Вите стало жутко.
– Сторожит, – прошептал Вовка, взглядом показывая на паука.
– Кого? – И Витя не узнал свой голос – он был сиплый и еле слышен.
– «Кого»! Вход в царство привидений.
«Совсем ты заврался», – хотел сказать Витя, чтобы приободрить себя, но Вовка в это время со скрипом отогнул одну из досок, которыми была заколочена дверь, потом вторую. Образовалась лазейка.
Как только скрипнула доска, паук задергал лапками и мгновенно исчез. Только паутина подрагивала.
– Лезь! – сказал Вовка.
– Нет, ты первый.
– Боишься? – ехидно прошептал Вовка.
– Ничего я не боюсь!
– Тогда лезь.
«А вдруг я пролезу,– подумал Витя, – а паук уже стал огромным, выше человеческого роста, и ждет меня, чтобы схватить своими цепкими лапами?»
– Да лезь же!
Огромного паука не было. И ничего сначала Витя не мог разглядеть. Было тускло, сыро, пахло плесенью. Из узких окошек падали снопы солнечного света, и в них плавали легкие перышки. Глаза привыкли, и Витя увидел сумрачные своды церкви, какой‑то хлам на полу, какие‑то ржавые машины. В лучах солнца ослепительно блестели осколки стекла на полу – как зайчики от зеркала.
– Сейчас... – прошептал Вовка и неожиданно крикнул: – А‑а‑а!
«А‑а‑а!» – громовым эхом ответила церковь.
И в то же мгновение вверху захлопали крылья, что‑то зашуршало, и странный клекот упал вниз:
«Крл! Крл!»
– Привидение! – заорал Вовка и присел на корточки, закрыл лицо руками – изобразил ужас.
Витя почувствовал, как мурашки разбежались по спине, его прошиб озноб, он собрался уже ринуться к лазейке, но все‑таки посмотрел вверх.
Под самым куполом церкви летала большая черная птица, описывая плавные круги, переваливаясь с одного крыла на другое. Она смотрела вниз, на мальчиков, и тревожно кричала:
«Крл! Крл!»
«Обыкновенная птица», – понял Витя, и страх прошел.
Вместе с Вовкой они теперь следили за птицей, она все летала и летала, потом – Витя даже не заметил как– юркнула в темный угол и затихла. Наверно, у нее там было гнездо.
А Витя все смотрел вверх и увидел там бога. С самого купола за ним наблюдало строгое лицо в бороде, вокруг головы расходилось сияние, глаза были внимательные и грустные; они будто спрашивали Витю о чем‑то.
Витя знал, что никакого бога нет, но ему сделалось не по себе от взгляда того, кто смотрел на него сверху. Витя прошел несколько шагов – бог не спускал с него глаз. И тут Витя увидел, что все стены церкви разрисованы удивительными картинами: всякие боги и ангелы были изображены на них. И хотя во многих местах отвалилась краска, все эти лица были живыми, совсем человеческими, а не божественными. Они думали о чем‑то, что‑то спрашивали, что‑то хотели сказать... И Витя понял, что все эти лица, золоченые одежды, сияния вокруг голов нарисовал великий художник. Но кто он? Как его зовут? «Вот бы куда Зою», – подумал Витя.
Тихо, гулко было в церкви. Солнце уже, видно, садилось. Розовый свет струился в окна. А боги и ангелы все смотрели на Витю, появилось ощущение, что, кроме них, кто‑то еще присутствует в церкви...
Вовка тоже глазел по сторонам, но без всякого интереса.
– А я думал, ты испугаешься, – разочарованно сказал он. – Там, наверху, где‑то сова живет. Или филин. Только разве долезешь туда.
– Зачем? – спросил Витя.
– Как зачем? Гнездо разорить. Хищная ведь птица.
– Злой ты, Вовка, – сказал Витя.
И мальчики обиделись друг на друга.
