем Гуриным
Задумывались ли вы, дорогие мальчики и девочки, о том, какое место в вашей жизни занимают взрослые люди? Нет, не родители, не родственники, а вообще все взрослые люди? Так вот, следует знать, что взрослые люди играют в вашей молодой жизни огромную, без преувеличения можно сказать, определяющую роль. Хотите вы того или не хотите, но это так. Взрослые люди постоянно влияют на вас, порой помимо вашей воли формируют ваш характер – примером, советом, самой разной помощью, а случается, и обманом. Очень важно для каждого из вас встретить на своем пути взрослого хорошего человека (а еще лучше сразу нескольких хороших людей) и как опасно встретить плохого человека. И тут уже вступает в силу ваша сознательная воля: от плохого взрослого вы можете уйти, сказав (про себя, естественно): «С тобой, дядя (или тетя), я знаться не хочу». Хорошего взрослого вы вправе искать, стремиться к встрече с ним. Все это очень серьезно, юные граждане. Ах, как серьезно!
...Жизнь между тем идет своим чередом.
Вовка уже ходит. Правда, прихрамывает немного. Погода опять портится: дождя нет, но пасмурно. Витя сказал папе, по секрету, разумеется, об «Альбатросе» и путешествии. Обещана поддержка. Папа у Вити все понимает.
Федя обещал завтра взять Витю с собой в поездку по фермам. «Федя замечательный человек», – думал Витя, укладываясь спать.
Вот если попробовать выделить главную черту характера каждого человека, наверно, не у всякого ее сразу различишь. А у Феди – сразу. Он очень любит животных. Он часто приходит к Витиному папе – они подружились: вместе ходят купаться, на рыбалку, подолгу играют в шахматы. И всегда Федя рассказывает о коровах, овцах, каких‑то прививках, о породах свиней, которые особенно быстро растут в здешних местах. Слушать Федю очень интересно: коровы, свиньи, овцы в его рассказах похожи на людей – у них свои переживания, радости, ошибки. Федя рассказывает, а сам волнуется, ершит рукой волосы, глаза у него быстрые, и весь он возбужден, будто чего‑то недоделал.
– Настоящий парень, – говорит о нем папа. – И счастливый – любимое дело в жизни нашел.
Мама молчит, хмурит брови. Похоже, профессия зоотехника ей не по душе.
А Витя Сметанин все чаще задумывается об этой профессии...
Федя очень видный: лицо решительное, с крупными резкими чертами, светлые волосы падают на лоб. И сильный, настоящий богатырь. Витя видел его несколько раз на реке, когда купались вместе. Мускулы, как у настоящего борца, катаются шарами под загорелой кожей.
«Надо мне штангой с осени заняться», – подумал Витя уже в полусне.
За стеклами террасы было тихо и светло – полная луна висела в небе, и казалось, что она сидит на макушке липы.
Рано утром у плетня заржал Пепел. «Приехал!» – Витя выскочил на двор. Он давно встал, позавтракал и с нетерпением ждал Федю.
– Доброе утро! – закричал Витя.
– Доброе утро, – сказал Федя, подергивая вожжи. Пепел нервно перебирал передними ногами.– Садись.
– Мы сейчас куда? – спросил Витя, устраиваясь в телеге рядом с Федей.
– Поедем на Звянковскую ферму. Пеструха там захворала, – вздохнул Федя. – Давай, Пепел, в Звянковку.
Пепел тряхнул гривой, покосился фиолетовым глазом и побежал рысью.
Выехали из Жемчужины. По бокам дороги гнулась под ветром рожь. Она теперь была желтой, с налившимися колосьями, которые раскачивались, клонились вниз, будто клевали что‑то. День был серенький; сквозь белесую пелену, задернувшую небо, было видно солнце, похожее на яичный желток. Потом солнце совсем исчезло в серой хмари; начал накрапывать редкий дождик.
– Накройся. – Федя протянул Вите брезентовую накидку.