– Пошли из этой развалины, – хмуро сказал Вовка.
– И совсем не развалина! – сказал Витя.
– Нет, развалина!
– Нет, не развалина!
Они оба враждебно замолчали и выбрались из церкви.
Был уже вечер, солнце ушло за горизонт, а весь восточный край неба завалило тяжелыми тучами с фиолетовыми краями.
Шли к деревне и опять молчали. Березка шелестела листьями у обочины дороги. Женщина шла навстречу мальчикам с тяжелой корзиной, кренясь набок. От деревни долетал стук топора, лаяли собаки, невнятно рокотало радио, тянуло дымком. Мир и покой были разлиты над вечерней землей.
– Дождь будет, – сказал Вовка, искоса посмотрев на Витю.
– Я люблю под дождем гулять, – сказал Витя.
– А я, когда идет дождь, – сказал Вовка, – люблю у печки сидеть. Тепло и сухо.
Витя засмеялся. Вовка засмеялся тоже. Примирение состоялось.
Дома Витя был молчалив и задумчив. И есть особенно не хотелось.
– Ты не заболел, сынок? – встревожилась мама и пощупала Витин лоб. – Температуры вроде нет.
– Я здоров, мама.
Витя думал о церкви, и, вроде бы без всякой причины, на душе у него было беспокойно.
За темными окнами веранды начался дождь. Он монотонно, усыпляюще шумел в деревьях. Но Витя долго не мог заснуть.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
в которой главным образом Витя думает о жизни, а читатель знакомится с Катей
Помните, мы установили сообща, что одиночество не такая уж плохая штука. Но необходимо заметить, что одиночество одиночеству рознь. Вот остался человек один, сам с собой, и что же? Уселся поудобней в кресле или прилег на травку у реки и... Что «и»? А ничего. Уставился в одну точку, и вроде бы ему хорошо: дремлет не дремлет, спит не спит, но что ни о чем не думает – это уж точно. Ничего в таком одиночестве с человеком не происходит. Какой он есть, таким и останется, когда вернется к привычным делам. Нет, не нужно нам такое одиночество, ну его.
«Лучший собеседник для меня – я сам», – сказал один мудрец. Вот какое одиночество нам нужно! Когда человек наедине с собой рассуждает о жизни, решает трудные вопросы, может быть, мучается, но он идет куда‑то, он в поиске – вот что важно!
...Несколько дней была неустойчивая погода: то дождь, то солнце. Плыли по небу тяжелые лохматые облака; дул сильный ветер, и Птаха становилась рябой, серой, в лозняке плескалась мелкая волна. Все было мокрым, свежим, а если из‑за туч выглядывало солнце, мир сверкал и казался новым.
Витя и Вовка бегали к дедушке Игнату, ремонтировали свою лодку, о которой, конечно, никто не знал; это была тайна мальчиков. Часто Витя приходил домой с темными от дегтя руками, и мама недоумевала:
– Где ты перемазался?
А папа заскучал по своей работе. Он ничего не говорил, но было видно: сидит хмурый, задумчивый. Или начнет что‑то чертить на листке бумаги. Однажды сказал, вздохнув:
– Зарежет без меня Савельев второй вариант.
Мама привычно возмутилась:
– Ты можешь отдыхать, как все нормальные люди?
Папа, видно, не мог отдыхать, как все нормальные люди, и поэтому промолчал.
Из‑за дождя приходилось часто сидеть дома.
Витя открывал дверь террасы и смотрел, как дождевые капли стучат по листьям и листья вздрагивают, отряхиваются. Все мокрое кругом: деревья, трава, крыши. А от Птахи прилетает легкий звон – это дождь шумит по воде. Сильно пахнет мокрой землей и дымом – он не улетает в небо, а стелется понизу. На лужах надуваются пузыри и тут же лопаются. Надуваются и лопаются. И так без конца. По двору ходят мокрые куры – им, наверно, приятно гулять под теплым дождем.
Вите нравится сидеть на террасе, когда идет дождь, слушать его спокойный шум и думать обо всем на свете.
Между прочим, Витя под шорох дождя сочинил стих. Вот он:
Небо туманное, дали пустынные.
Ветер все дует и дует в трубу.
Скучно в такие денечки дождливые
Дома сидеть одному.
Ветер, правда, в трубу не очень дует. Это Витя так, для красоты придумал. Стих он послал Зое. Написал ей письмо и в конверт вложил листок со стихом.
В эти дни Витя сдружился с бабушкой Нюрой. Его заинтересовала корова Зорька. Бабушка Нюра разрешила Вите приходить на дойку. И он приходит каждый вечер.
Зорька стоит в сарае, где полутемно, пахнет теплым навозом и сеном, а на шестах, вверху, сидят куры и рыжий голенастый петух; они тихо переговариваются и сердито поглядывают вниз. Зорька большая, черная, с белым пятном на лбу; она спокойно, мерно дышит, бока ее вздымаются, она жует жвачку и смотрит на Витю фиолетовыми туманными глазами, в которых отражаются открытая дверь, небо, деревья.
Приходит бабушка Нюра, говорит ласково:
– Сейчас, Зоренька, сейчас, моя ягодка.
И корова в ответ тихо мычит. Вите кажется, что она все понимает. Бабушка Нюра садится на маленькую скамейку, подставляет под вымя ведро и начинает доить.
Цвирк! Цвирк! – стучит молоко в алюминиевые стенки подойника. Молоко пенится, над ним плывет легкий парок, а Зорька переступает с ноги на ногу, иногда смотрит на бабушку Нюру, мычит протяжно, и с ее мягких губ нитями тянется клейкая слюна.
– Звездочка ты моя, – приговаривает бабушка Нюра, – кормилица. Еще немного постой, красавица писаная.
«Надо же? – удивляется Витя. – Я об этом никогда не думал раньше. Пил себе молоко и кефир, и все. И не размышлял об этой удивительной тайне природы. Ведь как интересно! Поела корова травы, воды попила – и пожалуйста: в ее большом организме образуется молоко, собирается в вымя. Это же настоящее чудо! Обязательно достану книгу про коров и все узнаю о их жизни».
В эти дождливые дни Витя часто видел бабушку Нюру. Постоянно она что‑нибудь делает: то в огороде копается, то в саду ветки собирает в кучу или подрезает что‑то, то сарай чистит, то возится у печки. Ни разу Витя не видел ее без дела.
Только вечером бабушка Нюра садится на лавку у окна и смотрит на фотографию сыновей – оба они сняты вместе, еще совсем маленькими. Фотография старая, выцветшая, в деревянной рамке. Смотрит на сыновей бабушка Нюра, тихо улыбается, шевелятся ее губы: что‑то шепчет. А что – разобрать невозможно.
Сердце Вити наполняется жалостью.
«Ведь все старые были молодыми, – смятенно думает он. – Были мальчиками и девочками, как мы. Играли, бегали. И наоборот, Зоя, например, превратится постепенно в старуху? Согнется, высохнет, станет шамкать беззубым ртом? И моя мама... И я?..»
Вечером, прислушиваясь к далеким гудкам катера на Птахе, Витя лежал на своей раскладушке, и неожиданные, новые мысли пришли к нему: «Как мало я еще знаю о людях, которые живут в нашей стране. Пока мы не приехали в Жемчужину, я даже не предполагал, что есть на свете тетя Нина, Вовкина мать, бабушка Нюра. Мне казалось, что все люди похожи на моих родителей и живут, как мы».
Теперь часто приходил к Вите Вовка. Мальчики играли в шашки или тайком обсуждали предстоящее путешествие на лодке.
Однажды с Вовкой пришла длинноногая девочка в коротеньком платье. Она осталась в дверях, застеснялась, опустила голову.