Хорошо ехать в дождь под брезентом, когда тяжелые капли стучат над самой головой, покачивает на ухабах, и постепенно все резче и резче начинает пахнуть мокрой теплой землей, рожью, травою.
Цок‑цок‑цок, – копыта Пепла по дороге.
А дождь все шумит, шумит...
– Слышишь? – нарушил молчание Федя.
– Что? – Витя ничего не слышал.
– Птицы, – сказал Федя.
Витя прислушался. Оказывается, не только дождь шумел вокруг – во ржи звучала птичья разноголосица.
– Вот это, слышишь? Щегол, – объяснил Федя. – И чего сюда, глупый, залетел? Это малиновка тренькает. А вот – скворцы спорят. Букашек всяких во ржи собирают. Полезная птица. Смотри! Смотри! – Федя показал рукой в серое небо. – Жаворонок. Видишь, по прямой высоту набирает. А это песня его. Жизнь славит. И свою подругу.
Дальше ехали молча – слушали птиц.
Дождь перестал; показалось солнышко, и все засверкало вокруг – как будто драгоценные камни были рассыпаны в полях, на кустарнике, который рос по бокам дороги.
Вынырнули из‑за пригорка старые седые ветлы, которые росли на околице деревни; за ними – соломенные крыши Звянковки. Въехали в деревню, и Федя сказал:
– Давай, Пепел, к коровнику.
Пепел повернул к длинному сараю под белой шиферной крышей, который виднелся чуть в стороне – за последними избами, у оврага. В сарае было полутемно и пусто. Только в одном стойле вокруг большой пегой коровы толпились люди, что‑то горячо обсуждали.
– Федор Иванович! – кинулась к Феде женщина в белом халате. – Наконец‑то!
«Вот это да! – подумал Витя. – «Федор Иванович»! Даже я зову его просто Федей. А женщина уже пожилая».
Около коровы было еще трое доярок и дед в старом длинном пиджаке.
– Мы вас так ждали, Федор Иванович! – сказала одна доярка, совсем молоденькая девушка, и стрельнула в Федю лукавыми глазами. А Витя смутился.
– Второй день пищу не примает,– сказал дед.
– Пеструха‑то лучшая корова наша, – вздохнула пожилая женщина.– Ударница.
– Ну‑ка, посмотрим. – И Федя ласково погладил Пеструху по шее.
Корова потянулась к Феде, ткнулась головой в его плечо.
– Сейчас, сейчас, – говорил Федя.– А помнишь, ты воспалением легких болела, дурочка? И ничего, поправили.
«Ну и чудеса! – подумал Витя. – Оказывается, и коровы болеют воспалением легких».
– А как пьет она? – спросил Федя.
– Вполне, – сказала одна доярка. – Даже больше нормы.
– Может, жар? – Федя нагнулся, пощупал у Пеструхи вымя, засунул руку в складку между передней ногой и туловищем и пошевелил губами, сказал: – Странно. Вроде нет температуры. Посмотрим, что у нее во рту.
Вместе с дедом в длинном пиджаке они насильно открыли корове рот, и Федя все там осмотрел. Витя заглянул тоже. Рот у Пеструхи был просто огромный. А зубы желтые. И между ними торчали травинки.
– Никакого воспалительного процесса, – сказал Федя и задумался. – А как с надоем? Совсем мало?
– Да с чего давать? – сказала пожилая доярка. – Ведь голодовку объявила.
– Стоп! – Федя даже ударил себя рукой по лбу. – Когда у нее теленка отняли?
– Три дня, как отняли.
– А ну‑ка, быстро его сюда! – приказал Федя.
Самая молодая доярка – вся розовая, в кудряшках и в чистом, выглаженном халате – убежала из коровника и скоро появилась в ярких солнечных дверях, погоняя перед собой длинноногого теленка пегой масти с белыми пятнами над глазами.