Девочка показалась Вите некрасивой: лицо скуластое, глаза будто выгорели на солнце, рот большой, а волосы редкие, гладко причесанные.
– Познакомьтесь, – солидно сказал Вовка. – Моя двоюродная сестра. Тоже в седьмой перешла.
– Катя. – Девочка протянула Вите загорелую руку, посмотрела на него открыто, смело, лукаво. И улыбнулась. И от улыбки лицо ее стало светлым и очень привлекательным. – Мне о тебе Вовка говорил. Правда, что твой Альт умеет все в зубах таскать?
– Правда, – сказал Витя, пожал тонкую Катину руку и вдруг смутился, даже краснеть начал.
«Чего это я?» – испуганно подумал Витя и, чтобы как‑то исправить положение, сказал:
– Давайте в подкидного дурачка играть. Я сейчас. – И Витя, весь красный, выскочил в комнату – за картами.
Там он отдышался, пришел в себя, поправил перед зеркалом свою челку. На террасе хихикнула Катя.
«Надо мной, что ли?»
Играли в подкидного дурачка, и как раз выглянуло солнышко.
– Айда на Птаху! – вскочил Вовка. – Сейчас водичка, как в бане!
Ребята побежали купаться.
Река ослепительно сияла. Над самой водой, пронзительно, радостно попискивая, летали стрижи.
Долго плавали, кувыркались в теплой воде, потом, уставшие, тяжело дыша, упали на еще влажный после дождя песок.
Высоко в небе тянул за собой белую паутинку реактивный самолет, похожий на прозрачную букашку. Катя долго, прищурившись, смотрела на него и сказала мечтательно:
– Хотела б я сейчас на нем оказаться.
– Зачем? – без интереса спросил Вовка.
– Чтобы на Рио‑де‑Жанейро посмотреть. Есть такой город необычайный. – Катя вздохнула. – Я в книжке прочитала.
Витя так и обомлел:
– Катя! Так не увидать с самолета Рио‑де‑Жанейро! Хоть он и высоко, самолет, а земля‑то в миллион раз больше. Не может быть видно. С него, если хочешь знать, и Москву не видно.
Катя всплеснула руками:
– Это с такой высоты! И чтобы Москвы не было видно? Ну и чудак ты, Витя! Все с него видно, с самолета. Вон он куда, в поднебесье забрался.
Самолет уже исчез, только белый след остался в небе, и гаснущий звук его моторов долетел на берег Птахи.
– Ты пойми! – начал объяснять Витя. – По отношению к земле...
Но Катя ничего и слушать не хотела:
– Ой, лучше не смеши! Знаю я точно – все огромные города оттуда, с неба, видать: и Москву, и Ленинград, и Париж, и, конечно же, Рио‑де‑Жанейро!
Посмотрел Витя на Катю и понял, что переубеждать ее невозможно: щеки пылают, в глазах – огонь. Будто она была там, в самолете, и все видела. Все, что хотела!
– Ну и скучные у вас разговоры, – сказал Вовка. – Пойду лучше искупаюсь. – И он зашагал к воде, худой, загорелый, сонный.
А Вите совсем не было скучно. Если уж говорить правду, он завидовал Кате. Ему тоже очень хотелось верить, что с самолета можно увидеть все большие города: и Ленинград, и Париж, и Нью‑Йорк...
Вовка доплыл до середины Птахи, и тогда Катя спросила у Вити:
– Ты по вечерам что делаешь?
– По вечерам? – Витя от неожиданности вопроса стал краснеть. – Ну, книги читаю...
– А на гулянии у клуба ты еще не был?
– На каком гулянии? – чрезвычайно удивился Витя.
– На обыкновенном. – Катя тихо засмеялась, лукаво, жарко взглянув на мальчика. – Все ребята и девчата ходят. Вот и ты приходи.
– Сегодня? – почему‑то шепотом спросил Витя.
– Да хоть и сегодня. – Катя опять засмеялась.
«Она что, на свидание меня зовет?» – подумал Витя со смущением и радостью.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,
героем которой по праву становится славная девочка Катя
Вечером, после ужина, Витя вместе с Вовкой пошел на гуляние.
– Поздно не возвращайся! – крикнула ему вслед мама. Папа зашуршал газетой и незаметно подмигнул Вите: не обращай, мол, внимания, ты уже взрослый.
«Конечно, взрослый, – думал Витя, шагая по деревенской улице. – Скоро четырнадцать лет. Кажется, усы начинают расти». Он пощупал пальцами над верхней губой. Точно! Что‑то росло.
– Ничего на этом гулянии интересного нет, – говорил на ходу Вовка. – Танцы‑манцы, песни поют. Ты вообще‑то танцевать умеешь?
– Я? Нет. – Витя даже остановился. – А зачем?
– Как зачем? А если Катька тебя пригласит на это... на танго?
– На танго? – Витя совсем растерялся.
Вовка захохотал:
– Ладно! Не робей! Она не пригласит.
– Почему? – внезапно обиделся Витя.
– Гордая, – сказал Вовка.
И мальчики подошли к клубу. Двери деревянного одноэтажного здания были широко открыты, но темный зал был пуст, в глубине смутно белел квадрат экрана, а весь народ толпился на маленькой площади перед клубом. Тут горели два ярких фонаря, гремела радиола, кучками стояли парни и девушки, на скамейках сидели пожилые люди и даже старухи и один сивый, лохматый старик. Мужчины курили, а женщины грызли семечки, сплевывая шелуху себе под ноги. Стоял галдеж, какая‑то девушка визгливо смеялась, двое парней рядом с Витей рассуждали о футболе, и весь этот гомон перекрывала радиола:
На самом краешке причала
Стоишь ты, голову задрав...
«Весело у них, – подумал Витя. – Но где же Катя?»
Песня о том, как провожают пароходы, оборвалась, и длинноволосый парень в джинсах и красной рубахе со шнурками на воротнике сказал в микрофон:
– Белое танго! Приглашают дамы!
У Вити заныло в животе.
И было отчего: перед ним выросла Катя – в нарядном пестром платье с какими‑то буклями на плечах, с высокой прической узлом на голове, в лакированных туфельках. Была она совершенно незнакомой и взрослой.
– Добрый вечер! – живо, быстро сказала Катя, сверкая глазами. – Пошли танцевать!
– Я не умею...– прошептал Витя.
– Не умеешь? – фыркнула Катя. – У вас что, в городе не танцуют?
Витя не нашелся что ответить.
– Ладно, – милостиво сказала Катя. – Я тебя потом научу. – И исчезла в толпе...
Скоро Витя ее увидел. Катя танцевала, слава богу, с девочкой, высокой, белобрысой, нескладной. Танцевала она прекрасно! Витя не мог оторвать взгляда от Кати: движения ее были гибки и изящны, она вся отдавалась музыке, сливалась с нею.
– Во, дает наша Катюха! – буднично сказал Вовка.
«Дает»... – возмутился Витя. – Она необыкновенная!»
И вдруг Витя подумал о Зое, просто вспомнил, что она – ость, что сейчас отдыхает в Гаграх, что у него в журнале «Техника – молодежи» лежат ее письма. Стало неловко, стыдно, что ли? Витя не мог разобраться в своих мыслях и чувствах. Даже со слухом что‑то случилось: он вроде бы не слышал музыку.
Между тем под яркими фонарями танцевали уже шейк, и опять Витя видел Катю – быструю, гибкую, пластичную, мелькало ее возбужденное, чуть‑чуть отрешенное лицо, и мальчик снова не мог оторвать от него взгляда.
На стремительный танец с удивлением смотрели пожилые женщины, кажется, осуждающе качали головами, а сивый старик совсем обомлел и закрывался от танцующих руками: «Изыди, сатана!»