Пеструха проворно повернула голову, шумно потянула воздух влажными чуткими ноздрями и вдруг замычала – жалобно, призывно. Теленок кинулся к матери, ткнулся в вымя, стал ударять в него лобастой головой. А Пеструха нежно облизывала сына большим языком, и вся она преобразилась – с нее будто слетели скука и безразличие ко всему; корова теперь не замечала людей, а была занята только теленком.
– Несколько дней пусть сосет, – сказал Федя. – Что ж вы, сами не докумекали? От переживаний она занемогла. По сыну тосковала. Не все коровы легко переносят отлучку телят. У них, знаете, тоже чувства. Без меня не отнимайте теленка. Я дня через три приеду.
– Хорошо, Федор Иваныч.
– Будем ждать, Федор Иваныч.
– Вы уж нас не забывайте.
Опять ехали по мокрым свежим полям; весело бежал Пепел, а Федя рассказывал:
– Понимаешь, ни у кого из других домашних животных нет такой любви к своим детям, как у коров. Если бы мы рано не отнимали у них телят, коровы бы просто извелись, все бы своим детям отдали.
– Это как? – не понял Витя.
– А очень просто. Чем кормит корова своего детенка? Молоком. С молоком бычок или телка получают от матери все необходимое для развития организма – все питательные вещества, витамины. И вот представь, что будет, если всех этих веществ не окажется в кормах, которые мы даем коровам.
– Что же будет? – спросил Витя.
– Корова начнет выделять их из своего организма – из печени, из костей, из всех клеток. И начнет худеть, болеть, умереть даже может. Но в молоке будут все нужные ее ребенку вещества.
– Какие коровы сознательные, – сказал Витя.
– Отличные животные, – сказал Федя. – Чистоплотные, добрые, неприхотливые. А когда корова заболела и у нее есть теленок, лучше всего пустить его к матери. Она все силы соберет. И поправится.
Опять закрапал дождь.
Витя завернулся в брезент.
Пели в сырых полях птицы, резво бежал Пепел, иногда поглядывал на хозяина или на Витю. В таких случаях Федя говорил ласково:
– Скоро отдохнем, старикан. Вот только в Зипуново добраться. Пожуем там с тобой сладкого овса.
Пепел в ответ радостно прядал ушами и фыркал.
Повернули на заросшую проселочную дорогу и увидели у обочины «газик». Из‑под машины торчали ноги в потрепанных кедах, а рядом нетерпеливо ходил крупный, тяжелый человек в галифе, сапогах и выцветшей гимнастерке. Ходил, курил, недовольно останавливался около ног в кедах.
Это был Матвей Иванович, председатель колхоза «Авангард».
– Стой, Пепел, – сказал возле «газика» Федя. – Что случилось, Матвей Иванович?
– А! Федя! – обрадовался председатель. – В Зипуово?
– В Зипуново.
– Вот и добре. Меня подвезете. К Матвеевым заглянем. С зажиганием что‑то у «газика». Коля, мой шофер, юный еще. Неопытен. Коля! Наладишь – догоняй!
– Хорошо, Матвей Иванович! – ответил мальчишеский голос из‑под «газика».
Матвей Иванович тяжело сел в телегу, и она скрипнула, накренилась.
Председатель внимательно посмотрел на Витю, и мальчик смутился под его изучающим взглядом.
– Дачник? – спросил Матвей Иванович. И сам себе ответил: – Дачник... – Задумался. – Дачник‑беспечник. Нравится тебе у нас?
– Нравится.
– Вот по фермам вместе ездим, – сказал Федя. – Животными парень интересуется.
– Животными? – Матвей Иванович теперь с интересом и доброжелательно посмотрел на Витю. – Это хорошо. Очень даже хорошо. – И стал серьезным. – Хочешь, подпаском назначу?
Витя не знал, что ответить.