Но тут танец кончился, в центре площадки появился стул, на него сел молоденький парнишка с баяном, его полукольцом обступили девушки, галдя и пересмеиваясь. Постепенно стало тихо, кто‑то сказал:
– Катюша! Где ты? Начинай нашу!
Витя увидел, как Катю протолкнули в первый ряд, поближе к баянисту; лицо Кати стало напряженным, полузакрылись глаза.
Девочка еле заметно кивнула баянисту, он пробежал пальцами по клавишам, пролив тихие, медленные звуки... И Катя запела – высоко, чисто, очень звонко, и в голосе ее будто звучал колокольчик:
Вот кто‑то с горочки спустился,
Наверно, ми‑илый мой идет...
Дружно, негромко, даже осторожно подхватили девушки:
На не‑ем защитна гимнасте‑ерка,
Она с ума‑а меня сведет...
И опять полетел ввысь, к звездам, Катин голосок:
На нем погоны золотые
И яркий о‑орден на груди...
Теперь пели и девушки, и женщины на скамейках; вплелись густые мужские голоса:
Зачем, зачем я повстречала
Его на жизненном пути?..
Витя видел Катю так ярко, контрастно, будто на нее падал луч прожектора, всем своим существом слушал песню, впитывал ее, и душа Витина трепетала от непонятного, неожиданного восторга, он видел другие лица, преображенные вдохновением; звездное беспредельное небо было над ним; прилетел ветер, пахнущий ночными лугами. Никогда раньше он не слышал этой песни, никогда не бывал на деревенском гулянии, не видел, чтобы люди так пели песни, как бы полностью растворяясь в них. И в заполнившем Витю восторге, в вихре новых чувств была Катя, он смотрел на нее, замирая, он не мог понять, что с ним происходит, но был он безмерно счастлив.
Пели другие песни, но Витя уже не мог слушать – он отбежал в темноту, к кусту сирени с влажными крепкими листьями, спрятал в них разгоряченное лицо, глубоко дышал и никак не мог успокоиться.
Неизвестно, сколько прошло времени. Уже опять танцевали, гремела радиола. У куста Витю и нашла Катя.
– Чего ты здесь? – удивилась она. И заговорщически прошептала: – Идем, чего покажу...
Катя взяла руку Вити в горячую ладошку и повела за спинами женщин, сидевших на скамейках, к клубу.
И пока они идут по темному залу, мимо пустых рядов, у нас есть немного времени, чтобы поразмышлять над интересным вопросом: чем люди отличаются друг от друга?
Конечно же, люди делятся на всяческие группы и категории по самым разным признакам. Например: злые и добрые, толстые и тонкие, удачливые и неудачливые, веселые и скучные. И так далее и тому подобное. Сейчас мы остановимся вот на каком делении: люди с воображением и люди без воображения. Представьте, подошел к серой, давно не крашенной стене человек без воображения. Стена в дождевых подтеках, кое‑где штукатурка отвалилась. Посмотрел немного на такую стену человек без воображения – ну и тоска, ну и скучища. Подошел к серой стене человек с воображением, всмотрелся... Ага! Никакая это не стена, к вашему сведению, а карта загадочной страны. Смотрите: не трещина, а река извилистая, с перекатами и порогами. Кусок штукатурки отвалился? Ничего подобного! Это же пещера в горе. И если в нее войти с зажженными свечами... Только держите ладонь перед язычком пламени, иначе ветер из подземелья задует свечу, и тогда ни за что ручаться нельзя. Водяные грязные разводы? Да полноте! Это же заросли дремучего леса. И видите? Над макушками деревьев возвышается замок с острыми башнями. В одной башне открыто окно. И кажется, кто‑то выглядывает?.. Постойте, постойте! Да это же... Принесет человек с воображением маленький стульчик, сядет на него возле серой стены, которая, как вы понимаете, и не стена вовсе, соберет малышей и расскажет им сказку про волшебную страну Стению, где в замке среди дремучих лесов томится царевна Лага, и ведет в этот замок подземный ход, который начинается в пещере, на берегу реки под несколько странным названием Рожалитта...
Теперь вам уже не надо доказывать, насколько интереснее жить на свете людям с воображением? Если оно у вас есть, возблагодарите судьбу. Если нет – факт печальный, но отчаиваться не надо. Воображение можно развить так же, как воспитать силу воли. Все, как говорится, в наших руках.
...По шатким ступеням Катя и Витя поднялись на сцену, зашли за белый экран, оказавшись в голубоватом мраке.
– Иди сюда, – прошептала Катя. – Здесь прошлогодний дед‑мороз на боку валяется.
Они сели на огромного деда‑мороза из папье‑маше, и Катя сказала торжественным загадочным голосом:
– Теперь смотри на экран!
На белом квадрате, прозрачно светившемся, двигались странные волшебные фигуры: люди не люди, звери не звери... Вытянутые туловища, квадратные головы, рога, кажется, хвосты. Фигуры соединялись, сплетались, кружились в хороводе. И, похоже было, в такт приглушенной музыки, которая долетала сюда с площадки перед клубом.
И Витя все понял: на экране двигались тени танцующих, два ярких фонаря освещали всех, кто был на площадке, и на экран падали их искаженные силуэты. Да, объяснение пришло, но все равно картина была нереальная, фантастическая. Потом, этот пустой темный клуб, сцена, странный, загадочный запах кулис. И рядом – Катя! Ее худое плечо касается Витиного плеча.
– Знаешь, как это называется? – еле слышно прошептала Катя.
– Что? – не понял Витя.
– Ну, танец их?
– Как?
– Вакханалия! – выпалила Катя и засмеялась,
– А... что такое вакханалия? – спросил Витя.
– Не знаю, – призналась Катя. – Но слово очень замечательное, правда? По‑моему, подходит к ним. Это знаешь как? Вот пробило полночь, и вся нечистая сила собралась на... – Катя помедлила, – на Лысой горе. И начались у них пляски да веселье. Смотри, смотри! – Девочка сжала Витин локоть. – Видишь, козел, а туловище человеческое. Он у них главный. А рядом с ним заколдованная царевна, ее нечистая сила в ведьму превратила, видишь, как волосы по ветру развеваются! Во! Лешак в пляс пустился, на голове два куста растут!
– А вон две русалки! – сказал Витя.
– Верно! А одна с вуалью... Это русалка из нашего пруда, дочь помещика, что утопилась...
Витя, непонятно почему, оглянулся в темноту кулис.
Продолжалась вакханалия на экране, и Витя уже не понимал, где он, что с ним происходит, было такое ощущение, будто все сдвинулось со своих мест, перевернулось, мир вращался вокруг мальчика в ослепительных, разноцветных огнях, и сам Витя уже кружится среди чулищ и вурдалаков на Лысой горе...
– Пойдем, – приплыл голос Кати. – Там сейчас русскую плясать будут.
Витя вернулся откуда‑то в реальную жизнь, очутился рядом с Катей в веселой шумной толпе, баянист заиграл русскую, Катя шепнула:
– Ты ко мне не подходи больше сегодня. А то задразнятся.
И тут надо сказать, что на следующий день и потом, в другие дни, Витя и Катя не вспоминали это гуляние перед деревенским клубом, не вспоминали вакханалию на экране, но все, что произошло в тот вечер, осталось с ними, стало их тайной, хотя Витя, спроси его, не сумел бы объяснить, в чем эта тайна заключается.
Вернулся Витя домой поздно, уже, наверно, была ночь, светили в бледном небе далекие звезды; где‑то рядом пропел петух.