– Шучу‑шучу, – совсем невесело сказал Матвей Иванович. – Опять в Гуляеве стадо без подпаска осталось. Где дельного парнишку взять? – Он потрепал Витю по голове большой сильной рукой. – Отдыхай, набирайся сил. Края у нас благодатные. А воздух? – И вдруг засмеялся. – Представляешь, Федор: мама видит сего парня с кнутом, и коров он погоняет.
Федя сдержанно улыбнулся. А Витя немного обиделся за маму. Матвей Иванович все понял:
– Ты пе обижайся. Заботы, понимаешь, одолели. Сколько же тебе лет?
– Тринадцать. Двадцать шестого августа четырнадцать будет.
– Четырнадцать... – задумчиво повторил Матвей Иванович и нахмурился, как‑то постарел сразу, и Вите показалось его лицо очень больным, замученным. – А моей Елене было б сейчас уже тридцать три. Подумать только, тридцать три!..
– Закурим, Матвей Иванович? – быстро предложил Федя.
Они закурили. Долго молчали. Ритмично, успокаивающе стучали шаги Пепла по мягкой дороге.
Матвей Иванович бросил в канаву окурок, сказал:
– Доброе лето стоит. И дождей в меру, и тепла. А травы в этот год – загляденье.
– Вам бы, Матвей Иванович, в отпуск надо, – неожиданно сказал Федя. – Нельзя же так – третий год без перерыва.
– Какой отпуск! – замахал руками Матвей Иванович. – Вот‑вот косовица. Травы подходят, потом гляди... – Он стал загибать пальцы: – Клуб заложили, материалы выбивать надо, а там попрет одно за другим: яровые, свекла, картофель. Вот зимой... Зимой, Федор, отдохну. Возьму путевку в какой‑нибудь знатный санаторий и – прощай, Жемчужина! Матвей Иваныч Гурин отдыхает: спит до девяти, ест по расписанию, всякие там процедуры, а вечером, конечно, пулька, преферанс! Так‑то. Ох, и надоели же вы мне!
Витя понимал, что никто здесь не надоел Матвею Ивановичу, а всех он любит и не хочет уезжать из своего колхоза.
– Сердце вам беречь надо, Матвей Иванович, – почему‑то сердито сказал Федя.
– Молчи! – налетел на него председатель и шутливо толкнул в бок.– Не сглазь! Нет у меня сердца! Уж и не помню, как все это бывает.
– До поры до времени, – хмуро сказал Федя.
– Молчи, тебе говорят! Ты что ко мне прицепился? – Матвей Иванович за поддержкой обратился к Вите: – Ты не знаешь, какая его муха укусила?
Витя не знал, что сказать. А Матвей Иванович совсем развеселился, стал насвистывать какой‑то мотивчик. Потом спросил у Феди, уже серьезно:
– Не знаешь, где шифера достать?
– Не знаю, – буркнул Федя.
– Совсем немного. Обещал бабке Евдокии избу перекрыть. И вот, представь, нигде нет. А надо. Солдатка, вдова. А раз обещал – сделай.
Федя на этот раз промолчал. Витя видел, что он чем‑то расстроен.
Впереди показалась деревня Зипуново: широкая зеленая улица, избы в садах; у околицы был пруд, тускло поблескивающий, и в нем белыми точками плавали утки.
– А что у Матвеевых? – спросил Федя.
– Да Нинка в город нацелилась, – вздохнул Матвей Иванович. – Лучшая‑то телятница. Представляешь?
Федя взволновался:
– Чего это она? Ведь какую группу ей дали! Телятки – один к одному.
– Вот и я думаю: что стряслось? Подъедем вместе. Авторитетней получится.
Витя увидел, что Матвей Иванович в чем‑то очень неуверен.
Проехали немного по улице и остановились у избы с высоким крыльцом. Дверь была открыта, и там, в избе, слышались возбужденные женские голова.
– А мне можно? – спросил Витя.
– Даже обязательно, – сказал Матвей Иванович. – Смотри, дачник. Познавай, так сказать, сельскую жизнь. – Председатель, непонятно отчего, стал сердитым.