Папа не спал, читал книгу на веранде. Он – вот ведь молодец! – ничего не стал спрашивать у Вити, только сказал:
– Ложись скорее! Не выспишься. – И добавил, улыбнувшись: – Гуляка.
Витя спросил:
– Папа, что такое вакханалия?
Пана оторвался от книги, с удивлением посмотрел на Витю, потом сказал:
– Вакханалия? Постой... У этого слова несколько значений. Давай возьмем с тобой лучшее. У древних греков был бог вина и веселья Вакх, и вот после сбора урожая винограда в честь него устраивался веселый праздник, вакханалия то есть. Понятно?
– Понятно, – сказал Витя, уже лежа на раскладушке, и ясно увидел лицо Кати, ее глаза, наполненные тайной.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
в которой Витя, Катя и Вовка оказываются на берегу реки ночью
Опять пришли ясные, тихие дни. Только иногда на горизонте появлялись нагромождения туч, но они скоро исчезали, будто пугались чего‑то. А ночи были светлые, и долго не гасли вечерние и утренние зори; выпадали обильные росы; в поле, за огородами, перекликались перепела: «Спать пора! Спать пора!»
Вот тогда Катя и придумала ночную рыбалку. – Вовк, помнишь, – говорила она, – как в прошлом году? Костер жечь будем, может, раки на огонь вылезут...
Это же здорово! Ночная рыбалка. Витя никогда не ловил рыбу ночью. Если уж честно, то он вообще не рыбачил ни разу в жизни. Но тут возникло непредвиденное обстоятельство – мама.
– Ни в коем случае, – сказала она. – На всю ночь, одного?
«А что будет, когда она узнает про путешествие?» – подумал Витя и совсем расстроился.
На помощь пришел папа:
– Другие ребята ходят, и ничего с ними не случается.
– Другие пусть, он – нет, – твердо сказала мама.
– Почему? – спросил папа, и по голосу Витя понял, что он начинает сердиться. – Ты хочешь своего единственного ребенка, – папа усмехнулся,– поставить в особые, привилегированные условия?
Ребенок, то есть Витя, в этот момент подумал, что папа у него молодец.
– Ты хочешь, чтобы у нас выросло комнатное растение? – продолжал папа атаку.
– Он там простудится, – уже не очень уверенно сказала мама.
– Мы будем жечь костер, – вступил в разговор Витя.
– Тебя не спрашивают! – крикнула мама.
– Ну зачем же так, Лида? – грустно улыбнулся папа.
А Витя на всякий случай сказал:
– Я надену старый ватник.
– Вот видишь, – сказал папа, – он наденет старый ватник, и ему будет тепло.
– Даже жарко, – сказал Витя.
И мама сдалась: она молча ушла, тем самым признав свое поражение.
Весь день готовились к рыбалке: налаживали удочки, копали червей. Взяли с собой ватники, спички. Катя ведала едой и набила всякими припасами корзину. Уже село солнце, когда ребята пошли к реке.
– Я место знаю – рыба пустые крючки хватает, – сказал Вовка. – Там омуток образовался. Кать, знаешь?
– Угу – сказала Катя. – Где на берегу пень вывороченный, и похож он на старика с бородищей. Да? А один сук, как нос.
Ребята шли по тропинке через луга; трава была высокая, вся в росе, слабо пахло полевыми цветами, и сквозь самые длинные стебельки, которые качались над травой, виднелось розовое от заката небо на горизонте; и все кругом было немного розовое: луга, воздух, облака в темном небе над головой, лицо Кати, которая шла впереди. В травах покрикивали птицы; от деревни слышались петухи и лаяли собаки.
«Наверно, вместе со всеми лают Альт и Сильва», – подумал Витя.
Впереди была Птаха. Реки ребята не видели, только туман стоял над водой, и его прозрачные пряди тянулись как живые – их несло легким свежим ветром.
И неожиданно для себя Витя вспомнил стихи, которые учил, когда в школе готовились к Лермонтовскому вечеру: